Текст книги "Поэзия кошмаров и ужаса. Проказы чёрта на железной дороге"

Глава III

I

 
В благоухающем наряде,
В атлас и шёлк облечена,
Гуляет Берта по эстраде —
(Звалася Бертою она);
Духов парижских нёсся запах…
И бес в своих косматых лапах
Почувствовал какой-то зуд,
Но через пять иль шесть минут,
На гибкий стан, на нежный профиль.
И выраженье глазок тех,
Просивших золота у всех,
Взглянул иначе Мефистофель,
Нахмурив свой высокий лоб:
Он был немножко Филантроп.
 

II

 
«Погибла ты! Не грустно ль это?… Спасу тебя…. то решено»…
И он припомнил стих поэта,
Им где-то слышанный давно:
Когда из мрака заблужденья
Горячим словом убежденья
Я душу падшую извлёк…
Припомнить дальше он не мог,
Но мысль поэта в цель попала,
И хоть камелий исправлять
Уж чёрту вовсе не под стать,
Он не смутился тем ни мало,
И между тем как поезд стал,
За Бертой кинулся в вокзал.
 

III

 
Чёрт был до женщин очень лаком
И волокитства тайну знал,
Во мненьи дам в салоне всяком
Он никогда бы не упал,
И не щадил – для шуток нежных
Ни томных дев, ни вдов мятежных;
На душу дьявола легло уж не одно такое зло.
Встречаясь с ним в тени бульвара,
Робела даже молодежь…
Он был действительно хорош:
У фотографа Робильяра
Теперь висит его портрет.
Мужчин красивей, право, нет!
 

IV

 
В вокзал ворвавшись, пассажиры
Спешат к обеденным столам,
Лакеи мчатся, как зефиры,
И ставят блюда здесь и там.
Как все решительные черти
Наш бес подсел тотчас же к Берте,
Завел беседу с ней легко,
И скоро пенное Клико
У них в бокалах заиграло
И их союз был заключён.
Но вот звонок, опять в вагон
Машина свистом призывала….
Бегут, и с Бертой у окна
Уселся рядом сатана.
 

V

 
С красивой немкой сидя рядом,
В интригах наторевший бес
Ей не скучал медовым взглядом,
В сентиментальности не лез,
Не толковал о Гёте, Гейне,
Не пел: Am Rhein, am grünen Rheine[59]59
  «На Рейне, на зеленом Рейне» (нем.).


[Закрыть],
Затем, что звал прекрасно он
Что Берта кроме «фолишон»[60]60
  Фолишон (folichon, – ne веселый, шаловливый.) – Модная в конце XIX в. полька, исполняемая в быстром темпе. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф.


[Закрыть]
Иных стихов не признавала.
Что в Берте «заблужденья мрак»
Рассеять вдруг нельзя никак
Без милой помощи бокала,
Без стерлядей, без осетров
И без вакхических пиров.
 

VI

 
Таких наивных, добрых малых,
Как чёрт, не знал я никогда….
Пока шампанское в вокзалах
Лилось для Берты, как вода,
Пока на станциях повсюду
Её капризную причуду
Бес в ту ж минуту исполнял,
Он всё надежды не терял.
Сдружившись с чёртом понемножку
Ему соседка то мигнёт,
То потихоньку руку жмет,
То на колено ставит ножку,
То кинет долгий, нежный взгляд,
То просит порцию цыплят.
 

VII

 
Зародыш чувства в милой Берте
Чёрт почему-то замечал,
Как та любить клялась до смерти
Он с наслаждением внимал,
И даже беса утешало,
Когда она ему шептала:
– «Куни мне бархатный салоп
И буду я любить по гроб».
Гуманный подвиг Люцифера,
Казалось, близок был к концу.
И хоть нисколько не к лицу
Была ему в камелий вера,
Он гнать спешил сомненья прочь
И ждал, когда наступит ночь.
 

VIII

 
Ночь наступила. Засветились
Огни в каретах. Вкруг темно,
И только искры заносились
Порой в вагонное окно.
Все пассажиры спят по лавкам,
Храпит степняк на кресле мягком,
В картинной позе франт заснул,
Нe спал лишь только Вельзевул.
В таких делах не бывши трусом,
Склонился к Берте он слегка,
И вдруг бесовская рука
Пропала в складках под бурнусом,
И шёпот слышался не раз:
– «Pfui! Pfui!… Ach, Schande… Was ist das?.
 

IX

 
Знаток жеманства и ломанья,
Скривя улыбкою свой рот,
Наш бес особого вниманья
Не обратил на шёпот тот.
Ему даны не даром рожки,
И волокитства все дорожки
Он разгадал и изучил,
Когда еще в Париже жил,
– Ведь без прелюдий невозможно!
Натура женщин такова,
Что любит скромности… слова.
Что делал дьявол мой потом —
Молчит история о том.
 

X

 
Еще во мгле небес ненастных
Зари не близился восход,
Еще в вагонах третьеклассных
Гуртом, вповалку спал народ,
Еще во сне с суровым жестом
Степняк наш бредил манифестом,
Последним съездом мировым,
Последним ужином своим,
Уж чёрт пред Бертой в скромной позе
Сидел застёгнут и смирён,
И речь пуская в строгий тон,
Как говорят в журнальной прозе,
«Вопрос решается поднять»,
Хоть Берте только б спать, да спать.
 

XI

 
В стихах размеренных и хилых
(Спешу вас всех предостеречь)
Я передать вполне не в силах
Его блистательную речь.
И хоть красавица зевала
И часто глазки закрывала,—
Вольно же было в поздний час
Ему открыть для лекций класс,—
Но я могу теперь дать слово,
Что было им говорено
Всё убедительно, умно
И увлекательно и ново.
Всего запомнить я не мог,
Лишь только помню эпилог.
 

XII

 
Живописав картинным слогом
Жизнь честной, любящей жены,
Семейный мир в углу убогом,
Гражданский труд, иные сны,
Он вдруг признался в новой сказке.
У Берты сон покинул глазки
И, молча, слушает она,
Что говорит ей сатана:
– «Я, Берта, беден! (Тут два аха!)
Я не банкир, не лев, не франт,
Я – просто бедный музыкант,
Я музыкант в оркестре Баха.
Мне ложь в проступок не вменя,
(Она дрожит) прости меня».
 

ХIV

 
«Сошлись с тобой на этот раз мы
Не даром: будь моей женой!
(У Берты делаются спазмы)
Ты станешь тихо жить со мной
В двух светлых комнатках на Охте.
(У Берты вдруг синеют ногти)
Снесем мы бедность, холод, мрак…
(У ней сжимается кулак)
И хоть, порой, как об лёд рыбам
Пришлось нам биться б, что нужды!
Любовь спасет нас от беды»…
(На Берте букли встали дыбом)
И немку бес теперь опять,
Как час назад, хотел обнять.
 

ХV

 
Но здесь-то музыканта Баха
Беда нежданная ждала:
Вдруг Берта гневная с размаха
Ему пощечину дала;
Отбросив кудри в беспорядке,
Всей пятерней своей перчатки
Она в лицо его впилась:
В вагоне плюха раздалась.
Удар был сделан, просто, прелесть!
Схватившись за щеку, вспрыгнул
На пол-аршина Вельзевул.
И у него заныла челюсть,
И он сознался, что урок
Был неожидан и жесток.
 

XVI

 
Хотя пощечина у беса
И не стоит в числе обид,
Но всё ж, как пойманный повеса,
Он испытал невольный стыд.
Надвинул грозно на лоб шляпу
И стиснув судорожно лапу,
Ворчит взбешённый сатана:
– «Мне жертва, жертва мне нужна!
Хочу я мстить за этот промах…
И люди от моих проказ
Теперь почешутся не раз,
Иначе меж чертей знакомых
Меня бесславно осмеют
И в ад проходу не дадут.
 

Глава IV

I

 
На небе утром ночь сменилась,
Вагоны катятся едва,
И взорам путников открылась
Гостеприимная Москва.
Уж Берта взбить успела кудри,
И обратясь к пахучей пудре,
Уж раскрывала раза три
В углу коробку с poudre de гiz.
Степняк, нарушив сон свой мирный,
И протерев глаза, давно
Смотрел в вагонное окно,
С улыбкой масляной и жирной.
Конец пути всех веселит:
Лишь только чёрт один сердит.
 

II

 
У всех чертей, больших и малых,
(Так веря на слово молве,
Слыхал я от людей бывалых)
Есть антипатия к Москве.
И быт её патриархальный
Терпеть не может чёрт нахальный.
Он непременно б там зачах,
И как салопница пропах
Капустой кислой и грибами,
А он подобного стыда
Бежал. как ладана, всегда,
Скрипя неистово зубами
(Такая робость в сатане
Всегда казалась дикой мне).
 

III

 
Характер беса не разгадан:
Хоть он и скептиком рождён,
Но для него московский ладан
И колокольный медный звон
Невыносимы вовсе стали,
И потому, когда въезжали
Вагоны поезда в Москву,
(Мы этим начали главу)
Наш чёрт, озлобленный немало,
Вкруг бросил взгляд, надев лорнет,
Потом на плечи вскинул плед
И быстро вышел из вокзала.
И так, с ломотой в голове —
Он очутился вдруг в Москве.
 

IV

 
В гостинице к вокзалу ближней
Тотчас он справиться спешит:
– Когда отходит поезд в Нижний?
«Лишь только вечером». Гневит
Такой ответ ужасно чёрта.
– Что ж делать мне до этих пор-то
В столице этой отставной,
Где все в разладе с сатаной,
Где сплетни служат всем приманкой,
Где очень бани горячи,
Где только славны москвичи
Своей московскою селянкой,
Где в каждом доме – грязь и лень?..
Что ж делать здесь мне целый день?
 

V

 
Бес был смущен. В одном отеле
Запив ростбиф плохим вином,
Он начал странствовать без цели
По белокаменной кругом.
Уснув от жирной, сладкой пищи,
Весь город нем был, как кладбище.
Все шавки уличные спят
И на прохожих не хотят
Бросаться сытые дворняжки.
Лишь только нищий у ворот
Протяжно лазаря поет,
Да дворник в ситцевой рубашке
Уснул на лавочке в углу,
Лениво выронив метлу.
 

VI

 
– Какой же прок в такой прогулке?
Но бес-проказник не дремал,
В глухом Армянском переулке
Он в типографию попал.
Испортил, скорчив злую мину,
Скоропечатную машину,
И так все шрифты перелил
И прежний видь их исказил,
Что москвичи не стали боле
Ни понимать, ни разбирать
Той типографии печать,
И получив глазные боли.
Теперь, страдая каждый раз,
Не отличат от Буки – Аз.
 

VII

 
Потом, безмолвием и спячкой
Немого города взбешон,
Он вздумал маленькою качкой
Расшевелить московский сон.
В толпу старух тупых и праздных
Он сотню сплетен безобразных,
Хоть здравый смысл их не сносил,—
С открытой смелостью пустил,
И в тот же час, с привычным жаром
По телеграфу старых дур —
Нелепо связанный сумбур
Был разнесён по всем базарам,
По всем лачужкам и домам,
По всем московским головам.
 

VIII

 
Затем, толкаясь меж народом
(Толкаться в массах он любил)
В, Москве наш дьявол мимоходом
Всех самодуров раздразнил.
Расстроил свадьбы три-четыре,
Гулявших купчиков в трактире
Учил бить стёкла, зеркала,
И напиваться до зела.
Наделал смут в московских клубах,
Двух странниц ввёл в великий грех,
И перессорил тут же всех
Купчих, красавиц чернозубых,
Потом… но вечер наступал,
И он отправился в вокзал.
 

IX

 
Когда б вы встретили в вокзале
Нижегородском – беса, то
Его конечно б не узнали
Вы в новом виде ни за что,
По-русски выстрижен в кружало,
На франта модного закала
Теперь наш чёрт не походил:
Он стал – точь в точь славянофил.
На нем надета очень ловко
Тверская шапка набекрень,
В руке – листы газеты «День»,
На плечи вскинута поддёвка,
И навсегда заброшен плед
И золотой его лорнет.
Вкруг суета. Открыта касса;
Толкаясь бегает народ,
И вот билет второго класса
Наш чёрт, не думая, берёт.
(Здесь, в скобках, для иных замечу,
Запомнив с милой Бертой встречу,—
Чёрт в первом классе никогда
Не ездил больше, господа!)
Звонок. «Сейчас уйдет машина!
Все по местам!» – раздался крик.
С мешком торопится мужик,
С семьей прощается купчина
И слышны крики, шум и гам
Кондукторов, детей и дам.