Текст книги "Неверия. Современный роман"

26

По дороге Жека вспоминал события минувшего года, где их жизни, его и Грозина, пересекались, переплетались, как некие нити, а сейчас по воле судьбы расплелись и потянулись в разные стороны.

Первый раз Жека увидел Грозина после суда в общей фильтрационной камере, на первом этаже следственной тюрьмы, где осуждённых сначала держали в боксах, потом сортировали, размещали по камерам для содержания до последующей их затем отправки этапом в исправительные учреждения.

Рыжеволосый, среднего роста, уже лысеющий Грозин был молодым и физически очень крепким мужчиной. И выглядел он, соответствуя своей фамилии, достаточно грозно, хотя исходило это не только от ширины его плеч и увесистых кулаков, но ещё от открытого волевого лица и громкого, уверенного голоса.

И хотя своим видом он не напоминал ни прожжённого уголовника, ни тем более былинного богатыря или сказочного доброго молодца, но когда даже молчал и ничего вроде бы ни делал, то почему-то притягивал к себе юного Зотова. Грозин, будучи обычным человеком, чем-то от многих всё-таки отличался, как потом считал Зотов, уже умудрённый жизнью. И эта особенность проявлялась у него в обнажённой прямоте его широкой и порою разгульной души…. А неутолимая жажда справедливости, похоже, вселилась в него с самого рождения и теперь терзала его мятежную натуру до конца жизни.

И на нарах Грозин оказался именно из-за этой особенности своей натуры: он заступился за брата, которого обвинил в краже один не слишком трезвый гражданин. Произошла кража на самом деле или нет? – Зотова это никогда не волновало, но что Грозин возмутился тогда необоснованному, на его взгляд, обвинению, а затем взял за грудки болтливого гражданина и потряс для большей убедительности своих слов, то в этом он ничуть не сомневался.

Брат Грозина, ранее судимый, отсидел по молодости большой срок, и клеймо урки надолго прилипло к нему в маленьком городке, где они проживали.

Случай с Грозиным произошёл после выхода нового указа об усилении борьбы с хулиганством, поэтому завершился в суде не в его пользу. Вот так дружно, по-братски, они загремели со старшим братом… И вскоре им предстояло отбыть в места не столь отдалённые, правда, по разным адресам.

Дни, проведённые в следственной тюрьме, сливались из-за их однообразия и тюремной обыденности в один длинный, наполненный пустотой ожидания, невзрачный день, который лишь приближал срок освобождения, поэтому забывался быстро и без сожаления.

Но один день Зотов запомнил… Это было в конце марта.

Грозин почему-то не отправился в тот день на прогулку. Когда Жека вернулся в камеру, то увидел, как он, стоя на нарах, курил у окна, выпуская дым в приоткрытую форточку. Сквозь тюремный козырёк в окно пробивалось солнце и освещало задумчивое лицо Грозина.

Радиоточка в камере работала с перерывами. Всё зависело от добросовестности дежурного надзирателя. Газеты же в камере появлялись, как правило, по выходным дням и то, обычно, по просьбе кого-то из осуждённых. Словом, информация и события с воли приходили с опозданием.

Жека не курил в прогулочном дворике, а теперь, надышавшись там весеннего бодрящего воздуха, решил закурить и подошёл к Грозину.

Курево в тюрьме, как не крути и не смоли самокрутки из крепкой махры, всегда было и будет дефицитом. Грозин никогда куревом не жался и, протянув ему раскрытую пачку сигарет, тихо проговорил:

– Гагарин погиб…

– Как погиб?! – с удивлением спросил Жека, забыв про сигареты.

– Просто… Разбился на учебном самолете, вместе с другим летчиком, кажется, Серёгин, – ответил Грозин и, глядя на недоверчивое лицо Жеки, произнёс: – Мне Секач сказал, когда вы на прогулке были… и обещал газету дать.

Надзиратель, по прозвищу Секач, в тот день дежурил на их этаже. Новость быстро разошлась по камере и послышались голоса:

– Долетался…

– На Луну мечтал слетать.

– Уже не слетает…

– Не судьба, видать.

– Теперь впаяют в кремлевскую стенку на вечную стоянку…

Кто-то вспомнил, что у погибшего остались две дочери – пожалели… А потом отворилась кормушка в двери и Секач просунул в неё обещанную газету. Так они узнали официальные подробности гибели первого космонавта Земли.

Ещё посудачили немного и успокоились – чему тюрьма учит точно, так это не показывать своих чувств и долго не горевать.

Проходя мимо уснувшего подо льдом и снегом пруда, Зотов вспоминал прошедшую осень. Тогда, на берегу унылого в эту пору водоёма, на пригорке с пожухлой и поседевшей от морозного инея травой, они сидели втроём: он, Серёга Грозин и Лёха.

Произошло это в день их прибытия в Найбу из Качкара.

Грозин с Лёхой всё ещё продолжали выяснять отношения между собой. Причиной разбирательству послужили события последних дней более смешные и курьёзные, нежели столь важные для дотошного выяснения отношений между взрослыми людьми.

Ещё раньше Грозин и Лёха, как земляки, договорились держаться вместе и все имеющиеся у них харчи сложили в общий сидор – самодельный мешок вроде рюкзака. Перед этапом этот бесценный по лагерным понятиям груз находился на сохранении Лёхи.

Но на этапе произошёл непредвиденный случай и они оказались в разных вагонзаках: Лёха с харчами – в одном, а Грозин без харчей – в другом, вместе с Жекой и ещё одним осуждённым.

Кроме этого несчастья, камера, где они находились, оказалась самой неудобной в вагонзаке. В узком месте с трехъярусными нарами нельзя было толком ни сесть, ни встать, ни развернуться.

«Спецкупе для смертников…» – зло пробурчал тогда Грозин – он был раздосадован из-за этих неудобств, отсутствия съестных припасов и попытался через конвойных заполучить часть харчей, которые теперь находились у Лёхи.

Однако все его попытки оказались безрезультатными: конвой был грубым, солдаты рычали, как волкодавы, и весь этап кормили их ржавой селёдкой и чёрным хлебом. Им повезло, что этап оказался непродолжительным и через двое суток они прибыли в Качкар, где Грозин излил все свои чувства на незадачливого земляка.

Грозин не был обидчивым и быстро отходил, но процесс выяснения подробностей происшедшего с их общими харчами на этот раз затянулся и, похоже, по причине занудливости характера самого Лёхи, что особенно проявлялось, когда тот находился под мухой.

Они только получили аванс, и зашли в сельмаг, чтоб чем-нибудь побаловать себя в первый день освобождения, пусть и условного. Найба в тот день будто вымерла… С выпивкой, по случаю их прибытия, там стало как-то скудно и, наверное, неслучайно. Поэтому пришлось обойтись кофейным ликёром и то лишь по причине его повышенной градусности.

Жека был самым юным в этой компании – по алкоголю он не соскучился, а вот пряники и халва манили его ещё с зоны, поэтому он с радостью малолетки купил эти сладости у грудастой, чернобровой продавщицы.

Лёха, выражаясь его языком, с кем-то залудил, был под хмельком и уже после первого стакана ликёра его понесло. Он снова стал оправдываться перед Грозиным за промашку с сидором и надоедливо объяснять, по каким причинам не смог на этапе передать ему харчи.

Грозин устал выслушивать его оправдания в очередной раз, поскольку давно всё понял и даже не пытался больше укорять того за этот случай. Но Лёха, подогретый ликёром, разошёлся не на шутку и, прерывая нетрезвые рассуждения громкими клятвами в дружбе и верности Грозину, порывался несколько раз, в знак своей преданности, броситься с берега в холодный, осенний пруд.

Жека с Грозиным удерживали его, а потом успокаивали. Так продолжалось до тех пор, пока они не допили приторно-сладкий на вкус и, как казалось тогда Жеке, противный, кофейный ликёр, а он не умял в одиночку пряники с халвой, к которым разгорячённые Лёха и Грозин почти не притронулись.

Станция районной сельхозтехники и местный промкомбинат располагались в Найбе рядышком. Там же, при станции, находился клуб, где по выходным иногда показывали кинофильмы.

В этом клубе и произошёл случай, который мог бы отрицательно повлиять на дальнейшую судьбу Грозина, но его ангел-хранитель неусыпно следил за ним под небом Найбы и не позволил этому свершиться.

В тот вечер Жека с Грозиным собрались в клуб посмотреть какой-то фильм. Правда, перед этим культурным мероприятием они провели другое, менее культурное, но для них всё-таки значимое, на котором, выражаясь сухим, но точным протокольным языком, распивали спиртные напитки. В Найбе стояли крещенские морозы, и они решили повысить, таким образом, свою морозоустойчивость.

Выпили они не так много, но после этого, кто-то в общаге угостил Грозина пивом. Он, как большой любитель пенного напитка, перед таким угощением устоять не мог, но позабыл при этом народную мудрость о порядке употребления вина и пива. Одним словом, во время просмотра киносеанса, его, некстати, прижало и вышел он по малой нужде на улицу… А там колотун!

Оглянулся Грозин по сторонам и видит – стоит у забора на привязи конь в упряжке вместе с санями. Весь покрылся инеем, пофыркивает и топчется от мороза на месте. Справил свою нужду Грозин, а коня жалко!.. Может, его недавно оставили тут, а, может, кто-то про него по пьяни совсем уже и забыл? – здесь на трезвую голову сразу не сообразишь, а на нетрезвую тем более.

Что-то произошло у Грозина в жалостливой душе… Распряг он замерзающего коня, оседлал, как добрый молодец, и въехал на нём в клуб, протаранив выходную дверь, которая находилась сбоку от сцены с киноэкраном.

Уже позже Зотову подумалось, что если бы Грозин завёл коня в кинозал без шума и оставил его где-нибудь в укромном уголке жевать сено, то никакого переполоха не возникло бы вовсе… Но он въехал на коне верхом, почти на середину прохода между сценой и заполненным наполовину залом, и стал совершать там свои неуклюжие маневры.

Кто-то из первых рядов, а это были, в основном, пацаны, вскочили и бросились помогать Грозину, чтоб он развернулся в узком проходе, а потом под улюлюканье и выкрики стали выпроваживать незадачливого всадника из зала.

– Мужики, коню ведь холодно… Да он же совсем замерз! – пытался Грозин кого-то убедить, но никто его не слушал, и Серёгу вместе с бедным конём довольно быстро вытолкнули из зала тем же путём, каким они туда попали.

Шум и возникший в зале переполох улеглись, а киносеанс даже не прерывался. Но для Грозина продолжение истории было иным – кто-то из клуба позвонил Митяеву, который проживал неподалёку от места происшествия.

Старший участковый уполномоченный Митяев, не успев поужинать и принять положенные сто пятьдесят граммов, появился в кабинете завклуба, где кроме него самого, находился механик сельхозтехники, билетёр-кассир, не совсем протрезвевший хозяин лошади и сам виновник торжества – Серёга Грозин.

Он сидел на стуле, поглаживал свою молодую лысину и загадочно улыбался. А хозяин лошади понуро молчал и, плохо соображая, лишь озирался по сторонам.

Митяев, обычно жизнерадостный, а сейчас какой-то отрешённый, сперва выслушал рассказ завклуба, глядя чуть ли не в потолок, а затем, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо внимал комментарий к этому событию от возмущённого механика сельхозтехники.

Завклубом не был кровожадным человеком и, улыбаясь, просто описал случай, происшедший во время киносеанса. Механик же, напротив, отвлекался от темы, иногда горячился и требовал наказать Грозина за хулиганские действия.

Он уже успел затаить злобу на всех условно освобожденных в Найбе, поскольку большинство из них, за исключением Жеки, Грозина и, возможно, ещё кого-то, отымели в своё время его непутёвую дочку, которая работала методистом в местном доме культуры и слыла в посёлке шлюхой. И теперь механику представился шанс отыграться, хотя бы на Грозине, и он решил этим воспользоваться.

Но в тот день ангел-хранитель оказался в милицейских погонах и явился Грозину в лице Митяева Василия Захаровича, который, выслушав обличительную речь механика, не стал допрашивать главного виновника переполоха, а только посмотрел на него с тоскливым выражением лица и лишь после этого многозначительно спросил:

– Кто конь?! – и после паузы сам же ответил. – Домашнее животное, как и собака, и поэтому друг человека… Я же знаю – у нас иные товарищи со своими четвероногими друзьями в кино за дружбу вместе сидят… И никто их в кутузку за это не сажает!

Митяев в таких случаях обычно не сдерживался и прибавлял для большей убедительности любимое, многим известное, но слегка туманное выражение. Но в этот раз стерпел, замолчал, а потом, оглядев всех внимательным взглядом, произнёс серьёзным голосом:

– А Грозин промахнулся… Промахнулся с конём – друг у него крупногабаритный оказался… И не надо улыбаться! – пригрозил он голосом, хотя никто из присутствующих и не пытался этого делать. – А то, что он выпимши – так, что мне теперь пол-Найбы прикажите за это привлекать, а?.. Короче, фактов на состав преднамеренного хулиганства не вижу!..

Он снова осмотрелся и его тоскливый взгляд задержался на нетрезвом хозяине лошади, который всё ещё плохо соображал и, видимо, до сих пор не мог понять, зачем его разбудили и притащили сюда.

Митяев тяжело вздохнул и покачал головой, словно о чём-то сожалея.

– Всем спасибо!.. Никого не смею больше задерживать, – сказал он напоследок и, уже не сдерживая себя, негромко добавил: – Мать… вас… всех за ногу!

27

Незнакомка с волшебным голосом, которая сразила Жеку в аптеке и запала ему в душу, да так, что уже не торопилась её покидать, заслоняя собой тускнеющий образ Веры Капитоновой.

Несколько раз, поутру, он случайно замечал молодую женщину. Она возила малыша на саночках в детсад мимо их стройки. Сначала Жека не мог толком разглядеть её в утренней темноте, а когда зима покатилась на весну и дни начали прибавлять, то в утренней, прозрачной дымке он уже узнавал в ней ту самую незнакомку с чудным и манким голосом, которую заприметил в аптеке.

Весна наступала неумолимо… Возить малыша на саночках по раскисающим улочкам Найбы становилась трудно, и Ия, так звали девушку, носила его теперь в садик на руках.

Зимой Жека встречал её несколько раз на улицах Найбы. Она обычно проходила с загадочной улыбкой и последний раз повстречалась, когда он возвращался после обеда с Валькой – таким же, как и он, условником… А узнать что-то про неё в Найбе оказалось делом простым.

Валька был старше его и недавно женился на приезжей девушке, которая после культпросветучилища работала в местном доме культуры. Живой, общительный Валька, красавчик и сердцеед, уже давно перезнакомился в Найбе со всеми приметными девушками.

Он поздоровался с обладательницей волшебного голоса, перекинулся с ней на ходу несколькими фразами, попрощался, а потом, будто угадав интерес Зотова к девушке, рассказал ему, где она в Найбе живёт и кем работает.

Местная красавица, по имени Ия, жила в прибрежной части посёлка, недалеко от речки Имши, там, где она сливалась с другой речушкой, больше похожей на ручей. В половодье эта речушка разливалась, поэтому на этом месте стоял бревенчатый мост, прочный и внушительный на вид. По мосту проходила дорогу, которая вела к дому, где Ия проживала вместе со своими родителями.

Теперь, замечая со строительных лесов Ию с малышом, Зотов уже знал, какой путь проходит молодая женщина с ребёнком на руках от своего дома до детсадика, и мог только ей посочувствовать.

Как-то раз Жека вместе с Валькой забрели в закусочную на берегу Имши. Туда, по слухам, должны были завести бочковое пиво, но пива на этот раз там не оказалось. И тогда они решили промочить горлышко вином, но, как бывает с нашим братом, увлеклись этим занятием.

Подвыпив, они вышли на улицу и встретили там Ию, которая направлялась домой. Валька, увидев Ию, расцвел и на обаятельном его лице ещё ярче заблестели весёлые, цыганские глаза.

Он остановил молодую женщину и стал потихоньку затягивать Ию в омут своего обаяния. В таких случаях Валька обычно восхитительно импровизировал и безбожно врал. Он стал рассказывать ей, что сегодня у него день рождения, и они с Жекой, как с лучшим приятелем, зашли в закусочную, чтобы, по-дружески, отметить этот день. А затем, неожиданно для Жеки, пригласил Ию разделить с ними их компанию и выпить немного вина по такому случаю.

Ия сначала не соглашалась, на что-то ссылаясь, но при этом изредка посматривала на Жеку вопрошающим взглядом, словно пыталась угадать в его глазах что-то важное для себя, а, может, просто прочитать в них его желание или согласие… И, в конце концов, сдалась на Валькины уговоры.

Так Жека оказался с ней в местной достопримечательности – в закусочной с неофициальным, но поэтичным названием «Голубой Дунай», где они продолжили отмечать выдуманный Валькой день его рождения.

За столом они сидели рядышком и так близко, что Жека видел её веснушки, которые нисколько не портили Ию, а, наоборот, вместе с прелестной родинкой под нижней губой, которую он приметил ещё в аптеке, придавали лицу молодой женщины необычайную свежесть и притягательность.

Ия говорила мало, больше слушала и улыбалась, реагируя на Валькины шутки. А когда она смотрела на Жеку своими бирюзовыми, улыбчивыми глазами и начинала говорить звонким, как колокольчик, голосом, то ему становилось не по себе.

От её певучего голоса, от ласкового взгляда привораживающих глаз, от всего облика совсем ещё юной женщины исходил неведомый магнетизм, который притягивал и пленил Жеку… И всё это происходило ни во сне, ни где-нибудь в заморском, райском уголке, а в российской глуши, в полупустой, заплёванной закусочной, где грубоватые, небритые мужики шумно пили вино, дымили папиросами и сквернословили.

Но глядя на Ию, всё грязное и безобразное вокруг куда-то исчезало, словно этого и не было вовсе, а оставалась только она, Жека и ещё его жгучее желание прикоснуться к ней, к её рукам, шее, лицу, к этой прелестной родинке под губой…

Валька был самым разговорчивым и продолжал шутить, пытаясь их развеселить. Но вскоре обратил внимание на несколько странное поведение Жеки и его красивой соседки. Они не сводили друг с друга глаз, как-то загадочно улыбались и, похоже, совсем не обращали внимания на всё происходящее вокруг них. Валька почувствовал себя лишним, но вида не подал и на правах виновника мнимого торжества не забывал подливать всем импортный вермут.

В один момент, почти случайно, Жека коснулся под столом руки очаровательной соседки, нежно сжал её пальцы и какое-то время, не отпуская их, глядел захмелевшими, счастливыми глазами на Ию, испытывая от этой близости необыкновенную радость. И набравшись нахальства, опустил руку на её колено и начал медленно поглаживать своей ладонью. Ия не противилась, а лишь накрыла его руку своей маленькой, мягкой ладошкой, словно пыталась этим как-то его успокоить.

Пока они отмечали день рождения Вальки в закусочной, пили вино и о чём-то говорили, Жека ещё несколько раз находил под столом знакомую руку и ласкал её своей горячей ладонью.

Когда они вышли из закусочной, на улице уже стемнело, и Жека, осмелев, предложил проводить Ию до дома. Она промолчала, только улыбнувшись в ответ. Валька по своему нынешнему статусу новоиспечённого молодожёна на роль провожатого претендовать уже не мог, поэтому Ия с Жекой, не сговариваясь, направились вдвоём в сторону её дома.

Они медленно шли по улице, лишь изредка и негромко произнося простые слова, словно боялись вспугнуть или что-то нарушить в их зарождающихся чувствах.

Когда по безлюдной и тихой улице они подошли к дому, она поднялась на высокое крыльцо, открыла ключом дверь и позвала его.

– Ты одна? – спросил Жека и тут же сообразил, что произнёс, наверное, нелепицу.

Ия не ответила, лишь сначала включила свет в просторных сенях, а потом прошла дальше, внутрь большого добротного дома.

– Заходи… Заходи, Жека! – услышал он её голос из следующей комнаты, вероятно, гостиной.

Жека немного задержался, а когда вошёл, то чуть не столкнулся с девушкой. Ия уже успела снять шапочку, сбросила с себя пальто и теперь стояла перед ним в тонком зелёном свитере, улыбаясь и поправляя рукой каштановые волосы на своей короткой прическе.

– Да, Жека, одна… – простодушно ответила она, а потом спохватилась и тут же добавила: – Ну, конечно, есть ещё мой Лёшенька!.. Как же он без меня… А родители уехали к брату – приедут завтра или в воскресенье.

– К брату? – переспросил Жека. – У тебя есть брат?!

– А, что? – удивилась Ия. – Да, у меня есть старший брат – Сергей…

– И где он живёт?.. Далеко? – равнодушно спросил Жека, не скрывая, что ему безразлично, где живёт старший брат этой замечательной девушки.

Ия уловила его интонацию – её хрупкое тело сжалось от этих слов, и она произнесла тихим голосом:

– А он не живёт… Он сидит.

– Как сидит?! – с недоумением спросил Жека, пытаясь выглядеть трезвым.

– А как ты сидел? – чуть обиженным голосом ответила Ия. – Ты ведь сидел, пока в Найбу не попал?.. Так и он сидит, как ты когда-то.

– Понятно… – протянул Жека, сообразив, где может быть теперь её брат, однако не стал больше ни о чём расспрашивать, вышел в сени, повесил там свой бушлат, а когда вернулся, то увидел Ию, стоящей у окна.

Он подошёл к ней совсем близко, так близко, что увидел симпатичные бугорки от позвонков, выступающие на её белой шее, обнял девушку за плечи и поцеловал один из них, самый приметный.

Ия стояла, не двигаясь, позволяя ему целовать шею, но потом обернулась, и глаза их встретились на несколько мгновений, однако этих мгновений было достаточно, чтоб он догадался, что творится у неё на душе. И Жека поцеловал её в губы, потом ещё раз, почти в то место, где у неё виднелась прелестная родинка, а затем взял Ию на руки и перенёс на кушетку.

Там он продолжил целовать Ию и даже попытался стянуть с неё зелёный свитерок, под которым так часто стучало её сердечко. Ия вроде бы не сопротивлялась, а просто отвернулась от него и сказала шёпотом:

– Не надо… Потерпи, милый, потерпи…

Жека остановился и замер рядом с ней. Так продолжалось несколько минут, когда они, обнявшись, лежали в тишине и вслушивались в биение своих сердец.

– Я тебя сразу приметила… ещё осенью, – заговорила Ия первой и грустно вздохнула, а Жека молчал – хмельная голова соображала туго, и он не знал, что говорить и как ему вести себя дальше.

– У тебя хорошие родители, Жека, – сказала Ия после паузы, и это был не вопрос, а утверждение.

– Родители?! – с удивлением воскликнул Жека. – А причём родители?.. Да ты их и не знаешь!

– Знаю, милый, знаю… – на ухо прошептала Ия. – Небось, забыл – они же прошлой осенью в наш сельмаг заходили, и я их видела…

– А-а, точно, – догадался Жека.

Ия говорила правду, поскольку к нему, действительно, на несколько дней приезжали мать с отцом и помогли ему с обустройством жизни в Найбе.

Жека задумался, собираясь что-то спросить у неё, но она опередила его и, глядя в сторону, проговорила:

– А хороших людей сразу видно… Поверь мне.

Ия погладила его руку, лежащую на её плече, и сказала задумчиво:

– У тебя большая рука, Жека… И сердце, наверное, такое, – она посмотрела на него и, потрепав волосы на его голове, произнесла, улыбаясь:

– Вот тогда я и приметила тебя, милый!

Она замолчала… И какое-то время они лежали рядом просто так, не разговаривая и глядя в потолок. Потом Ия посмотрела на свои часики и сказала ласково, обращаясь к Жеке:

– Нам пора… Лёшку из садика надо забрать… и на почту заглянуть следует.