Текст книги "Человек укравший бога (сборник)"

Общее сумасшествие человечества

Сумасшествие одного человека всегда очевидно среди не сумасшедших. Его единоличное поведение резко отличается от поведения большинства окружающих его людей.

Из своего детства я помню дурачка Митю, который стоял целыми днями у дороги, раскачиваясь, пускал слюни и хлопал в ладоши. И так изо дня в день, из года в год.

Ну что плохого в том, что Митя-дурачок стоял у дороги?

Ничего, если бы он стоял один день или не по своей воле, а в силу своей работы, как инспектор ГАИ, например, то тогда никто бы не принял его, за сумасшедшего.

Или что плохого в том, что человек стоит и хлопает в ладоши? И нормальные хлопают. Например, в театрах, на концертах да и просто из удовольствия или желания похлопать, когда ладони чешутся.

Но когда человек хлопает в ладоши без цели, просто так, изо дня в день, из года в год, то это кажется уже весьма странным. И эти странности в виде бесцельной повторяемости видим мы, вроде бы нормальные люди. Смотрим и думаем: «Ой, бедненький, ой, сумасшедшенький, ой, обиженный природой и Богом».

Думаем и не подозреваем, что мы – все человечество в целом – находимся в стадии всеобщего сумасшествия.

Господь Бог-Создатель дал людям – одному из видов живого мира Земли – свое самое дорогое богатство – душу и разум.

Но осознание этого богатства человеком сразу же поставило людей в неравные условия. Наличие разума естественно предусматривало ум и глупость, хитрость и тупость. И, конечно же, в итоге развития ума и тела, души и разума появились и умные, и глупые.

Умные быстро сообразили, что раз есть глупые, то надо этим воспользоваться, и стали методично изо дня в день, из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие сводить менее умных людей к рангу сумасшествия, вовлекая в это «качание у дороги с монотонным хлопанием» сотни, затем тысячи и, наконец, миллионы и миллиарды людей на планете.

Господь, который Сам не создал для поклонения Себе ни одного храма, был озадачен, когда одушевленные им существа, вместо того, чтобы почитать его через Им данную душу, стали возводить соборы и дворцы, создавать абсолютно взаимоисключающие учения во славу Его – Бога.

А отдельные кучки самых шустрых и умных провозгласили себя посланниками Бога, пророками Бога и детьми Бога, заставили уверовать людей в то, что Господь поручил им от своего имени прощать ими же придуманные грехи или приводить к благодати от имени Бога. И эти умные люди стали наживать на этом обмане, вольном или невольном, целые состояния, по сути превратив Бога в коммерческий ходовой товар.

И все человечество верит этим умникам.

Это ли не общее сумасшествие людей на нашей планете?

И если кто-то попытается открыть глаза на группы этих мошенников, как тут же его объявляют еретиком, безбожником. Только они, эти мошенники, оказывается, могут решать, кто верит, а кто не верит в Бога. Будто Господь им и только им дал право решать как, кому и когда верить в Бога.

Уважение и страх перед Богом заставляют миллиарды людей подчиняться этим группам умников, спекулирующим на имени Бога.

И я подчиняюсь.

Но иногда нет-нет да мелькнет перед глазами Митя-дурачок, и мне кажется, что это не он, а я стою и хлопаю в ладоши, пуская слюни, в стройном ряду общего сумасшествия человечества.

Да простит Господь умников за глупость, а дураков – за смелость.

Пендоус

Этого человека я знал давно – больше десяти лет, и достаточно близко.

Называя его по фамилии, имени, отчеству я не мог отделаться от мысли, что у него есть еще одно имя, которое он тщательно скрывает от меня; что общаясь со мной, он надевает маску, но как только выпадает из моего поля зрения, тут же скидывает маску и становится другим.

Тем другим.

С другим именем.

Это странное ощущение его второй сущности не покидало меня никогда.

И вот однажды он, находясь у меня кабинете, после нашей беседы встал и пошел к выходу. Я же вдруг, совсем неожиданно для себя, тихо сказал ему вслед: «Пендоус».

Он вздрогнул (точнее, вздрогнула его спина), но он не остановился и даже не обернулся, медленно открыл дверь из моего кабинета и вышел.

Откуда, из каких глубин сознания возникло у меня это слово, мне было непонятно, но с тех пор наши отношения резко изменились. Он хотя и не показал вида, что услышал произнесенное мной непонятно откуда взявшееся в моей голове слово, все же в глазах его появилась тревога – он почувствовал, что я что-то понял.

А мне эта тревога в его глазах дала повод подумать – Пендоус, что это? А может, это его другое имя, странное и тайное?

«Пендоус». Откуда оно?

Я перерыл все святки, и библейские, и простонародные, зарубежные словари и энциклопедии, но этого слова так и не нашел.

Пытался узнать у филологов, что вообще обозначает это слово Пендоус. Филологам это слово было неизвестно.

Я долго ломал голову и наконец понял, что «Пендоус» – это уникальное слово.

Я стал приглядываться к Пендоусу повнимательнее. А он, чувствуется, стал приглядываться ко мне.

Что же мне известно об этом человеке?

А известно, оказывается, мне было очень мало. Лишь то, что он женат, что у него нет детей (по крайней мере законных), что имеет квартиру, машину и молодую любовницу, и то, что был как бы полностью предан мне и нашему делу.

Но оказывается, были и иные факты его второй жизни, его второго я.

Оказывается, выходя из моего кабинета он сразу же преображался: спина его выпрямлялась, лицо приобретало надменно-презрительное выражение, голос вместо покорного и осторожно-рабского становился властным и безапеляционным. Теперь за моей дверью он на все имел свое мнение. Пендоус рассказывал, что все хорошее, что делал я, совершалось с его подачи. А если что-то и происходило по моим личным распоряжениям, обязательно было плохо, несмотря на то что он якобы меня предупреждал.

Но стоило мне случайно открыть дверь из своего кабинета в приемную, как он тут же, нисколько не смущаясь окружающих говорил обратное.

Он, как оказалось, практически не пьющий человек, любил собирать вокруг себя шоферов, барменов, официантов, портных, начинающих менеджеров и за кружкой пива рассказывать, что самый главный – это он. Что все, что есть в нашей фирме создано только благодаря ему. Что шеф, то есть я, просто глупый и ничтожный человек. И что только благодаря ему у нас все выходит как надо.

Но самое поразительное в этом его поведении было то, что ему никто не верил, так как все знали, что он – банальный болтун, и, слушая, насмехались. И он знал, что ему не верят, но ему было глубоко наплевать на это. На людей вокруг него.

Он врал сам себе восхищенно и самозабвенно.

Все его поведение вне моего кабинета было сплошной ложью, обманом и двуличием. Хотя это вряд ли можно было назвать так, он же твердо знал, что он врет, и что все знают, что он врет. Вот в этом-то и было иезуитство этого человека. Вот поэтому он и был Пендоусом. Самим собой, с именем, данным ему при крещении, он, оказывается, был только в моем присутствии.

Но самое ужасное я узнал из исповеди двух женщин: его жены и его любовницы.

Однажды мне позвонила его жена Зина и попросила о встрече.

Я удивился, но согласие дал.

Зина слыла женщиной замкнутой, неразговорчивой и нелюдимой. Как я уже говорил, детей у них не было, и чем она нанималась дома, никто не знал.

Ну, домашние хлопоты. Но судя по тому, что сам он ходил все время неряшливым и в неглаженной одежде, то и домашние заботы у нее были, наверняка, не очень обременительными.

На мое предложение прийти ко мне на, работу в кабинет она категорически отказалась. И после того, как она стала настаивать провести встречу один на один в одном из парков, я, грешным делом, подумал не предлагают ли мне интимный роман. Не буду скрывать, что я был человеком, не отвергающим дары божьи в виде интимных встреч с прекрасными дамами, но в круг таковых жена Пендоуса не входила, и я с ответом немного задержался. Она, очевидно почувствовав это, заволновалась и стали меня уверять, что я не о том подумал, чтя она хотела бы просто поговорить со мной рассказать о вещах, о которых я совсем не знаю и даже, наверняка, не подозреваю. Под конец она заплакала прямо в телефонную трубку.

Я растерялся и, чтобы как-то ее успокоить, согласился встретиться на ее условиях.

Встреча наша произошла у входа в центральный парк.

Я подъехал на машине. Она настояла чтобы я был один. Так вот, как только я подъехал, она запрыгнула в машину и попросила быстро ехать.

– Куда? – пораженный ее поведением спросил я. Ко мне домой.

– Я не знаю, где вы живете, – вырвалось у меня.

И тут к своему удивления я осознал, что действительно не знаю, где живет человек, проработавший со мной более десяти лет. Я ни разу не был у него дома. Он ни разу меня не приглашал, хотя у меня дома он бывал сотни раз.

– Езжайте на проспект Вернадского, 12, – пропищала она.

Я развернул машину и уже ничего не спрашивая поехал туда, куда она мне указала.

Когда мы поднимались в лифте, она нервно рылась в своей сумочке и все повторяла:

– Сейчас, сейчас вы все поймете.

Я пытался пробиться сквозь ее бормотание, чтобы понять, уточнить, что именно я должен буду понять, но она не отвечала.

Мне даже стало немного страшно – уж не случилось ли что с ней, с ее разумом. Лифт доехал, Открылся, и мы оказались перед какой-то обшарпанной дверью, представлявшей из себя что-то среднее между ходом в заплеванный и загаженный туалет на центральном рынке и дырой в заборе, на которую навешали лохмотья.

Она сунула ключ в какую-то щель и, широко распахнув дверь, сказала:

– Проходите.

Я вошел.

То, что я увидел, было выше моего человеческого понимания. С потолка на темном проводе свисала мутная лампочка вольт на десять. Но и в этом тусклом свете можно было разглядеть обои пятидесятых годов поблекшие до желтизны, и пол из досок с потресканными щелями.

– Да, да, – как бы предупреждая мои вопросы сказала Зина, – это дом вашего соратника. Здесь он живет, и здесь вынуждена жить я. Проходите, проходите дальше.

А дальше я как будто попал на свалку убогой старой мебели. Продавленный, засаленный диван, шифоньер времен НЭПа разбитым пополам зеркалом, черно-белым телевизор, стол допотопный, какие-то старые, полуразвалившиеся венские стулья. На кухне холодильник неопределенной марки, гудевший как паровоз, белый самодельный кухонный шкаф, раковина с облупившейся эмалью, водяной кран из черного металла. И все это было украшено какими-то блеклыми жеваными занавесками на веревке.

– Вот так мы и живем. И по его словам, живем мы так из-за вас. Он утверждает, что вы забираете у него все заработанные им деньги. Что он не получает зарплату и питается в вашем пансионате вместе со сторожами и уборщицами. А моей зарплаты хватает только чтобы прокормить себя, оплатить коммунальные услуги и накормить его.

Она зарыдала.

Мне стало душно. Я потянул галстук.

Что это, бред? У него же самая высокая зарплата. Он всегда получал определенный – не малый – процент с каждой удачно проведенной сделки.

Что это? Сумасшествие? Я был в шоке.

Она, увидев мое состояние, перестала рыдать и бросилась ко мне. От этого рывка я отпрянул к дурно пахнущему дивану, испугавшись уже ее. Но она, увидев мой испуг, остановилась.

– Не бойтесь, я все знаю. Знаю, что он мне лжет. Знаю, что он регулярно получает зарплату, премии и проценты. Самое страшное, что и он знает, что я все знаю. Но он все же не дает мне ни копейки и все также продолжает говорить об этом ужасном человеке, то есть о вас. Я долго терпела и думала, что со временем у него это пройдет. Но, увы. Вы знаете, как иногда он себя называет, глядя в зеркало?

– Пендоус, – невольно вырвалось у меня.

– Точно. Только он это произносит с наслаждением, смакуя каждую букву. А я – больше не могу это слышать и видеть. Я ухожу от него. И привела я вас сюда не для того, чтобы укорять, а чтобы вы, увидев все это, как можно скорее избавились от него.

И она выбежала из квартиры.

Я немного постоял и тоже вышел, прикрыв за собой поплотнее дверь если это можно было назвать дверью.

На работе я долго обдумывал этот свой визит.

Пендоус несколько раз заходил ко мне и как-то странно смотрел на меня, вопросительно заглядывая в мои глаза.

Я молчал.

Молчал и он, Пендоус.

На следующий день я решил поговорить с его любовницей, которая работала в одном из наших предприятий.

Это была высокая, красивая, образованная девушка, веселого нрава и тонкого ума. Не смотря на свой возраст – ей было всего чуть-чуть за двадцать, – она слыла уже высокопрофессиональным специалистом. Несколько раз я работал с ней в составе нашей делегации по западным контрактам Еще тогда я удивлялся, что могло их связывать: его – не шибко симпатичного мужчину пятидесяти лет – и эту молодую умную девушку. Но тогда, по-философски решив, что любовь зла, полюбишь и…, я для себя эту тему закрыл.

Связавшись с ней по телефону, я назначил ей свидание на нейтральной территории, то есть не в заведении, принадлежавшем нашей фирме, а в загородном ресторане. После моего предупреждения ничего не говорить ему, она помедлила, но согласилась. На этот раз я попал в ситуацию невольного соблазнителя, и мне, как недавно его жене, пришлось в спешном порядке объяснять, что на этой встрече мы просто обсудим ряд вопросов, связанных с карьерой одного ее знакомого.

Она приехала вовремя. На своей машине. Красивая, стройная и одетая с большим вкусом.

Я не стал ходить вокруг да около и сказал, что для нее, наверное, не будет открытием, что я, как и многие другие, знаю, что она является единственной и постоянной любовницей моего подчиненного.

– И что из этого? Да, я его любовница, – с вызовом ответила она и, закурив сигарету, откинулась на заднюю спинку кресла.

«А все же она чертовски хороша», – заметил я про себя, а вслух сказал:

– Нет, ничего. Просто мне довольно-таки интересно, чем же может привлечь такую умную, красивую и элегантную девушку пожилой, не совсем красивый мужчина. Ответьте в качестве совета. Дело в том, что… – я по ходу дела стал лукавить, – что мне по-честному нравится одна похожая на вас девушка. Вот хочу попросить совета, чем ее; можно увлечь.

– Может, эта девушка – я? – кокетливо поддернула она юбочку на коленях.

– Нет, что вы, я подчиненными не увлекаюсь. Чем все-таки?

– А вы как думаете?

– Не знаю.

– Деньги.

– Деньги?

– Конечно, деньги. Что же еще?

– Ага, понятно. Значит, ваш костюм – часть этих денег.

– Странно, что вы не знаете, сколько у вас получают специалисты моего класса. Я получаю столько, что сама могу себе позволить и модную одежду, и обеды в ресторанах.

– Но вы же сами сказали: «деньги».

Тут девушка замялась.

– Да, вы правы. Все же деньги. И большие деньги. Хотя я от него пока не видела ни копейки. Мы с ним как бы заключили союз. Он мне однажды показал сколько у него денег.

– И сколько?

– Вы сами знаете, – сделала она паузу и, не увидя в моем лице ответа, ответила сама: – Где-то около десяти миллионов долларов. Так вот, он мне сказал, что очень болен. Даже показал заключение врача, по которому ему осталось жить лет пять-десять, не больше. И если я буду с ним до этого трагического дня, то все эти деньги он оставит мне. Да, кстати, он сказал, что вы являетесь его гарантом и знаете, где эти деньги лежат, и что после его смерти именно вы отдадите мне все его сбережения. Странно, что вы меня об этом спрашиваете.

– И ты согласилась? – невольно вырвалось у меня.

– Конечно согласилась. А что? Когда он умрет, мне и тридцати-то не будет. Вся жизнь впереди. И муж, и дети. Да и жизнь с такими деньгами спокойная и независимая. Можно потерпеть. А почему вы, кстати, все удивляетесь?

Я что-то наврал и стал быстро с ней прощаться. Только напоследок спросил:

– А вы знаете его настоящее имя?

– Какое имя?

– Ах да, вы и не можете его знать. Это так, шутка, – оправдался я и ушел, оставив ее допивать кофе.

Для меня и эта встреча принесла новые открытия: оказывается, я являюсь поверенным в финансовых делах этого человека, каким-то образом умудрившегося скопить огромное состояние. А ведь до прихода ко мне на работу он был гол как сокол.

Я вооружился калькулятором и финансовыми документами из архива, быстро подсчитал, что он мог иметь. При любом раскладе, даже если считать, что все десять лет он не ел, не пил и ничего не покупал, больше пятисот тысяч не получалось. Значит, воровал.

Очень осторожно сам провел ревизию документов. Точно, воровал.

Вызвал его. Сказал, что знаю все…

Он вдруг неожиданно упал на пол, зарыдал. Стал хватать меня за ноги и бормотать – все врут, все ему завидуют, и только я для него – свет в окне, только мне он предан и готов отдать все, что накопил своим непосильным трудом.

Настолько он казался искренним, что у меня перехватило дыхание: неужели я ошибся, и он не Пендоус.

А он вдруг запустил руку в свой нагрудный карман и, вытащив оттуда с десяток помятых десятирублевок, стал протягивать мне трясущимися руками «все свои сбережения».

– Вот, бери, это все, что у меня есть.

– Боже мой, какое же ты ничтожество, – невольно вырвалось у меня.

Я оттолкнул его и закричал:

– Уходи, убирайся вон!

Он как бы поджался, быстро спрятал деньги назад в карман и задвигался к двери. И когда он взялся за ручку, я не выдержал и громко прошептал ему вслед:

– Пендоус!

И еще раз, громче:

– Пендоус!

И еще раз:

– Пендоус!

И наконец крикнул так громко, что его имя услышали все: и мои помощники, и охранники, и визитеры в приемной.

Он сразу сжался, испуганно заметался из стороны в сторону и вдруг побежал из моего кабинета, наклонив вперед голову и сбивая на своем пути всё и всех.

Куда?

Куда ты, глупый?

Земля-то круглая.

Письмо другу

Ты говоришь: «Терпи».

Ты говоришь: «Не проси».

Ты говоришь, что если мне это по настоящему надо, то они сами дадут.

Я верю тебе.

И терплю.

И не прошу.

Но уже и не жду.

Потому что устал ждать.

Потому что если продолжать ждать, то жизнь может скоро превратиться в каторгу.

Нервы от напряжения просто полопаются, потому что ты сам говорил, что ждать и догонять – это самое трудное в жизни.

Ты сказал: «Если тебе тяжело, лучше перестань ждать. Но не проси».

И я перестал.

И поверь, сразу стало легче.

Нервы успокоились.

Жизнь стала проста и понятна.

И знаешь, если я раньше смотрел на тех, которые мифически могли мне что-то дать, глазами, полными мольбы, унижения и подхалимства, то сейчас я смотрю на них глазами человека, который от них ничего не ждет, – с иронией и сочувствием.

Ты, наверное, говорил именно о таком ожидании.

Я в начале думал, что ждать – это как играть в карты, никогда не знаешь, придет туз или нет.

А сейчас я смотрю на них и понимаю, что они никогда мне лично ничего не дадут.

Им просто нечего мне дать.

Деньги? От них они мне не нужны.

Хвалу? Из их уст – это низко.

Сытую жизнь? Как в телячьем стойле?

Любовь? Среди них ее нет.

Здоровье? Все мы смертны.

Но я помню твои слова и, зная, что их смысл понял еще не до конца, жду, не ждя.

Да, я жду. И не жду.

Да, я терплю.

Но я не прошу.

И чувствую, что что-то произойдет. Что что-то будет хорошее, раз я следую твоему принципу.

Пусть даже не сейчас, пусть даже потом.

Потом, когда они будут не теми, от которых надо чего-то ждать, а теми, для которых мое терпение будет формой освобождения от их нежелания что-то дать.

Я никогда у них ничего не просил.

Но теперь они будут просить меня о том, чтобы я хоть что-то попросил у них.

А мне уже ничего от них не надо.

Я уже перетерпел.

Оказывается, в этом моем терпении и есть то счастье, которое было мне нужно в этой жизни.

Оказывается, терпение – это то самое главное, что я от них получил.

«Вот видишь, – скажешь мне ты, – и «они» на что-то нам сгодились».

Планета победителей

Это было самое грандиозное и в тоже время самое необычное соревнование.

Бег.

Пятьдесят миллионов людей застыли на старте.

И мужчины и женщины.

Перед стартом спортсмены традиционно разогревались для предания наибольшей стартовой скорости.

Не запрещалось ничего.

Кто подогревался физическими упражнениями, кто алкоголем, а кто и наркотиками.

Некоторые предпочитали смотреть фильмы или читать прессу.

Хотя в атмосфере и витала нервозность, все стоящие на старте были абсолютно равнодушны друг к другу.

Все участвовали в этом беге добровольно.

Ни одного из пятидесяти миллионов никто не принуждал к этому старту.

Все пятьдесят миллионов были четко ознакомлены об условиях соревнования.

Каждый абсолютно точно знал чем может закончиться для него финиш. Каждый знал, но каждый шел к старту.

Шел с надеждой.

С надеждой на победу.

Это было соревнование, а не слепая лотерея. Здесь все зависело of тебя. От твоих способностей.

Бег есть бег.

А финиш есть финиш.

И там победитель будет один.

Только один.

И приз один.

Всем призам приз.

Самый дорогой приз на белом свете – Жизнь!

Все остальные 49 миллионов 999 тысяч 999 человек, и мужчин, и женщин, которые не дойдут до финиша первыми, будут убиты. Все до одного. Подчистую. Таковы условия этого грандиозного и в тоже время самого необычного соревнования.

И я участвовал в этом соревновании.

И победил.

Победил всех.

Победил из пятидесяти миллионов. И мне за победу подарили жизнь.

Я победитель!

Победитель!!

И этим уже счастлив.

Счастлив тем, что я родился.

Победил и родился.

А мог бы не родиться…