Текст книги "Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)"

Пень

Интересное слово такое – Сибирь. Одни при этом слове представляют бесконечные вагоны-теплушки с сотнями заключенных, для других это буровые вышки, нефть, газ, для третьих просто название на карте с редкими вкраплениями городов в бесконечной тайге. Особенно здесь, в полудохлом Старом свете, где кичатся своими либеральными законами, непонятен и страшен тот далекий мир, где слово «педераст», или как там их называют покороче – «пидер», никогда не заменят на красивое слово «голубой» или «человек нетрадиционной ориентации», там пидер всегда будет пидером. И так в отношении многих других слов и людей, там всё называют своими именами. Да и люди там совершенно другие – если ты кому-то не нравишься, он не будет растягивать свои губы в фальшивую американскую улыбку, его лицо будет настоящим.

Он уехал в ту далекую страну не за деньгами, хотя платили в те времена там больше чем где-либо. Его личная жизнь в Риге треснула, и он, отколовшись от уже бывшей семьи, укатил за Урал. Там в небольшом городке поступил на курсы экскаваторщиков, за три месяца их закончил и принялся копать сибирскую землю для газовых и нефтяных труб.

Их сажали в вертолет и закидывали на десять дней за несколько сотен километров, где их домом становились будки на колесах, в каждой из которых размещалось по пять-шесть человек. Одни валили вековые деревья, другие срезали с них ветви, третьи копали на экскаваторах и рулили на бульдозерах. Такая бригада из тридцати человек была единым организмом, каждый вкалывал на совесть, но у каждого был свой характер и своя история.

То, что чеченец Руслан кого-то там у себя в горах отправил к праотцам, здесь знали все. После отсидки большого срока он не стал возвращаться домой, где его ждала кровная месть, а прикатил сюда. Татарин из Казани орудовал бензопилой на загляденье, под его рукой вековые деревья валились туда, куда он хотел. А непререкаемый авторитет дядя Коля закапывал на своем бульдозере громадные стальные трубы, он вообще говорил мало, но его слово было законом. Если где-то в округе возникала проблема, хоть за триста километров, к нему приезжали советоваться, как поступить. Ни один волосок не падал ни с чьей головы без его разрешения, но он и вправду был справедлив, за беспредел наказывал похуже любого суда. Поэтому бывшие уголовники (которые очень часто превращались в не-бывших) подчинялись его слову беспрекословно. А те, кто всегда был в ладах с законом, просто его уважали.

Первый и единственный раз дядю Колю посадили еще в шестьдесят пятом. Он был подающий надежды спортсмен, боксер-тяжеловес, и выступал за Советскую Армию, куда его призвали служить. Один молодой офицер на свою беду как-то его очень обидел, и Коля с одного удара уложил его на месте. Если б тот не отдал богу душу, может, все решилось бы по-другому, а так – трибунал, учитывая все обстоятельства, вкатил ему десять лет строгого режима. Это было и не много, и не мало, но уже в лагере, где царили свои законы, он постоянно добавлял себе срок или, как у них говорили, «раскручивался». Но в конце концов ему все же удалось выйти, а далеко уезжать от места, где он сидел, не стал, так и остался здесь. Правда, раз в году улетал навещать престарелую мать где-то в центральной России.

Вечером, после грохота экскаваторов и мощного рокота бульдозеров, наступала сумасшедшая тишина. В воздухе висело противное жужжанье гнуса и раздавалось вечернее пение птиц, которые пришли в себя после непривычного для них шума, а откуда-то издалека доносился рев медведя. Днем, казалось, все спряталось, а к вечеру стало понемногу оживать.

Вокруг застучали металлические краники подвесных рукомойников, люди смывали с себя пот сегодняшнего дня, уже заранее мечтая сходить в баньку, когда вернутся на Большую землю.

Повар Равшан, узбек, сам мечтал работать на бульдозере или просто валить лес, но однажды имел неосторожность приготовить плов и какой-то суп, чтобы похвастать, какая вкусная у них, узбеков, кухня. Дяде Коле, как и всем остальным, так понравилось, что бедолаге перешли в управление самые большие в тайге кастрюли и поварешки. Но зато народ был доволен и стряпню его нахваливал.

За столом сидели строго в соответствии своему положению в бригаде: во главе дядя Коля, а уже потом все остальные. Этот порядок пришел еще из тюрьмы, только теперь рядом с ним сидели не те, кто блатовал, а те, кто хорошо работал. Умникам, которые пытались принести в этот мир воровские законы, он внятно разъяснял, чем это для них кончится, намекая, что здесь и дерево может не так упасть, и бульдозер может случайно наехать. Они или уезжали, или становились командой.

Ринат из Казани приехал в тайгу заработать побольше денег, за этим сюда, в общем-то, все и приезжали. Но где-то там, у себя на родине, нахватался дурных манер. Работать он начал неплохо, и вел себя вроде смирно. Но потом из него вдруг полезла такая блатота, словно он всю свою недлинную жизнь, начиная с рождения, в тюрьме провел.

Сидели они однажды за столом, а он «поливает»: «Да у нас в Казани не то что где-то в другом месте, и мужики круче, да и вообще мы, татары, всю Россию имели, поэтому вы все немного на нас и похожи».

У чеченца Руслана стали загораться глаза, и другие не по-хорошему напряглись. Повар Равшан не выдержал, отчего начал говорить с сильным акцентом: «Нехорошо говоришь! Помолчи лучше!» Но того поперло: «А вы там вообще чурки!» Равшан недоуменно посмотрел в сторону дяди Коли, тот показал глазами – мол, успокойся. Много еще чего дали сказать Ринату, а когда он закончил, дядя Коля, ковыряя спичкой в зубах, лениво так спросил: «А как там пень ваш знаменитый?» Ринат недоуменно посмотрел в его сторону: «Какой пень?» – «Ну, как же! Главная ваша достопримечательность!» Тот опять недоуменно пожал плечами: «Какая достопримечательность!? Какой пень?» – «Да тот самый, на котором покоритель Сибири Ермак стоял, когда такие, как ты, у него отсасывали!» Тридцать человек ржали так, что казалось, листья осыпятся с деревьев. А «крутой» Ринат после этого случая отправился восвояси, потому что история эта облетела всех, а таких здесь не уважают.

Забытые розы

О, эти случайные встречи! Иногда они переворачивают нашу жизнь с ног на голову, превращаясь в бурные романы. А иной раз мы отделываемся легким сексом, о котором с удовольствием вспоминаем на следующий день, чтобы потом забыть о нем навсегда. Но если когда-нибудь ты случайно встречаешь ту, с которой тебя связывает всего лишь приятное воспоминание, это может кончиться неизвестно чем.

Шел легкий снег. Она стояла на улице возле маленького салона в Старом городе и курила тонкую длинную сигарету. Он узнал ее сразу – те бурные встречи лет шесть назад, которые прервались так же неожиданно, как и начались, забыть было невозможно. Там не было никакой любви, но был юмор, короткие свидания и совсем немного секса. Но зато какого!

В первую встречу он подарил ей огромный букет, который в этот же вечер стоял у широкой постели в ее спальне, и двадцать пять роскошных роз наблюдали за белеющими в полутьме извивающимися молодыми телами. Потом было еще несколько на редкость страстных ночей, а потом они просто перестали видеться – как говорят, «расстались друзьями». Позже через общих знакомых он узнал, что она вышла замуж, слегка расстроился, но вспомнив, что сам уже три года как женат, успокоился, мысленно пожелав ей счастья. Иногда он вспоминал ее, вернее, ему о ней напоминали – видели там-то, передавали от нее приветы, он благодарил – и забывал.

Эвия увидела Женьку, отбросила сигарету и, обвив его шею руками, впилась ему в губы долгим, сладким поцелуем с запахом коньяка и шоколада. Он был немного удивлен и сильно обрадован таким жарким приемом на перекрестке двух улиц. Дверь салона приоткрылась, оттуда показалась еще одна симпатичная женская головка и проворковала: «Эвия, отпусти прохожего!» Та оторвала свои губы от Женькиных, посмотрела ему в глаза и сказала: «Это мой прохожий».

В салоне праздновали чей-то день рождения, он выпил со всеми за чье-то здоровье и выскользнул за дверь, шепнув Эвии на всякий случай, где его найти.

Ночной бар с метким названием «Мираж» открылся совсем недавно. Тут все мигало, вокруг шестов крутились полуобнаженные девчонки, а спустившись по узкой лестнице вниз, ты оказывался под старинными подвальными сводами. Здесь, на небольшой сцене в виде рулеточного стола, длинноволосый барабанщик наяривал восточный ритм на нескольких барабанах, а глубоко декольтированная скрипачка сексуально водила смычком по инструменту. Разомлевшая публика внимала томным звукам и потягивала через трубочки разноцветные коктейли. Здесь было шумно и весело.

Женька устроился в глубине зала за огромной колонной из красного кирпича и заказал себе джин с тоником. Зазвонил телефон, барабаны и скрипка не давали расслышать, кто звонит, Женька быстро поднялся наверх из подземелья и вышел. В трубке радостно зазвенел голос Эвии: «Я тебя вижу!» И он увидел, как она машет ему с другой стороны улицы.

Официант поставил перед ней ее любимый виски с одним кубиком льда и стакан колы. Они выпили за встречу до дна и заказали еще. Вскоре у них появилось ощущение, словно они не виделись всего пару дней. Но, как оказалось, за эти «пару дней» она успела пару раз выйти замуж и развестись.

Эвия почти не изменилась, стала только еще лучше, превратившись за это время в зрелую женщину. Женька смотрел на ее вкусные, пухлые губы и, вспоминая, представлял, как она замечательно умеет ими пользоваться. Она, как будто подслушав его мысли, потянулась к нему, дотронулась губами до его щеки и прошептала: «Нам нужно чаще видеться». По Женькиной спине пробежали мурашки желания.

Она рассказывала ему о том, где успела побывать за эти годы, упомянула вскользь о своих бывших мужьях и о новом друге, который как раз в это время пробирался где-то по тропам Индии, и о том, что сейчас ей было просто жутко одиноко.

Джин-тоник привел сознание Женьки как раз в то состояние, когда хочется кого-то пожалеть, прижать к себе и задрать чью-нибудь юбку, и он уже начал разрабатывать план действий, как вдруг услышал радостный голос Гриши: «Как ты здесь очутился? Давай накатим по одной!» Конечно, другу он был рад всегда, но его сегодняшнее появление спутало все планы на вечер. За столом их было уже трое.

Ценитель женской красоты и известный волокита Гриша изо всех сил старался произвести впечатление на Эвию. Она внимательно его слушала, смеялась его шуткам и, казалось, даже немного им увлечена. Женька пил джин и молчал.

Когда Грише уже казалось, что сегодня вечером он будет праздновать очередную победу, Эвия вдруг повернулась к Женьке и просто сказала: «А я ведь твой запах помню до сих пор. Я все помню!»

Гриша от неожиданности чуть не поперхнулся и, сделав большой глоток виски, притих. А вскоре куда-то заторопился и, пообещав вернуться, убежал, не попрощавшись.

Барабан и скрипка не навевали романтического настроения, они, скорее, не давали заснуть.

– Ты меня вспоминал?

– Два раза.

– А я вспоминаю тот букет роз очень часто. Мне никто не дарил таких цветов… Их, наверное, было штук сто?!

Женька улыбнулся и сделал вид, что пытается вспомнить, сколько же там было роз, хотя на самом деле он даже не помнил, когда он их ей дарил.

– Поехали ко мне, я сегодня одна.

Они ехали к ней и по дороге на заднем сидении такси безумно целовались. И теперь уже он говорил ей, что они должны чаще видеться. Эвия, соглашаясь, кивала и закрывала его рот новым поцелуем.

Утром у нее на кухне они выпили по чашке кофе и очень нежно попрощались до следующего раза.

Больше они не встречались никогда.

Мишенька

Она ждала его всегда. Просыпаясь ночью, Вера думала о нем, представляя, как он сейчас один ведет многотонную машину, и не засыпала до самого утра, молясь про себя, чтобы ее Михаила хранил Господь. Их девочки уже почти выросли, одной было семнадцать, а другой вот-вот должно было исполниться четырнадцать.

Ее мужа всегда преследовали неудачи – то у него уворуют часть груза, то сопрут запасное колесо, и за все за это ему приходилось рассчитываться своей зарплатой. Она на это не сетовала, наоборот, еще больше жалела своего мужа, что ему приходится так вкалывать.

Однажды после долгого рейса он еле дошел до дому – где-то в позвоночнике сместился диск. Всю ночь он стонал от боли, а утром она, поддерживая его под мышки, еле довела до врача. Там ему сделали пару обезболивающих уколов, выписали лекарство и отправили домой.

Дойти до туалета ее Миша не мог, она приносила ему в кровать горшок, куда он справлял нужду.

Болезнь затянулась надолго, подниматься с кровати самостоятельно он стал только месяца через два. И она сразу же договорилась на работе – а работала она в санатории, – что будет привозить его на массаж и разные другие процедуры.

Но легко сказать – привозить. Он не мог даже согнуться в пояснице, чтобы забраться в машину. Тогда она избрала весьма тяжелый способ. Положив его руку себе на плечи, другой осторожно поддерживала за талию, и так осторожно передвигаясь, доводила до лечебницы. Там сама раздевала его догола, помогала взобраться на специальную кушетку и отдавала в руки массажистов, а после этого тащила на себе на другие процедуры.

«Что бы я делал без тебя?» – говорил он ей, держа за руку. – «Ты мой ангел-хранитель!»

И так было каждый день в течение нескольких мучительных месяцев. На улице уже стали узнавать эту странную пару: мужа-инвалида и преданную ему жену, безропотно тащившую на себе дорогую ношу.

После долгих усилий его здоровье, наконец, пошло на поправку. Он уже сам, без посторонней помощи, добирался до массажа, но дойти назад силенок не хватало, и на помощь опять приходила жена.

Прошло больше года. Постепенно Михаил пришел в норму, и все в доме были по-настоящему этому рады.

Машину водить он уже не мог. Тогда он взял ссуду под квартиру жены и занялся бизнесом. У него появился офис недалеко от центра, потом изменился имидж – вместо синего водительского комбинезона на нем был добротный английский костюм, не очень модный, но достаточно солидный.

Провожая его на работу, Вера внимательно следила за его внешним видом, утром наглаживала брюки и пиджак, а каждый вечер стирала единственную рубашку. Из дома они выходили вместе – он садился в свою старенькую легковушку и ехал в офис, а она, прогуливаясь, неторопливо шла на работу пешком.

На удивление всем, дела у Михаила пошли очень успешно, в офисе появилось много народу, и работа кипела.

Он не сказал ей, что уходит, видно, остатки совести не позволяли, просто собрал тихонько вещи и исчез. Вере вначале казалось, что это какая-то ошибка и этого не может быть. Но когда у него в офисе она увидела испуганное лицо секретарши, ей все стало ясно. Та была раза в два моложе ее, свежее и, как это ни обидно было признавать, намного красивее.

Желание покончить с собой пришло как само собой разумеющееся. Ей было все равно, что у нее есть дети – она потеряла основу своей жизни, человека, за которого готова была умереть и которому отдала всю себя.

– Мама! Мамочка, что ты делаешь! Ведь мы тебя так любим! – голос младшей дочки привел ее в себя.

Скорая помощь приехала вовремя, ее отвезли в больницу, зашили порезанные руки, и благодаря тому, что врач оказался старинным знакомым, ее не повезли в психиатрическую больницу на обследование, а, сделав успокаивающий укол, доставили на машине домой.

Приступ слабости помог ей прийти в себя. Через две недели раны на руках зажили, но где-то глубоко внутри боль осталась.

Изредка до нее доходили слухи о том, что ее Мишенька купил себе хорошую машину, квартиру, где живет со своей новой пассией. И вдруг однажды к ней прибежала подруга с радостным лицом: «Мишку твоего месяц назад, говорят, так прихватило, что ни лежать, ни срать, ни ходить не может, а эта малолетка сразу от него фрррр… и сбежала!»

Вера не обрадовалась этой новости, ей просто стало очень грустно, а через несколько дней раздался телефонный звонок, и она услышала в трубке такой знакомый голос: «Здравствуй Вера. Это я, Миша».

Родительская суббота

«Пусть земля ему будет пухом!» – ввек бы не произносить ни для кого этих слов. Но приходит время, и мы произносим их снова и снова.

Забор из ржавой сетки окружил пространство, где совсем неглубоко под землей покоятся останки тех, кто еще недавно провозглашал тосты за чье-то здоровье, воспитывал детей, если повезло, потом внуков, и просто топтал ногами нашу общую землю. Я подхожу к распахнутой калитке с букетом разноцветных осенних цветов, которые вряд ли нужны тому, чью могилку я приехал навестить. Сегодня родительская суббота.

Вспоминаю те далекие дни, которые уже невозможно вернуть, и думаю, часто ли я приезжал к ним с цветами вот так, просто навестить. Ведь они меня всегда так ждали, но находились какие-то дела, и я занимался ими. А иногда было лень тащиться.

Народ прибывает со всех сторон, и у предприимчивых бабок бойко идет торговля цветами, недорогими веночками – хоть какая-то польза от чьей-то смерти. Скрюченные старушки, молодые женщины, старики и дети идут поклониться праху своих близких.

Кресты, надгробья, памятники вдвое больше человеческого роста. Ощущение такое, что, чем массивнее «мемориал», тем больше человека недооценили при жизни и пытаются реабилитировать себя после его смерти. А может, боятся, что он восстанет, и сооружают сверху эту мраморную глыбу. Буду считать, что все же очень любили.

Сегодня кладбище как бы оживает. На некоторых могилках или на скамеечках раскладывают закуску, разливают по пластмассовым стаканчикам водку и выпивают за тех, кто свое уже отпил.

Вдруг тревожно зазвонил колокол, все сразу напряглись, разговоры стали тише. Из каплицы на плечах вынесли «новенького». Все провожают процессию взглядом. Становится грустно и страшно оттого, что этого «праздника» избежать не удастся никому.

Замечаю в процессии хорошенькую женщину – значит, я пока еще жив, и со мной все в порядке, но не к месту. Злюсь сам на себя и на свои мысли – здесь ведь кладбище, а не променад. Как был животным, так им, наверное, и останусь.

Колокол гулко звонит, звонит, и вдруг наступает тишина. Они донесли свой скорбный груз до его последнего пристанища. Все.

Долго убираю жухлые листья с могильного холмика, вытаскиваю их из-под колючих кустов. Потом все вокруг прохожу граблями и смотрю на свою работу. Отряхиваю руки от земли и мысленно говорю: «Простите, что был таким, каким был. Царствия вам небесного!» – и пытаюсь задушить в себе набежавшую слезу.

Завожу машину – быстрее к пока еще живым.

Кольцо

Впервые Валерка увидел ее на дне рождения своей младшей сестренки. Наташа была симпатичной девчонкой с толстой рыжей косой. И обратил он на нее внимание не только из-за того, что у нее день рождения был в один день с его сестрой.

В тот год им исполнилось по пятнадцать лет. Они вместе учились в Риге, а на летние каникулы часто навещали друг дружку. Но чаще приезжала Наташа, потому что у Викиных родителей был большой двухэтажный дом на берегу реки, рядом красивый лес, одним словом, пейзаж совершенно отличался от каменного и душного жарким летом города.

Второй раз они встретились, через полгода, уже зимой, когда он приехал в город навестить сестру. За это время Наташа и Вика очень повзрослели и уже совсем не были похожи на подростков, скорее, они напоминали молоденьких женщин.

Перемены в своей сестре он как-то не заметил, а от Наташи не мог оторвать глаз. В то время, однако, разница в возрасте семь лет казалась огромной, и никаких шансов у него не было. Но шальные мысли так и лезли в голову.

Они целый день гуляли вместе по Старому городу, Валерка угощал их мороженым и кофе с фирменными пирожными в красивом ресторанчике на Домской площади, что для девчонок было большим шиком, да и для Валерки не очень дешево.

Когда он уехал, Вика, задумчиво сказала: «Что-то с братом моим творится, вообще он очень экономный, а сегодня был просто в ударе».

После этого, к удивлению сестры, он стал приезжать гораздо чаще, и при первой возможности оказывался в Риге. Они втроем болтались по городу, ходили в кино и много смеялись. Он чувствовал, что внутри него растет ненужное чувство, а потом вдруг посмотрел на себя как бы со стороны и показался себе глупым великовозрастным ребенком.

Вернувшись домой, он решил: «Все, больше в Ригу ни шагу».

Прошло время. Однажды на вечеринке он познакомился с симпатичной девушкой из соседнего городка, через полгода они поженились. С его стороны это нельзя было назвать браком по любви, но ему с ней было хорошо, и казалась, что для счастья этого хватит. У них родилась славная дочурка, и вроде бы за эти годы подружка его сестры стерлась из его памяти.

В город он приехал по работе, буквально на день, и вдруг возле всем известных часов счастья на другой стороне улицы мелькнул знакомый силуэт с рыжей косой.

Он не успел ее окликнуть – в эту минуту, звеня по рельсам, прошел трамвай и скрыл ее из виду. А когда дорога открылась, ее уже там не было. У Валерки внутри все сжалось, словно он потерял что-то очень дорогое.

«Что же это со мной?», – подумал он. «Крыша совсем поехала? У меня ведь жена, ребенок!».

В автобусе по дороге домой он вспоминал, как они шлялись по Старому городу, как он смешил их, стараясь хоть немножко понравиться Наташе, как они сидели в кафе, и он, сам не зная почему, стеснялся смотреть ей в глаза, и многое другое.

Дома он чувствовал себя так паршиво, словно совершил что-то недозволенное. Когда он обнимал под одеялом тело своей жены, мысли его были совсем в другом месте Его это злило, и он не знал, что с собой делать. Утром все было уже нормально, и вчерашние мысли ему казались каким-то легким помешательством.

На выпускной вечер в ресторан Вику одну не отпустили, и, вопреки ее желанию, родители уговорили Валеру поехать с ней.

Мать купила Наташе новое платье и отдала ей свои единственные вечерние туфли. Когда она собралась, все соседи по этажу любовались ею, женщины хвалили ее прическу и платье, а мужчины все остальное. Мама поцеловала ее в щечку, обняла и сказала на прощанье: «Доченька, ты у меня самая красивая!» Валерка сидел за стойкой бара и не мог оторвать глаз от Наташи. Он понял, почему у него внутри все словно оборвалось, когда он увидел ее силуэт. Пока девчонки веселились за столом, балуясь легким шампанским, Валерка пил что-то покрепче.

В конце вечера он набрался храбрости и пригласил ее танцевать. Они танцевали медленный танец, он осторожно прижимал ее рукой, от прикосновения ее девичьей груди у него просто кружилась голова и безумно хотелось ее поцеловать, но он удерживал себя изо всех сил.

Потом они вышли на балкон подышать воздухом, в голове у него все перемешалось. Он повернулся к ней и прерывающимся голосом заговорил: «Я понимаю, что выгляжу довольно глупо, но я должен тебе сказать, что люблю тебя уже много лет и чувствую, что без тебя не могу!» – он сорвал со своего пальца обручальное кольцо: «Одно твое слово, и я его выкину!»

Наташа молча покачала головой и ушла с балкона.

Еще много лет он передавал ей приветы через сестру. А кольцо он все же в тот вечер выкинул.