Текст книги "Всё торчком!"

С уже упоминавшимся г-ном Колмоненом, его и нашими работниками мы вскладчину ежегодно отмечали Ивановы дни на одном острове, где был общественный песчаный пляж, разрешалось жечь костры и где мы в отдаленном уголке с удивлением обнаружили несколько замшелых мраморных плит русских флотских, покоившихся здесь с прошлого века. Он же, Колмонен, раз в году брал меня в свой служебный «SAAB» и вез в приграничный городок Вайниккала, ресторан «Викинг», для встречи с ихними таможенниками по урегулированию накопившихся вопросов по наши грузам.

В одну из зим, по-моему, объединенные профсоюзы промплощадки, устроили за свой счет для всех желающих, включая русских (то-есть советских) – их было подавляющее большинство – соревнования по подледной рыбалке. Это надо было видеть: ярко-разноцветные аэросани, лихо вздыбливая снег, подкатывали к каждому участнику, поили его баночным пивом, горячим кофе с хот-догами (забирая тут же отходы) и весело контролировали условия соревнования: одна удочка, с одним крючком или блесной, одна лунка, сигов не брать – был запрет на их ловлю. Потом в столовой было подведение итогов с раздачей каждому участнику различного типа призов на выбор – как дельных, ценных (ледобуры, финские ножи, наборы блесен, катушки с леской и т. п.), так и потешных (игрушки с секретом, забавные сувениры, в этом духе).

По результатам лова я был где-то пятнадцатым-семнадцатым и призом взял большой целлофановый мешок мотков с туалетной бумагой, чем вызвал неподдельный восторг присутствующих.

Но в памяти крутится и другая, всего лишь, к счастью, одна картинка: молодой подпитый финн с цветной нацистской татуировкой на плече демонстративно топчет голой пяткой невесть откуда взятую у него нашу красную смятую десятирублевку с изображением Ленина и с ненавистью смотрит в нашу сторону (дело было в сауне).

Познакомился я краем и с финской медициной. В ужасный гололед наш поношенный «Москвич»– фургон Ижевского завода был дважды стукнут сияющим от новизны «Фордом» и мы улетели в снежный кювет, плавно сделали оверкиль и приземлились на колеса в сугробе. Машина была полна, пять человек, ехали на переговоры на насосный завод «Альстрем» в Кархулу (этот завод, кроме всего прочего, до того еще времени делал продукцию по репарации в Союз). Никто особенно не пострадал, только водитель ссадил коленку, а у меня начала пухнуть кисть правой руки. И когда прибыла полиция, я быстренько сунул под нос старшому свою больную руку для того, чтобы это было зафиксировано в протоколе и нас с переводчиком отпустили в больницу. Там, как только мы обратились в регистратуру, на специальном бланке сразу пошла простановка цен: за осмотр, за укол, за рентген, за наложение гипса и т. п. У меня был перелом косточки, идущей к мизинцу на правой кисти: я это сам четко увидел тут же на маленьком экранчике рентген аппарата. Через некоторое время сняли гипс и в общем-целом нашей организации предъявили к оплате два довольно приличных счета, переадресованных страховой компанией. По повреждениям машин страховые компании разбирались сами, без участников аварии. В конце концов наш «Москвич» куда-то делся и появилась подержанная, но очень приличная черная «Волга», купленная за деньги по страховке. Я лично не получил ни марки – кто из нас знал тогда свои права при такой ситуации, ведь неукоснительно соблюдался ленинский принцип: «Внешняя торговля – монополия государства». После этого случая я вновь прибывавшим на площадку кадрам рассказывал эту историю и заканчивал ее следующей фразой: «Так вот, эта «Волга» куплена на моих костях…».

Бывая в Хельсинки, я часто, когда выдавалось свободное время, бродил один по городу по самым разным улицам, так, бесцельно, рассматривал здания, памятники, скверы, парки. Бросались в глаза латунные подоконники, тонколистовые медные водоотливные трубы с крыш, с наборным шифром опрятные парадные, исключительно дисциплинированные пешеходы. Однажды попал на городское кладбище – могила Паасикиви, свободно разгуливают непуганые фазаны, бесстрашно шустрят куропатки, люди с ладоней кормят миловидных белок. В хвойном лесу возле нашего поселка наблюдал как-то токовище черно-красноперых глухарей – зрелище незабываемое…

За несколько дней до финального отъезда из страны я дал два раута проводов – один для наших, другой для финнов – с выпуском фотобилетов на двух языках. Помню, Палмгрен тогда пошутил: «Фроловская водка»– пили разведенный спирт с ароматическими добавками.

Проработал я на АЭС «Ловиза» без одного месяца четыре года – с начала 73-го по самый конец 76-го. В ту пору у нас родился второй сын, Антон, но рожала жена в Союзе – по западному обезболивающие роды были прерогативой только жен посольских работников. Я мог бы продолжать работать там и дальше, меня уговаривали, но я безумно устал и начало пошаливать здоровье, вероятно, слишком близко к сердцу принимал рабочие коллизии. Уже сидя с семьей в поезде «Хельсинки-Москва», меня перед Выборгом хватил сердечный приступ, была вызвана «скорая» к поезду; таможенники, видя мое положение, меня не досматривали. Что-то через полгода после возвращения в Нововоронеж мне сделали вторую в моей жизни операцию– иссечение(эктомия) геморроидальных узлов. Я тогда подумал: «Ну и правильно, учить тебя надо, нечего было за весь Союз ж… драть…».

А станция в итоге получилась, как конфетка. До сих пор входит в десятку (если не в пятерку) лучших в мире по основным показателям – безопасности, коэффициенту использования мощности, выработке электроэнергии, числу незапланированных остановов и т. д. В результате модернизации в 1997–2002 годах мощность каждого реактора была поднята с первоначальных 440 МВт до 488 МВт, а в 2010-м– и до 510 МВт со сроком службы 45 лет. Ядерные отходы АЭС не нужно далеко увозить. Прямо на ее территории было сооружено подземное хранилище радиоактивных отходов. Хранилище находится на глубине 110 метров (я спускался туда) и прорублено в скальных породах, причем высота туннелей рассчитана на то, чтобы в дальнейшем захоронить отработавшие корпуса реакторов.

Я вновь посетил Финляндию в 1988 году, через двенадцать лет, уже как турист, с группой чернобыльцев. До поездки я созвонился с Новицким, сказал о туре и попросил его, если это возможно, организовать по прибытию проверку моего тела на внутреннее содержание радионуклидов в ихней национальной лаборатории. Я знал, что там имеется новейшая установка, с мощной защитой от воздействия внешних видов излучения – космического, солнечного и т. п., то есть результаты самые представительные. Естественно, ну как же, весь «сценарий» предварительно был проигран с «кумом» группы в Киеве.

Виктор Борисович встретил меня в Хельсинки очень тепло, по-хозяйски, контроль организовал как надо, а за пару дней до этого он, Колмонен и я бражничали до трех часов ночи в сауне, ресторане, ночном диско-баре в Хельсинки. Палмгрена, к сожалению, не было, пребывал за границей. У Колмонена уже стало восемь (!) детей, вместо трубки он курил «сигариллос» – что-то среднее между сигарой и сигаретой и имел, как ни странно, из машин советскую «Ладу». Мы по-свойски повспоминали прежнюю совместную работу, обменялись сувенирами и расстались с легким чувством грусти.

Результаты проверки моего тела на содержание радионуклидов были в пределах нормы, даже ниже. Эту распечатку по прибытии в Киев тут же забрал у меня «кум». Думаю, для отчетности, надо же было для начальства показать ему свою «работу».

В этой поездке, чтобы позабавить народ группы, я некоторых из них повел на правах «старожила» в один книжный магазин столицы, где был русский отдел. В свое время я частенько нырял туда в свободное от переговоров время – там продавались запрещенные тогда у нас Пастернак, Солженицын, Наум Коржавин, с золотым тиснением мемуары Корнилова и другие, можно было удобно устроившись в кресле полистать «запретный плод». Но там были и другого типа издания. Завалившись туда, мы обнаружили на полках приличной толщины словарь с примерным названием (точно не помню) «Нецензурные выражения и слова Сталина, Хрущева, Брежнева и других советских лидеров в выступлениях и произведениях». Открыли наугад: «Е…ть» – иметь половые связи с женщиной. «Зае…ть»-иметь многократные, интенсивные половые связи с женщиной. Стоил этот словарь довольно дорого, никто не решился купить.

Случилось так, что я по прошествии энного количества лет вновь наладил активные связи с Финляндией путем контактов с г-ном Тапани Пурола, бывшим в своё время на площадке АЭС «Ловиза» представителем фирмы «FINNATOM», а затем организовавшим собственную инженерную компанию «TAPRO Engineering». Руководитель в то время Финнатомом г-н Даниэль Йофс в 2009 г. выпустил на шведском языке книгу «Внедрение атомной энергетики в Финляндии», в которой с большим одобрением пишет о сотрудничестве с российским Атомэнергоэкспортом по сооружению станции. Эта компания имела большой контракт с Россией по поставкам основного технологического оборудования, изготавливаемого в Финляндии. Я беседовал с ним в 2013 г. в Хельсинки на банкете по случаю «римейка» бренда «FINNATOM».

Компании FINNATOM (в «реанимированном» виде) и TAPRO Eng. имеют в настоящее время собственные сайты в ИНТЕРНЕТ. Они предоставляют комплексные услуги в области тепловой и атомной энергетики, а также при сооружении и сопровождении работ на площадке по строительству и эксплуатации дизель-генераторных установок, горно-обогатительных фабрик, целлюлозно-бумажных комбинатов и прочих промышленных объектов.

При поддержке Тапани и его лобби мне пофартило потрудиться в 2007-м году в машиностроительной компании «SAMMET», хутор Вихтавуори, Финляндия, в качестве руководителя группы российских сварщиков, и в 2008-м году в качестве сайт-менеджера на горно-обогатительной фабрике Коктау-2 в Казахстане от фирмы OUTOTEC,Финляндия.

В 2009 г. с помощью переводчика и одновременно опытного инженера Калеви Мякела я провёл от имени «TAPRO Engineering» представительный семинар по проектрованию, сооружению, пусконаладочным и гарантийным работам российской стороны на Тяньваньской АЭС в Китае (об этой стройке ниже), заказанный финской компанией TVO на площадке АЭС «Олкилуото» (Ботнический залив Балтийского моря). Отзыв, который получила компания об этом семинаре, был исключительно положительный.

В данный момент компания TVO претерпевает не лучшие времена, связанные со строительством третьего блока станции с реактором EPR мощностью 1600 Мвт фирмы AREVA/ SIEMENS, недопустимо затянувшегося по времени и перерасходу средств.

Пуск блока был исходно намечен на май 2009 года. В сентябре 2014 года группа AREVA назвала новую дату сдачи блока в эксплуатацию – конец 2018 года.

Перерасход средств существенно превысил первоначальную смету 3,2 миллиарда евро. По последним оценкам, стоимость блока достигнет 8,5 миллиардов евро.

Консорциум AREVA/Siemens и финская компания-заказчик TVO ведут арбитражное разбирательство на предмет разделения ответственности за общую неудачу. Суммарные претензии TVO к консорциуму составляют 2,6 миллиардов евро. В свою очередь, консорциум добивается от финской стороны компенсации в размере 3,52 миллиардов евро.

Сейчас я держу оперативную связь с Финнатомом по потенциальному участию в сооружении в Финляндии АЭС «Ханхикиви-1» на новой площадке Ботнического залива. Заказчик фирма Фенновойма, генеральный проектировщик и поставщик российская компания «Русатом Оверсиз», «дочка» Росатома. Было отрадно узнать, что Россия вновь, через 40 лет, вернулась на западно-европейский рынок по ядерной индустрии. Контракт был заключен в конце декабря 2013-го года на сооружение одного блока мощность 1200 МВт (проект АЭС-2006, модель 3+) с вводом в эксплуатацию в 2024 г.

Мне всегда нравилась эта страна: с устойчивой политикой, неторопливая, спокойная, миролюбивая, высоко индустриальная, с хорошим достатком у людей и трепетным отношением к инвалидам и людям преклонного возраста.

ЛИВИЯ

Действие следующее: 1982 г. Северная Африка, Средиземное море, полное название страны «Социалистическая Народная Ливийская Арабская Джамахирия», сокращенно СНЛАД, как мы писали в своих бумагах. Я был послан туда уже упоминавшимся Атомэнергоэкспортом в качестве начальника здания водоочистки атомного научного центра «Тажура», расположенного где-то в полутораста километрах от Триполи. Опальный центр, вероятно, он у многих на слуху, потому что именно его хотели в свое время разбомбить американцы. Боже мой, чего там только в него не было напихано: и тороидальная камера для разгона элементарных частиц и удержания плазмы «ТОКАМАК», и нейтронная «пушка», и исследовательский реактор, и критическая сборка для цепных реакций, и полный арсенал так называемых «горячих» камер с манипуляторами для работы с высокорадиоактивными источниками и т. п. Говорят, когда лидера страны г-на Моамара Каддафи спросили, для чего ему нужен такой центр, он ответил: «Хм, на Западе есть, а почему я не могу иметь?».

Да, нефтедоллары в то время в стране были и можно было себе позволить купить такую дорогую ядерную «игрушку». В архитектурном плане, в плане примененных строительных материалов центр представлял собой также суперсовременный роскошный комплекс – все здания облицованы разноцветным шлифованным мрамором из Греции и Италии, фонтаны с неподражаемой по красоте подсветкой, широченные витражи из тонированного стекла с алюминием, изящные закрытые переходы из корпуса в корпус с защитой от солнца. Эффект восприятия объекта усиливался еще и тем, что все это великолепие находилось посреди унылой по однообразию долгой Ливийской пустыни с блеклым песком и пожухлой редкой травой.

Генеральным проектировщиком и поставщиком оборудования был Союз, а строили болгары, их поселок от нашего отделял довольно высокий забор. Было там и некоторое количество нравящихся мне, но незнакомых финнов, у них был контракт на устройство охранной сигнализации промплощадки.

Арабов было минимальное количество, тогда (с сент.82-го по апр. 83-го) шла стадия окончания сооружения центра и они только осуществляли приемку зданий. По комплектации объекта научными кадрами заказчик объявил международный конкурс, но нам, советским, слабо верилось в его представительные результаты, ведь с ливийскими арабами работать было крайне тяжело и неприятно. Очень часто прорывалось высокомерие, заносчивость, пренебрежительное отношение ко всем европейцам, считая, что раз они платят деньги, то они всегда правы.

К сожалению, чаще всего, без толкового знания дела. Когда я прибыл туда, то Каддафи уже успел рассориться со многими странами, выгнал посольства, национализировал большую торговлю и в стране было очень неуютно. Многие богатые арабы правдами и неправдами покидали страну. Даже нельзя было, к примеру, европейцам свободно выбрать и купить входившие у нас тогда в широкую моду джинсы и стереофонические двухкассетные магнитофоны. Если в очереди (!) за подобного рода покупками стоял европеец, то при его подходе к продавцу последний бормотал: «Бара, бара, мафиш», – что означало: «Все, все, нет!». Но нас, советских, еще терпели.

Как-то я зашел в малюсенький детский магазинчик и мне приглянулась одна моделька автомобиля, которой не было в нашей домашней небольшой коллекции, собираемой еще с Финляндии.

– Я не продам тебе ее, ты француз, – исподлобья взглянув на меня, ответил на мою просьбу продавец-араб; с английским мы были с ним наравне.

– Да какой я француз! Видишь, Москва, «Олимпиада-80», – я ткнул ему под глаза свою левую руку: мы носили, как спецовку, оставшиеся от олимпиады очень симпатичные кремового цвета курточки с соответствующей символикой.

– А что это такое? Не знаю, надеть все можно, – недоверие продолжалось.

Ну, думаю, как доказать, что я русский? Паспортов у нас на руках не было, они централизованно хранились у кадровиков, а бумажку со своим фото и имярек на арабском языке я оставил дома. Вдруг меня осенило: в моем бумажнике находились те несчастные тридцать рублей (четвертная и пятерка), которые мог взять с собой – не больше! – каждый выезжающий из Союза за границу с обязательным их предъявлением по обратному въезду.

– На, смотри, – даю ему в руки двадцатипятирублевку. Он долго-долго рассматривал ее и говорит: «Слушай, продай деньги…». Я сначала опешил, потом рассмеялся, сказав, что это невозможно, меня могут наказать. «Ладно, забирай свой автомобиль», – и отдал покупку за полцены.

Вскоре меня перевели, как мало-мальски знающего английский язык, на непосредственные контакты с болгарами и арабами по заключительной сдаче заказчику зданий и коммуникаций в эксплуатацию. О, это был цирк! Арабов нисколько не интересовала работа оборудования и систем, т. е. выдерживаются ли проектные характеристики, как дела с документацией, комплектностью поставок, запчастями и т. п. Их интересовал только внешний лоск, парадность, мишура. Особенно они с пристрастием контролировали качество кладки кафеля в душевых и туалетных комнатах. Сначала они простукивали каждую плитку ключами зажигания от автомобиля: глухой звук – нормально, полый – чертит крест – меняй! Научили на свою голову. А кафель был – загляденье! Говорим вместе с болгарином, строителем, мол, никуда эта плитка не упадет, век стоять будет, да и рисунка такого кафеля уже нет. Меняй – и все!!! Чтобы как-то сгладить решение этой проблемы, по моей выдумке мой давнишний приятель по Нововоронежу, Токарев Анатолий Сергеевич – отличный мастер – золотые руки и доброй души человек (он чуть позже приехал сюда; я его потом вызвал в Чернобыль) понаделал сувенирные маленькие молоточки из алюминия и латуни с художественно-декоративными ручками. Перед очередным походом по какому-нибудь зданию, я с легким юмором вручал каждому приемщику-арабу эти молоточки. Они сразу поняли эту издевку – мол, не по кафелю надо стучать, а по своей голове, и прежняя проверка прекратилась. Потом они друг перед другом хвастались этими молоточками.

Кстати, о туалетах. Главный инженер проекта (фамилию запамятовал) рассказывал мне, что у них очень долго арабская сторона не принимала в производство проектные чертежи по сантехнике в различных зданиях. «Мы, – говорит, долго ломали голову – в чем дело? Везде, вроде бы, применены трубы из оцинкованной стали, арматура из цветных металлов и прочее – там очень агрессивная техническая вода. Оказывается, мы по расположению зданий не учли ориентацию унитазов и писсуаров – по исламу нельзя на Восток с голым задом обращаться. Пришлось переделывать».

Согласно разделений границ поставок по контракту, снабжение центра расходным металлом для изготовления различных вспомогательных монтажных элементов было за арабской стороной. Мы потешались, когда к механической мастерской подкатывал грузовик, нагруженный железяками с автомобильных свалок или снятых (срезанных, сбитых, свинченных, отломанных и т. п.) с танков Гудериана, все еще покоящихся здесь со времен Второй мировой войны, в полузасыпанных песком состоянии, в пустыне, совсем недалеко от нас.

Наш поселок совспецов располагался в небольшой эвкалиптовой роще с пальмами вблизи моря (метров 200–300), а сам центр науки был в другой стороне, в метрах шестисот от нас. Когда в прессе появилась угроза американцев о бомбежке центра, мы засобирались домой. Арабы же непонятно для чего пригнали два наших тяжелых танка – один прикопали возле поселка, другой – рядом с центром. Но, слава Богу, на этом все и кончилось тогда. Однажды я случайно через щель в заборе подглядел проведение где-то вроде строевой подготовки экипажей этих танков. Офицер с автоматом и розгой в руке периодически хлестал бедных чернявых пацанов, распластавшихся на песке пустыни – мы знали, что в ливийской армии разрешены физические наказания. Так получилось, что офицер увидел меня, наши глаза встретились, он гневно вскинул автомат – я ходу…

Вообще, меня поражало умопомрачительное обилие военных и советского вооружения в стране. На море от нашего поселка вела только одна узенькая тропинка к небольшому пространству – его трудно назвать было пляжем: горы мусора, ужасная антисанитария (такая же, как и в стране в целом). Другим же путем к более чистому месту и к морю не подойдешь – кругом военные объекты: радиолокаторы, зенитные установки, морские базы, что-то еще… Над морем постоянно барражируют наши МИГи, летунами были чехи, их поселок был чуть вдали от нас. Вы бы видели резиденцию Каддафи в Триполи – громадная территория огорожена высоченным забором, на нем наверху через каждые 30–50 метров пулеметчики – зенитчики, перед главным въездом во дворец – жерла двух танков, упрятанных в асфальт. По телевидению одна муштра, парады, Каддафи в форме полковника, женские батальоны, детские военизированные школы.

На легковой и грузовой автомобильный транспорт невозможно было смотреть без содрогания – побитые, покореженные, без фар, со стесанными протекторами и т. д. – понятия технического осмотра и правил дорожного движения в стране, по-моему, полностью отсутствовали. Переходя как-то где положено одну из улиц в Триполи, прямо на середине оживленного перекрестка, буквально у моих ног остановился какой-то обшарпанный «Мицубиси» и водитель машет мне из окошка – дай прикурить…

Но вот что прекрасного было – так это кофе и чай. Я больше никогда и нигде не пил более вкусных напитков. Если какой-нибудь араб где-то среди пустынной дороги на каких-то угольках готовит кофе – все, запах разносится за версту. Видимо, местный кофе употреблялся без предварительного его центрифугирования для отгонки кофеина перед отправкой на экспорт – технология, применяемая всеми странами – экспортерами кофе. А некачественного чая просто не было в магазинах. В плане вывоза из страны этих сыпучих напитков действовало жесточайшее таможенное правило – не более 100 грамм каждого продукта на человека.

И еще – лимоны. Их было величайшее множество везде – в диких садах, на дорогах, в рощах. Мы не знали, что с ними делать: чистили ими кастрюли, сковородки, электроплиты. Я не был бы самим собой, если бы не попробовал плодов кактуса: я еще в Союзе от одного кадра из Атомэнергоэкспорта, бывавшего здесь раньше, узнал о их приятном вкусе. Но как их есть он намеренно умолчал, чтобы потом позабавиться надо мной. Так оно и вышло. В одной из воскресных поездок на небольшой водопад в невысоких горах с более-менее лесной растительностью (даже в Ливии есть такие места), я у дороги сорвал зрелый плод кактуса, обкатал его наружные иголки в ладонях и отправил сей цитрусовый (или какой?) в рот. Минут через десять я начал разговаривать как Брежнев – язык распух и не помещался во рту – хохоту было на всю компанию! Оказывается, есть их можно только после вымораживания в холодильнике.

Тогда же, в этой поездке, в лесу мы встретились с партией девчат из Алжира, ткачих, работавших здесь по найму. Начались совместные танцы под бесконечную арабскую музыку, но какой в этом случае кайф без пары капель алкоголя? Но мы находились в стране с сухим законом и жестокими преследованиями по его нарушению. Однако, таковой действовал на этой земле далеко не всегда – мы частенько находили под кустами вычурные бутылки от разного рода запретных ныне напитков. Если кто думает, что советские и болгары беспрекословно подчинялись вышеуказанному закону, то они глубоко ошибаются – я лично, как и многие, за свой срок пребывания там дважды гнал самогон из смеси сахара, апельсинов, мандаринов, плодов кактуса с использованием прекрасного качества итальянских сухих дрожжей – был страшный дефицит в их покупке в лавке у араба при нашем поселке.

И еще – для колорита. Понятие «летят перелетные птицы» было для меня не просто песней. Идя как-то утром на работу, я услышал страшный гомон и увидел впереди себя на раскидистом широченном эвкалипте, росшем возле полу пресного болотца, громадное сонмище потерявших всякую осторожность птиц – это были скворцы, грачи, перепелки, какие-то еще пернатые бедолаги. Все они обессилено, перелетев только-что Средиземное море, в буквальном смысле слова, ползали по веткам и на траве от потери сил. А ошеломляющий напором тропический ливень, с молниями и громом потрясающей, ядерной мощи, с непредсказуемо опасной мутной стеной долгожданной пресной воды – редкое впечатление!

Вот ведь какая прилипчивая штука – ностальгия. Сейчас это слово не в ходу, потерялось, поистерлось, забылось. О чем речь, если можно, как сыронизировал Леонид Филатов «…катись, куды хотишь…». А тогда, поймав с большим трудом по приемнику Аллу Пугачеву с ее «Миллион, миллион алых роз» или Лещенко «Из полей уносится печаль» – у меня что-то екало и опускалось в душе, увлажнялись глаза и нестерпимо хотелось бросить все эти заграничные прелести и очутиться где-нибудь на Дону, тянущим запрещенный бредень…

Вот, наверное, будучи очередной раз в таком размякшем состоянии, я написал стихи «На Тажуре все в ажуре». Приведу их.

 
Средь земного, далекого моря
Дано нам немного прожить.
По-русски с арабами споря,
Родной термояд заложить.
Включить легководный реактор,
С волненьем свой дом вспоминать,
Нейтронный пустить генератор
И письма неистово ждать.
Джамахирия!
Слово-то какое!
Но где-то нашему, известному сродни.
Динары здесь – наш эликсир покоя,
Да вот беда – без градусов они.
Из многих стран негожие такие,
Где веры и вина боятся, как огня,
Я бы подался в запады любые, —
Зачем к ливийцам угораздило меня?
Купюры тут, как листья у капусты,
И солнца жар весь день невпроворот.
Все весело, коль не было б так грустно,
Когда летит московский самолет.
Джамахирия!
Зеленый флаг в коране.
Аллаха тень и нефтебаз огни.
Здесь из родни лишь братья-мусульмане,
Да вот беда – не знаются они.
Мечетей их резные завитушки
И кипень белых женских покрывал
Я б на красоты старенькой избушки
С великою охотой променял.
Оставим колорит! Не к месту излиянья.
Нам делать дело, как вершить обряд.
Как жаль, что наши воздержанья
Не вошли в инвалютный оклад.
Джамахирия!
Пальмы, эвкалипты…
Песок, что твой горчичный порошок.
И женщины здесь только для элиты.
Да не беда – продлиться б на годок…
 

Я уехал из Ливии по семейным обстоятельствам, не будем больше об этом, я там был без семьи. Эту главку я хотел бы продолжить небольшим юмористическим наброском, который, по-моему, тоже добавит к сказанному свои «пять копеек» по впечатлению об этой стране.

В стране Лимонии (в духе Евгения Петросяна).

В кадровых кругах говорят: хочешь узнать человека – пошли его за границу. Послали. На полгода. Год прошелестел, второй просквозил, в профсоюзном комитете его даже из членов общества охраны природы успели вычеркнуть, а он в конце третьего заявляется. Весь из себя блестящий такой, вроде бы с поумневшими глазами, руки чемоданами заняты, карманы – чеками. Это деньги по-ихнему. – Прибыл? – спрашиваю. – Ага, – отвечает, – как только море перелетели, так я и прирулил.

Сидим, сумерничаем. – Где ж ты был? – интересуюсь. – Ого-го, – икает, – в Африке, в…ик! – в Северной. Она еще, эта страна, – ик! – сиреневым цветом на карте помазана. Ливия называется. Л-И-В-И-Я! А еще – ик! – Джамахирия по-местному. Да нет, я не выражаюсь, по нашему это вроде бы как собрание общественников. Все, значит, у них общее, а заборов с колючей проволокой жуть сколько, как у нас на дачах. По-моему, у них только одни свалки, Средиземное море да мечети с дорогами общие, пустыни еще. Их там аж восемнадцать пустынь! Как их только друг от дружки отличают одному, вероятно, аллаху и Каддафи известно. Мне после этой командировки одна песня понравилась. Хочешь, спою:

 
Долго будет мне Ливия сниться,
Будет сниться с этих пор
Тупоконечных мечетей десницы,
Да неоглядный пустынный ковер…
 

Только по приезду туда мы все болели очень здорово, хотя и комиссию перед отправкой проходили. Заразная такая болезнь, от одного к другому передавалась, никого не обошла! Даже гантели с городками не помогали. Экономоманией называется. Ни хлеба, ни спичек, ни мыла, ни соли, ни зубной пасты, ни туалетной бумаги – никто не покупал! Все друг на друга глядели, у кого вперед привезенные запасы кончатся. И как потом тот мот-расстрига с глухим рокотом в душе и мрачным лицом наружу в магазин к арабу пойдет и будет полчаса в руках булку хлеба крутить – надо, не надо, авось обойдусь! Приму морские ванны – небось полегчает…

Столовая там была. Ничего, кормили исправно. Только некоторые ужинать не ходили, а готовили сами. Ну, там, рыбу – если поймают, грибы – когда соберут. А грибы там, как ни странно, маслята и трюфели под кедрами ливанскими, порода такая. Так вот эти мученики по вечерам на улицу не выходили, боялись летучие мыши собьют, на работе не хочется ведь чтобы бытовую травму записали! (Гляжу, а мой говорун все сало к себе придвигает…).

– По вечерам, – продолжал он, – после работы домашними делами занимались. Носки штопали, скорпионов собирали, потом их в баночку и домой привозили. В заброшенный сад за апельсинами и лимонами ходили, Хамелеонов ловили, иглы дикобразов разыскивали, огороды поливали, различные телевизионные антенны делали, чтоб Италию с Мальтой смотреть можно было, там с картинками, без слов в дрожь бросает, особенно когда бобылем послан, без жены. Одни наделают – уедут, другие приезжают, ломают и новые делают, повыше, чтоб на самом интересном месте сбоя не происходило. Так вот преемственность и сохранялась. Хорошо, что рядом знакомого отдела милиции не было. Все вокруг домов друг друга по плавкам узнавали, включая женщин.

Национальностей у нас в поселке было – почти весь Союз! Когда ереванский «Арарат» проиграл чемпионат мира по футболу, так армяне ни с кем не здоровались, кроме ливийцев, да и с теми только потому, что телевизор у них наши передачи не принимает. Одному грузину говорят как-то: слушай, тебя в АХО вызывают. Он сидел, сидел, потом так задумчиво говорит: Вахо, кто такой Вахо? Нэ успел приэхат, а уже визивает…

Как только в город за покупками ехать, так и слышишь в автобусе: Санье, Айва, Джи-Ви-Си, Сони, Тошиба, Акай и прочие потребности магнитофонные. Как будто в радиоателье попал где-нибудь, в Гваделупе, к примеру. А оглянешься – вихры русоволосые, лица в веснушках и москвошвейные безрукавки на них.

В мечетях там все босые, поджав ноги, сидят и временами об пол лбами стукаются. Прямо дробь такая идет, как шрапнелью кто полоснул. Я один раз подсмотрел, дверь в них всегда открыта. Вышел мулла, окинул орлиным оком этих, которые на полу, и вдруг завыл, то-есть завел, глаза закрыв, стороны родной, ливийской, грустный памятный мотив…

Да чего я все о загранице, да загранице! Как вы-то тут? Против лома не нашли приема? Там тоже ломов хватает. Меня, наверное, вычеркнули из списков на тринадцатую зарплату? Слушай, я когда уезжал, на верстаке ключ гаечный оставил, может, найдется, а?