Текст книги "Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)"

Командировки

«Убью, сука!» – боевой клич обманутого мужа разбудил пол-округи. Женщина в ночной рубашке выскочила на улицу и скрылась в темноте. Он ее не догнал, видно, рога зацепились за дверной косяк, и мужик растянулся на животе прямо у порога. Падение охладило его пыл, он поднялся, погрозил кулаком во тьму и зашел обратно в дом.

Не люблю я ездить в командировки далеко от семьи! После этой случайно увиденной мною сцены я начал волноваться и набрал номер своего домашнего телефона.

«Слушаю», – раздался заспанный и встревоженный голос жены. «Как дела?» – задаю я дурацкий вопрос в полтретьего ночи. И слышу искреннюю радость в ее голосе: «Это ты?! У меня все хорошо! Когда ты приедешь?» Я успокаиваюсь: «Буду через два дня, все, целую!» – кладу трубку и засыпаю, обнимая свою местную подружку.

Спасительный поцелуй

Этот маленький городок был известен своим самым широким в Европе водопадом и самым большим кирпичным мостом, за проезд по которому взимали небольшую плату на его ремонт, но взималась она только с приезжих, местные могли наслаждаться бесплатной ездой по кирпичной достопримечательности. Маленькая гостиница на шесть номеров, перестроенная из древнего амбара на берегу водопада, в летний сезон пользовалась необычайной популярностью. Из ее окон были видны старинный мост, живописный берег реки с водопадом и городок на противоположном берегу. Меня занесло сюда обычное любопытство и желание посидеть на берегу реки с бутылкой вина, послушать шум падающей воды и просто о чем-то помечтать. Мой компаньон по приключению Эрик бывал здесь уже не раз и с удовольствием согласился быть моим гидом по местным кабачкам, кафетериям и другим злачным местам.

После вечерних посиделок на берегу, возле не в меру шумящего водопада, мы переходим ко второй части нашего визита и отправляемся пешком на ту сторону в центр города, откуда доносятся приглушенные грохотом воды звуки музыки.

Заходим в кабак. Крутые ступеньки, освещенные тусклой лампой, ведут куда-то под старинное здание. Там, внизу, возле здоровенной амбарной двери с нас взимают по три лата за вход.

Пить мне уже не хотелось, мы достаточно приняли еще на берегу. Я сел за столик и принялся внимательно вглядываться в темноту, чтобы получше разглядеть представительниц противоположного пола. Начинало появляться ощущение, что тут собрали школьниц-малолеток. В конце концов я обнаружил возле барной стойки вроде бы подходящий экземпляр с грудью побольше. Эрик тем временем уже присел за столик с двумя девчонками и принялся лить мед им в уши, многозначительно поглядывая в мою сторону. Я уже собирался подняться со стула и перейти к осаде приглянувшегося мне объекта, как рядом появился официант и поинтересовался: «Что будем заказывать?» Чтобы его не разочаровывать, я попросил две водки с соком.

Звали ее Майга, она плохо говорила по-русски и до моего прихода пила только сок. Я включил все свое обаяние, и вскоре мы уже подпрыгивали под музыку, а в перерывах между танцами выпивали по стаканчику. Я уже собирался пригласить ее к себе за столик, как она вдруг вскрикнула: «Ой, Петерис пришел!» – и убежала. Тут я увидел, что за столиком сидит нечто.

Думаю, что латышский мифический герой Лачплесис, сын медведя и женщины, по сравнению с ним был просто мальчиком. У меня под ложечкой что-то засосало и захотелось домой, к жене. Вот она пришла, божья кара за прелюбодеяния. Его глаза поблескивали в темноте и явно смотрели в мою сторону, а когда я повернулся к бармену, чтобы выпить для храбрости сто граммов водочки, то чувствовал, как его взгляд сверлит мне спину. Мои мысли лихорадочно пытались найти выход из положения. Одна мысль подсказывала: «Надо взять в баре бутылку и треснуть великана по голове», другая возражала: «После чего ты будешь сражаться не только с ним, но и со всеми остальными», третья советовала: «Сделай вид, что идешь в туалет, а там наверх по лестнице и…», четвертая уговаривала сдаться на милость победителя, остальные мысли притихли и с любопытством ждали. Только обжигающая горло водка остановила внутренний спор; я подошел к столу, отодвинул стул, уселся напротив местного Геракла как ни в чем не бывало и мило ему улыбнулся.

Его лицо явно выражало замешательство, он ждал боя с чужеземцем и хотел, чтобы я хоть как-то проявил свое неуважение к нему, чтобы потом размазать меня по стенке, да, наверное, и по полу.

Рука великана медленно потянулась к стакану с коктейлем, который я заказал еще перед танцами со своей «смертью». Если стакан помещался мне в ладонь, то он его взял двумя пальцами, как рюмку, и страшно посмотрел мне прямо в глаза. На что я ответил идиотской дружелюбной улыбкой, поднял свой стакан, приветствуя его, и отпил половину. Он закинул содержимое в рот одним махом, и мне показалось, что там, за зубами, осталось место еще для одного стакана. Я поискал взглядом Эрика, тот сидел за соседним столиком и изо всех сил делал вид, что он меня не знает.

От безвыходности и от выпитого во мне вдруг появилось беспричинное дружелюбие ко всем. Я подозвал бармена и заказал еще парочку коктейлей – один для себя, другой для своего молчаливого соседа с громадными кулаками. Он так же быстро проглотил второй и снова угрожающе молчал. А у меня в голове от страха вдруг что-то переклинило, я ухватил его через стол за шею и запечатлел на его губах долгий поцелуй, и как он ни пытался вырваться, ему это не удавалось, любая пиявка по сравнению со мной была просто ничто. Оторвавшись от него, я только и смог произнести, глядя ему прямо в глаза: «Какой ха-а-аро-о-оший ты парень!..»

Сбросив с себя мои руки, обвивавшие его шею, уставившись на меня ошалелым взглядом и кинув единственное за весь вечер слово: «тулит», что означает «сейчас», дальний родственник Лачплесиса скрылся в темноте. Видно, все-таки недополучил в детстве ласки.

Мы возвращались по каменному мосту, заглушая своим смехом шум водопада, и фантазировали на тему, что он рассказывает обо мне своим друзьям.

Любовь – страшная сила, и хотя в Библии сказано, что если тебя ударили по одной щеке, подставь другую, я все же думаю, до того, как тебе дадут оплеуху, надо просто успеть поцеловать, и все уладится.

Награда

Днем в ресторане редко появлялись посетители, бармен со скучающим выражением лица изредка с надеждой поглядывал на входные двери, но народ пробегал мимо и с удовольствием располагался в кафе на улице, наслаждаясь последними днями короткого лета. «Ничего, ничего, скоро польют дожди, и вы все будете у меня», – успокаивал себя бармен, расстраиваясь из-за уплывающих чаевых.

Только один посетитель неизменно сидел за столиком, буравя взглядом монитор своего старенького ноутбука. Самое дорогое, что он заказывал, был обычный черный чай из бумажного пакетика. За весь день он выпивал три небольших чайничка, посадив множество желтых пятен на скатерть, и около шести вечера, пожав руку бармену, отправлялся восвояси. А на следующий день, как по расписанию, ровно в двенадцать снова стоял возле дверей с нетерпением на лице: «Ну, сколько можно ждать!». Бармен смотрел на него сквозь занавеску и медлил, мстя этому писаке за испачканную вчера скатерть. Потом, звеня связкой ключей, отпирал двери, наблюдая, как менялось лицо у этого «лимонадника» – оно становилось радостным, словно сквозь дверь он увидел близкого друга. И, проскользнув в появившуюся щель, почти бегом бежал к полюбившемуся ему столику и снова стучал своими толстыми пальцами по клавишам ноутбука.

Хозяйка гостиницы и ресторана была женщиной, приятной во всех отношениях, и она питала большую слабость к творческим людям. Любой, кто хотя бы умел держать в руке кисть, уже казался ей талантливым художником, а если кто-то был хоть чуть-чуть похож на писателя, она готова была кормить и поить его бесплатно. И если бы не строгий муж, в ее ресторане никогда бы не было прибыли. Но вот этому постоянному гостю она все же велела подавать чай по себестоимости, и муж, посмеиваясь над милой слабостью жены, согласился. Шесть лет тому назад этот поглотитель чая подарил ей свою первую маленькую книжку с романтичным названием «Хранитель голубого неба». Ее супруг, лишенный таких тонких чувств, иронизировал: «Хранитель голубых задниц и розовых устремлений». Ему казалось, что все эти творческие люди – конченые педрилы или что-то вроде этого. Но после одного случая, когда молодой автор на его глазах защитил девушку от подвыпившего и озабоченного мужика, разбив тому в кровь все лицо, мнение его конкретно об этом писаке кардинально изменилось, после чего тот стал-таки получать чай по себестоимости.

Он приходил почти ежедневно на протяжении нескольких последних лет, и если вдруг около двенадцати он не появлялся возле дверей, официанты даже начинали беспокоиться. За это время он стал для них неотъемлемой частью интерьера. И когда через несколько дней он снова стоял у дверей, все радовались, что с ним все в порядке, и расспрашивали, где он был и что делал.

Когда вышла его вторая книга, весь коллектив ресторана скинулся и подарил ему громадный торт с надписью «К чаю». Автор был очень тронут, всем казалось – еще немного, и он расплачется, но этого не произошло. Он заказал всем шампанского, а себе водки, и они выпили за достижение номер два. Через день он уже опять сидел за излюбленным столиком, медленно пил свой чай и о чем-то думал, витая в каких-то своих, только ему известных далях.

Третью книгу он закончил перед самой зимой, после чего напился до беспамятства и кричал всем собравшимся: «На хрена это кому-то надо! Все, поставлю на этом точку!» А потом снова сидел за столиком, склонившись над компьютером.

Четвертая книга продвигалась очень долго, ему казалось, что он не закончит ее никогда. И сколько у него было радости, когда он держал в руках первый авторский экземпляр! Небольшая белая книжка была для него по ценности равной самому большому в мире бриллианту, и то в тот момент он вряд ли поменял бы ее даже на бриллиант, ведь в ней была часть его души, его жизни.

Однажды в ресторан зашел посетитель, которого раньше здесь никогда не видели, и поинтересовался, где можно встретить такого-то. На что бармен молча указал рукой в сторону столика, за которым колдовал писака. Незнакомец подошел к нему, они поздоровались, тот подсел и тоже заказал чай. На что бармен подумал: «Ставлю один к тысяче, он тоже из этих», – и не ошибся.

О чем шел разговор, бармену расслышать было трудно, до него долетали лишь отдельные фразы. Писака смущенно говорил: «Да не достоин я ее, на фиг она мне нужна!» Незнакомец убеждал его: «Да ты думаешь, что говоришь? Ты знаешь, какие люди ее получали?» – и начинал перечислять известные всему миру имена. «Да тебя никто и не спрашивает, просто мы ставим тебя в известность. Может, ты ее еще и не получишь». Потом разговор стал тише, и вскоре незнакомец поднялся и, не рассчитавшись за чай, ушел, оставив огорошенного автора сидеть одного за столом. Он стал весь какой-то напряженный и неестественный; посидев еще немного, он сложил свой компьютер, подошел к стойке и с испуганно-удивленным лицом сказал: «Меня на литературную премию выдвинули имени какого-то писателя, а я его даже не читал. Надо будет книжку достать».

Уже месяц писака не мог прийти в себя после неожиданной новости, удивляясь, почему именно ему выпала такая честь – ведь он не сделал ничего особенного, что потрясло бы литературный мир, да и кто его в этом мире знает, может, несколько тысяч человек в их маленькой стране, и все. Жуткое смущение овладевало им, а вместе с ним появлялись другие мысли: «А почему бы и нет? Чем я хуже других?» Однако, будучи человеком честным и критичным по отношению к себе, он отвечал этим мыслям: «Совсем обалдел, Достоевский хренов!» Но мысли о премии не давали спать, не говоря уже о том, что он за все это время не написал ни строчки.

Он держал в руках письмо и не знал, радоваться ему или плакать: текст ясно говорил, что его выдвинуло на премию общество литераторов, и он награжден золотой медалью за вклад в современную литературу.

На следующий день в ресторане опять появился незнакомец, что впервые принес эту новость. Из за столика доносились фразы: «Да у меня и костюма-то нет! Никуда я не поеду, и не читали меня там!», после чего: «Кто говорит, что не читали? Читали! Мы все равно тебя наградим, тут, на месте, торжественно и красиво!», а потом: «Ну ладно, я постараюсь».

Вернувшись из Праги, где проходило награждение, он первым делом пришел в ресторан в своем красивом дорогом костюме, по-особому повязанном галстуке и продемонстрировал всем блестящую под золото медальку. Все уважительно передавали ее друг другу из рук в руки.

Вечером в ресторане собралось немыслимое количество народу, все знакомые жаждали поздравить его с наградой и выпить за его счет. Многие даже не знали, что за награду он получил, просто был хороший повод.

Постепенно все разошлись, Писака сидел один возле стойки напротив бармена и, выпивая очередную порцию водки, выглядел не очень радостным. А потом, поддавшись какому-то внутреннему порыву, сказал бармену: «Знаешь, а я ведь, дурак, и вправду поверил, что меня там читали!» – и он мотнул головой куда-то в сторону – «А там, на награждении, их президент-профессор вдруг подходит ко мне и говорит: «Вы так хорошо пишете про развлечения молодежи, все эти дискотеки – зачитаться можно!» Я, конечно, кивнул, не стал его разубеждать, что я в жизни про дискотеки и развлечения молодежи не писал. Вот такая хренотень получается!»

Писака выпил еще водки, посидел немного, окидывая взглядом ресторан, как бы прощаясь, и ушел. Больше его никогда здесь не видели. Пытались о нем разузнать – где он, как живет, пишет ли еще, но бесполезно. Видно, награда эта была ему не в радость, и что-то очень важное в нем ушло.

Медвежий угол

Вертолет взбивал винтом низкие облака и, казалось, висел на одном месте. С любопытством и страхом я напряженно смотрел через плечо пилота в это белое непрозрачное месиво и вспоминал, что несколько дней назад один Ми-8 где-то здесь разбился. Видя мое напряжение и круглые глаза, бортмеханик постарался успокоить: «Не бзди! Мы летим не по ущелью, а над скалами!». Еще мгновение – и машина вырвалась из туманного плена, в глаза ударило солнце, а внизу переливался крутыми волнами Тихий океан. От восторга у меня перехватило дыхание – с одной стороны огромные крутые скалы, покрытые редкой зеленью, а с другой безбрежные дали океана.

Пальцы пилота еле заметными движениями нажимали на рычаге управления какие-то кнопки, выравнивая в воздухе машину, в которую с яростью били потоки ветра.

«Скоро будем на месте», – повернулся ко мне пилот и указал в сторону берега: «Ну, как? Видел где-нибудь такую красоту?!» Я отрицательно покачал головой.

Еще полчаса машина летела низко над водой, потом накренилась набок и повернула к берегу, откуда через ущелье, разрезавшее эту неприступную стену из громадных скал, вытекала река.

Казалось, еще немного, и вертолет зацепит винтом за узкие, обрывистые склоны. Было похоже, что еще чуть-чуть, и адреналин начнет выделяться мне прямо в штаны.

Бортмеханик, который сам напряженно наблюдал за полетом, снова постарался меня успокоить уже привычным «не бзди». Правда, сейчас он явно сказал это не только для меня, но и для себя.

Пятнадцать минут напряжения – и стены раздаются в разные стороны, под нами изумрудное озеро, подернутое дымкой тумана. Не могу наглядеться на окружающую красоту, здесь все не так, как у меня дома. Через минуту картина за окном снова меняется, и вдали за снежными жерлами вулканов снова появляется океан.

Вертолет ныряет с высоты вниз и плавно приземляется у берега небольшой реки. Винты еще немного со свистом вращаются, и наступает непривычная тишина.

Деревянное строение с низкой дверью и потолком, до которого можно запросто достать рукой, было одновременно и клубом, и столовой, а вечером после путины превращалось в спальню на двенадцать человек. Нас здесь ждали. По центру стола стоял огромный котел с супом, хлеб на тарелке был нарезан по-русски, толстыми аппетитными ломтями, и, конечно, литровая бутылка с прозрачной жидкостью сразу притянула мой взгляд: этикетки на ней не было, но телепатически я почувствовал, что там внутри.

После взаимных приветствий рыбаки расселись за столом и засыпали меня вопросами. Им было интересно увидеть здесь нового человека, ведь до ближайшего населенного пункта отсюда километров двести. Во время путины их забрасывали сюда вертолетом, и два с половиной месяца с раннего утра до позднего вечера они вылавливали красную рыбу, разделывали ее, забивали небольшие бочонки красной икрой, а тушки солили или вялили под солнцем, прикрепив специальными металлическими прищепками. Издали она напоминала сотни сушащихся семейных трусов.

Я, как умел, рассказывал про жизнь в Риге, пытаясь ничего не преувеличивать. Оказалось, что некоторые из них бывали в Латвии и вспоминали об этом с удовольствием, один – его звали Павел – был даже два раза. Он выделялся среди других рыбаков большим ростом, был широк в плечах, а через его лицо с правой стороны пролегли три огромных рваных шрама, словно кто-то провел острыми вилами. Изуродованное лицо отталкивало и притягивало одновременно, а когда он поворачивался левой стороной, казалось, это совсем другой человек.

«Ладно болтать, давай, что ли, по одной», – сказал бригадир, мужик лет шестидесяти пяти, и потянулся к бутылке. Но прежде чем разлить по стаканам, он открыл подаренный мною рижский бальзам и плеснул внутрь сосуда грамм пятьдесят, объявив окружающим: «Сделаем коньяк!»

Мне никогда не приходилось пить чистый спирт с бальзамом, но после некоторых инструкций я опрокинул в себя содержимое стакана, задержал дыхание и сразу закусил огромным бутербродом с красной икрой. Внутри меня, казалось, загорелся огонь, но вскоре он разлился приятным теплом по всему телу. Все с любопытством смотрели в мою сторону и уважительно закивали головами, почувствовав во мне своего. Потом мы выпили еще по стаканчику и вышли на улицу перекурить. Поскольку я не курю, мне захотелось дойти до берега океана, потрогать рукой его воду. Но только я сделал попытку пойти за сараи для рыбы, как меня окликнули, показав жестами, чтобы я возвращался. Нехотя я двинулся обратно.

«Тут тебе не Рига. Сделаешь неверный шаг – и враз станешь, в лучшем случае, на меня похож!» – сказал мне парень со шрамом. Я непонимающе посмотрел на него. «Медведица вокруг лагеря ходит, наглая совсем стала, если бы не собаки, давно бы уже в сарае рыбу уплетала», – объяснил он мне. – «Караулит она нас, зазеваешься – обедом станешь».

Я присел рядом с ним на самодельную скамейку – широкую доску, прибитую к двум деревянным чуркам, и постарался завязать разговор: «А метки у тебя от медведя остались?» Видно, эта тема была ему не по душе, и он нехотя сказал: «Да уж, оставил память о себе на всю жизнь». Потом сделал глубокую затяжку, поднялся и зашел обратно в балок. На его место присел другой, более разговорчивый, и я задал ему тот же вопрос о шрамах на лице Павла. «Паша у нас мужик крутой», – начал рассказ мой новый знакомый, Серега.

«Отслужив в армии, он решил остаться на Камчатке, ему нравилось здесь все, и люди, и природа. Через пару лет он встретил свою любовь, Веру. Ростом она чуть-чуть не доставала до его плеча, по сравнению с ней он казался просто огромным, но был очень добрым и нежным. А если кто на его Веру не так посмотрит, быть беде. Поженились они через год, а еще через год она родила ему двух пацанов, да не каких-нибудь дохляков, а таких маленьких богатырей, каждый – копия папаша. В роддоме все смотреть бегали, как такая маленькая мама родила такое чудо. Потом, вдогонку, годика через полтора, преподнесла еще и дочку.

А потом эта проклятая рыбалка. Кто в наших краях рос, с детства знают – на рыбалку без ружья не ходят. Конечно, Паша об этом слышал, но особого значения не придавал и отправлялся за город налегке, только спиннинг да бутерброды с термосом.

Медведь как делает – он увидит тебя на другом берегу, пройдет километров пять вверх по реке, переплывет ее и зайдет со спины. Он скальп с одного взмаха снимает вместе со всем лицом. Они в зоопарке хорошие мишки и на фантиках конфетных, а в жизни звери хитрые и жестокие.

Пашка тогда с Верой на рыбалку поехал; никогда ее не брал, даже присказка есть – нельзя брать баб и рыбу на закуску, а он взял.

Медведь вначале на Веру набросился, она за спиной у Павла стояла. Он ее лапой как ударил, она метра на три отлетела. Потом принялся за него. А Пашка, как увидел свою жену бездыханной, сам на медведя бросился, у него финка была здоровая такая, вот он с ней на бурого и пошел. Какая битва там была, никто не знает, нашли его в объятиях мертвого медведя. Думаю, косолапый перед смертью усрался, – он же, дурак, не знал, что за Верку Павел и льва бы загрыз», – закончил рассказчик. «Жалко Веру!» – промолвил я. «А че ее жалеть, полежала в больнице месячишко, а потом через год снова ему родила. Это Пашка месяца три отходил, а бабы живучие, их просто так не укокошить», – обрадовал меня напоследок Серега.

Снова загудел двигатель вертолета, засвистели его лопасти, и машина оторвалась от земли. Внизу стояли люди, махая нам на прощанье, каждый со своей неповторимой судьбой и своим счастьем. Мы с ними никогда больше не увидимся, и от этого становится щемяще грустно.