Текст книги "Времена и нравы. Книга 8"

Перед заходом на остров Колючин круизер побывал в чисто чукотском селении Уэлен, люди старшего поколения помнят книги первого чукотского писателя, можно сказать, основоположника чукотской литературы Юрия Рытхэу, уроженца Уэлена, в которых этому селению уделяется немало внимания. Местные жители самого известного поселка Чукотки, занимавшиеся рыболовством, охотой, резьбой из бивней моржей и мамонтов, довели традиционные промыслы, передающиеся из поколения в поколение, до настоящего искусства. Косторезанием занимались их далекие предки, благо недостатка в клыках не было, ежегодная охота на самых мощных арктических зверей процветала, да и предпринимательскую стезю быстро освоили, и она приносила неплохой доход. Администрацию поселка заранее предупредили о заходе круизного ледокола с иностранными туристами на борту, интересующимися жизнью и бытом аборигенов. Народ сразу же смекнул, что на этом можно хорошо погреть руки: создали самодеятельный народный ансамбль в национальных одеждах, который будет встречать дорогих гостей. Косторезы тоже постарались и вдобавок к собственным изделиям подоставали изо всех закоулков давние заброшенные и спрятанные поделки, привели их в достойное состояние, как и разнообразные вроде бы древние черепки, амулеты и прочие национальные рукоделия, выдаваемые за старинные, полученные от бабушек и дедушек. Приготовили несколько чукотских яранг, в которые можно водить иностранцев и показывать многовековой быт с элементами современности, естественно, за небольшую плату, а учитывая, что посетителей будет за сотню, то в итоге получится совсем неплохо. Когда же появились иностранные посетители, встреченные ряженым коллективом, исполнявшим народные песни и пляски, с традиционными подношениями, то прибывшие толстосумы и вовсе разомлели – бери их голыми руками. Тут уже пошли в ход все изделия кустарных промыслов, которые приезжий люд скупал не торгуясь, для себя и оставшихся на родине друзей в качестве эксклюзивных подарочных сувениров. Власти никак не вмешивались в кустарную торговлю, они были свои, местные, потому препятствий не чинили. Давние традиции, еще с первых заходов американских китобоев, свято блюлись, и никакие запреты на государственную монополию на изделия из моржовых и мамонтовых клыков не действовали. В итоге все остались довольны: одни – трофеями, вторые – заработанными зелеными денежными знаками, никогда ранее в таком количестве не виданными. Чукчи быстро освоили рыночную экономику, вошли в новую роль и чувствовали себя в ней как рыба в воде. Обменом и торговлей их предки занимались с незапамятных времен. Расставание прошло с обоюдным умилением: туристы смотрели на жителей поселка с нотками внутреннего превосходства, как рассматривают прирученных диких животных, а аборигены усматривали в пришельцах наивных простаков, которых так легко обжулить.

По прибытии на остров Колючин с ледокола сразу же спустили лодки Zodiac и принялись вывозить туристов на остров. На «Владивосток» прилетел на собственном вертолете капитан круизного ледокола Петр Голиков с сыном Павлухой, будущим профессором математики в каком-то канадском университете, успевшим послужить в их же армии. Встреча оказалась неожиданной, к радости обоих, давно и хорошо знакомых друг с другом, а тут еще с сыновьями познакомились, было о чем поговорить. Сын Геннадия, Костя, тоже был с ним, открывая для себя Арктику, о которой так много слышал от отца. По просьбе Петра «Владивосток» снялся и поманеврировал на виду пассажиров «Хлебникова» в качестве дополнительного бонуса, не предусмотренного программой круиза, создавая интересные ракурсы, что подтверждалось высыпавшими на палубу пассажирами с непрерывными щелчками фотоаппаратов и направленными объективами видеокамер.

Расписание круизера с представителем фрахтователя на борту не позволяло надолго задерживаться, и, попрощавшись, гости отбыли на свое судно. Вскоре «Хлебников» снялся в направлении продолжения намеченного маршрута, по традиции обменялись прощальными гудками. Антохин смотрел на уходящий ледокол, и, когда тот уже превращался в маленькую точку, мелькнула запоздалая мысль: «А что же пассажиры делали на необитаемом острове?» Тут же вызвал по радиотелефону уходящий круизер и спросил у Андрея Гостникова, своего бывшего ученика начиная с четвертых помощников: «Андрей Борисович, будь добр, объясни, что туристы забыли на Колючине, там же ничего нет, кроме развалин домика бывшей полярной станции? Остров все-таки не Уэлен или Врангель с какими-то ростками цивилизации». – «Э-э-э, Геннадий Иванович, я тоже вначале удивлялся. Дело в том, что каждый круиз мотивирован какой-либо интригующей темой. Оказалось, что на острове Колючин в летний период гнездится и выращивает птенцов уникальная, единственная в мире птичка, тем она и примечательна, в других условиях никто бы и внимания не обратил на нее. Запамятовал латинское название, очень уж мудреное. Избалованный народ и старается на нее посмотреть, если, конечно, повезет. Среди туристов преобладают фанатичные люди, стремящиеся до конца дней своих увидеть то, что большинству недоступно».

Осталось неизвестным, повезло ли колючинским туристам увидеть гнездовье столь редкостной птахи, но, по крайней мере, они побывали на единственном в мире маленьком островке, где эта птичка умудряется высиживать птенцов, и будет что рассказать друзьям и знакомым.

В 2000—2001 годах миллениум встречали на острове Кэмпбелл, в 600 километрах южнее новозеландского Южного острова. Геннадий ходил на «Хлебникове» дублером капитана, по факту ледовым старшим помощником, и ознакомился со всей организацией экспедиции – сильно впечатлило на фоне творившейся на родине безнадеги. C 1991 по 2001 год, да и в более поздние годы, среди пассажиров круизера не был замечен ни один русский, что впечатляет еще больше. Им не до уникальных птичек, своих воробьев хватает, или императорских пингвинов, которых и по телевизору в клубе кинопутешественников можно посмотреть. Из туристов-иностранцев находились такие, которые по пять раз ходили на «Капитане Хлебникове», что подтверждало высокое качество работы и сервиса круизного ледокола.

Жаль, что сотрудничество с канадской компанией Quark Expedition прекратилось в связи с известными событиями, но «кварки» продолжают возить экстремальных туристов между двумя полюсами из лета в лето уже на другом ледоколе. «Свято место пусто не бывает!»

ВСТРЕЧА

Из рассказа Николая Николаевича Инюшкина, старшего механика ледокола «Адмирал Макаров»

Когда Никита Хрущев, первый секретарь Президиума ЦК КПСС (при Брежневе переименованные в генерального секретаря и Политбюро ЦК), на 20-м съезде партии в 1956 году немного приоткрыл закрытую дверцу, известную нам как культ личности недавно ушедшего вождя, со всех концов огромной страны послышались возмущенные и оправдательные голоса: «А мы ничего не знали и не ведали». И как тут не вспомнить слова Сергея Довлатова: «А кто же тогда написал четыре миллиона доносов? Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой? Ничего подобного. Их написали простые советские люди». Вот такая тенденция исторического развития. Всего лишь за десятилетие «отцу народов» удалось создать в стране обстановку страха и всеобщей подозрительности, так хорошо показанную в духе того времени в романах Владимира Дудинцева «Белые одежды» и «Не хлебом единым», Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» и ряде других. Обстановка шпиономании и доносительства приветствовалась властями и все больше нагнетала взаимную подозрительность и недоверие. Известно множество случаев, когда близкие родственники доносили друг на друга, а о детях, испорченных оголтелой пропагандой, и говорить нечего. Дело Павлика Морозова живет до сих пор. Публичное отречение от собственных родителей, неожиданно ставших «врагами народа», приобрело массовое явление и проходило в школах, институтах и других учебных заведениях, на комсомольских собраниях, хотя никто из хорошо их знавших в глубине души не верил в подобные метаморфозы, но боялся в этом признаться даже наедине с собой. Люди были запуганы до того, что даже боялись подумать о творящейся в стране вакханалии насилия.

Известный русскоязычный писатель Владимир Войнович – кстати, автор гимна космонавтов «Заправлены в планшеты космические карты…» – в своем сатирическом романе-анекдоте «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», размышляя о причинах рабской покорности людей, идущих на заклание, говорил, что на небольшой город приходилось несколько энкавэдэшников. Их можно было как тараканов передавить, но люди были настолько запуганы, что покорно ждали, когда перед рассветом к их домам подъедет черный «воронок». При этом даже попыток к сопротивлению не было. На обличительных собраниях стоило лишь промолчать или, того хуже, подать голос в защиту намеченных жертв, и ты тоже обречен: жди все тот же черный «воронок» под утро в ближайшие дни. О чем можно говорить, если на областные и республиканские органы спускалось количество людей, подлежащих арестам, а местные органы, стараясь выслужиться, проявляли завидное рвение и увеличивали количество несчастных, подлежащих бичеванию, то есть старались перевыполнить «план», как это ни кощунственно звучит. Не там ли кроются корни всеобщего равнодушия к участи ближнего, даже если ему угрожает непосредственная опасность? Жить по принципу «Моя хата с краю – ничего не знаю», закрывшись, подобно улитке, в своем домике, и ждать, когда за тобой придут, а затем понуро следовать между своими конвоирами, не помышляя о сопротивлении и тем более побеге.

Морской флот также не остался в стороне от общей истерии, а если еще на твоем счету имелись заграничные рейсы, то о дальнейшем говорить нечего – дорога в застенки Лубянки открыта, да и не обязательно везти туда, можно прикончить на месте – дешевле будет, да и суеты поменьше. А там, глядишь, повышение по службе или орденок за выявление очередного «врага народа». Работа на транспортных судах морского флота, особенно для капитанов, напоминала игру с огнем, сидя на пороховой бочке; и если у берегового работника еще был шанс куда-то сбежать или затеряться среди суеты больших городов, то на судне спрятаться невозможно, тем более зная, что каждый твой шаг контролируется. А учитывая дальневосточные туманы и отсутствие электронавигационных приборов, без которых плавание становится слепым, то малейшая ошибка или посадка на мель ставит крест на твоем дальнейшем существовании. На судах, ходивших на север, в случае недостачи или порчи даже самой незначительной части груза могли тут же снять капитана и второго помощника, переодеть их в полосатую арестантскую робу и оставить в совсем не ласковых краях лет на десять, если не дольше. Никого такие порядки уже не удивляли, люди ко всему привыкают. Впрочем, позднее такое избиение своего народа назовут «отдельными перегибами»! Здорово, высший пилотаж!!!

Об одном интересном случае тех мрачных времен поведал сын знаменитого капитана-наставника Николая Федоровича Инюшкина, прекрасного рассказчика, обладавшего незаурядным, острым умом и прекрасной памятью, о ком до сих пор ходят легенды, в которых по истечении времени уже трудно отличить вымысел от правды. Именно он на большом кворуме адмиралов по перегону дизельных подводных лодок по Северному морскому пути выдал знаменитую фразу, о которой мы уже упоминали, оставив адмиралов в полном недоумении.

Капитаны и старшие механики Северо-Восточного Арктического пароходства главного управления Северного морского пути жили во Владивостоке, на улице Алеутской, где сейчас расположен четвертый роддом. Все известные и поныне фамилии, именами которых названы пароходы: Готские, Марковы, Инюшкины и многие другие. Летом 1948 года Николаю Федоровичу подфартило оказаться дома в отпуске, что у капитанов бывает чрезвычайно редко, что-то похожее на крупный выигрыш в лотерею. Но радоваться было рано, и вскоре интуитивная догадка об иллюзорности летнего отпуска подтвердилась: появился незваный гость в образе уполномоченного МГБ Зиль… берга, который тоном, не терпящим возражений, приказал старшему Инюшкину быть готовым через три часа со всеми документами и личными вещами к убытию в командировку. Что понималось под командировкой, он не объяснил, и капитан быстро прокручивал в голове, не совершил ли он какую-либо ошибку в последние месяцы, вполне возможно, что это всего лишь прикрытие ареста. «КГБ (в то время Министерство государственной безопасности – МГБ) справок не давал, он срок давал», – как позднее говорили в стране, но при этом по сторонам оглядывались.

Впрочем, еще в семнадцатом веке Джонатан Свифт, автор сатирико-фантастического романа «Путешествия Гулливера», своеобразно, но очень точно высказался о том, что опубликованный манускрипт напоминает публичную женщину, что во многом объясняет сущность таинственности. Нет сомнения, что если бы он жил двумя столетиями позднее, то получил бы Нобелевскую премию по литературе. К тому же службист самого грозного силового органа, от одного лишь упоминания которого у большинства подкашивались ноги, приказал ничего лишнего домашним не говорить, будто капитан знал какую-либо тайну. Он и при всем желании не мог ничего сказать, так как был в полном неведении о нежданном-негаданном неизвестном приказе.

Через три часа Николай Федорович уже сидел в легковой машине в сопровождении двух грозных молчаливых стражей, которые не произнесли ни слова, очень важных в своей загадочной неприступности. Сей метод широко применялся органами МГБ и их предшественником – НКВД, хотя как ни назови, а суть одна, ибо невысказанная таинственность оказывает сильнейшее психологическое воздействие на очередного «клиента» и тот, судорожно перебирая в голове возможные прегрешения, вскоре готов признаться во всех мыслимых и немыслимых грехах, включая разрушение часовни в четырнадцатом веке, как в комедийном фильме «Кавказская пленница». Самые мрачные мысли нагнетались и тем, что отец сидел по политической 58-й статье, и хотя вождь и учитель провозгласил, что «сын за отца не отвечает», но на самом деле все обстояло совсем наоборот, гораздо чаще использовалось его второе откровение: «У нас нет неприкасаемых». Семьи «врагов народа» были под строгим контролем и нередко следовали вслед за своим родителем, а отпрысков отправляли в специальные воспитательные колонии для детей «врагов».

Ехали долго, и капитан понял, что направляются в Находку, куда и прибыли несколько часов спустя, прямиком в порт. Машина подрулила к трапу американского ленд-лизовского ледокола «Адмирал Макаров», переименованного с прежнего оригинального названия South Wind на время нахождения в ленд-лизе у СССР. По тем временам ледокол был совсем юным, всего четырех лет от роду, дизель-электрическим, с мощной силовой установкой (13,3 тысячи лошадей), работавшим на жидком топливе, без многочисленных кочегаров на борту. В 1950 году его первым из всех трех ледоколов вернули американцам. В то время эти современные ледовые бойцы были предметом зависти для остальных собратьев-паровиков, работающих на угле, с целой ротой чумазых кочегаров.

Сразу же поднялись в каюту капитана, и на сердце у Инюшкина полегчало: стало очевидно, что арестовывать не собираются, зачем бы понадобилось везти в Находку, за 180 километров, да еще на судно. Капитан Юрий Константинович Хлебников сидел за своим рабочим столом, а за спиной стояли два офицера МГБ с револьверами в руках, словно держали на мушке матерого преступника. Все сразу стало ясно и понятно – вполне умещалось в жанр того времени, по-другому просто не бывало: нужно было показать всю неотвратимую власть карательной машины, чтобы оглушить арестованного и лишить его даже возможности логического мышления, пусть впадает в панику, которая и является самым надежным и верным союзником органов насилия.

«Инюшкин, принимайте дела у Хлебникова», – прозвучал резкий, как выстрел, голос. Юрий Константинович держался молодцом, не выказывая какого-либо испуга и замешательства, условия работы выработали чисто капитанский стиль поведения, и такой человек вряд ли поддастся панике при любом раскладе. Он заполнил приемо-сдаточный акт и на словах проинформировал Николая Федоровича о состоянии ледокола. Времени на прощание не полагалось, но оба капитана все-таки обнялись, эмгэбэшники этому не препятствовали, а затем Хлебникова увели. Трудно сказать, что ему инкриминировали, может быть, связь с разведками какой-нибудь экзотической страны: Бутана, Занзибара или вовсе княжества Лесото. Мода такая была у «служителей закона» – подыскивать малоизвестные страны, может быть, они таким образом географию изучали, подтягивая свой кругозор, чтобы потом в кругу знакомых могли похвастаться знаниями, ведь им, в основной массе малограмотным, так уж хотелось быть на голову выше своего действительного образовательного уровня.

Прошло 18 лет, и в арктическую навигацию 1966 года, где-то в августе, линейный ледокол «Москва» зашел в Певек для пополнения запасов пресной воды, пришвартовавшись кормой к причалу. Моторист ледокола Николай Инюшкин, сын своего именитого отца, побежал в штаб морских операций – повидаться с родителем, исполнявшим обязанности капитана-наставника или вовсе начальника штаба, трудно упомнить события более чем полувековой давности. Зашел в небольшой отцовский кабинет – и глазам не верит: сидят, обнявшись, за столом Н. Ф. Инюшкин и Ю. К. Хлебников, и оба плачут, не скрывая слез. И хотя на столе стоит недопитая бутылка водки и лежит корка хлеба, но их слезы никак не походили на пьяную расслабуху, да и что такое для двух здоровых мужиков стакан водки. Николай-младший чисто интуитивно смекнул, что в этом плаче что-то глубоко внутреннее и сокровенное, которое нельзя прерывать, словно божественное благоволение, а их слезы – как искупительное нравственное очищение. Тихонько закрыв дверь, чтобы не потревожить обоих, он тут же рванул на ледокол, собрал еды и, прихватив еще бутылку, вернулся назад.

Капитана Хлебникова освободили и полностью реабилитировали в 1957 году, после двадцатого съезда, но девять лет ему пришлось провести совсем не на курорте, да и было бы за что, довелось вдоволь изведать прелесть сталинских лагерей. Вряд ли кто-нибудь из конкретных виновников беспредела понес заслуженное наказание, чем и был создан прецедент для произвола на следующем витке эволюционной спирали.

После освобождения и реабилитации он работал капитаном в Мурманском морском пароходстве и, случалось, заходил в Певек, но пути с Инюшкиным не пересекались, и вот наконец впервые с того незабываемого для него 1948 года встретились.

Ныне имя Хлебникова носит ледокол Росморпорта, большой специалист по антарктическим и арктическим круизам.

КНОПКА

В 1975 году, когда два новостроя, ледоколы «Адмирал Макаров» и атомоход «Арктика», один – из новой дизель-электрической серии, другой – ледовый ядерный монстр, второй в мировой истории после пионера и мирового основоположника – атомного ледокола «Ленин», в июле вышли из Мурманска на трассу Северного морского пути назначением на мыс Шелагский, восточный аванпост столицы Арктики того же сектора, хорошо известный нам Певек. Об их парном пробеге почти через весь Севморпуть рассказывалось в одном из очерков.

Серия новых дизель-электрических ледоколов предполагала наличие трех единиц, и последнему уже дано было имя «Красин». Строительство его продолжалось на финской верфи «Вяртсиля», и его планировали ввести в состав Мурманского пароходства. На борту «Адмирала Макарова» в качестве дублера капитана находился капитан-мурманчан с редкой еврейско-армянской фамилией – Ефим Владимирович Акивис-Шаумян. Двойные фамилии в Российской империи говорили о принадлежности их носителей к аристократическому обществу, то есть они выполняли роль своеобразной визитной карточки, представляя ее обладателя как непростого представителя второго сословия (первым сословием являлось духовенство). Революция отменила все сословия, и постепенно исчезли двойные фамилии, ибо новорожденных отпрысков уже подобным образом не регистрировали, не желая дразнить гусей, оставляя лишь одну часть фамилии по выбору их носителя, а старые обладатели, не будучи бессмертными, «сходили в тень по одному», по выражению Александра Твардовского в его поэме «К концу дороги». Поэтому двойная фамилия со странными сионистскими корнями спустя почти 50 лет после Октябрьской революции по меньшей мере казалась странной, так и подмывало спросить, как его родителям удалось сохранить давно ушедшее? Да и в давно минувшей империи не очень-то благоволили к иудеям, а тут первая часть фамилии на дворянский манер, хотя и с прибавлением армянской приставки, громко заявляла о врожденной национальности. Но немногословный мастер на эту пикантную тему не распространялся, а спросить его никто не решался.

Он был назначен капитаном нового ледокола «Красин», который к тому времени уже был спущен на воду, достраивался у причала верфи и должен был войти в состав Мурманского пароходства к следующему лету, на год позже «Адмирала Макарова». Ефим Владимирович знакомился с устройством ледокола, его техническими характеристиками и возможностями. Скрупулезно отмечал, какие изменения нужно внести в строящегося преемника для улучшения его особенностей и возможностей. Как показало время, капитан будущего ледокола «Красин» не терял времени даром и по его замечаниям были внесены серьезные изменения в первоначальный проект.

Система ПОУ (пневмообмыва корпуса), которая позднее была применена на арктических «морковках» и с успехом работала. И хотя на первом ледоколе серии, «Ермаке», ее установили, но на «Адмирале Макарове» она отсутствовала из-за скрытого противодействия капитана ледокола-первенца Ю. П. Филичева, который по известной причине задумал лишить своего будущего соперника столь ненадежного, по его словам, помощника, на самом деле крайне необходимого в случаях заклинивания ледокола или попадания в ледовую кашу многометровой толщины. Суть метода заключается в том, что по обоим бортам внизу подводной части корпуса расположены мощные компрессоры, которые могут распределяться по секциям при нагнетании воздуха. При их включении вода по бортам начинает буквально «кипеть», и пузырьки воздуха под большим давлением с шумом начинают прорываться наверх по поверхности судовой обшивки, взламывая лед или освобождая от тестообразного месива ледового бесчинства.

Комплекс «сауна-бассейн» полностью перенесли внутрь корпуса вместе с парилкой и раздевалками для обоих полов из-за того, что во время навигации на «Адмирале Макарове» в парилку с правого борта буквально въехал якорь проводимого на «усах» за ледоколом судна и едва удалось избежать подобного с женской раздевалкой левого борта. К счастью, пострадавших не было.

Ефим Владимирович был заядлым курильщиком – как говорят англичане, chain smoker, то есть тот, кто, прикончив одну сигарету, тут же от нее прикуривает следующую, – и по установившейся капитанской привычке после обеда, в начале полуденной вахты второго помощника, каковым являлся Геннадий Антохин, поднимался на ходовой мостик. Покурить после обеда в свободном помещении рулевой рубки и сверху обозреть окружавшие идущий ледокол ледовые просторы через громадные окна-иллюминаторы, находясь в тепле и послеобеденном комфорте, своего рода неге, являлось привычкой многих капитанов, и Ефим Владимирович не был исключением.

Дни следовали за днями в своей упорядоченной очередности, и установившийся размеренный порядок ничем не нарушался. Однажды, как всегда после обеда, дублер капитана поднялся в рулевую рубку, закурил и удобно пристроился на правом борту за машинным телеграфом в наклонной позе, облокотившись на углубление выступающей иллюминаторной ниши и прижавшись своей тыловой частью, спиной и ее нижним продолжением, к выступающей переборке. Спустя всего лишь несколько секунд раздались пронзительные звуки ревуна – сирены на кормовой мачте, извещающей об общесудовой тревоге. Ефим Владимирович выпрямился, словно строевой конь, заслышав звуки призывного рожка, и завертел головой, не понимая, что произошло и откуда ноги растут.

На ледоколах красные аварийные кнопки устанавливались по обоим бортам, будучи вмонтированными в переборки рядом с машинным телеграфом, для того чтобы вахтенный офицер, являясь старшим на вахте, мог немедленно подать сигнал тревоги для следовавшего за ним судна: ледокол застрял, остановился или произошло что-либо неординарное, да мало ли какая иная причина может совершенно неожиданно возникнуть. Для транспортного судна звук сирены, подкрепленный двумя яркими проблесковыми вертикальными вспышками белого цвета на мачте, означал команду: «Немедленно остановитесь, отворачивайте, работайте главным двигателем на полный ход назад». Второй помощник капитана Геннадий Антохин, на вахте которого происходило настоящее действо, подошел к дублеру, незаметно, пока тот раздумывал о причинах воя сирены, протянул правую руку ему за спину и вытащил утопленную красную кнопку подачи аварийного сигнала, сопровождаемого световыми сигналами. Тогда еще красная кнопка не приобрела сегодняшнего зловещего значения. Сразу же все стихло, и Ефим Владимирович успокоился, так и не поняв причину произошедшего и, видимо, сочтя его за какой-то ложный случайный сигнал.

После недолгого замешательства он снова взгромоздился на облюбованное место, приняв прежнюю удобную позу. Отвлекшись от курения на раздумья о более важных делах, не заметил, что половина сигареты уже истлела и образовавшийся на конце пепел упал на ворсистый палас рулевой рубки, к его глубокому, неподдельному огорчению, но было уже поздно. Немного повздыхав, он тут же прикурил следующую сигарету и слегка заерзал в своем уютном уголке, но тут же вновь последовал знакомый тревожный вой ревуна. На этот раз дублер стал намного более активным, понимая, что первый сигнал не являлся каким-то случайным, причина в другом, неизвестном ему источнике бед, почему-то связанном с ним. Понимал это на подсознательном уровне, не будучи окончательно уверенным.

Ефим Владимирович завертел головой по сторонам, глаза округлились, черты лица обострились, и вся его фигура, выбравшаяся из облюбованного закутка, выражала одновременно нескрываемую тревогу и недоумение, словно решая непосильную задачу. Геннадий, решив больше не искушать судьбу, как бы с дублером чего не приключилось, указал на злосчастную кнопку и вытащил ее. Ефим Владимирович, уразумев причину тревог, начал безудержно хохотать, а успокоившись, подтрунивал над собой: «Нечего задом вертеть, словно…» У него будто камень с души свалился.

На следующий день, дабы не повторять подобные будоражащие случайности, аварийные кнопки с обоих бортов были заблокированы самодельными, легко снимающимися пластиковыми стопорами. На вошедшем в эксплуатацию через год «Красине» предохранители были изготовлены на заводском уровне, его капитан наверняка учел свой первоначальный опыт обращения с красными кнопками во время дублерства на «Адмирале Макарове».

Казалось бы, незначительный случай с кнопками лишний раз показывает, что мелочей на судне не бывает и даже самые ничтожные пустяки могут привести к большим проблемам, особенно если останутся незамеченными и невыявленными, а обнаружатся лишь в реальных условиях, в которые будут вовлечены.

БОБОЧКА = ШУБКА

Или натуральный обмен времен развитого социализма

Дело было все в том же 1975-м – первом году эксплуатации в реальных условиях нового ледокола «Адмирал Макаров», когда новорожденный семимильными шагами осваивал все новое и неизвестное, а ходить умел сразу же после рождения. После напряженной работы на трассе Севморпути запасы пресной воды подходили к концу, и для ее пополнения пришлось, как обычно, встать кормой к причалу в Певеке. Арктический порт всегда отличался «тягунами», переменными течениями вдоль причалов с различными скоростями, в основном зависящими от приливов и отливов. Немалую долю иногда добавляла и местная «бора» – в случаях временного совпадения направления потоков ветра и приливных течений, получившая широкую известность благодаря явлению, возникающему в черноморском Новороссийске, по аналогии с причинами, ее вызывающими. Во время прилива вдоль причалов с северо-востока развивается сильнейшее течение, и швартовка ледоколов кормой, несмотря на три винта и мощную силовую установку, становится невозможной даже с помощью буксиров. Очевидно, что в таких случаях нужно просто переждать прилив, когда тягун ослабеет и перейдет в неторопливую фазу. Какой смысл бороться с регламентированным природой явлением? «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет». Во время отлива тягун теряет силу, словно совершая передышку перед очередной приливной атакой: течение отбивается от причала песчаной косой, продолжением, отходящим от угла причала номер один.

Трудно представить, что столь опытный капитан – В. И. Абоносимов, много раз швартовавшийся на своем первом линейщике «Москва», – не знал этого, но ту навсегда запомнившуюся швартовку во время прилива ничем другим, кроме как личным упрямством, объяснить нельзя. Ледокол трижды заходил на швартовку, и каждый раз непреодолимая сила неумолимо тянула вдоль причала, с какой бы скоростью кормовая швартовная бригада ни заводила и выбирала растительные, капроновые и стальные концы. В то же время два буксира во всю мощь работали, упираясь в левый борт: все швартовы рвались, словно гнилые бечевки, под действием неумолимой силы, ничто не помогало, несмотря на вопли, несущиеся с мостика. Еще повезло, что обошлось без травм и увечий: швартовные концы, особенно капроновые, лопались, издавая пушечные выстрелы, а оборванные швартовы со скоростью выпущенных ядер устремлялись назад, сметая все на своем пути. На берегу швартовщики сразу же разбегались, почуяв неладное, а на корме торопились уйти с линий натяжения, попрятавшись в подходящие укрытия.

Сейчас, по прошествии почти полвека, Геннадий Антохин не помнит, смогли ли тогда пришвартоваться или все-таки пришлось ждать окончания прилива и ослабления тягуна. Но тот урок запомнил на всю жизнь: никогда не пытайся переломить через колено топорище – себе дороже станет. Неизвестно, запомнили ли этот урок капитан Абоносимов и старпом Асауленко, хотя, может, и не знали, что ничуть не уменьшает их ответственности за столь абсурдные действия. Но Асауленко, если судить по более поздним аналогичным попыткам, похоже, ничего не усвоил, и в следующий раз, уже с капитаном Н. А. Витко, когда Геннадий пытался отговорить их от подобной швартовки и даже нарисовал схему захода с последующими последствиями, как и предполагалось, слушать его не стали, «сами с усами, плавали – знаем». В результате с третьего захода ледокол положило левым бортом на угольную насыпь у причала, и в таком состоянии пришлось дожидаться смены течений. В том, что Вадим Иванович упрямый, сродни горному архару, и любит погеройствовать, подобно безбашенному башибузуку с аршинным ятаганом из канувшей в Лету Османской империи, Геннадий окончательно убедился в 1977 году у мыса Биллингса, что заслуживает отдельного повествования.