Текст книги "Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 4"

Плоды стоянки в Таиланде

Настала пора вернуться к нашему хорошо знакомому «Пионеру» «Коле Мяготину» с его многолетним капитаном Валентином Цикуновым, которого так и притягивали различные нестандартные ситуации, но всякий раз ему удавалось выходить из воды сухим, используя присущие ему находчивость, изворотливость и – отчасти – предчувствия и интуицию. После очередной арктической навигации 1979 года весь полярный малотоннажный флот устремился на юг в страны Юго-Восточной Азии, погреть косточки после арктического зимнего лета с его плавающими льдинами, вечными туманами и снежными зарядами, когда приходится ежиться от холода даже в овчинных тулупах, стоя на мостике, иногда выскакивая на крыло, чтобы оценить расстояние до ближайшего выступа обходимой стамухи или ропака. И на этот раз капитану «посчастливилось» забраться дальше всех на юг, подвернулся контракт, по которому его судно стало на линию Таиланд—Камбоджа под перевозку зерна навалом из обильного Таиланда на нищую, голодную Кампучию, измученную бесконечными революциями и красными кхмерами – левацкой организацией, захватившей власть в стране и в итоге уничтожившей три миллиона соотечественников из всего восьмимиллионного населения, и лишь после их свержения с помощью вьетнамских и китайских добровольцев страна начала зализывать раны и приводить народное хозяйство в более-менее приличное состояние, но разброд в стране не закончился, и еще продолжали существовать те, кто поддерживал красных кхмеров, всё ещё ориентирующихся на построение социализма путем трудового перевоспитания населения на рисовых чеках, по колено в воде и еле стоящего на ногах от постоянного чувства голода, но вооруженной борьбы уже не было. Главной задачей правительства являлась необходимость накормить голодную, натерпевшуюся страну, слава богу, климатические условия позволяли выращивать три урожая риса в год, и гуманитарная помощь тоже была весьма кстати. Но если климат для местных являлся родным и обыденным, то для экипажа «Коли Мяготина» он напоминал горячую сауну, особенно в портах погрузки и выгрузки. Три часа по реке Менам-Чао-Прая – и многомиллионный Бангкок оглушал своим многоголосием, какофонией звуков, стопроцентной влажностью воздуха и тридцатиградусной жарой. Сиануквиль, названный в честь наследного принца и последующего короля королевства, хотя и расположен на берегу моря, и жара с влажностью в нем поменьше, чем в Бангкоке, но тоже не подарок, с особенно досаждающими аборигенами, ничем не отличающимися от своих арабо-индийских родственников. Зима выдалась на редкость удачной и жаркой по сравнению с прохладным приморским летом, которое удалось обмануть, но у многих напрашивался вопрос: «А стоило ли такой ценой?» – и экипаж, даже помимо своей воли, стремился домой, к приближающейся очередной полярке. Все в мире относительно, и климатический комфорт, со стороны кажущийся настоящим земным раем, на самом деле зачастую оказывается исчадием ада, в пекло которого не хочется выходить, а яркое и горячее солнце в считаные минуты может нанести долго не заживающие ожоги. Вот и попали «как кур в ощип». Если бы это был лишь один короткий рейс, то наверняка бы экипаж лишь порадовался, но находиться в таких условиях несколько месяцев – далеко не в радость, и ощущение новизны быстро проходит, а изнуряющая жара быстро лишает сил, погружая в депрессивную апатию, и лишь непрерывно работающий судовой кондиционер возвращает за ночь к жизни, чтобы поутру вернуться во вчерашнее. Так что эта зима миновала без снега и заморозков. А уже в мае пришло долгожданное указание загрузиться зерном на Владивосток и готовиться к следующей арктической навигации, и весь экипаж встретил эту новость чуть ли не на ура. Казалось бы, нонсенс, но лишний раз подтверждающий тезис об относительности сравнений. Капитан отработал на судне с августа 1979 года и, как и его экипаж, нуждался в каком-либо, хотя бы совсем небольшом отдыхе, способном отвлечь его на некоторое время от приевшейся рутины. В Бангкоке рядом с ним у соседнего причала оказался польский сухогруз, капитан которого, хорошо говорящий по-русски, в середине дня зашел к Цикунову познакомиться и пригласил его на ужин в вечернее время после окончания рабочего дня. Польское судно, как две капли воды похожее на пароходские «Уссурийск» и «Тикси», который утонул со всем экипажем, перевозя тальк из Австралии в Японию в 1974 году. Около девятнадцати часов Валентин направился на соседнее судно. На трапе его встретил вахтенный помощник и проводил к капитану. Поднимаясь по трапу наверх, Цикунов обратил внимание на сидящих по коридору на всех палубах у дверей командирских кают девушек-таек с узелками в руках. Уже позже, восседая за хорошо сервированным столом, слегка расслабленный, Валентин спросил у польского капитана, что это за девушки, сидящие возле каждой каюты. Капитан рассмеялся и ответил, что они заказаны командирами на всю стоянку в порту в официальной компании по предоставлению такого сервиса. Это и является их основным местом работы, и по вызовам их развозит и сопровождает их бандерша, которую все почему-то зовут «мамкой». Кроме того она выправляет все документы, ведет бухгалтерию, медицинские проверки, налоги, разводит девушек по каютам, берет с желающих обеспечить их работой положенную плату, а накануне отхода судна снова приезжает и забирает своих подшефных работниц, возвращая их на свое законное место проживания в береговом общежитии. Ее подшефные оказывают все возможные услуги, начиная с уборки каюты, стирки и заканчивая постельными утехами, а сидят они в коридоре с узелками для сохранности имущества работодателя. Когда обладатель каюты уходит на вахту, работу или просто по своим делам, он выставляет свою «суженую» в коридор, но она никуда не уходит, охраняет свое место у двери, как пес хозяйский дом, чтобы другая претендентка не смогла занять ее место работы, а то всякое бывает. Такие традиции у них сложились давно, и спустя столетия ничего не меняется, хотя официальные круги стараются не замечать не совсем уж правомерных действий их подданных с точки зрения морали, учитывая приличный уровень безработицы в стране и располагающую к такому образу жизни громадную индустрию туризма и широко известного курорта. В Камбодже также процветает откровенная проституция, но на гораздо более низком уровне, а проще говоря, неорганизованная. В отсутствие работы и средств к существованию остается единственная возможность подзаработать. Тем не менее это всех устраивало, и в частности поляков, у которых на судах не было помполитов, в отличие от советских, китайских и северокорейских судов, и следить за моралью было некому, хотя это вопрос морали каждого в отдельности. Помполиты на судах использовали эти случаи как возможность отличиться перед вышестоящими партийными органами в борьбе с явными нарушениями советской морали по принципу: «Запомни, изменяя мне, ты изменяешь всей стране». В подавляющем большинстве их сама мораль мало интересовала, что многократно подтверждается многими аморальными поступками партийных представителей на судах, почему практически на всех пароходах их явно не жаловали, за редким исключением, но таких было, к сожалению, совсем мало, и общего положительного фона они не создавали.

За время отсутствия капитана на «Коле Мяготине» события развивались стремительно: спустя каких-то полчаса после его ухода к судну подошла лодка, наполненная молодыми тайками в сопровождении их «мамки», которая, поднявшись на борт, предварительно заплатив старшему вачману у трапповой площадки на причале за проход на судно, и, будучи на борту, вторично заплатила второму вачману из бригады, охранявшей пароход во время стоянки у причала, за свой визит на борт. Покончив со своими финансовыми расчетами и обязательствами, она уже совершенно на законном основании пригласила своих тружениц подняться на борт и распределиться по давно отработанным местам. Правда, напрашивается вопрос: «А где в это время находились вахтенные матрос и помощник?» Наблюдавший всю экзотическую картину старший помощник, решив поиздеваться над помполитом (тем самым Николаевым, который через три года напишет в партком громадную кляузу на капитана, но из его затеи ничего не получится, главным образом потому, что капитана поддержит весь экипаж), вызвал его к трапу и, скорчив совершенно невинную физиономию, промолвил, что совершен налет девок на пароход с возможным захватом судна и он не знает, что делать, так как капитан ушел к поляку в гости. Помполит сразу же воспрял, почувствовав угрозу экипажу, участвующему в социалистическом соревновании, от неизвестного противника, и, вспомнив, что об этом скажут в парткоме, решил в одиночку встать на защиту строителей коммунизма, но на подходе к трапповой площадке его решительность заметно поубавилась, когда он увидел вахтенного матроса, в одиночку сражающегося с нашествием тайских амазонок, и силы были явно не в пользу последнего. Вахтенному матросу нужна немедленная подмога, иначе толпа страждущих заработать девок сметет его с пути. Вахтенный помощник находился тут же, но в дело не вмешивался, а старпом самоустранился, как позже докладывал капитану первый помощник в своем рапорте, который он приобщит к своей кляузе в будущем. Оба вачмана, получивших свои кровные деньги за данное мамке разрешение пройти на судно, естественно, с отрешенным видом отошли подальше на безопасное расстояние, и первому помощнику пришлось принять натиск всей своей широкой грудью. Держательница всего этого шалмана не могла понять, что происходит, так как она выполнила все условия давно известной до мелочей процедуры: заплатила за проход на судно обоим вачманам, предъявила медицинские справки об отсутствии венерических заболеваний у ее подшефных, оплатила хозяину аренду лодки, на которой они и прибыли. В Бангкоке лодка – не роскошь, а средство передвижения, немного перефразируя Остапа Бендера, и движение по городу в основном осуществляется на них: узких и длинных, с мотором на длинном выносном выстреле, который позволяет поднимать мотор при проходе мелей, чтобы не повредить его. При появлении помполита «мамка» в силу своей опытности сразу поняла, что он здесь самый главный, и набросилась на него в попытках объяснить требуемые условия и что у ее девчонок нет никаких препятствий для прохода на судно для получения столь необходимой работы, для убедительности потряхивая кипой вышеназванных бумаг, на что помполит гордо ответил на чистом русском языке: «Советские так низко не падают». «Мамке» эти непонятные слова на неизвестном языке ничего не прояснили и лишь добавили напора и энергетики. Она указывала на соседнее польское судно, на котором также работают девушки из их организации, не встречая никаких препятствий. Английский язык помполит знал плохо, а вернее сказать, совсем не знал, а переводчиком у него был старший помощник и переводил все, что слышал от помполита и в результате она так ничего и не поняла – и начала звонить в свой офис службы многостороннего сервиса, видимо, дежурному диспетчеру. В результате долгих переговоров ей наконец объяснили, что на советских судах такие коллективные мероприятия не разрешены и необходимо свернуть свою бурную деятельность, так как в любом случае ей ничего не обломится. Закончив переговоры, она сразу сдулась, поняв, что потеряла серьезные деньги и авторитет среди своих подшефных, которые все еще были на ее стороне, хотя именно им и придется отрабатывать потерю с удвоенной энергией. Собрав всех своих работниц, оживленно прогуливающихся по причалу, объяснила им, куда они влипли: как-то сразу изменившись, с уже исчезнувшими улыбками, они на глазах превратились в злобных мегер, проклиная наше судно и страну, где живут одни импотенты, и медленно двинулись в сторону проходной, иногда оборачиваясь и презрительно плюясь и выкрикивая какие-то обидные слова на своем языке, но, к счастью, непонятные для наших моряков, в сторону «Коли», экипаж которого вывалил посмотреть на столь диковинное зрелище. Вспоминается старый анекдот на эту тему; в каком-то итальянском портовом городе тройка наших, тогда хождение тройками было обязательным, зашла в какой-то переулок, и дорогу им преградили несколько девиц оригинального вида в коротеньких юбчонках, пытаясь договориться с ними и показывая на полуоткрытую дверь, но в конце концов поняв, что добыча ускользает, на своем итальянском языке, понятном всем, презрительно спрашивают: «Педерасто?» – нет. «Импотенто?» – нет. «Руссо коммунисто?» – да. Наши моряки, не понимая негодования уходящих, лишь улыбались, глядя им вслед, чувствуя солидарность с рабочим классом страны загнивающего капитализма, не способного покончить с такими очевидными пороками, но не понимая столь унизительного положения уходящих девушек, уже привыкших к своей доле и не обращающих никакого внимания на реакцию сторонних лиц, для которых их поведение являлось нормой. На следующий день после капитанского визита к поляку начали погрузку зерна навалом: к борту подъезжали десятитонные грузовики с зерном в мешках, тут же выгружали на причал, мешки разрезали, а содержимое высыпали в герметичную сетку, застеленную брезентом, поднимали и высыпали в трюм. Погрузка, несмотря на кажущуюся многоступенчатость, шла довольно быстро, и за трое суток тайцы погрузили все 4000 тонн зерна. Традиционно для Азии, зерно грузили две бригады: одна располагалась на баке, а вторая на корме, там же и жены с детьми готовили пищу, не уходя с борта до окончательной загрузки; называя нашими терминами того времени – настоящий семейный подряд. Боцман, хорошо знакомый с местными обычаями, предварительно выкрутил медные пробки на всех танках, выходящих наружу, заменив их деревянными чопами, не понаслышке зная, что голые пятки местных аборигенов работают не хуже отверток и выворачивают любые пробки, как ни затягивай их специальным ключом, закрыл на ключ все свои кладовки. Оставили лишь единственную дверь для прохода в надстройку, которую постоянно охранял вахтенный матрос, препятствуя проникновению в надстройку посторонних лиц, не относящихся к экипажу судна. Но тайцы – народ ушлый, и они продолжали шастать по всему судну, норовя найти какую-либо щель для проникновения в надстройку, чем-нибудь поживиться, как из той серии анекдотов: «Если не догоню, то хотя бы согреюсь». Впрочем, греться при температуре свыше тридцати градусов с абсолютной влажностью было не с руки, по крайней мере, членам экипажа, которые обливались потом и при малейшей возможности спешили в надстройку под прохладные струи кондиционера. Вечером, после окончания погрузочных работ и ужина, боцман вывешивал на четвертом трюме большую простыню, имитирующую экран, и начинался просмотр кинофильма на открытом воздухе, когда солнце уже зашло и жара спала. Кроме экипажа вокруг собирались обе бригады со всеми домочадцами и не отрываясь смотрели на экран, естественно, не понимая содержимого. Поэтому старались в таких случаях показывать кинокомедии, где понимание достигается гораздо легче и глаза заменяют уши. Обычно сеанс продолжался до полуночи. Все шло спокойно, и погрузка прошла без происшествий, но через четверо суток, уже после отхода, к капитану обратилась врач, молодая девушка, только что закончившая Владивостокский медицинский институт и впервые оказавшаяся на судне, которая сообщила, что на пароходе двое человек заболели какой-то неизвестной болезнью. Они обратились к ней за мазью Вишневского и антибиотиком. Доктор посмотрела – у них фурункулы на ногах, которые они объясняют простудой, вполне вероятной для тропиков, и переменными температурами в сравнении с кондиционером. Капитан сразу понял, откуда ветер дует, и попросил судового врача пока ничего никому не говорить. На следующий день он сам осмотрел обоих занедуживших и убедился, что фурункулы явно не простудные, у обоих по несколько штук, они гноились и кровоточили. Дело было в тропиках, и все ходили в шортах, но длинные, до колен, морфлотовские шорты скрывали расположенные выше колен язвы. До Владивостока оставалось еще шесть суток перехода, и капитана одолевало беспокойство неизвестности от странной, явно венерического происхождения, болезни, беспокоило, как быстро она будет развиваться и каково будет психическое состояние болезных во время оставшегося перехода. Он еще раз поговорил с доктором, и она предложила колоть антибиотики и одновременно промывать фурункулы, это все, что она может сделать до прихода во Владивосток. Валентин попросил ее не информировать карантинного врача, который входит в комиссию вместе с таможенниками и пограничниками по оформлению прихода судна из-за границы, в противном случае судно ждет неизвестно долгий карантин без сообщения с берегом и с нежелательными процедурами для всего экипажа. На том и порешили. Капитан вызвал обоих страдальцев к себе и впервые сказал, что у них венерическая болезнь неизвестных тропических разновидностей, и если они проболтаются об этом, то судно ждет карантин и экипаж не выпустят на берег. Поэтому с приходом им следует сразу же бежать в венерический диспансер и сдаваться. Им ничего другого не оставалось, как признаться, что они пользовались одной и той же тайкой из тех двух семей, которые грузили зерно и жили на судне. Таким образом они хотели сэкономить скудную валюту, заработанную за все месяцы плавания, и в то же время получить удовольствие от общения с иностранкой, и надо сказать, что в этом они преуспели: и сэкономили, и пообщались, не учтя лишь того, что расплата во множество раз превосходящая экономию, их ждет впереди, и наверняка прощание с пароходством, тогда такие вещи приравнивались к крупной контрабанде или наркотикам и от виновников безжалостно избавлялись. Первоначально они сделали предложение двум тайкам, но вторая потребовала такую же плату за свой труд, и, поразмыслив, решили оставить одну, тем более что выгода была очевидна. А сейчас они стояли перед капитаном понурые, виноватые и честные в своих помыслах, как при разборе персонального дела на партсобрании. Правда, очень любопытно: насколько долго этой честности хватит, скорее всего – до того момента, когда опасность от последствий останется позади, «…зарекался козел в огород не ходить». Валентин предупредил их, что в случае огласки не видать им визы как собственных ушей, и скорее всего – навсегда, косвенно дав им понять, что в пароходстве они останутся, ведь надежда умирает последней. И эту надежду им нужно было дать, чтобы не натворили глупостей. Достанется, конечно, и капитану с помполитом, который и должен страстно оберегать мораль и несет ответственность за каждый аморальный проступок, к которым и относится их ночная вылазка в чуждый нам мир, моментально наказуемая. Виновниками всего этого крайне неприятного инцидента оказались токарь, сорокалетний мужичок, и молоденький матросик, лет двадцати двух. Но огласка пришла из медицинских кругов через обычные циркуляры, рассылаемые на суда. Помполита Николаева здорово вздрючили в парткоме, а Цикунов, немедленно уйдя в отпуск, остался в стороне, и его все прошедшие на эту тему разборки не коснулись. Групповой диспетчер позвонил ему в Находку, где он тогда жил, и предупредил, чтобы Валентин в отделе кадров пока не появлялся, потому что по его пароходу идет серьезная возня.

Оформление прихода во Владивостоке прошло на удивление спокойно. Вся таможенно-погранично-карантинная комиссия с удовольствием уплетала экзотические фрукты и сосиски, запивая их отечественным коньяком и натуральным кофе. После отведанных яств и выполнения обычных формальностей, не забыв прихватить с собой заранее приготовленные бутылочки с виски, комиссия покинула борт судна, разве что сожалея о недоеденных фруктах и недопитом коньяке на гостеприимном пароходе. Первые, самые долгожданные минуты встречи экипажа со своими семьями не были омрачены венерическими событиями, и на следующий день капитану пришла долгожданная замена. Все-таки он отработал без отпуска год и восемь месяцев и совесть – в связи с тем, что он покидает судно накануне серьезных разборок, – его не мучила. Сдав свои капитанские дела, он наконец-то получил долгожданную свободу и на следующий день уехал в Находку, от греха подальше. Таким образом он исчез из поля зрения отдела кадров и врачей кожно-венерологического диспансера до осени. На следующий день оба страдальца побежали в диспансер – и их сразу же положили на лечение. Много времени потребовалось для выяснения болезни, «Колю Мяготина» успели выгрузить, а весь экипаж подвергли диспансеризации – серии ежедневных уколов. Сменивший Валентина капитан тоже попал под горячую руку неумолимых врачей, хотя он со всей большевистской настойчивостью убеждал их, что в этом рейсе не был и только принял судно: на его стенания никто внимания не обращал, и его тоже пролечили вместо Цикунова по полной программе, после которой ни сесть, ни лечь. Следующий рейс судна был определен на Магадан, наверняка также не обошлось без требования врачей, ибо ровно через месяц истязание уколами необходимо повторить, что и было сделано по приходе во Владивосток, и плеваться пришлось не только пришедшему капитану, но и всем вновь прибывшим на замену уходящим в отпуск.

Оба активиста по дешевому женскому персоналу Юго-Восточной Азии еще долго находились в диспансере, где никак не могли определить болезнь, ими приобретенную, даже после консультаций с Москвой. Подобной болезни до «Коли Мяготина» во Владивосток еще никто не привозил, и даже после определения истинного названия хвори их еще долго продержали в диспансере, пока врачи не убедились, что ликвидировали южную незнакомку, и, выпустив, напомнили о том, чтобы такую операцию больше никогда в жизни не проворачивали. «Не зная броду – не суйся в воду».

Что с ними стало в дальнейшем – неизвестно, но опыт они получили убийственный и наверняка со стыдом будут вспоминать его на протяжении всей оставшейся жизни, не рассказывая никому о самом позорном эпизоде, разделившем жизнь на до и после. Вот к чему приводят жлобство и экономия, не говоря уже о самой болезни. Опозорились они прежде всего тем, что поделили одну тайку на двоих, без зазрения совести и здравого смысла, напрочь забыв, что они белые люди, и в глазах той же тайки, вынужденной зарабатывать своим телом, наверняка сквозило одно лишь презрение, которого они так и не заметили.