Текст книги "Всё торчком!"

(Примечательно, что я же в 1985-86– м годах был первым руководителем группы по продлению гарантийного срока службы корпуса реактора первого блока, определённого главным конструктором реактора в 20 лет. А когда эта идея была напрочь отвергнута из условий безопасности, то указанная группа «переквалифицировалась» на работу по выведению блока из эксплуатации – это еще сложнее в ядерной энергетике, чем ввод блока).

Далее были пуски блоков со второго по пятый, в которых я тоже принимал участие, но не хочу больше утяжелять эти записки еще какими-либо техницизмами. Добавлю только, что по прошествии некоторого времени мне пришла в голову мысль написать хорошую инженерную книжку про наши блоки и, набросав ее примерный план, я пошел к нашему директору, Герою Соцтруда Овчинникову Федору Яковлевичу, глубоко уважаемому мной человеку. Он с присущей ему энергией и деловитостью тут же вызвал необходимых сотрудников, мы определились с авторским коллективом, договорились кто что будет готовить и где-то через год-полтора книжка вышла в свет. Называлась она «Эксплуатация реакторных установок Нововоронежской АЭС», Москва, Атомиздат,1972 г. (Через два десятилетия приятно было ее увидеть раскрытой в одной из комнат украинской атомной надзорной инспекции в Киеве).

Донская «фабрика ядерного электричества» была (и есть!), образно говоря, энергетическим Байконуром, где проходили обкатку новые, более современные блоки и готовились кадры для других АЭС. Станция пользовалась большой популярностью как в высших эшелонах власти, так и у иностранных специалистов. Видел я, например, на АЭС Эриха Хонеккера, Фиделя Кастро, Алексея Косыгина, трижды Героя Соцтруда академика Александрова А. П., министра энергетики Непорожнего П. С. и других высоких лиц. Настало время строительства такого типа АЭС в странах соцлагеря Восточной Европы и появилась возможность прорваться туда поработать.

В качестве первого шага к осуществлению этого своего желания я окончил 2-х годичные факультативные курсы английского языка при Воронежском университете, так называемые курсы загранрезерва. Были такие, их организовывали на многих предприятиях в соответствии с Постановлением Совмина.

А вот второй шаг на этом пути меня вынудило сделать КГБ. Как-то меня вежливо пригласил к себе наш оперуполномоченный по станции и состоялся такой разговор:

– Мы знаем, что у Вас имеются самиздатовские «Примечания к автобиографии» Евтушенко. Откуда они у Вас и не дадите ли нам их почитать? Не боязно ли их хранить? – он помедлил немного и продолжил: – Раз уж мы завели такой приватный разговор, то как Вы смотрите на наше предложение стать нашим нештатным источником информации ну, скажем, по иностранным специалистам, с которыми Вам иногда приходится заниматься. Так, для начала…»

Я сразу понял, что отпираться и от одного, и от другого бесполезно, если хочешь быть выездным. Такие разговоры стихийно не заводят, все было у них заранее задумано и спланировано. Этого опера я изредка встречал в приемной директора, мы полузнакомо здоровались, но не больше. Да, думаю, история повторяется, кроме бабушки и в мою жизнь они ввалились… Я уже к тому времени был женат, имел первого сына Константина, трех лет от роду.

– Что я буду должен делать? – спрашиваю.

– Да ничего особенного – улыбнулся он. После контактов с иностранцами надо будет давать нам письменную информацию об их вопросах, поведении, желаниях и так далее. Вам же, я думаю, не безразлично их впечатление о нашей станции? Если согласны, вот Вам лист бумаги, пишите заявление. Выберите себе псевдоним. Считаю, само собой разумеющимся, что этот разговор останется между нами, – он подпер ладонью щеку и замолчал.

Так я стал «источник Николаев». Надо отдать должное, что особо они меня не беспокоили, обычно дело заканчивалось двумя-тремя страницами рукописного текста, однако всегда просили писать побольше. Через несколько лет мне предложили написать еще одно заявление об информировании их о своих соотечественниках, людей, окружающих меня, но я отказался.

Неся эту «ношу» долгие годы, потайную даже для жены, меня постоянно не покидало чувство брезгливости, чего-то такого явно нехорошего, анти естественного, ну никак не стыкующегося с моими жизненными принципами, хотя в моих «Источник сообщает…» я всегда старался писать только объективно, без негативных оттенков. «Да, у тебя всегда только специалисты фигурируют в твоих информациях и никогда нет о фактах разведывательного характера,» – бросил как-то мне в лицо один из очередных их сотрудников (они сменялись почему-то очень часто). Но не мог же я выдумывать несуществующее!

Эти «пресс-релизы» кончились тем, что в 1991 году я, работая в чернобыльской зоне каким-никаким начальником (об этом дальше), практически вытурил из своего кабинета эдакого «ловца шпионов» потому что, заведя разговор о предоставлении мной для них своего видения о стихийных захоронениях радиоактивных отходов в несанкционированных могильниках, он неожиданно попросил… спирт. До этого его коллеги, вахтовики, клянчили у меня колесо для «Жигулей», гидрокостюм для какого-то высокого начальника, зимнюю «афганку». Мне все это до чертиков надоело, терять было уже нечего, самое главное – здоровье – почти уже было потеряно, я оформлял пенсию, и мне было не до дипломатических книксенов. Я-то в хорошее время не отличался сговорчивостью по скользким темам, был всегда неудобным для начальства, со своим мнением, а тут надо же…

Вот таким, возможно, не самым лучшим способом, я постарался избавить сам себя от висящего надо мной черного нимба фискальства. И что Вы думаете, они оставили меня после этого в покое? Как бы не так! Но об остальном только в раю, или аду, куда сподоблюсь. Все нормально, торчком!

На станции все чаще и чаще стали появляться финны вместе с представителями Всесоюзного объединения Атомэнергоэкспорт, и меня директор постоянно «подпихивал» к ним. Шла стадия заключения контракта и я смекнул, что внедрение в него будет гораздо выгоднее для меня, нежели работа в соцстранах.

(Несинхронная по годам вставка). В 2014-м году, после 27 лет окончания работы на Нововоронежской АЭС, я как ветеран, напросившись, был приглашен на международную научно– техническую конференцию, посвященную 50-ти летию со дня пуска в эксплуатацию первого блока станции. Юбилейные торжества были организованы на самом высшем уровне. Работали пять тематических секций, на которых было представлено 65 докладов, изданных отдельным томом с прекрасным типографским шиком, на великолепной бумаге. Станция продолжает лидировать как площадка со строительством самых современных по настоящее время двух новых энергоблоков проекта АЭС-2006 (так называемое поколение АЭС 3+)…Ведутся работы по продлению эксплуатационного ресурса действующих мощностей до 60 лет, создан уникальный опытно-демонстрационный инженерный центр по выводу блоков АЭС из эксплуатации с инновационными технологиями, широко внедряются новейшие разработки по очистке радиоактивных вод, дезактивации, обращению с отработанным ядерным топливом и многое другое, «пионерское». Построен современный учебно-тренировочный центр с полномасштабным тренажером, круглогодично действует многофункциональный профилакторий с самыми современными процедурами. Выпущена книга «Ода мирному атому», в которой я с удовлетворенным удивлением обнаружил и свою фамилию. Город первостатейно преобразился модерновым оформлением старых и возведением новых домов и улиц с уникальной архитектурой частных застроек и супер-пупер стадионом.

Было очень приятно встретиться с уже далеко немолодыми своими бывшими коллегами Когтевым А. А., Павловым Ю. И., Розиным В. Н., Кузнецовым В. И. Казаковым В.А., Зарубаевым В. С., Кириченко А. И., Коноплевым А. П., Каменским А.,Юсси Хелске (Финляндия) и другими, до сих пор исправно несущих свою службу на благо безопасной эксплуатации АЭС.

Директор объекта Поваров Владимир Петрович тактично уделил мне достаточно внимания и выполнил практически все мои просьбы по спонсированию моего приезда на указанные торжества).

Так, пошли дальше, в 1973-й и другие годы.

БЛИЦ-СТРАНИЦЫ ПРО ЗАГРАНИЦЫ

ФИНЛЯНДИЯ

Сказать, что работа в этой стране на АЭС «Ловиза» на острове Хэстхолмен (потом стал полуостровом) в Финском заливе была для меня тяжелой – значит ничего не сказать. Она была изнуряющей, многотрудно каторжной, ведь каждый день доказывать, что «советское – значит отличное!» в высоко развитой капиталистической стране – о-ч-ч-е-н-ь даже надо иметь б-а-а-льшое мужество! И здоровье. Тогда у меня эти жизненные «атрибуты» были на высоте и одновременно было крайне интересно присматриваться к западному манеру делать дело и жить, ведь нам, простым смертным, в то время командирование на запад было в диковинку. Нас, я имею ввиду советский инженерный легион конструкторов, проектировщиков, изготовителей оборудования, монтажников, наладчиков, эксплуатационников и других специалистов политехническому процессу сооружения атомной станции у «акул капитализма» (как сказали бы сейчас – «внедрению высоких технологий») никто, никогда и нигде не учил. Ну не мог же я посчитать серьезным «кладезем знаний» тот пресловутый 10 – 15-ти минутный инструктаж в здании ЦК партии в Москве, находящийся «на горке», как говорили коммунисты, который в обязательном порядке проходили все отъезжающие! И что греха таить, поначалу многие из специалистов думали: ну, подумаешь, финны, да что они понимают в атомной энергетике, мол, все наши технические решения будут приниматься как должное и имеющийся у нас опыт будет лучшим агитатором за советскую технологию. Лично я, прибыв на площадку и внимательнейшим образом изучив основной контракт, очень скоро понял, что предстоит неимоверно ответственная работа по переориентации нашей отечественной промышленности, конструкторских организаций, проектных, научных институтов, заводов-изготовителей оборудования и прочих предприятий для достойного выполнения условий контракта.

Как небезосновательно говорили тогда представители Атомэнергоэкспорта, которые готовили и подписывали контракт, они инициировали техническую революцию у нас в стране не только в деле сооружения финской АЭС «Ловиза», но и идущих за ней блоков в Советском Союзе и странах СЭВ. Внедрение с подачи немногословных финских инженеров в нашу отрасль таких понятий, как классы оборудования и трубопроводов по безопасности при изготовлении, программы контроля качества, состав проектной, расчетной и исполнительной документации, плотнопрочная защитная оболочка реакторного здания, кодировка систем, зданий и помещений по европейским нормам (коды KKS) и многое другое, безусловно, повысило нашу культуру производства в атомно-энергетической индустрии в целом.

Может возникнуть вопрос: откуда были у финской стороны в то время (семидесятые годы) такие глубокие специализированные знания по ядерной технологии? Ответ очень прост: у них хватало денег как на сотрудничество с нами, так и параллельно платить своим и другим иностранным специалистам за перепроверку не всех, а только самых фундаментальных данных, передаваемых советской стороной, набираясь одновременно с этим процессом опыта и расширяя свой профессиональный кругозор. Естественно, в пределах конфиденциальности той или иной информации, определенной контрактом. И в основе всех ветвей сотрудничества лежало одно слово – заклинание-рефрен: качество, качество и еще раз качество.

Приведу несколько примеров. Корпус реактора представляет собой двенадцатиметровый сосуд цилиндрической формы, толстостенный, со сферическим днищем и внушительным фланцем, внешним диаметром порядка четырех метров. Он изготовлен из специальной теплостойкой стали, обладающей определенными, четко лимитирующими пластическими и механическими свойствами. При длительной эксплуатации реактора из-за интенсивного нейтронного потока на его стенки в районе расположения ядерного топлива пластичность металла снижается, идет процесс так называемого «водородного охрупчивания». Указанное явление лежит в основе расчета гарантийного срока службы корпуса. Нашими физиками, металловедами и конструкторами были представлены расчеты, по которым исходя из общего интегрального потока (флуенса) нейтронов за весь период работы реактора гарантийный срок определялся в 30 лет.

Финская же сторона, на основе имевшихся открытых расчетов ведущих фирм с мировым именем в реакторостроении доказала, что при таком потоке нейтронов, который по физике имеется у советского реактора, охрупчивание наступает раньше и поэтому гарантийный срок должен быть снижен.

Это тянуло за собой длиннющую цепочку по невыполнению контрактных обязательств – снижение установленной электрической мощности и связанную с этим недовыработку электроэнергии, увеличение амортизационных отчислений, возращение кредитов и т. д. и в конечном итоге астрономические суммы штрафов. Была бесконечная серия переговоров, переписки, встреч на самых высоких уровнях (включая и тогдашнего Предсовмина Косыгина А. Н.) и в конце концов обоюдно решили, что для того, чтобы гарантийный срок оставался 30 лет необходимо ослабить поток нейтронов на корпус путем установки в него специальных защитных элементов – они называются имитаторы топливных кассет.

А сколько было жарких перепалок по выбору метода испытаний металлоизделий на ударную вязкость – методы Шарпи и Менаже: мы применяли первый, они второй, более жесткий. Сравнение результатов было невозможным и приходилось бесчисленное количество раз садиться за стол переговоров для выработки приемлемого решения.

Это примеры из области проблематичных, бывших где-то на грани контрактных условий и настойчивых усилий заказчика представить желаемое за действительное. Но вот когда тебя тычут носом в твои же бумаги, где ты победоносно отчитался о выполнении всех видов контроля, методика которых не вызывает никаких возражений у финнов, а в реальности это явно не так – вот тут уже чувствуешь себя полнейшим идиотом, хотя вроде бы из Советского Союза, страны сплошной грамотности и самой читающей в мире! О, сколько таких неприятных инцидентов было у меня, можно написать отдельные воспоминания, да кому они будут интересны. Ведь я был начальником отдела оборудования советской поставки на площадке и служил той мишенью, в которую стреляли с обеих сторон: русские, т. е. советские заводы-изготовители за якобы непомерные требования по качеству изделий и документации, и финны, акционерное общество «Иматран Войма», наш заказчик, за частое, мягко выражаясь, несоответствие требованиям качества. Но надо здесь оговориться, что мишень моя находилась лишь в «пулевом тире», а уж на «полигон бомбометаний» слетались лица куда поважнее.

В течение первых полугода, набивши шишек, мы вынуждены были для подготовки предъявления заказчику наших изделий после прибытия их с заводов на площадку создать в отделе три группы: входного контроля, проверки техдокументации и устранения дефектов. Не могу удержаться, чтобы не привести пару примеров, говорящих по рассматриваемому вопросу безнадежно проигрышно для нас.

Звонит мне как-то из Хельсинки г-н Новицкий Виктор Борисович, тогда один из моих партнеров с финской стороны, выходец из русских, интеллигентный, с изысканными манерами и большой эрудиции инженер (он потом стал директором представительства фирмы «Иматран Войма Интернейшнл» в Москве. С 2001 г. президент компании Pronoco Ltd., Хельсинки) и сообщает, что на фирме «JARO» в местечке Якобштад близ Тампере, на которой по их внутреннему контракту изготавливаются металлоконструкции для АЭС «Ловиза», есть недоразумения с поставкой нашего нержавеющего листа – он не проходит проверку на цветную дефектоскопию – есть такой контроль именно для нержавейки по состоянию поверхности изделий. Просит предварительно посмотреть все сертификаты и приглашает посетить эту фирму с уточнением деталей на месте. Мы договорились о времени отлета, я взял бумаги – в них было все о'кей: положительное заключение лаборатории металлов завода-изготовителя подтверждалось, как положено, подписью и соответствующим штампом.

Летели на место минут сорок на стареньком Дугласе, опасно, как мне казалось, скрипящим в воздухе. Самолет малюсенький, десятка полтора-два мест. По прибытию сразу пошли в цех, и при мне улыбчивый рабочий-лаборант в каске и элегантном фирменном комбинезоне на нескольких листах этой злополучной нержавейки сделал цветную дефектоскопию – метод, применяемый в этом случае и у нас, адекватный. Вижу подло проявляющиеся змейки, очерчивающие дефекты металла – браковочный признак. Прошу повторить процедуру на других листах – то же самое. Мне неловко, я прячу глаза, беспомощно оглядываюсь по сторонам и вижу на другом плазу, рядом, вроде бы такие же листы, но с ленточной маркировкой «Made in JAРAN». Подзываю лаборанта, прошу сделать такой-же контроль на них и – кошмар! – поверхность обработки реагентами сплошная, без проявлений! Жаркий прилив стыда обдает мне лицо и я думаю: «Вот м…к, обос…ся. дважды: первый раз– по своей продукции, а второй – по сомнению в заказчике о предвзятости приемки наших поставок. (Потом дополнительно оказалось, что поставленная листовая нержавейка склонна к так называемой межкристаллитной коррозии (МКК), хотя в сертификате от изготовителя черным по белому было написано: МКК отсутствует).

После окончания работы «отмываться» хозяева пригласили в сауну– это же финны! Конечным результатом была отгрузка обратно в Союз шестидесяти тонн (целая платформа!) нержавейки с повторной поставкой.

(За эту бесславную акцию на меня долго обижался тогдашний представитель Атомэнергоэкспорта в Хельсинки Давыдов Олег Дмитриевич, мы познакомились загодя, в Нововоронеже – отличный эксперт по внешнеторговым операциям, с прекрасным английским. Мол, не мог защитить. (Впоследствии, в правительстве Черномырдина был вице-премьер, Министр внешних экономических связей России).

Другой пример более тривиальный – из-за громадного количества недоделок мне пришлось трижды (!) отправлять на Ленинградский завод металлоконструкций каркасную шандору разделения двух бассейнов – перегрузки и выдержки ядерного топлива после использования в реакторе.

Вообще-то чаще всего при возникновении очень острых, накаленных отношений с заказчиком по качеству, комплектности, границам поставки, техдокументации и т. п. мы практиковали оформление вызова ответственных представителей главных заводов или Министерств из Союза на площадку для непосредственного их участия в процессе сдачи оборудования в монтаж. Этим преследовались две цели: снять самим имеющиеся у финнов претензии по выпускаемой ими продукции, и второе – посмотреть вокруг себя, как ведется производство на Западе, ведь впереди было еще сооружение второго блока станции. Но такие вызовы давались нам с величайшим трудом и занимали они, как минимум,1–2 месяца в лучшем случае. Финны насмешливо подтрунивали над нашей «расторопностью» и терпеливо ждали. Когда же мне пришлось вызвать представителя американской фирмы «Roсkwell» (той, которая в свое время делала стыковочный модуль для совместного космического полета «Союз-Аполлон») из-за транспортного повреждения ихнего одного быстроотсечного клапана от оболочки реактора, то ее европейский представитель из Австрии прилетел на следующий день.

Этот рыжий благодушный парняга после решения производственных вопросов пригласил меня и переводчика в один ресторан в Ловизе, где я впервые с раскрытым ртом увидел приготовление одного десертного блюда прямо у нашего столика с пылающим голубым столбом огня на сковородке. Называлось оно что-то вроде как «шатобриан».

И все-таки это не была игра в одни ворота. Мы во многих случаях с успехом доказывали специалистам заказчика о несправедливом, неконтрактном предъявлении претензий по повышению качества неответственного оборудования, влекущих за собой дополнительные трудозатраты по устранению замечаний. Они нехотя признавались, что да, они как фирма-заказчик согласны с нами, но вот над ними стоят государственные инспектирующие и надзорные органы, они их называли представителями финских властей, и их требования являются незыблемыми. Тогда мы производили ту или иную работу за их счет и вносили затраты на свое сальдо в «Книгу плюс-минус» – была такая по двусторонним услугам на площадке, ее ведение также было предусмотрено контрактом.

Я неоднократно был на переговорах с руководителем финских властей на площадке, это был г-н Paul Kopiloff, тоже из давних русских, но ни слова не говоривший на языке предков.

(Через семнадцать лет мы неожиданно встретились на одном международном семинаре в Америке).

Самые тесные, почти дружественные связи установились у меня с техническим директором эксплуатации г-ном Андерсом Палмгреном и руководителем транспортного отдела г-ном Тимо Колмоненом. Андерс бывал у меня дома в Союзе и в квартире поселка совспецов при стройке в Ловизе. Работник из научных кругов, знающий пять европейских языков и очень скоро сносно говоривший по-русски, он мотался по странам и скрупулезно изучал представляемую советской стороной техническую документацию, не стеснялся спрашивать о непонятном, и мы, порой, часами разбирали какие-нибудь технологические схемы.

В свое время для похвальбы я выслал ему сигнальный экземпляр нашей книжки, о которой я уже упоминал. Прошло примерно 8–9 месяцев и он приносит мне переведенную ее на финский язык с извинительными объяснениями, что-де, мол, мы, то-есть Союз, только присоединяемся к Всемирной конвенции об авторском праве (был 1973 год) и поэтому они никаких законов не нарушили по ее изданию без разрешения авторов и оплаты гонорара, тем более издание было оформлено как «для внутреннего пользования».

Действительно, тогда не было нашей печатной и другой творческой продукции со значком С– Copyright. (Впоследствии Андерс Палмгрен был вице-президентом «Иматран Войма», ведущий энергетической компании Финляндии. Сейчас на пенсии.).

Другой мой непосредственный партнер, Тимо Колмонен, был парень несколько иного плана. Поначалу он робел, приходя к нам для решения вопросов по транспортировке и раскладке грузов – это было обязанностью финской стороны – но потом, почувствовав дружеское к нему расположение и незамедлительную готовность русских всегда прийти на помощь, он со знанием дела командовал своими подчиненными на наших складских площадках. Через него проходила также вся работа по таможенной очистке поставок из нашей и других стран и заказу спецтранспорта для перевозки крупных габаритов. Маленький, ниже среднего роста, он курил мощную трубку, ничуть не стеснялся своей миниатюрности и уже тогда имел четверых детей. Свое дело он знал от и до и мы практически всегда находили с ним общий язык, без писанины меморандумов. В день прибытия корпуса реактора с Ижорского завода на корабле в порт Ловиза и далее организации им его доставки на многоосном трайлере к зданию реакторного отделения мы, помню, так набрались у меня дома (это было уже ночью), что дело кончилось небольшой потасовкой – я ему даже надорвал рубаху. Потом поизвинялись друг перед другом, сходили в сауну и продолжали работать рука об руку.

У меня в памяти остались самые лучшие воспоминания о многих финских и советских специалистах, в то время работавших на площадке, да разве обо всех напишешь! Хотелось бы несколько добрых слов сказать и о бригаде переводчиков с финской стороны – они все, за исключением Володи Филиппа, были пожилого возраста, пережившие войну (на той половине, не нашей) и делавшие свою работу со старанием, основательно и квалифицированно.

Моим первым руководителем вскоре стал Шашарин Геннадий Александрович, бывший главный инженер Белоярской АЭС, человек цепкого ума, разносторонних знаний своей профессии, с полуслова схватывающий суть вопроса. Он очень помогал мне в моей работе, особенно на переговорах в обеих столицах – Хельсинки и Москве – по контролю качества, ответственности сторон в сложном клубке разногласий при чтении контракта и т. д. (Мы с ним еще встретимся в этих таймерах).

Торговым представителем при нашем посольстве был в то время Смеляков Юрий Васильевич (не тот, который написал «Деловую Америку», однофамилец), – я был «представлен» ему еще на Нововоронежской АЭС. Он иногда приезжал к нам на площадку, собирал совещание, выслушивал наши «местные», долго не решаемые вопросы к нашему Министерству и производил впечатление живого, энергичного руководителя, озабоченного делами по объекту и своими подопечными в стране пребывания. Будучи однажды в Хельсинки перед очередным Первомаем, я «пролез» к нему и выпросил по дешевке литровую бутылку «Коскенкорван»– финской водки. Известно, что многие товары работникам посольств и консульств продаются гораздо дешевле, без налогов.

(Примерно через 10 лет я с ошарашивающим смятением в душе прочел в газете «Неделя» о том, что он и еще один сотрудник по внешнеэкономическим делам за получение валютных взяток в особо крупных размерах приговорены судом к высшей мере наказания. Я тут же эту газету выслал г-ну Новицкому В. Б.).

Наверно, эти мои «уловы прошлого» будут обедненными, если я не обогащу их некоторыми чисто бытовыми «подпитками», а то все про работу да про работу.

Вот все-таки странный народ были эти финны! Не умели лузгать наши семечки и грызть кедровые орешки, пить спирт с салом, готовить таранку и употреблять ее под пивко, делать самогонные аппараты, печь домашний черный хлеб и блины, собирать белые грибы и сушить их (они называли их «коровьими» грибами и росли они прямо в городском парке). Мы учили их всему этому, а они нас учили пользоваться бипперами, степлерами, телефонными аппаратами с обратной связью, ксероксами и телетайпами – все это было в такую новинку для нас! Да еще, главное, без разрешения первого отдела!

Кругом нашего поселка всюду была вода, Финский залив с притоками, и поэтому мода строить лодки и заниматься рыбалкой охватила очень многих. Для лодок брали у меня тарный материал, а различные там шпатлевки и краски добывались у наших рабочих по антикоррозионным покрытиям. (Их начальником был Курилов Алексей Иванович, киевлянин, мы потом обнялись с ним в Чернобыле). Ничего не покупалось, снасти привозились из Союза. Труднее было накопать червей, рядом ведь валуны да мох; земли, а тем более навоза или перегноя надо было поискать. Вот и повадились русские заступать на неогороженные частные владения местных фермеров или подкапывать деревья без всякой меры. После этого на всей близлежащей территории появились крупные таблички на двух языках: «Частная собственность. Доступ запрещен!» И скоро в местной газете была опубликована очень злая, саркастическая статья по этому поводу с фотографиями упавших деревьев и развороченными навозными кучами. Наш «кум» проработал ее со всем персоналом, со знанием дела посоветовал переходить по приманкам на хлеб, кашу и блесны и пригрозил, что «злоумышленников» впредь будет отправлять на родину.

Приносит как-то мне экспедитор Иматран Войма г-н Тркулья (югослав, ныне на небесах) рекламный шведский проспект эскиза самогонного аппарата и втихую просит его изготовить в двух экземплярах – для себя и его начальника. Я запросил у финских монтажников нержавеющий лист нужной толщины (на халяву) и передал работу своим сварщикам. Приходит после этого один из них и говорит: «Николаич, ты чё, мы такое убожество делать не будем! Давай мы сварганим эти штуки по российским меркам – с сухопарником, дополнительной очисткой и проч. Будь уверен – не подведём, опыт есть!». Оплатой за эти аппараты была пара бутылок прекрасного «Ballantines FINEST».

Однажды мы с Володей Закусовым, моим приятелем, коллегой по работе и соседом (мы одновременно семьями приехали а Ловизу) на лодке (назвали её «Гамма») рыбачили спиннингами и недопустимо близко приблизились к одному островку со стоящим на нем домиком и вдававшимся далеко в воду деревянным мостиком. Нам было категорически запрещено подплывать к любым островкам и, тем более, высаживаться на них, памятуя о том, что они здесь частные и могут быть любые неприятности. Из домика вышел мужчина в плавках, он, слегка пошатываясь, прошел на конец настила и воззрился на нас. Мы, перезабрасывая спиннинги и отвернувшись от него, потихоньку начали отгребать от греха подальше. Он что-то нам сказал с миролюбивыми нотками в голосе, на что я, страшно коверкая, выдавил «Эй юммере», это должно было означать по-фински «Не понимаю».

– А, так вы русские, – переходя на английский полу– удивлённо – полувопросительно продолжил он и посоветовал нам попытать рыбацкого счастья ближе к камышам. Я поблагодарил его, а сам боком-боком гребу от него.

– Послушайте, парни! Давай ко мне в гости, поговорим. Подъезжайте, – он приветливо махнул рукой и еле удержался за перила, чтобы не бухнуться в воду.

В лодке наступила минута молчания. «Ты начальник, тебе и решать. Тем более, что сможешь общаться с ним, я ж не могу», – как бы соблазняя меня, произнес Володя. Думаю: была не была, нас никто не видит, завтра выходной, наши жены привыкли к нашим поздним возвращениям – будь что будет! Он помог нам причалить к берегу, выпустил в воду еще живого щурка, извивающегося у нас под ногами, сказав, что таких маленьких у них по закону ловить запрещено, и пригласил в дом.

Хозяин оказался медиком, кандидатом наук, живущим в Хельсинки и имеющим здесь летнюю резиденцию. С явным удовольствием он показал нам все комнаты – их было четыре, – новехонький желтый «Volvo», стоящий под навесом, познакомил с женой, дочерью и тестем. Затем сели за стол, и я с Володей довольно быстро достигли его кондиции – он «подхватывал» через раз.

Время близилось к девяти вечера, мы вышли из дома отправляться восвояси. Осмотрели участок-никаких тебе грядок, парников, компостных ям, ограды, только декоративный кустарник, цветочные клумбы, лужайки, пару деревьев, качели, машинка для стрижки травы. Спускаясь к берегу, мой спутник и хозяин дома вдруг повалились на землю и ну давай меряться силой рук, кто кого положит – знаете такие прикиды – АРМ РЕСЛИНГ. Я с азартом подключился к ним в качестве судьи.

Победил алкоголь и дружба. Приплыв уже затемно домой довольно в неприличном состоянии, мы получили по здоровенному нагоняю от своих половин и «с горя» пошли в сауну. Она находилась в пятидесяти метрах от нашего дома, была бесплатной для всех желающих и работала круглосуточно на самообслуживании, с электропечью и необходимой автоматикой. (Кстати, в саунах, и не только финских, мы еще «попаримся» с помощью этих строк).