Текст книги "Законодатель. Том 2. От Анахарсиса до Танатоса"

– И в хорошем деле, и в плохом? – перебил суждение Солона скифский гость.

– Плохое дело к мудрости не относится. И даже не относится к делу. Мудрое – это доброе, честное, достойное, правильное, особое, совершенное, справедливое. Оно порой может выглядеть самым простым. Мудрое – это часто очевидное, сущее. Но такое очевидное, которое большинство почему-то не видит и не слышит. А то и вовсе не желает видеть и слышать. Мудрость – свойственна немногим. Большинство не понимает мудрости и нередко отвергает её. По непонятным причинам оно ищет чего-то большего, лучшего, а находит – худшее, нелицеприятное и подчиняется ему. Однако, Анахарсис, я не исключаю того, что со временем может появиться и злая мудрость, направленная супротив людей. Подобное тоже нельзя исключать.

Анахарсис странно улыбнулся, его лицо выражало разочарование. Солон, несомненно, заметил это, и также улыбнулся, как бы подчёркивая: «Я же говорил тебе только что о тяготах познания мудрости, а ты не верил мне. Вот тебе начало. А сколько ещё впереди разочарований ожидают тебя».

Мысленно пожалев Анахарсиса, афинянин продолжил размышлять о мудром человеке:

– Что касается мудрого человека, то предположительно, это такой, который живёт простыми и очевидными истинами, видит, в чём смысл жизни, стремится к лучшему, к совершенству. Хотя, что такое совершенство, тоже не совсем ясно. И в этом вопросе нет единства взглядов и полной очевидности даже среди уважаемых мудрствующих мужей. Имей в виду, Анахарсис, что в одних вопросах можно находить мудрые решения, в других – весьма спорные, в третьих – неприемлемые, даже ошибочные. Любой человек далёк от совершенства. Разве что только боги мудры, однако, люди не видят их и божественную мудрость не постигают. А если что-то и постигают, то крайне ограниченно. Видимо, богам не до нас. У них своих проблем хватает. Но многие мудрствующие склонны считать, что мудрости земной не сравниться с мудростью небесной.

– А разве мудрствующие мужи бывали на небесах, что так утверждают?

– Из всех известных мне мужей никто там не был. Не были они так же и в Аиде. Тот, кто туда попал, назад не возвращается. Но не побывать там, это вовсе не значит, не знать, что там происходит, чем там занимаются, и что там ценят. О божественном люди уже немного наслышаны.

– Где искать мудреца, Солон? Как понять, что это мудрец?

– Мудрецов чаще всего ищут среди поэтов, законодателей, правителей, жрецов. Но мудрого человека можно обнаружить и среди ремесленников, корабельщиков, виноделов, пастухов, воинов, купцов и среди путников, идущих по пыльной дороге. Мудрец дремлет в каждом индивиде, но не в каждом он просыпается. Чтобы понять, что тот или другой человек мудрый, надо самому быть немного мудрым.

– Следуют ли мудрым советам сами мудрецы. Всегда ли они почитают мудрость?

– На то она и мудрость, чтобы следовать ей и почитать её. Но строго следовать мудрости не удаётся никому. Ибо одно дело мудрость, иное дело – жизнь.

– Так ты говоришь, что мудрость можно увидеть; я не ослышался? – страстно спросил Анахарсис.

– Увидеть, разумеется, в некоторых проявлениях её можно, но главное – понять. Глаза это не тот орган, которым постигается и достигается мудрость. В этом вопросе предводитель разум и только разум.

– Что есть разум?

– Невероятно сложный вопрос, Анахарсис. В первом приближении под разумом можно понимать исключительную способность человеческого духа, направленную на познание окружающего нас мира. Кроме знания необходимо правильное понимание и объяснение увиденного и услышанного. Разум делает непонятное – понятным, недоступное – доступным, тёмное – светлым. Разум – это важнейшая тайна человеческой жизни, пока малодоступная мне.

Мудрость же есть высшая ступень разума в сочетании с опытом, позволяющая правильно понимать людей и вещи, а также правильно действовать в соответствии с познанным. Я уже говорил, что многие люди ищут мудрость, а мудрость ищет людей. Но найдут ли они друг друга, вот в чём вопрос.

– Мне говорили, что мудрость – это тьма и тайна, – разочарованно произнёс Анахарсис. – Что ты можешь сказать по поводу подобного утверждения, мудрец? Подтвердишь или развеешь его?

– Мне мудрость представляется светом, который пока не осветил надлежащим образом нашу жизнь. Относительно таинственности мудрости, то, пожалуй, в значительной мере соглашусь. Высшая мудрость – это великая тайна, которая познаётся долго, медленно, тяжело. Мудрость никак не желает целиком раскрывать себя. Полагаю так же, что мудрость никогда не является законченной и завершённой. Она, словно бы беспрестанное течение огромной реки.

– Мудрость принадлежит только мудрецам или это всеобщее достояние?

– Мудрость, знания не являются частной собственностью, а, скорее всего, должны принадлежать всем людям. Это всенародное, всечеловеческое, всеобщее достояние, – ответил Солон. – Ими следует делиться со всеми желающими. А нежелающим их необходимо прививать. Правда, египетские жрецы, обладающие многими знаниями, придерживаются иного мнения. Они полагают, что знание есть тайна. А тайна доступна только избранным. Но мы, эллины, придерживаемся другого взгляда, не совпадающего с египетским мнением. Из мудрости и знаний тайны мы не делаем. Всё, что мы знаем, стремимся передать другим, желающим учиться. И более того – побуждаем к учёбе даже тех, у кого нет стремления к знаниям. Знание для эллинов есть величайшее благо. А благо должно быть доступным и открытым для всех.

– Видимо, эллинским мудрецам известно, что такое знание знаний, истина истин, закон законов, мудрость мудрости?

– Этот вопрос, Анахарсис, не ко мне, а только к богам. Он имеет вселенские масштабы. Для человека он неподъёмен.

– Скажи, Солон, а из двух или пяти глупых можно сделать одного мудрого? – неожиданно спросил скиф.

– Странно слышать от тебя такой вопрос, Анахарсис. Ты видимо шутишь. Ответ здесь предельно ясен. И из тысячи глупцов не сделаешь одного мудреца, так же, как из тысячи баранов не сделаешь одного льва или хотя бы волка. На будущее имей в виду – с мудрых не спрашивают очевидностей. Зато спрашивают о глубинных вещах; спрашивают вдвойне. С мудрых мужей за всё спрашивают вдвойне и втройне.

– Легко ли отличить истину от заблуждения и правду ото лжи? – продолжил, как ни в чём не бывало, расспрашивать скиф.

– Очень непросто это сделать, царевич. Порою они малоразличимы. Тебе кажется, что ты обнаружил истину, а на самом деле она оказалась неумышленным заблуждением. Истина довольно часто соседствует с ошибочностью, излишней самоуверенностью, а то и преднамеренной ложью. Их внешний облик бывает схож. Поэтому люди их путают и смешивают. У истины и заблуждения много сторонников. У заблуждения и лжи их бывает даже больше. Люди добровольно обрекаются на самообман. Самое парадоксальное состоит в том, что заблуждение приходит само, его не надо искать. Оно само тебя находит. Не успел ты оглянуться, а заблуждение, тут как тут. Истина же неподатлива. Она не каждому раскрывается. Её движение в нашу сторону медленное, зигзагообразное, напряжённое. Истину необходимо нам самим настойчиво искать и упорно постигать. Следовательно, одной из главных проблем человеческой жизни, мудрой жизни, есть стремление найти истину, постичь правду, отграничить их ото лжи или заблуждения. Но бывает и так, что истина находится совершенно рядом с тобой. Рядом с тобой она сидит, лежит, ходит, бродит, а ты её не замечаешь и даже не догадываешься о ней. И не замечаешь по той причине, что не достаёт образованности, проникновенности, настойчивости, удачливости. Порой не достаёт последнего шага к ней, последнего усилия нашей воли.

Видя озабоченное и не совсем удовлетворённое лицо гостя, хозяин спустя несколько мгновений продолжил свои суждения:

– Мудрость, как мне представляется, можно трактовать как верное знание всего обо всём. Это знание сути, причин и порядка вещей. А ещё это правильный выбор лучшего, полезного из всего имеющегося в данный момент, в конкретной ситуации. Порою человек мудростью делает что-то самое простое, самое очевидное, а иногда совершенно непонятное и непостижимое. Скорее всего, возможно и так её трактовать.

– Слово есть мудрость? – спросил царевич.

– Не всякое слово есть мудрость, как и не каждая мудрость словесна. Мудрость состоит не только в словах, знаниях, но и действиях, в правильных и добрых делах. На словах мудрствовать легче. Но надо проявлять мудрость в действиях и делах; причём более всего именно в делах. Целесообразно много работать, искать, проверять, доказывать, опровергать, снова настойчиво работать. И так бесконечно. Ибо можно знать, много знать, но ничего не понимать, и ничего не делать. Следовательно, в единстве разумного слова и разумного дела можно обнаружить мудрость. К тому же, прими к сведению, что любая человеческая мудрость, даже самая глубокая, подвергается сомнению.

– Можно ли считать, что мудрствование начинается с таких вопросов: «Что это?», «Откуда оно взялось?», «Зачем?», «Почему?», «Для чего?», «Для кого?», «А что если…?»

– В какой-то мере соглашусь с тобой, Анахарсис. Это почти те же вопросы, которые задаёт пробуждающийся разум ребёнка родителям. Начинающий мудрствовать весьма похож на дитя, большое и умное дитя. Дальнейшая жизнь человека тоже неизменно сопровождается такого рода вопросами. Путь к мудрости начинается с вопросов; с разных вопросов. Но не ограничивается только ими. Там, где есть вопрос – необходим ответ. Состязание вопроса и ответа способно породить знание. А знание есть шаг к мудрости.

– Может ли мудрость заменить религию?

– Религия тоже мудрость, величайшая мудрость. Но мудрость не сводится только к религии. Она более широкое явление. Поэтому мудрость и религия в чистом виде не могут целиком быть взаимозаменяемыми.

– Мудрость может накормить и напоить людей?

– Мудрость – очень важная пища для человека. Но одной мудростью сыт не будешь. Нужны ещё хлеб, овощи, мясо. Впрочем, мудрость в любом случае поможет человеку прокормиться; она способна взрастить обильный урожай, или подсказать, как это можно умело и своевременно сделать.

– Каждый человек способен мудрствовать?

– Нет, не каждый. Чтобы мудрствовать – надо обладать мудростью, прежде всего своей собственной. Помимо прочего, говорить о мудрости – это одно, а быть мудрецом, совершенно иное. Мудрость требует утончённого её применения, а на такое не все способны. Нужен большой житейский опыт. В силу сказанного, мудрыми чаще люди становятся в зрелом возрасте. Тело слабеет – разум мудреет. Сила от тела, телесных развлечений и утех переходит к разуму. А посему в старости, особенно глубокой, мы должны быть не слабоумными, а сильноумными, истинно мудрыми. В противном случае жизнь прошла бессмысленно, пусто, а то и вовсе напрасно.

– Легко ли, мудрец, быть человеком? – неожиданно спросил скиф.

– Кому как, – ответил афинянин. – Кому-то легко, кто и вовсе не понимает, что он человек, кому-то тяжело, а кому-то невыносимо. Легче быть котом, нежели человеком. Коту достаточно повилять хвостиком и его пригреют. А человеку надо бороться за своё место под солнцем. Человек – это извечная борьба, неразрешимая проблема. Могу только сказать, что быть человеком хорошо, гораздо лучше, нежели быть котом, собакой, тигром или крокодилом.

– Мудрствовать лучше днём или ночью?

– Детский вопрос задаёшь, Анахарсис. Тем не менее, отвечу. Мудрствование не зависит ни от дня, ни от ночи, как, впрочем, и занятие глупостями тоже. Ещё мой дед говорил: «Ночь человеку дана для того, чтобы забыть и исправить глупости, сотворённые днём».

– Мудрость уникальна? – продолжал наседать скиф.

– Мудрое, как впрочем, и глупое повторяется. Второе чаще. Разумеется, имеются и своеобразные проявления мудрости. Бывает и то, что называется неповторимостью. Мудрость это свет, преодолевающий многие преграды и даже тьму тьмущую. А иногда – это совершенно очевидные истины, во время понятые и принятые к действию.

– Мудрость существует во все времена? – снова задался вопросом скиф.

– Видимо, есть нечто мудрое, всегда имеющее значимость и ценность. Насчёт всех времён сказать затрудняюсь. Надо бы увидеть их и пожить в них.

– А что имеет значимость во все времена?

– Ну, скажем, уважение к родителям, любовь к детям и отечеству, разумная мера во всех делах, необходимость постоянного совершенствования знаний, хорошие отношения с соседями. Ценились также совет со знающими индивидами, отсутствие поспешности в принятии важных решений, опора на законы в государственной и личной жизни, подлинная мужская дружба, истинная добродетель. Всё это ценилось разумными людьми в прошлом, ценится в настоящем, и, полагаю, будет иметь существенное значение в будущем. Думаю, будет цениться всегда. Возможно, не для всех людей, но разумное большинство без подобного обойтись не может.

Видя некую неудовлетворённость царевича, Солон решил усилить ответ на поставленный вопрос:

– Прими к сведению, Анахарсис, мудрость не есть догма, и догматизм не присущ мудрецу. Знание не есть абсолют, и мудрость не есть абсолют. Нет мудрости на всех и на все времена, кроме вышесказанного. И даже его можно подвергнуть сомнению; некоторые мужи это делают.

– Зная истину, будучи мудрым, человек может что-то изменить в этом мире? – продолжал вопрошать Анахарсис.

– Может, если пожелает и будет настойчив, но не всегда. Порою знание истины только усиливает страдание. Ибо что толку из того, что ты знаешь, если ты не можешь ничего переделать, или не стремишься к переменам. Или надеешься, что за тебя сделают другие. К тому же, сами изменения могут носить ошибочный характер. Немало людей обладает знанием того, что в обществе надо было бы что-то менять. Они часто об этом размышляют, отдыхая на собственном ложе. Порою возмущаются, даже ругаются. Но этим всё и заканчивается. Проснувшись утром, они берутся за старое, как будто накануне и не было никаких мыслей. Затем, в следующий вечер, они вновь размышляют, даже порицают себя за нерешительность в прошедший день, других же вновь ругают, но, как и в минувшие дни, пробудившись, берутся за старое. И вот так бесконечно. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. А там смотришь и жизнь на исходе. А ты ничего существенного не сделал, а ведь мог бы.

– Мудрости всё по силам, или есть что-то такое, перед, чем она устоять не может? – после продолжительного молчания вновь обратился к афинянину скиф.

– Нет, и ей не всё по силам. Мудрость не может устоять перед наглостью и безжалостным мечом. И тысяча мудрецов не сможет увещевать дикаря и насильника. Мудрость в силе там, где есть добродетель, здравый смысл и стремление к истине. Где есть желание людей учиться, где есть понимание её смысла и значимости. Но важно иметь в виду – и с мудростью и без мудрости жизнь продолжается.

– Мудрец принимает только мудрые решения или он тоже ошибается?

– И на мудрецов порой находит заблуждение. Нет у них совершенно мудрых мыслей и решений на все времена и для всех людей. Любое из них носит ограниченный характер, и всегда найдутся те, кто будут ими недовольны. Только боги способны принимать такого рода решения, да и то, я слышал, что они в этом часто сомневаются.

– Солон, способны ли люди, хоть в чём-то превзойти богов?

– Ещё как способны! – шутя, воскликнул афинский мудрец. – Они давно превзошли их в коварстве, расточительности, бездумности. Одним словом, во всём плохом. А вот в добродетели человек безнадёжно отстал от наших благодетелей и покровителей. Человеческая добродетель ничтожно мала, по сравнению с добродетелью божественной. Хотя у человека имеются большие возможности проявлять её ежедневно. Однако не достаёт желания делать подобное.

– Радостно ли живётся мудрецам? – продолжал вопрошать Анахарсис. – Ведь они столь много знают и основательно понимают. Знание – это путь к благоденствию и хорошему умонастроению?

– Само по себе знание не повод для радости. Оно есть средство, которое может и порадовать, и огорчить. Знание чаще огорчает знающего, ухудшает настроение, нежели возвышает его. Радостно и легко живётся простакам, глупцам; иногда я даже завидую им. Глупцам ни до чего нет дела. Мудрецу же всегда тяжело, ибо он в ответе за всё и за всех. Ему чаще горестно, нежели радостно. На свои плечи мудрец взваливает все мерзости человечества. Точнее они сами падают на него. Он ощущает частицу своей вины за их наличие. Причём, порой, он сам взваливает на себя эту ответственность. Жизнь и так тяжела, а мудрецу вдобавок открывается ещё её скрытая часть. Попробуй всё это осмыслить, пережить. Простой человек об этом думает мало. Он размышляет о самом обыденном и необходимом для себя. А именно о том, чтобы поесть, поспать, накормить детей, содержать в порядке дом, иметь некий достаток. Мудрец же беспокоится обо всех. Его тревожит вся жизнь, весь окружающий мир. Особенно тот, который вызывает неприятие и возмущение. Сердце и душа мудрствующего мужа протестуют. Разум иногда болеет, видя подобное. И даже тело страдает от пороков человеческой жизни. Стремление к мудрости, дорогой скифский гость, черевато неприятными последствиями. От этого огорчений бывает больше, нежели радости. Мудростью не нарадуешься и не навеселишься, скорее огорчишься. Поэтому ещё раз поразмысли, стоит ли тебе вторгаться в её необозримую Вселенную. Там ведь можно запутаться, потеряться, заблудиться, заболеть, утонуть, сгореть от отчаяния и бессилия. Но, можно, разумеется, ко всему относиться и как к должному, относиться сдержанно, спокойно, хотя и критично. Можно так, а можно и иначе.

Анахарсис, казалось, пропустил мимо ушей повторное предупреждение о том, что заниматься мудрствованием небезопасно, и продолжал ставить перед известным мудрецом тяжёлые вопросы.

– Легко ли мудрецу, понять каков тот или иной человек?

– На человеке нет знака – хорош он или плох. Но рано или поздно индивид раскрывает себя, хочет он того или нет. Раскрывает в делах. Только конкретные дела и поступки дают нам свидетельства о человеческих достоинствах и недостатках. Правда, бывает и так, что дела человек делает благие, но помыслы его плохие. Бывает и наоборот, с хорошими помыслами он вершит дурные дела. Скрытен и неоднозначен человек. Это существо, у которого тройное дно. И, тем не менее, как кажется мне, хороших людей гораздо больше, нежели плохих. Но и плохих тоже хватает. Мир состоит из гармонии и противоречий между теми и другими.

– Скажи, Солон, вашу афинскую жизнь и ваши законы можно считать сполна мудрыми? – не унимался Анахарсис.

– Полагаю, что наша полисная жизнь и наши дела не есть мудрость и не есть истина в чистом виде. Это всего лишь путь к мудрости и всего лишь поиск истины в вопросах государственной жизни. Скорее всего, мудрость как таковая – это время жизни, верно схваченное в мысли и разумно воплощённое в деле. Только наши потомки смогут оценить нас с позиций истины и подлинной мудрости.

– Не является ли, Солон, мудрствование как таковое – ухищрённой игрой, забавой острых умов?

– Мудрствование, Анахарсис, не есть игра. Это очень серьёзный и напряжённый труд. Это возвышенное и благороднейшее занятие. Мудрствование связано с неустанной повседневной работой разума, от которой уже не избавишься, если ты в неё вовлёкся. Оно, как мне представляется, нечто более сложное, нежели тяжёлая работа. Тут я даже не найду соответствующих слов, чтобы всё правильно тебе объяснить. Такое явление не поддаётся обыденному объяснению. Впрочем, находятся люди, для которых всё понятно и очевидно. Они превращают мудрствование в забаву, даже в игру, как соизволил выразиться ты. Но, поверь, они далеки от подлинной мудрости, очень далеки от её истоков и глубин.

– А какова подлинная цена мудрости, какова действительная цена истины, любезный Солон? Что ты, ответишь мне, на такой коварный вопрос? Можно ли стремиться к мудрости, а также к истине любым путём, любой ценой, с помощью всех средств?

Солон огорчительно ухмыльнулся, тяжело покачал головой, внимательно всмотрелся в лицо гостя, затем поджав губы и закрыв глаза, довольно-таки долго молчал, видимо, размышляя над тем, что ответить скифу на этот поистине неподъёмный вопрос. Тот же, в свою очередь, словно азартный мальчишка, любопытствующе смотрел на мудреца, с выражением лица, на котором будто-бы было написано: «Ага, попался, мудрец; ну что ответишь мне?!». После довольно продолжительного молчания, афинянин, тяжело вздохнув, нехотя стал отвечать своему мучителю:

– Откуда, царевич, ты черпаешь такие сложные, поистине нечеловеческие вопросы? С такими вопросами следует обращаться к богам, а не ко мне. Неужели скифы над ними размышляют? У вас, что там, нечем больше в степях заняться? От нечего делать по вечерами вы мудрствуете? Впрочем, Сах и Иеракс, тоже скифы. Но никогда, ни о чём таком они меня не расспрашивали. Никто даже из мудрствующих индивидов, меня об этом никогда не спрашивал. Не иначе, как Эзоп повлиял на тебя. Это он, скорее всего, обучил тебя таким сложным и дерзким вопросам. Ощущаю руку, вернее мысль знаменитого сочинителя басен. Впрочем, и Эзопу ранее такое тоже не приходило на ум. Однако всё это второстепенно. А первостепенна сама суть вопроса. Я не знаю достоверного ответа на него, и не знаю тех, кто основательно был бы осведомлён в таком вопросе. Но, тем не менее, смею предполагать. Мне кажется, что мудрость очень важна для человеческого сообщества, а истина важна вдвойне. Без того и без другого дальнейшая жизнь человеческого сообщества уже немыслима, пожалуй, даже невозможна. Я имею в виду достойную полисную, семейную и индивидуальную жизнь. Это не вызывает у меня никаких сомнений. Но, заявлять, что к мудрости, к истине, людям следует стремиться любой ценой, и с помощью любых средств, я бы не решился. Никак не решился. Я, смею предполагать, пока всего лишь предполагать, но не настаивать, что есть вещи, стоящие выше мудрости и даже выше истины. К таковым могу отнести жизнь, честь, долг, свободу, любовь к родным, целостность государства, справедливость. Правда, противопоставлять их мудрости я бы тоже не решился. Они ведь с нею связаны. Вот такая незадача. Что называется проблема проблем. А может и тупик.

Анахарсис с удивлением посмотрел на Солона, и ему хотелось воскликнуть: «Как же так, мудрец, неужели есть что-то более значимое, нежели мудрость, нежели истина?» Правда, он мужественно смолчал. Молчание в такой момент далось ему нелегко. Но афинянин и так всё понял; понял, без каких-бы то не было слов и намёков. Для того чтобы понять царевича, многого не требовалось. И афинский мудрец решил основательнее разъяснить собственную позицию по этому вопросу:

– О, стремящийся к познанию, Анахарсис! Не всем стоит жертвовать ради мудрости и ради истины. Скажем, не стоит жертвовать жизнью и отечеством ради них. Жизнь у нас одна, и отечество у нас одно. А мудрость, как впоследствии может оказаться, вовсе не является мудростью, а самой простой банальностью, даже словоблудием. Так же, как и истина может оказаться самым обычным заблуждением. А, следовательно, истина может подождать, во всяком случае, пока, а жизнь отдельного индивида ждать не будет. Она приходит, бежит и уходит. Случается это даже супротив мудрости и безо всякой истины. Истина должна познаваться не вопреки жизни и не против неё, а за неё и вместе с ней. Разумеется, смысл и цель жизни могут быть посвящены поиску истины, но только не ценой самой жизни, особенно чужой. Ибо жизнь – священна, а мудрость – околосвященна. Поиск мудрости, истины, должен носить сдержанный, умеренный, благородный характер. Мудрость неразрывно связана с добродетелью. Не может быть жестокой мудрости. Жестокость проистекает из-за отсутствия мудрости. Не может быть мудрости корыстной. Могут быть корыстолюбивые люди, которые называют себя мудрецами. Никаких крайностей в этом вопросе быть не должно, Анахарсис. Люди могут обманывать и обманываться. Они могут выдвигать ложные идеи и сомнительные идеалы и от других требовать следовать им. И даже жертвовать жизнью ради них. А потом, вдруг, выясняется, что всё было напрасно и даже глупо. И наступает невероятное разочарование во всём, в том числе и в мнимой мудрости. А поэтому, как видится мне, быть мудрым – это, значит, быть осторожным, сдержанным, неспешным, вдумчивым и не играть чужими судьбами. Быть мудрым – это ещё значит, заботиться обо всех и всеобщем благе. Вот в этом, собственно, тоже может заключаться мудрость.

Анахарсис сидел напряжённо и заинтригованно слушал ответ Солона на поставленный им вопрос. Скиф не знал и не понимал, каким может быть ответ на такой вопрос. Вместе с тем он чувствовал, что мудрец чего-то не договаривает. Что именно, он никак не мог понять. Солон же, немного отдохнув, вновь пристально посмотрел на гостя и понял, что сказанного им недостаточно. Гость ждёт ещё чего-то интересного и важного. И тогда афинянин, вздохнув, добавил ещё к только что прозвучавшим мыслям.

– Ты вправе не соглашаться с тем, что я сказал только что. Ты, Анахарсис, можешь не соглашаться и с мнением многих других. И многие другие могут не соглашаться со мной и с тобой. Это священное право каждого. Ответы на поставленные тобою вопросы неоднозначны! К примеру, я допускаю, что отдельный индивид, страстно обуреваемый жаждой какого-то важного знания, может рисковать своей жизнью ради получения истинного ответа. Или, отстаивая собственную точку зрения, человек готов пойти на всё, дабы доказать правоту своих взглядов. Такое вполне возможно, оно допустимо. Ты ценой собственной жизни можешь доказать или опровергнуть истинность или ложность какого-то суждения, явления или вещи, исключительно важных для тебя и для сообщества людей. Но только ценою собственной жизни и ни в коем случае жизни чужой. И даже нельзя ради этого рисковать чужим благополучием. Тезис о том, что «мы готовы на всё, лишь бы хорошо жили наши потомки» – ошибочен и неверен. Глубоко ошибочен. Им могут злоупотреблять и многие злоупотребляют. Наши потомки сами разберутся в том, стоит ли им идти по такому пути. А то боюсь, они могут не оценить наших усердий и даже посмеяться над нами. Впрочем, всё, что я сказал по этому вопросу, есть не более чем предположение.

– А государственная мудрость разве не может быть жестокой? Допустим, у афинян есть враги, постоянно угрожающие им. Неужели их уничтожение не является мудростью! – воскликнул Анахарсис.

– Никакое уничтожение людей не является мудростью. Мудрость состоит в примирении, в нахождении того, что удовлетворило бы обе стороны, или даже пусть одну сторону, но мирным путём. Знай Анахарсис – война и мудрость несовместимы; они не являются подругами и тем более сёстрами. Война есть крайний и нежелательный способ решения проблем. Он применяется тогда, когда все средства исчерпаны. И ведётся война не в целях поиска мудрости. Она всегда облачена в одежды мира. Остальное же не более чем хитрость. Но, как известно, на всякого хитреца найдётся мудрец. Но не на всякого мудреца найдётся хитрец.

– Мудрец готов умереть за общее благо? – не унимался скиф. – Готов? – ответь мне, афинский мудрец?

– О, Анахарсис, – тяжело вздохнул Солон, – мудрец – это тот человек, который готов пострадать и даже умереть за полис, за истину. Но крайне редко делает подобное. Только в особых, исключительных случаях. Скорее наоборот, он стремится жить, творить, созидать в интересах народа, в интересах той же истины. Мудрецу жизнь важнее и нужнее, чем смерть. И обществу мудрец нужен живым, а не мёртвым. Он индивидуальность реальная, а не легендарная. От живого пользы намного больше, нежели от мёртвого. Мудрец должен благоговеть перед жизнью, любить отечество, уважать народ, ценить себя и свои дела, почитать других мудрецов, быть жизнелюбом. Мудрость, истина и жизнь – неразрывны. Но и в этом деле возможны исключения. Человека понять сложно. Порой он больше любит легендарное и мифическое, нежели реальное и историческое. При жизни кого-то могут не ценить, порицать и даже сурово осудить, а после смерти, вдруг, начинают его боготворить. И такое случается.

После этих слов наступило долгое молчание. И эллин и скиф задумались над сказанным. Афинский мудрец узрел в Анахарсисе человека любознательного, настойчивого, целеустремлённого. С ним легко и тяжело. Легко потому, что он всё схватывает на лету, мыслит масштабно, основательно. Он понимает тебя, многое домысливает сам. А тяжело потому, что его основательность, масштабность, а главное критичность, требуют убедительных доводов, достоверных глубоких ответов. А их нет и, к сожалению, негде взять. Анахарсис ни перед чем не останавливается.

Вот так весь вечер, словно клещ, вцепившись в Солона, скиф не мог насытиться его ответами и задавал всё новые и новые вопросы. Создавалось ощущение, что он хочет познать всё и сразу, причём познать не кое-как, но глубоко, серьёзно.

Когда, наконец-то, Анахарсис, устал от собственных вопросов, он отвлёкся от размышлений и стал с интересом обозревать предметы, находящиеся в этой комнате. Увиденная им картина была поразительной. На стене висела древняя кифара, подаренная некогда фиванским жрецом Менхофрой. Рядом с ней красовался кинжал, преподнесённый фараоном Нехо. Тут же стояли два копья, а чуть поодаль висел меч. Ещё дальше лук, с колчаном стрел. А в углу… В углу комнаты величественно стоял красивый треножник, на котором виднелась надпись. Анахарсис никак не мог понять, что же там, на треножнике, написано. Он украдкой, по-мальчишески, подошёл к реликвии, даже слегка прикоснулся к ней. Тут же резко одёрнул руку и озорно посмотрел в сторону хозяина дома, как бы спрашивая: «Ругать не будешь?» Тот всем своим добродушным глубокомысленным видом давал знать, что не возражает – смотри. С изумлением Анахарсис прочитал на треножнике потрясшую его надпись: «Мудрейшему из мудрых». От восхищения он стоял с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Затем рукой нежно провёл по надписи. Ещё раз прочитал начертанную на треножнике надпись, в трепетном испуге снова одёрнул руку. В сей же момент у него пробежал мороз по коже, и вскружилась голова от столь значимых слов. Видимо, только теперь до него дошёл подлинный смысл прочитанного. Мыслимо ли такое, ему – варвару, хоть и царевичу, выпала честь прикоснуться к божественнейшей вещи. Он хотел было вновь погладить надпись, но тут же спасовал, резко одёрнул руку, словно бы обжёгся. Впечатление от увиденного и прочитанного на треножнике было ошеломляющим. Такие слова могут тяжело ранить даже Анахарсиса, правда, могут и сильно вдохновить. Пошатываясь, он медленно вернулся на место. Царевича объяло состояние, близкое к экстазу.