Текст книги "Тварь размером с колесо обозрения"

Глава седьмая

Мы погрелись на солнце и продолжили исследовать штольни. Нашли еще один вход: он был заварен листом металла. Но в листе у самой земли была проделана идеально круглая дыра: как раз можно пролезть. Дима присел на корточки возле нее и потребовал, чтоб его сфотографировали; ему нравилось, когда его фотографируют в необычных местах. Рома щелкнул. Дима полез внутрь, подняв клубы пыли. За ним пополз Крупковский. Дыра была узкая: не верилось, что я пролезу. Но это оказалось несложно. Только пришлось зажмуриться, чтоб пыль не попала в глаза; джинсы, конечно, испачкались. За мной последовали остальные. Мы оказались в очередном каменном коридоре. Влад, влезая, ойкнул: порезал руку. Потекла кровь. Ну, блин, сказал Крупковский, я же хотел зеленку взять и забыл. Влад посмотрел на нас виновато.

– Спокойствие, – сказал я. – Влад, давай сюда рюкзак.

Из рюкзака мы достали воду, промыли рану. Там же была перекись водорода и бинт, предусмотрительно приготовленные Яной. Я залил рану перекисью и обмотал бинтом. Влад стойко перенес последствия ранения. Повязка легла как надо.

– Солдат! – произнес Рома.

Посыпались шутки. Влад смущенно улыбнулся. Я закрыл рюкзак, и мы двинулись в путь. Коридор вгрызался в каменную плоть. Мы сделали несколько интересных снимков возле таинственных дыр в стенах и возле обрезка трубы, торчавшего прямо из потолка. Мы осмелели и все меньше сверялись с картой. За одним из поворотов послышались чужие голоса. Замелькали пятна света. Подземные обитатели, сказал Крупковский. Наконец-то, могильным голосом протянул Рома. Влад испуганно хихикнул и подвинулся ко мне. Может, выключим фонарики? – прошептал Дима. Да ну, сказал я. Они нас все равно уже заметили.

Из-за поворота показалась группа ребят, человек пять. Они были подготовлены явно лучше нас: с мощными фонариками, в забродах. Настоящие диггеры. И для них, и для нас это была внезапная встреча. Они глядели настороженно. Мы, в свою очередь, настороженно смотрели на них. Лидер диггеров подошел. В руках у него была карта на листе А4, точная копия моей. Видимо, скачал там же. Мы поздоровались. Напряжение спало, посыпались шутки. Помню, у них в группе были девчонки, совсем молодые, скорее всего, школьницы.

– Туда не ходите. – Лидер диггеров показал на один из коридоров. – Там без забродов не пройти, все затоплено к черту.

– А мы как раз туда, – похвастался кто-то из его компании.

– Ребят, а где тут бункер? – спросил Дима.

Мы уткнулись в карту.

– В эту сторону, – показал лидер диггеров. – Там раньше прикольно было. Пока малолетки все стены не испоганили.

Мы распрощались: диггеры свернули в затопленный коридор, а мы отправились в бункер.

– Все-таки тут проходной двор, – весело сказал Дима, когда мы отошли на достаточное расстояние.

– Угу, щас еще кого-нибудь встретим, – хмыкнул Крупковский.

Помню, пол был жутко холодный. Ноги замерзли. Температура падала: мне даже показалось, что я вижу пар своего дыхания в свете фонарика. Смешливые голоса понемногу стихли. Стало жутковато. Все-таки под землей в темноте надолго веселого настроения не хватает.

– Твою мать, – сказал Крупковский, роняя фонарик. Пятно света заметалось по неровным стенам, полу, потолку.

– Эй, не пугай так. Что случилось?

– Показалось, на меня страшная рожа из темноты пялится.

– Да ладно. Где?

Крупковский поднял фонарик и посветил в один из боковых коридоров. Коридор заканчивался тупиком: белая кирпичная стена. Слева в стене была здоровая круглая дыра неизвестного предназначения. Кто-то нарисовал вокруг дыры неприятную зеленую физиономию, так что сама дыра стала ее ртом. Мы по очереди заглянули в дыру, посветили туда. Кажется, там за стеной какое-то помещение, сказал Дима. Думаю, я смог бы туда пролезть. Нет, не смог бы, сказал Крупковский. Нет, смог бы, сказал Дима и попытался засунуть в дыру голову. Дима, не надо, попросила Аня. Она поежилась. Ладно, не буду, решил Дима и высунул голову: плечи не пролезают. Пошли уже дальше, сказал Крупковский, скоро бункер.

Бункер был небольшой. Стены действительно исписаны краской: кто-то нарисовал формулу эквивалентности массы и энергии, ниже огромная надпись: WTF? Куча других надписей, попроще. На полу пустые бутылки, пивные банки, упаковки от чипсов. Посреди помещения кто-то установил выкорчеванный пень: получился обеденный стол. Вокруг большого пня располагались пеньки поменьше: стулья.

– Не поленились же сюда тащить, – хмыкнул Рома. – Алкоголики.

– Ну наконец-то. – Крупковский достал фляжку. – Кто будет?

– Я за рулем, – сказал Дима.

– Нет, спасибо, – сказал Рома.

– Давай, чего ты! Немножко!

– Не-е… – протянул Рома.

– А ты, Аня?

Аня помотала головой.

– Остались только мы с тобой, Вовчик, – сказал Крупковский.

Мы расположились возле обеденного пня, Дима достал походные рюмки. Из фляжки в рюмки полился коньяк.

– Когда еще в подземном бункере выпьем. – Крупковский был очень доволен.

– Щас я вас щелкну, – сказал Рома. – Поставьте-ка рюмки на пень. Ага. Готово. Теперь возьмите их в руки.

Мы чокнулись и выпили. Сразу стало теплее. Помню, как здорово все это казалось. Пусть немного игрушечно: какие мы к черту диггеры. Но вокруг были друзья. Рядом был сын. Настоящее приключение. К тому же появился первый материал для книги. Что-то такое начинало формироваться. Пустота и заброшенность. Темнота и одиночество. Попытка найти в этой вечной темноте кого-то рядом: общее для всех чувство. Когда Влад испугался голосов впереди, он в первую очередь подошел ко мне. Это было здорово. Может, он хотел взять меня за руку, как тогда, когда был совсем маленький, но постеснялся.

Влад сидел на пеньке рядом и пил минеральную воду. Я потрепал его по волосам.

– Что? – засмеялся Влад.

– Все хорошо, – сказал я.

– Давай еще по одной, – предложил Крупковский, – и погнали.

– Эй, вы там не напивайтесь. – Аня хмыкнула. – Кто вас тащить будет?

– Точно не я, – заявил Рома.

– Я уже представляю, как мы пьяного Крупковского на себе тянем в кромешной тьме, – сказал Дима.

– А он отбрыкивается, – сказал Рома.

Все засмеялись.

– По одной и все. – Крупковский налил. – Обстановочка такая, надо выпить, верно, Вовчик?

– Как скажешь.

Мы выпили.

Когда коллеги узнали, что у меня рак, Крупковский на долгое время выпал из моей жизни. Не звонил. В больницу не приходил. Наверно, боялся. Пришел уже после операции вместе с другим моим коллегой, Виталиком; не решался смотреть на меня. У меня была замотана бинтами шея после лимфаденэктомии. И половина головы после энуклеации глаза. Наверно, страшное зрелище. Я только отошел после операции. У меня открылась ликворея, и врачи боялись, что я заработаю менингит. Но опухоль убрали, и я радовался как ребенок. Это было прекрасно: знать, что в тебе нет этой мерзости. Я болтал, шутил, подначивал. Крупковский что-то бубнил в ответ, прятал глаза. Было ясно, что ему страшно. Я ткнул его кулаком в плечо: эй, ты чего? Я не умираю. Все будет хорошо. После этих моих слов он, кажется, немного расслабился. Но все равно надолго пропал – опять. Тогда многие вдруг исчезли из моей жизни. Некоторые потом появились – но все это сильно потом. Не думаю, что они плохие люди. Просто это, наверное, страшно: глядеть в глаза человеку, про которого ты знаешь, что он скоро умрет, и говорить с ним как ни в чем не бывало. Не знаю, смог бы я в такой ситуации. Мне сложно судить.

Рома заглянул в больницу разок, помог мне с переездом в другую палату. Иногда звонил. Не так чтобы часто. Но у него жена, поэтому я не обижался. И это его: до-о-о, оно не изменилось. Дима с Аней приходили в гости. Дима иногда звонил, интересовался. Но, во‑первых, к тому времени он уже уволился с предприятия, а во‑вторых, мы не так уж долго были с ним знакомы по сравнению с остальными. Он пришел на предприятие позже других. На какое-то время я оказался в человеческом вакууме. Поначалу, конечно, злился, потом – перестал. Яна была рядом. Дети в больницу не приходили, но это я им не велел: в отделении опухолей головы и шеи можно увидеть очень неприятные картины. Мужчина без носа. Старушка без куска верхней челюсти. Тонкая и худая как смерть девушка с выпученными глазами. Не стоит им на это смотреть. Мы общались по скайпу. У меня в больнице был планшет, а домой мы купили недорогую веб-камеру. Майя любила показывать мне в эту камеру свои рисунки. Это были чудовищно прекрасные каракули четырехлетнего ребенка. Влад стеснялся и бормотал, отводя глаза: выздоравливай, пап. Мама рассказывала, как правильно питаться. Овощи обязательно. Побольше овощей. И конечно, все они рассказывали о случаях выздоровления безнадежно больных; мама встречала множество подобных случаев по телевизору.

Интересно, что чаще всех из моего отдела мне звонил парень, с которым (когда я был здоров) мы общались меньше всего, Виталик. Мы были коллегами, но не более того. Здоровались, перешучивались; не находилось общих тем. Впрочем, как-то он признался мне, что хотел быть писателем; помню, меня это удивило. Он обещал дать мне почитать свои рассказы, но так и не дал. Когда я заболел, Виталик звонил мне по крайней мере пару раз в неделю. Звонил и Яне: интересовался моим самочувствием. Собирал на предприятии деньги на мое лечение. Он плохо меня знал; может, поэтому ему было легче помогать.

Когда мы уже собрались выйти из катакомб, мы вдруг поняли, что заблудились. Не сказать, чтоб совсем безвыходно: просто после очередной фотосессии в живописной части штолен никто из нас не смог вспомнить, в какую сторону надо повернуть, чтоб вернуться к выходу. В одном из фонариков почти сели батарейки, а Крупковский, как оказалось, взял запасные неподходящего размера. Я подумал: что, если мы останемся без света? Сумеем ли мы отсюда выбраться?

Все наши разговоры сразу прекратились. Никто не шутил, не смеялся. Мы пошли наугад. Казалось, тьма сгущается. Я вдруг вспомнил черного человека, которого боялся в детстве: Фантомаса из подвала. Жуткая безобразная тень. Мне показалось, что я слышу сзади чьи-то шаги. Конечно, это ерунда: скорее всего, это было эхо наших собственных шагов. Но я пошел быстрее. Все остальные тоже ускорились. Не знаю, я не спрашивал у них потом: может, они тоже слышали чьи-то шаги? Какая-то тварь преследовала нас. Конечно, это ерунда, говорил я себе. Здесь никого нет. Я взял Влада за руку; он не протестовал. Штольня все не кончалась. Поворот за поворотом – и темнота впереди. Помню, никто не произносил ни слова. Может, все испугались, что не сумеем выбраться. Может, что-то слышали. Может, думали, что слышат. Это был безотчетный, панический страх.

– Кажется, тянет теплым воздухом, – сказал Рома.

– Точно, – подтвердил Крупковский.

Мы зашагали еще быстрее. Наконец за очередным поворотом показался свет. Выход был закрыт решеткой, а за решеткой зеленел кустарник. Между прутьями решетки хватало места, чтоб пролезть. Тяжело дыша, мы все выбрались наружу. Снова зазвучали шутки. Крупковский попросил воды: умыться. Перед тем как уйти из штолен, он, как единственный в подходящей одежде, в одиночестве исследовал заваленный камнями узкий боковой тоннель и сильно испачкался. Помню, как ждали его возле входа в этот тоннель. Он долго не возвращался, карабкался невидимый по камням: мы слышали звук. Потом и этот звук пропал. Крупковского все не было. Рома покачал головой: а вдруг он застрял? Но вот вдалеке замелькал свет фонарика, и раздалась жизнерадостная ругань: все облегченно вздохнули. Крупковский полз обратно. Мы помогли ему выбраться. Ну что там? – спросил Дима. Крупковский махнул рукой: там еще дофига, коридоры, коридоры; но я побоялся заблудиться. Молодец, сказал Рома, герой! Да ну вас, сказал Крупковский. Давайте фоткаться, предложил Дима. Мы сфотографировались. А потом был этот бег к выходу: как будто кто-то за нами гнался. Впрочем, при свете дня вспоминать наши страхи было смешно.

Крупковскому дали воды. Я оглянулся на темный провал за решеткой. Показалось, кто-то стоит там и смотрит на меня. Кто-то огромный как колесо обозрения. Тьма шевелилась. Конечно, это была ерунда: такое огромное существо попросту не поместилось бы в узком тоннеле. Это если забыть об очевидном факте, что никаких подземных тварей не существует на самом деле; всего лишь городская легенда. Я моргнул: никого. Темнота и сырость. Место, куда ходит молодежь, чтоб писать краской на стенах и пить крепкое пиво в бункере при неживом свете электрических фонарей, а потом выкладывать фотографии своих похождений вконтакте или в живом журнале.

Потом, когда мы уже возвращались в Ростов, я подумал, что это хороший образ: тварь размером с колесо обозрения. Надо его использовать в новой книге.

Глава восьмая

И все-таки нельзя сказать, что сразу после постановки диагноза мы находились в полном вакууме.

От падения в пропасть нас с Яной спасал интернет.

Яна связалась с Эриком Брегисом, моим другом и издателем, в тот же день, когда узнала, что я болен раком. Решено было организовать сбор. У Яны была карточка Сбербанка, мы восстановили номер ее вебмани-кошелька, а кошелек яндекс-денег у меня был давно. Для иностранцев – paypal. Авторизованного кошелька paypal у меня на тот момент не нашлось, и Эрик предложил использовать свой. Яна написала пост в живом журнале.

«Знаете, есть такое состояние, когда все происходящее кажется тебе сном. Когда желание проснуться настолько велико, что ты с оптимизмом посматриваешь на открытые окна. Это состояние, когда тебе наплевать на все, на весь мир, только бы тут, близко, протяни руку – наладилось. Если год назад, примерно в этот же период времени я узнала, что у отца предположительно рак, то вчера мироздание еще раз стукнуло меня со всего размаха. Ребята, мои друзья, знакомые, коллеги по отдаленным писательским игрищам и тусовкам. Все те, кто знает меня и Вовку лично, заочно или по страницам наших дневников. Я не могу держать все в себе и, увы, я не смогу быть сильной без вас.

У моего мужа рак. Злокачественная опухоль полости носа и носоглотки, с тяжелой дисплазией костной ткани. Диагноз пришел вчера с результатами гистограммы вырезанных из носа полипов. Мы дали себе ночь для шока и принятия ситуации. Мы не намерены сдаваться. Завтра консультация в нашем онкоинституте, держите за нас кулаки».

Пошла волна перепостов.

Откликнулись многие. Я не ожидал, что столько человек отзовется. Помню, когда мы мотались в первый день по онкоинституту от кабинета к кабинету, Яна постоянно показывала мне телефон, куда приходили сообщения онлайновой службы Сбербанка. «Вам перечислили двести рублей. Вам перечислили тысячу рублей. Вам перечислили пять тысяч рублей». И подписи: «Выздоравливайте. Поправляйтесь. Володе на лечение». Это действительно помогало. Не давало опустить руки. Помню, нам позвонил кум Сережа из Сочи: давайте номер карты, перечислю деньги; как же так, Вовчик, ну ничего, справитесь. Люди звонили, писали, желали победы над болезнью. Перечисляли деньги даже те, с кем я был в ссоре или по крайней мере давно не общался. Например, вот случай: примерно за год до этого мы переписывались с писателем-фантастом Шимуном Врочеком. Он пригласил меня поучаствовать в проекте «Этногенез»: надо было написать фантастический текст определенного содержания по указке издателя. С «Этногенезом» это был уже второй раз; первый раз меня пригласил журналист Вадим Нестеров, тогда я отказался. Но проект развивался. Появилась идея привязывать каждый новый текст к конкретному городу. Видимо, авторов не хватало; снова вспомнили про меня и предложили написать книгу, действие которой происходит в Ростове. До этого я несколько раз отказывался писать в проекты и неуважительно отзывался об авторах, которые писать в проекты соглашались; думаю, многих это раздражало. Но в тот раз я почти сдался. Как раз начались проблемы с выплатами на предприятии. Были обрублены и многие другие денежные потоки (впрочем, «потоки» – это громко сказано). В общем, кризис. Так что я дал предварительное согласие; изобразил заинтересованность. Даже начал что-то такое писать на заданную тему. Но текст не пошел сразу. Меня от него тошнило. Просто выворачивало наизнанку, ей-богу. А еще деньги. Да, пожалуй, проблема была в деньгах. Я поговорил с Яной. Все-таки мне обещали определенную сумму. Для автора, о котором никто толком не знает, – приличную, а в нашей семье как раз наступил денежный кризис. Яна сказала: Вова, не переступай через себя. Мы справимся. Она в меня верила – этого было достаточно.

Так что, когда надо было дать окончательный ответ, я извинился перед редактором и отказался от участия в проекте. Так совпало, что буквально через несколько минут после этого пришло письмо от Шимуна. Он еще не знал, что я передумал участвовать. Написал что-то вроде: «Ну что, дружище, теперь ты с нами! Как дела, работаешь над текстом?» Я ответил, что отказался. Думаю, это уязвило его. Он написал мне письмо. Заканчивалось оно примерно так: «Слушай, ты ведь потом об этом пожалеешь». Я написал, что, да, может, и пожалею. На этом наше общение закончилось.

Шимун был одним из первых, кто сделал перепост. Думаю, многие не ожидали, что выйдет так. Даже те, кто меня недолюбливал: потому что так – не должно быть. Близость смерти сглаживает углы. Шимун с друзьями собрали деньги: на карту Сбербанка упала действительно приличная сумма. Потом еще раз – и снова немало. Подписано «От кетополийцев». «Кетополис» – это был программный сборник рассказов писателей-фантастов так называемой цветной волны, куда входил и Врочек.

Деньги перечисляли все подряд. А ведь это был 2015 год, через год после Крымского кризиса, сразу после начала войны на Донбассе. Блогеры, в том числе чуткие к таким вещам писатели, стали делиться на два лагеря. Становилось важно, к какому лагерю ты принадлежишь. Дружба, привязанности – все рвалось. Этот вот дурацкий вопрос: чей Крым. От него и плясали. Но призрак смерти объединяет. Когда человек умирает, вдруг становится не важно, чей Крым. Когда рак, не так уж и важно, на каком языке человек говорит. Мне перечисляли деньги и условные либералы, и условные консерваторы. И русские, и украинцы. К счастью, никто из них ни разу не спросил меня или Яну, чей Крым. Ничего такого попросту не было. Даже удивительно: в то самое время, когда едва ли не каждый второй в сети стал радикалом. Но, верно, есть что-то важнее принадлежности Крыма. Мне желали выздоровления. Советовали врачей. Рассказывали о чудесных случаях выздоровления – как без этого. Думаю, мало кто верил, что я вылечусь на самом деле. Я видел, как люди писали Яне: Володя обязательно поправится, а в комментариях у других вздыхали: какая жалость, но чудес не бывает. Впрочем, это не важно; никто не хотел плохого. Просто слишком многие видели, как обычно заканчиваются такие истории. Главное, люди действительно помогали и поддерживали. Я из сети почти выпал, за нас двоих писала Яна: отчитывалась о потраченных деньгах, просила совета, рассказывала, как проходит лечение; ей отвечали, обнадеживали, молились.

Помню, в фейсбуке мне написал незнакомый человек. Дал номер телефона. Позвоните: это ваша тетя, сестра вашего отца, моя начальница. Наберите ее, пожалуйста. Я не знал свою тетю. Она давно жила где-то далеко. Не помню вообще, когда в последний раз ее видел; скорее всего, на похоронах отца. В любом случае мы не общались. Я даже подумал, что это какая-то сетевая махинация. Но все-таки позвонил. Действительно – тетя. Она была рада меня слышать. Сказала: узнала через родственников про твой диагноз. Ты, главное, борись. Нельзя сдаваться. Хочу перечислить тебе немного денег. Но с интернетом я не очень, так что по старинке, переведу по почте. Хорошо? Это было так, будто детство постучало мне в двери, чтобы спасти. Я сказал: конечно, хорошо. И – спасибо большое.

С Яной связались мои двоюродные сестры из Новочеркасска. В силу определенных причин мы тоже долго не общались. Пожалуй, и здесь связь оборвалась после смерти отца; возможно, дело было в характере матери. Сестры хотели помочь: и деньгами, и советом. Советовали полынь. Настойка полыни помогает от рака. И грибы. Грибы – обязательно. Еще что-то; они увидели это по телевизору. Они очень хотели помочь. Яна ездила к ним в Новочеркасск. Потом – уже много позже, когда я отошел после химии – мы ездили к ним в гости вместе с детьми. Старый домик и заросший садик на окраине города – это было словно возвращение в детство. Сестры до сих пор жили вместе, теперь только вдвоем. Они были гораздо старше меня, и мы между собой называли их тетушками. Они приготовили для нас огромный кремовый торт. Поставили на стол домашнее вино. Рассказывали истории о родственниках, про которых я ничего не знал или не помнил. Мне как будто снова было пять. Мы с Майей катались во дворе на садовых качелях. Потом с Майей и Владом пошли искать приключения – Майя очень хотела приключений. Мы вышли через заднюю калитку и исследовали высокие сухие заросли полыни. Было начало октября. Солнце смыкалось с высокими тучами. Похолодало, но ветра не было; стояла тишина. После шумного Ростова здесь было очень тихо: как в деревеньке на краю Земли. Мы шагали мимо покосившихся заборчиков старых умирающих домиков. Возле каждого – сад. Видно было, что некоторые давно заброшены и заросли сорняком. Но иные ухожены: растет яблоня, груша, абрикос. Подул ветер, полетели листья. Я сказал: может, обратно? Майя помотала головой: нет, папа, давай еще поприключаемся. Майя – неугомонный ребенок. Она готова в любой момент надеть на спину рюкзак и отправиться в поход. Ей нравится ходить, узнавать новые места. Она называет это «приключаться». Когда я рассказал ей, как мы с Владом спускались в катакомбы, как бродили по территории заброшенного завода в Красном Сулине, как мы с дядей Димой в забродах исследовали затопленное бомбоубежище, где в грязной стылой воде плавают противогазы и пластмассовые коробочки аптечек АИ‑2, она сразу же сказала: я тоже хочу. Я сказал: ты же боишься темноты. А там будет очень темно. В таких местах всегда темно. Она сказала: папа, но у нас же будут фонарики. И я буду держать тебя за ручку.

Вдоволь поприключавшись среди сухих зарослей и старых деревьев, мы повернули обратно к домику тетушек. Мне показалось, что в глубине одного из чужих дворов в тени яблонь кто-то стоит и следит за нами. Кто именно – не разглядеть. Просто черный силуэт, тонкий и высокий. Я догнал Майю и пошел с ней рядом: на всякий случай. Влад продирался сквозь заросли справа и ничего не замечал. Я обернулся: никого. Человек ушел. Или – показалось. Может, никого там и не было.