Текст книги "Человек укравший бога (сборник)"

Старт и финиш

В детстве я любил ходить в лес.

Мне нравилась природа леса со всем своим многообразием полянок, березок, лужаек, пичужек и зверьков.

В лесу всегда было много жизни, много движения.

Но больше всего я любил смотреть им муравейник и сравнивать жизнь муравы и с нашей жизнью – жизнью людей.

Они так же суетятся, бегают, строят, ссорятся, дружатся, защищаются, как и мы, В общем, все признаки человеческой жизни.

И однажды, когда я смотрел на всю эту суетливую муравьиную жизнь, мне пришли в голову интересная мысль, что они, муравьи, живут себе и даже не подозревают обо мне, стоящим над ними с ореховым прутиком в руке.

И когда на пути спешащего по своим делам муравья я ставил прутик, он покорно сворачивал со своего пути.

Меня забавляло, что муравьишка спокойно себе бежал, бежал своим путем, резво перебирал лапками, думая о чем-то приятном, муравьином, не подозревая, что я через несколько минут резко изменю этот его путь, а может, даже и жизнь.

Когда я вырос и начал сталкиваться с понятием Божественного вмешательства в жизнь людей, то принял это как должное. Потому что я был готов к этому понятию через мои детские ощущения, которые я получил, стоя в лесу над муравейником с ореховым прутиком, меняя своим вмешательством жизнь муравьиной колонии.

И в моем сознании сложилась уверенность, что Господь также стоит над нами и все знает наперед, а мы, как бы не бегали туда-сюда, как бы не суетились, он, дав старт нашей жизни, направит своим божественным «прутиком» нас туда, куда назначено нам провидением.

И мне стало понятно, что даже самый умный, хитрый и изобретательный человек, как бы он не изгибал свой путь между стартом и финишем, между рождением и смертью – вверх, вниз или в стороны, как бы он не прятался, как бы не гримировался, Божественный «прутик» проложит тот путь, который ему предопределен.

Только у одних этот путь будет короче, у других – длиннее. Но каждый из них прекрасен, потому что это твой «путь». И только твой.

Безумие № 1
(солдатики)

Когда я закрываю глаза, появляются солдатики.

Всегда неожиданно.

И все сразу.

И, появившись, начинают методично заполнять пространство вокруг меня. А мое пространство – это огромная Черная Роза.

Цветок.

Солдатики не обращают на меня никакого внимания. Как будто меня в этом моем пространстве нет совсем.

Но я-то есть.

Я открываю глаза, солдатики исчезают.

Тревога проходит, и мое обнаженное тело снова обнимают теплые-теплые, как летняя ночь, лепестки. Мне становится хорошо.

Запах розы нежен и ласков. Я перекатываюсь с лепестка на лепесток и опять засыпаю.

Но как только я закрываю глаза, опять появляются солдатики и снова начинают заполнять мое пространство, мою Черную Розу. И так всегда: я открываю глаза – они исчезают, закрываю – они появляются.

Иногда я задумываюсь, может, они, эти солдатики, – плод моего воображения?

Но очень сложно совместить в моем воображении нежную розу и равнодушных грубых солдат, топчущих ее хрупкие лепестки.

В жизни своей ничего более равнодушного, а значит и более страшного, чем толпа этих солдатиков, я не встречал.

Из какого мира они приходят ко мне и зачем? Я не знаю, но понимаю – не из того, в котором живу я.

Очевидно, эти солдатики, найдя никому неизвестную лазейку из их грубого мира, тайно посещают мой мир – мир Черной Розы.

А тайно потому, что как только я открываю глаза, они исчезают.

Все это было бы интересно, если бы они не были до страха равнодушны ко мне. И как бы я ни пытался вступить с ними в контакт, они полностью игнорируют меня и на все мои протесты не обращают никакого внимания.

Они методично, метр за метром, заполняют мое пространство, сжимая лепестки розы все плотнее и плотнее вокруг моего тела. Наконец, когда я перестаю ощущать перед собой свой мир, кроме сжатых вокруг меня бархатных лепестков, они начинают давить меня сзади, с боков, а потом и сверху и снизу, укладываясь рядками, как кирпичики, плотней и плотней, заполняя всю Розу. И тогда я начинаю возмущаться, кричать и даже толкать, швырять и пинать их. А они, не реагируя на мои крики, угрозы и толчки, преодолевая мое физическое сопротивление, все плотнее и плотнее упаковывают меня в лепестки.

И вдруг, когда я уже задыхаюсь, умираю в объятиях лепестков, заваленный солдатиками, жестокими и равнодушными, я открываю глаза, и они исчезают.

И сразу все.

Почти мгновенно.

Лепестки розы расправляются, и я вздыхаю облегченно.

Тело и душу наполняет восторг жизни в радости свободного пространства.

И тут же вползает в душу страх от возможности нового незваного посещения моего мира этими странными равнодушными солдатиками.

Зачем они приходят? Мне они не нужны. Черной Розе тоже.

Зачем?

А если они приходят для того, чтобы дать мне понять, что за моим миром меня ждет еще один мир, тот их мир?

Мир жестокости и равнодушия?

И может, после того, как я покину теплое, бархатное чрево Черной Розы, я сам перейду в их мир, в разряд таких же солдатиков, и тоже буду мять чужие цветы, полные человеческого счастья.

Безумие № 2
(прогулка)

Зачем я собрался на прогулку в этот лес, сам не знаю.

Обзвонил своих самых близких друзей.

Они пришли проводить меня, и все принесли мне деньги.

Много денег.

Я надел серый костюм, светлые-ботинки, черную шелковую рубашку и, взяв деньги у моих друзей, распихал пачки банкнот по карманам.

Лес, в который я пришел, был просторный. Деревья стояли без листьев и все одного коричневого цвета. Отсутствовали даже тонкие ветки. Во всем этом чувствовалась огромная мощь и сила.

Под ногами у меня было сухо. Птиц и зверей не было, как, впрочем, и насекомых. Я долго гулял по лесу.

Людей в нем я тоже не встречал.

Дышал свежим, чистым, прохладным воздухом.

В этом просторном лесу гулялось легко и свободно.

Наконец я нагулялся и пошел из леса.

Вышел.

Невдалеке я увидел Овраг, обросший кустарником, и там, в овраге, множество людей.

А так как, гуляя по лесу, я проголодался, и в карманах моего элегантного костюма было много денег, решил сходить в этот овраг и попытаться купить там у людей немного еды.

И точно, войдя в овраг, я обнаружил у каждого куста рыночный стол или стеллаж, с которых хмурые мужчины с усами торговали едой.

Я подошел к одному из прилавков, заставленному клетками. В клетках бегали соленые огурцы.

– Почём торгуешь? – спросил я у продавца.

Но он, как и все остальные продавцы этого рынка, смотрел на небо и сосредоточенно слушал объявление, льющееся сверху из невидимого репродуктора.

Сегодня в восемнадцать часов ноль ноль минут заканчивается обмен старых денег на новые.

Я посмотрел на свои часы. Выло без трех минут восемнадцать. Торопясь, дернул моего продавца за рукав и попросил его еще раз поймать и продать мне хотя бы одного огурца, и как бы в подтверждение своих серьезных намерений вынул деньги, данные мне друзьями на прогулку.

Продавец посмотрел на мою пачку денег, размером с приличную толстую книгу, и показал пальцем на небо.

Я посмотрел туда, куда он мне показал.

Там в небе опять повторяли то же объявление об обмене денег, только сказали, что обмен заканчивается уже в восемнадцать часов пятнадцать минут.

Я опять посмотрел на свои часы, было восемнадцать двенадцать.

А мне хотелось есть.

Я сказал усатому, что время еще не истекло.

Он опять ткнул пальцем в небо;

Поняв, что он мне огурцов не продаст, я расстроился и пошел дальше по рынку.

За мной следом пошли мой продавец и его соседи.

В конце рынка, там, где заканчивался овраг, увидел двухэтажное здание.

Когда я подходил к нему, за мной уже шла целая толпа продавцов, собравшихся, очевидно со всего рынка, – все с усами и в огромных кепках.

Я задумался: «Зачем они идут за мной?»

Прислушался и услышал шепот этой толпы:

– Отдай нам деньги, отдай нам деньги.

Удивился: зачем им деньги, которые уже отменили?

Отдавать я не стал.

На здании было написано: «Сберкасса».

«Сберкасса? – вспоминал я. – А, это учреждение, где раньше когда-то меняли деньги». Я даже припомнил, что очень давно там бывал и тоже менял какие-то старые деньги на какие-то новые.

Открыл дверь, зашел.

На первом этаже торговали женским бельем. По лестнице поднялся на второй этаж. Там было кафе, торгующее солью в трех литровых стеклянных банках.

В дальнем углу, на ярко освещенном окошечке, было написано: «КАССА».

За кассой сидела скучная девушка. Я подошел к окошечку.

Девушка показалась мне знакомой – где-то и когда-то я ее видел. За мной к окошечку продвинулась и вся толпа усатых продавцов рынка, шепот их при этом усилился: «Отдай деньги, отдай деньги…» Я заглянул в окошечко.

Девушка подняла на меня глаза и так просто, как пустому месту, сказала: «Если вы менять деньги, то опоздали».

Я расстроился.

Так хотелось есть, а на старые Деньги никто еду не продавал.

Очевидно, это мое физиологическое желание полностью отразилось на моем лице.

– А я вас знаю, – вдруг неожиданно сказало мне лицо ожившей девушки. – Вы друг того Великого. Вы с ним были у нас очень давно и меняли старые деньги на новые.

– Да, я его друг, и был с ним у вас, только очень давно.

– Давайте сюда ваши старые деньги, я вам их поменяю на новые.

Обрадовавшись, я стал вынимать пачки денег из карманов, хотя это сделать было нелегко, так как меня плотно прижали к кассе мои громко шепчущие преследователи. Но деньги я все-таки сумел достать и сумел отдать уже не скучной кассирше. Она их пересчитала и попросила у меня документ. Документа у меня не было, ведь я же шел гулять в лес. Зачем мне в лесу документ? Но у себя в кармане нашел календарик, где я был изображен с моим другом, и, вынув календарик, подал его девушке. Она еще раз мило улыбнулась и поменяла-старые деньги на новые.

Мои рыночные преследователи тут же отхлынули от моей спины и исчезли.

Я же пригласил девушку из кассы в кафе. Там мы заказали по стакану томатного сока. Я спросил у буфетчика, нет ли у него соленых огурцов. Тот посмотрел на мою соседку и принес два живых соленых огурца.

Они еще пищали. А один, тот, что был у моей дамы, даже чуть не убежал. Но моя спутница успела припечатать его вилкой к тарелке.

Мы поперчили немного соленые огурцы и съели их, запивая томатным соком.

Девушка-кассирша поблагодарила меня за угощение, я ее – за внимание и любезность, и в знак глубокой признательности подарил ей на память трехлитровую банку соли.

На этом мы расстались.

Сытый и нагулявшийся, я вернулся домой. С новыми деньгами к старым друзьям.

Безумие № 3

Я плыл в хрустальном сине-зеленом океане.

Солнечные лучи просвечивали насквозь все пространство воды. Но дна я не видел.

Вокруг меня плавало огромное количество великолепных, красивых медуз.

Размером они были с приличный стул.

Они были добрые и относились ко мне по-приятельски.

Они все улыбались мне.

Они жили своей жизнью, питались солнечными лучами, пронизывающие их среду обитания. И я для них не представлял никакой угрозы. В пищу я им был не нужен. Жить в воде я не мог, и поэтому ни я, ни они меня не боялись.

Мы прекрасно сосуществовали. И были счастливы от нашей независимости друг от друга.

Я вышел из воды и лег на песок. Моя правая рука легла на тигра, покрытого белой шерстью.

Он счастливо замурлыкал. Левая рука – на кита размером с меня. Он радостно забил хвостом по песку. Правой рукой я гладил тигра, левая спокойно лежала на влажной, прохладной спине кита.

Отдохнув, я пошел домой.

Дома многочисленная семья моего Домового радостно встретила мой приход. Вся их жизнь, всё их существование было направлено только на одно: сберечь дом и меня в этом доме.

Глава семейства домовых был старый, толстый и жирный. Больше походил на расползшуюся лягушку.

Тело его постоянно находилось в булькающем чане.

И наверху только большая голова с выпученными глазами да маленькие, тонкие ручки. У него было огромное количество жен. Всех видов и форм. Но все они быликрасивые и очаровательные. Делились они на советчиц, хозяек и матерей.

Первый его сын и наследник сильно отличался от отца. Он был абсолютно человеческих форм. Напоминал щеголя-испанца в элегантном плаще с тонкими усиками и со шпагой. Передвигался по домашнему пространству в золотой карете, по диагонали сверху вниз и наоборот. Окружал себя огромной свитой, разодетой в пух и прах.

Но видеть это мог только один я. Они, мои домовые, были микроскопически малы. Их нельзя было обнаружить ни под каким микроскопом. Я их видел и общался с ними своим третьим глазом. И чем они занимались, было понятно только мне.

В настоящий момент из-за того, что в моем доме в последнее время было полно гостей, мои домовые занимались в основном тем, что очищали пространство вокруг меня от оставленных гостями звуков, снов, диалогов, песен и шепотов.

Я их слышал и после ухода гостей. И не всегда эти звуки были добрыми. Меня эти оставленные звуки сбивали с рабочего ритма жизни.

А мне надо было работать. Много работать. А работать я мог только в том случае, если чувствовал, что пространство вокруг меня чистое, светлое и доброе. Поэтому я сейчас не работал. Ждал, когда домовые очистят мой дом.

Я зашел в свой дом. Прислушался. Чужих звуков было еще много. Я пожелал домовым успеха. И опять пошел плавать.

К медузам, тиграм и китам.

Безумие № 4
(Монахи)

Жил я на огромном булыжнике в доме рядом с железной дорогой.

Дом мой был светлым и прочным, сложенным из вековых сосен, и в нем всегда пахло свежестью.

Я жил счастливо.

Но вот пассажиры поездов, проезжавших мимо моего дома, почему-то стали выбрасывать из окон массу мусора в виде слов. И вокруг моего дома накапливалась свалка из этого мусора.

Может, это оттого, что говорить стали больше, а жить богаче или, может, просто стали ездить чаще, но мой булыжник, мой огромный булыжник, на котором я жил, стал буквально тонуть в этих гадостях.

Чего только не было в этой свалке.

Там можно было найти всё.

Все мерзкие, унизительные, нецензурные, непристойные, похабные, блудливые и оскорбительные слова:

К грохоту поездов я привык, но к гадости привыкнуть никак не мог. Со временем гадостей стали выкидывать все больше и больше. Я уже не успевал откапывать сначала мой булыжник, а затем и дом.

И, наконец, я обнаружил, что эта свалка может похоронить меня в моем собственном доме.

А поняв это, я решил написать Монахам, попросить о помощи, потому что слышал, что там, где появляются Монахи, исчезает всякая мерзость.

Написал.

И они приехали.

Приехали быстро, и их было очень много – все даже не убрались на моём огромном булыжнике и в моем доме, поэтому половина Монахов стояла внизу, прямо в свалке.

Все, как один, они были одеты в белые льняные брюки, в цветные рубашки навыпуск и коричневые сандалии на босу ногу.

Они разбились на две партии. Одна сразу легла спать в моем доме. Другая стала прогрызать в моем камне по окружности внутренний пояс-канаву.

Облепив камень, они вгрызались в огромный булыжник и ползали, ползали по кругу плотно один за другим.

Гранит крошился под их зубами, как хрупкая халва.

Затем первая партия возвращалась, а другая спускалась в канаву и продолжала свое дело.

Вернувшиеся, попев ритмичные, приятные, громкие песни, ложились спать.

Через несколько дней канава по периметру моего булыжника была прогрызена и отполирована.

Вся гадость, накопившаяся вокруг моего жилища, стала скатываться в эту поясную канаву, а Монахи уже все вместе там все это пережевывали и превращали во вполне приличные слова и фразы. Работали они быстро и слаженно.

И теперь свалка мне не стала докучать, да и с Монахами жить стало спокойно и уютно.

Их красные клетчатые рубашки, веселый нрав и громкие песни разгоняли тоску грохочущего мира вокруг меня.

Мой булыжник даже, кажется, помолодел. Да и с внутренним ободком, или по-другому можно сказать, канавкой посередине он уже был не булыжник, а как бы скульптурная работа.

Всем стало хорошо.

Я жил на огромном и чистом булыжнике.

Поезда как ездили, так и продолжали ездить, выбрасывая из своих окон горы, тонны гадостей.

Монахи пережевывали все это, перерабатывая бесполезное в полезное, и пели. Громко и мелодично.

Довольный и спокойный, я стал мыслить не только о сегодняшнем, но и о будущем.

Правда, иногда охватывало беспокойство: а что если из поездов, проезжающих мимо моего дома, больше не будут выкидывать словесный мусор. Тогда Монахи очень скоро уничтожат свалку, а прикончив, уедут, навсегда покинут меня.

Не будет мусора – не будет Монахов.

Но я за это время так привык к ним, что мне будет скучно и тоскливо без них. Я уже не буду жить так счастливо, как жил до мусора и до Монахов.

Да, я уже не буду счастлив.

Пусть даже не будет мусора, дом мой, сложенный из вековых сосен, уже не будет светлым и пахнущим свежестью, как прежде. Он навсегда впитал в себя запахи и песни Монахов. Мне их будет не хватать, если они уйдут.

Почему всегда так: в борьбе с гадостью жизнь твоя меняется так, что счастливой она может быть уже только при постоянном присутствии гадости, пусть это даже и борьба с нею.