Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Объяснение, что телеграмма уже запоздала, не выдерживает критики: Государь передал ее Алексееву вечером 3 марта, а оба манифеста об отречении (Николая и Михаила) были опубликованы только на следующий день, утром 4 марта»³⁵⁰.

По нашему мнению, растерянность и смятение царя можно объяснить его ответственностью не только за будущее России, но и за судьбу сына Алексея. Имел ли он моральное право решать за него? Это накладывало определенную печать на действия Николая II. Возможно, он вспомнил отдых в Крыму, где маленький наследник Алексей убежденно лепетал: “Когда я буду царем, не будет бедных и несчастных, я хочу, чтобы все были счастливы”. Там любимой пищей царевича были щи, каша и черный хлеб, как он говорил, “который едят все мои солдаты”.

Вместе с тем отречение Николая II за себя и за своего сына Алексея в пользу брата Михаила Александровича было очевидным нарушением закона о престолонаследии, т. к. царь не имел права отрекаться за прямого наследника. Некоторые политические деятели усматривали в этом определенную самоцель: с одной стороны, в случае перемены ситуации, объявить отречение недействительным, а с другой – осложнить обстановку, спутав карты лидерам оппозиции в Государственной думе. Во всяком случае, известно по дневнику императора, что отказ Михаила Романова от трона был болезненно воспринят Николаем II.

По возвращении бывшего императора на несколько прощальных дней в Ставку, он разговаривает с Александрой Федоровной по телефону. Затем 4 марта посылает ей телеграмму: «Спасибо, душка. Наконец, получил твою телеграмму этой ночью. Отчаянье проходит. Благослови вас всех Господь. Нежно люблю. Ники»³⁵¹.

В тот же день Александра Федоровна пишет ему большое теплое успокаивающее письмо, в котором имеются следующие строки: «Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь все разговоры! И твоя милая телеграмма сегодня утром – я телеграфировала тебе вчера вечером около 9 ¹/₂ и сегодня утром до часу. Беби перегнулся через кровать и просит передать тебе поцелуй…». В письме царица упоминает любопытную деталь: «Революция в Германии! В[ильгельм] убит, сын ранен. Во всем видно масонское движение». И последние строки письма: «Только сегодня утром мы узнали, что все передано Мише, и Беби теперь в безопасности – какое облегчение!»³⁵².

Перед возвращением Николая II в Царское Село Александра Федоровна просит П. Жильяра подготовить цесаревича Алексея и ввести его в курс произошедшего:

«Я пошел к Алексею Николаевичу и сказал ему, что Государь возвращается завтра из Могилева и больше туда не вернется.

– Почему?

– Потому, что ваш отец не хочет быть больше Верховным главнокомандующим! Это известие сильно его огорчило, так как он очень любил ездить в Ставку. Через несколько времени я добавил:

– Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть больше императором.

Он удивленно посмотрел на меня, стараясь прочесть на моем лице, что произошло.

– Зачем? Почему?

– Потому, что он очень устал и перенес много тяжелого за последнее время.

– Ах да! Мама мне сказала, что когда он хотел ехать сюда, его поезд задержали. Но папа потом опять будет императором?

Я объяснил ему тогда, что Государь отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровича, который в свою очередь уклонился.

– Но тогда кто же будет императором?

– Я не знаю, пока никто!..

Ни слова о себе, ни намека на свои права наследника. Он сильно покраснел и был взволнован. После нескольких минут молчания он сказал:

– Если нет больше царя, кто же будет править Россией?

Я объяснил ему, что образовалось Временное правительство, которое будет заниматься государственными делами до созыва Учредительного собрания, и что тогда, быть может, его дядя Михаил взойдет на престол. Я еще раз поражен скромностью этого ребенка»³⁵³.

Как мы отмечали поздно вечером 3 (16) марта Николай II вернулся в Могилев, куда на следующий день прибыли вдовствующая императрица Мария Федоровна и великий князь Александр Михайлович из Киева. «Друг Сандро» позднее писал в своих воспоминаниях о свидании с Николаем II в Ставке после его отречения:

«Я должен был одеться, чтобы пойти к Марии Федоровне и разбить сердце матери вестью об отречении сына. Мы заказали поезд в Ставку, так как тем временем получили известие, что Ники было дано «разрешение» вернуться в Ставку, чтобы проститься со своим штабом.

По приезде в Могилев поезд наш поставили на «императорском пути», откуда Государь обычно отправлялся в столицу. Через минуту к станции подъехал мотор Ники. Он медленно прошел по платформе, поздоровался с двумя казаками конвоя, стоявшими у входа в вагон его матери, и вошел.

Он был бледен, но ничто другое в его внешности не говорило, что он был автором этого ужасного манифеста. Он оставался наедине с матерью в течение двух часов. Вдовствующая императрица никогда мне потом не рассказывала, о чем они говорили. Когда меня вызвали к ним, Мария Федоровна сидела и плакала навзрыд, он же неподвижно стоял, глядя себе под ноги и, конечно, курил.

Мы обнялись. Я не знал, что ему сказать. Его спокойствие свидетельствовало о том, что он твердо верил в правильность принятого им решения, хотя и упрекал своего брата Михаила Александровича за то, что он своим отречением оставил Россию без императора.

– Миша не должен был этого делать, – наставительно закончил он. – Удивляюсь, кто дал ему такой странный совет.

Это замечание, исходившее от человека, который только что отдал шестую часть вселенной горсточке недисциплинированных солдат и бастующих рабочих, лишило меня дара речи. После неловкой паузы он стал объяснять причины своего решения. Главные из них были: 1) желание избежать в России гражданского междоусобия, 2) желание удержать армию в стороне от политики, чтобы она могла продолжать делать общее с союзниками дело, 3) вера в то, что Временное правительство будет править Россией более успешно, чем он.

Ни один из этих доводов не казался мне убедительным…

Он показал мне пачку телеграмм, полученных от главнокомандующих разными фронтами в ответ на его запрос. За исключением генерала Гурко, все они, и между ними генералы Брусилов, Алексеев и Рузский советовали Государю немедленно отречься от Престола. Он никогда не был высокого мнения об этих военачальниках и оставил без внимания их предательство. Но вот в глубине пакета он нашел еще одну телеграмму с советом немедленно отречься, и она была подписана великим князем Николаем Николаевичем.

– Даже он! – сказал Ники и впервые его голос дрогнул»³⁵⁴.

В дневниках императрицы Марии Федоровны, которые она вела на датском языке, мы имеем сегодня возможность прочитать следующую запись от 4 марта 1917 г.:

«Спала плохо, хотя постель была удобная. Слишком много волнений. В 12 часов прибыла в Ставку, в Могилев, в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Мы отправились вместе в его дом, где был накрыт обед вместе со всеми. Там также были Фредерикс, Сергей Михайлович, Сандро, который приехал со мной, Граббе, Кира, Долгоруков, Воейков, А. Лейхтенбергский, Ежов и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию, затем – чтобы спасти страну – предложил образовать новое правительство и Ники (невероятно!) – отречься от престола в пользу своего сына. Но Ники, естественно, не мог расстаться с сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он, наконец, сдался и подписал манифест. Ники был неслыханно спокоен и величественен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто оглушили. Я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали с Граббе. Он был в отчаянии и плакал. Ники пришел в 8 часов ко мне на ужин. Также был Мордвинов. Бедняга Ники открыл мне свое бедное кровоточащее сердце, и мы оба плакали. Он оставался до 11 часов…»³⁵⁵.

4 марта 1917 г. Николаю II было написано послание сочувствия от генерала В.И. Гурко:

«Ваше Императорское Величество Всемилостивейший Государь.

В столь тяжелые дни, которые переживает вся Россия и которые всего болезненнее не могут не отразиться на Вас, Государь, позвольте мне, движимому душевным влечением, обратиться к Вам с настоящими строками.

Я надеюсь, что в этом Вы усмотрите лишь потребность сказать Вам, в какой мере я, и уверен, многие миллионы верных сынов России болезненно восприняли высоковеликодушный поступок Вашего Величества, когда Вы влекомые чувством желания блага и целости России предпочли принять на себя все последствия и наибольшую тягость разворачивавшихся событий – нежели ввергнуть страну во все ужасы длительной междоусобной брани, или – что еще хуже – возможности хотя бы временного торжества вражеского оружия. Поступок, за который история и благодарная память народная в свое время воздаст Вам, Государь, должное. Сознание, что в такую минуту Вы не колеблясь решились на акт величайшего самопожертвования ради целости и блага Вашей страны, коей по примеру Ваших венценосных предков Вы всегда были первым и наиболее верным слугой и радетелем, да послужит Вам, Государь, достойной наградой за принесенную на алтарь Отечества неизмеримую жертву. Я не нахожу слов, чтобы выразить мое преклонение перед величием совершенного Вами государственного подвига, перед величием принесенной Вами за себя и за Вашего наследника – жертвы. Я вполне понимаю, что Вы не решились отдать для государственного служения Вашего единственного сына, которому через три с половиною года суждено было бы принять в свои еще слишком юные руки бразды правления. Тем более что мало надежды, что к тому времени жизнь России войдет в ровное и спокойное течение. Но пути Всевышнего неисповедимы и не Он ли Вами руководил, не сохраняете ли Вы Вашему сыну возможность более правильного и неспешного воспитания до более зрелых лет и более обширного изучения государственных наук и более полного познания людей и жизни. Дабы к тому времени, когда после ряда лет бурного проявления государственной жизни, нарушенной недавними событиями, взоры всех благомыслящих людей в России, вне сомнения, обратятся на него, как на надежду России, чтобы он во всеоружии приобретенных познаний и жизненного опыта мог бы быть призван к принятию своего законного наследия на благо, счастье и величие России.

Но, даже не заглядывая в столь сравнительно отдаленное будущее, нельзя не предвидеть и той возможности, когда страна и народ после горького опыта, пережитых внутренних волнений – времени шатания, государственного не устроения и форм правления, до которых исторически и социально народ русский еще далеко не развился – страна и народ вновь обратятся к своему законному Государю и помазаннику Божию, ожидая и прося у него нового, быть может, еще большего государственного и личного подвига.

Прошлая история народов нас учит, что в этом нет ничего невозможного, а исключительность тех условий, при которых произошел Государственный переворот в столице, и то обстоятельство, что для большинства народа это было такою же неожиданностью, как и для армии, связанной близостью врага внешнего – дает основание предполагать, что это весьма вероятно.

Возможность этого, однако, невольно заставляет думать о тех событиях, которые ныне происходят в столице: Тогда как Временное правительство объявило и проводит в жизнь полную амнистию всем политическим заключенным – оно одновременно заключает в тюрьмы Ваших бывших верных слуг, которые если в чем-либо в глазах нового правительства и погрешили, то, во всяком случае, действовали в пределах существовавших и существующих законов. Такой поступок является к тому же нарушением как раз той свободы, которую выставляют на своем знамени люди, захватившие власть.

Но есть и другая сторона всего этого. Если предвидеть возможность проявления желания страны вернуться к законному порядку, то надо, чтобы те, которые составят ядро, могущее сплотить вокруг себя людей, которые дорожат не минутной властью, а лишь стремятся к правильному развитию и постепенному эволюционированию русского народа – не были бы остановлены воспоминанием, что в годину временного крушения их идеалов не было достигнуто, хотя бы чрезвычайными мерами, спасение личной свободы, а быть может, и жизни тех, большинство которых в свое время верою и правдою служили своей Родине и Царю, руководствуясь, хотя, быть может, и устарелыми, но все же законно действовавшими законами.

Позволяю себе, Государь, обратить Ваше внимание на это обстоятельство потому, что среди громадности тех событий, которые столь быстро надвинулись на Вас, Вы легко могли упустить из виду всей важности такого шага – шага, который в будущем может иметь неисчислимые последствия и для Вас, Государь, и Вашей Династии и для будущей судьбы России.

Памятуя Ваше всегда благосклонное ко мне отношение, за те немногие месяцы, что я волею Вашею был призван быть Вашим ближайшим помощником в деле Верховного Главнокомандования – я льщу себя надеждою, что Вы столь же благосклонно примите излияние души, наболевшей за эти грозные дни жизни России и будете верить, что мною руководило лишь чувство преданности Русскому Венценосцу преемственно воспринятой от моих предков, всегда имевших мужество и честность в тяжелые дни Государственной жизни России выражать своим Государям свое откровенное мнение и неподдельную правду.

Примите же, Государь, мои искренние пожелания увидеть Вам более светлые дни, которые одновременно должны быть и порой новой зори обновленной в пережитых испытаниях России и чувства безграничной преданности Вашего, Государь, верноподданного Василия Гурко. г. Луцк»³⁵⁶.

Вскоре Государь прощался с чинами штаба Ставки. Генерал-майор свиты императора Д.Н. Дубенский записал в этот день:

«Шестого марта Государь прощался со своей Ставкой. Утром в 11-м часу весь наличный персонал служащих во всех учреждениях и отделах Ставки собрался в управлении дежурного генерала, и здесь в большом зале ожидали прибытия Его Величества. Тут были великие князья: Сергей и Александр Михайловичи, Борис Владимирович, свита, все генералы, офицеры и гражданские чины с генералом Алексеевым во главе. Тут же построилась команда нижних чинов разных частей войск, находившихся в Могилеве.

Весь зал был переполнен, стояли даже на лестнице и при входе. Шли тихие разговоры и все напряженно смотрели на двери, откуда должен был появиться Государь. Прошло минут десять и послышались легкие, быстрые шаги по лестнице. Все зашевелилось и затем замолкло. Послышалась команда: “Смирно”.

Государь в Кубанской пластунской форме бодро, твердо и спокойно вошел в середину зала. Его Величество был окружен со всех сторон. Около него находился генерал Алексеев. Государь немного помолчал, затем при глубочайшей тишине своим ясным, звучным голосом начал говорить. Его Величество сказал, что волею Божией ему суждено оставить Ставку, что он ежедневно в продолжении полутора лет видел самоотверженную работу Ставки и знает, сколько все положили сил на служение России во время этой страшной войны с упорным и злым врагом. Затем сердечно поблагодарил всех за труды и высказал уверенность что Россия вместе с нашими союзниками будет победительницей и жертвы все мы несли не напрасно.

Думаю, что восстановив речь Государя по памяти, я не очень исказил слова Его Величества, да и суть речи была не в словах, а в той сердечности, той особой душевности, с которой он последний раз говорил со своими сотрудниками. Ведь Государь оставлял свою работу со Ставкой накануне наступления, которого ждали со дня на день и к которому все уже было подготовлено. Все это знали от Алексеева до младшего офицера и писаря. У всех были твердые надежды на победу и даже разгром врага. И вдруг все переменилось и глава империи, верховный вождь армии оставляет Россию и свои войска. Все это было у всех на уме и на сердце. А Государь смотрел на всех своими особыми удивительными глазами с такой грустью, сердечностью и с таким благородством.

Ему стал отвечать генерал Алексеев взволнованным каким-то надтреснутым голосом, но речь его продолжалась очень недолго, так как от слез он не мог ее продолжать. Генерал Алексеев успел сказать только, что Его Величество не по заслугам ценит труды Ставки, что они все делали только то, что могли, но что сам Государь отдавал всю душу свою работе и тем давал всем силы работать для России… Его Величество подошел к генералу Алексееву и крепко обнял его. Я стоял очень близко от Государя и ясно видел, как у него скатилась крупная слеза, а у генерала Алексеева все лицо было мокрое от слез. Уже при первых звуках голоса Государя послышались рыдания и почти у всех были слезы на глазах, а затем несколько офицеров упали в обморок, начались истерики и весь зал пришел в полное волнение, такое волнение, которое охватывает близких при прощании с дорогим любимым, но уже не живым человеком. Около меня стояли генерал Петрово-Соловой, великий князь Александр Михайлович и целый ряд других лиц и все они буквально рыдали.

Государь быстро овладел собою и направился к нижним чинам, поздоровался с ними и солдаты ответили: “Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству”. Государь начал обходить команду, которая также как и офицерский состав Ставки с глубокой грустью расставались с своим царем, которому они служили верой и правдой. Послышались всхлипывания, рыдания, причитания; я сам лично слышал, как громадного роста вахмистр, кажется кирасирского Его Величества полка, весь украшенный Георгиями и медалями, сквозь рыдания сказал: “Не покидай нас, батюшка”. Все смешалось, и Государь уходил из залы и спускался с лестницы окруженный глубоко расстроенной толпой офицеров и солдат. Я не видал сам, но мне рассказывали, что какой-то казак-конвоец бросился в ноги царю и просил не покидать России. Государь смутился и сказал: “встань, не надо, не надо этого”…

Настроение у всех было такое, что казалось, выйди какойлибо человек из этой взволнованной, потрясенной толпы, скажи слова призыва, и все стали бы за царя, за его власть. Находившиеся здесь иностранцы поражены были состоянием офицеров царской Ставки; они говорили, что не понимают, как такой подъем, такое сочувствие к императору не выразилось во что-либо реальное и не имели последствий.

Как это случилось так, но это случилось, и мы все только слезами проводили нашего искренно любимого царя.

Одно надо сказать – мы все знали, что Государь уже отрекся от престола, и нарушать его волю было трудно»³⁵⁷.

Николай II прощался с представителями союзных армий, находившихся при Ставке в Могилеве 7 марта. Описывая события этого периода, великий князь Александр Михайлович в своих воспоминаниях подчеркнул:

«Генерал Алексеев просит нас присягнуть Временному правительству. Он, по-видимому, в восторге: новые владыки, в воздаяние его заслуги перед революцией, обещают назначить его Верховным главнокомандующим!

Войска выстраиваются перед домом, в котором живет Государь. Я узнаю форму личной охраны Государя. Это батальон георгиевских кавалеров, отделение гвардейского железнодорожного батальона, моя авиационная группа и все офицеры штаба.

Мы стоим за генералом Алексеевым. Я не знаю, как чувствуют себя остальные, но лично не могу понять, как можно давать клятву верности группе интриганов, которые только что изменили данной присяге. Священник произносит слова, которые я не хочу слушать. Затем следует молебен. Впервые за триста четыре года существования монархии, на молебне не упоминается имени Государя. Мои мысли с Ники, который до окончания этой церемонии находится у себя. Что-то он переживает в этот момент. Наконец, Временное правительство снизошло до его просьбы, и его отъезд назначен на завтра. В четыре часа дня он и Сергей должны уехать в Петроград. Я же и вдовствующая императрица отправляемся в Киев.

Отсутствие всех остальных членов Императорской фамилии вызывает во мне чувство горечи. Неужели они боялись, что, приехав в Ставку, они рискуют своим положением пред Временным правительством, или же эта поездка им запрещена. Этот вопрос так и остался без ответа»³⁵⁸.

Вечером 7 (20) марта он собственноручно составил свое прощальное обращение к армии, датированное им 8 (21) марта. В нем говорилось:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к вашей Великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий.

НИКОЛАЙ»³⁵⁹.

Как известно, Временное правительство запретило его распространение.

Революционные события, имевшие следствием отречение от престола Николая II, привели в растерянность членов Императорского Дома.

Попытку перехватить инициативу и хоть как-то оставить за династией определенную сферу власти предпринял великий князь Николай Николаевич. События застали его в роли главнокомандующего Кавказской армией. При отречении Николай II подписал Указ о назначении великого князя Верховным главнокомандующим. 5 марта Николай Николаевич выехал из Тифлиса в Ставку. Перед отъездом, вызвав к себе из Кисловодска великого князя Андрея Владимировича, он сообщил ему:

«Последние акты, подписанные Государем, были мое назначение и кн. Львова председателем Совета Министров, но указ Сенату не опубликован… Больше я ничего не знаю и не знаю, пропустят ли мой поезд, но надо полагать, что я доеду»³⁶⁰.

Далее он сказал: «Насчет Кирилла (Владимировича. – В.Х.) я еще ничего не решил, но повелеваю, чтобы никто из братьев к маме (Мария Павловна, старшая. – В.Х.) не ездил ни в коем случае». «Потом дядя Николаша, – записал в дневнике великий князь Андрей Владимирович, – упомянул, что единства в нашей семье нет, что дядя Саша (Александр III. – В.Х.) разбил семью, и теперь хотели бы, но уже не могут объединиться. Мы вспомнили наши семейные совещания, и дядя выразил, что проектируемый семейный совет помог бы сплотить семью, но ничего тогда из этого не вышло. Мы все сделали, что было в наших силах; не наша вина, что ничего нам не удалось, а идея была хорошая. Говорили о Дмитрии Павловиче. Он будет переведен в Тифлис…Дядя решил, чтобы семейство осталось там, где каждый в данное время находится»³⁶¹.

Последний совет был, безусловно, бесполезным, ибо революция остановила все передвижения членов Императорского Дома. Уже в первые дни свершения Февральской революции великий князь Николай Николаевич объявил, что «сочувствует делу революции». В его телеграмме в адрес Временного правительства значилось: «Сего числа я принял присягу на верность Отечеству и новому государственному строю. Свой долг до конца выполню, как мне повелевает совесть и принятые обязательства. Великий князь Николай Николаевич». Телеграмма была опубликована в газетах. Он, вероятно, еще надеялся, что его рвение будет должным образом оценено. Вскоре «Вестник Временного правительства» на своих страницах поместил заметку: «Отъезд великого князя Николая Николаевича», где сообщалось: «Тифлис, 7 марта. Великий князь Николай Николаевич, восторженно приветствуемый представителями народа и солдат, выражавших великому князю горячие пожелания победы над врагом, прощался с населением. Призывая всех ради блага горячо любимой Родины к верности новому строю, к дружной и спокойной работе в тылу, как залогу победы над внешним врагом и укрепления режима свободной России, великий князь закончил прощание словами: “А после войны позвольте мне, как маленькому помещику вернуться в имение”. Эти слова приняты с восторгом»³⁶². В эти же дни в разделе «Хроника» во многих газетах указывалось: «В ближайшие дни ожидается в Петроград великий князь Николай Николаевич».

Однако еще 3 марта 1917 г. Исполком Петросовета принял постановление, в котором предписывалось: «По отношению к Николаю Николаевичу, ввиду опасности арестовать его на Кавказе, предварительно вызвать его в Петроград и установить в пути строгое над ним наблюдение»³⁶³. Временное правительство усомнилось в «специфике» понимания долга Николаем Николаевичем и вскоре настояло «от греха подальше», на добровольном сложении великим князем обязанностей Верховного главнокомандующего. Глава Временного правительства кн. Г.Е. Львов 9 марта сообщал великому князю:

«Ваше Императорское Высочество.

Временное правительство, обсудив вопрос о состоявшемся незадолго до отречения бывш[его] императора назначении вашем на пост Верховного главнокомандующего, пришло к заключению, что создавшееся в настоящее время положение делает неизбежным оставление вами этого поста. Народное мнение резко и настойчиво высказывается против занятия членами дома Романовых какой-либо государственной должности.

Временное правительство не считает себя вправе оставаться безучастным к голосу народа, пренебрежение которым может привести к самым серьезным осложнениям.

Временное правительство убеждено, что вы, во имя блага родины, пойдете навстречу требованию положения и сложите с себя еще до приезда вашего в Ставку звание Верховного главнокомандующего.

Кн. Львов»³⁶⁴.

Сам Николай Николаевич вскоре после прибытия в Ставку был вынужден подать в отставку, а должность Верховного главнокомандующего по решению Временного правительства занял генерал М.В. Алексеев. Это произошло 11 марта 1917 г. Великий князь Николай Николаевич был уволен окончательно от военной службы постановлением правительства 31 марта 1917 г.

Не помогли новые заверения представителей императорской фамилии, направленные Временному правительству, которые были опубликованы в газете «Вестник Временного правительства» от 14 марта 1917 г.:

«От имени великой княгини Ксении Александровны, моего и моих детей заявляю нашу полную готовность всемерно поддерживать Временное правительство.

Великий князь Александр Михайлович».

«Присягнув Временному правительству и сдав должность походного атамана, прошу сообщить, находите ли вы возможным мое возвращение в свой дом в Царское Село. По прибытии куда, в случае вашего желания, всегда готов явиться к Временному правительству.

Великий князь Борис Владимирович».

«В лице Вашем заявляю правительству мою полную готовность всемерно поддерживать его.

Великий князь Сергей Михайлович»³⁶⁵.

Кроме телеграмм в адрес Временного правительства поступали и коллективные письма: «Относительно прав наших и в частности и моего на престолонаследие я, горячо любя свою Родину, всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа великого князя Михаила Александровича.

Что касается до земель удельных, то, по искреннему убеждению, естественным последствием означенного акта эти земли должны стать общим достоянием Государства.

Великий князь Дмитрий Константинович.

Князь Гавриил Константинович.

Князь Игорь Константинович».

20 марта 1917 г. «опальный» великий князь Николай Константинович, сосланный в Ташкент во времена Александра II (за порочащее поведение), направляет в Петроград приветственную телеграмму, выдержанную в «духе» времени:

«С восторгом приветствую новое Правительство свободной России, прошу вас известить меня, могу ли я считать себя свободным гражданином, после сорокалетнего преследования меня старым режимом, при содействии психиатров и жандармов, агентов придворной опеки. В[еликий] к[нязь] Николай»³⁶⁶.

В конечном итоге великому князю Николаю Константиновичу суждено было «навечно» остаться в Ташкенте.

Иначе реагировал на революционные события в России великий князь Дмитрий Павлович, отбывавший ссылку в Персии за участие в убийстве Григория Распутина. В письме к своему отцу, великому князю Павлу Александровичу от 19 марта, он сообщал:

«Нежно любимый, мой дорогой папа. Вся душа, все мысли, ежечасно, ежеминутно летят к тебе! Храни и огради тебя Господь Бог.

Да! Страшное, тяжелое время переживает теперь Россия в целом и все люди в частности. Старый строй должен был неминуемо привести к катастрофе. Эта катастрофа наступила. И осталось лишь надеяться на то, что свободная Россия, сознавая все свои силы, вышла бы из этих ужаснейших событий с честью и с достоинством. Лозунг теперь всем должен быть: все для победы, все для войны! Очень страшно думать, что лозунг этот может замениться другим: “революция ради революции”. И тогда конец!

И снова хочется мне сказать тебе, что мысли мои с тобою, всегда и постоянно. Лишь бы здоровье твое выдержало бы, а там, что Бог даст.

Что касается моих планов, то скажу тебе следующее. Я вперед уверен, что ты согласишься со мною и с моими мыслями.

Дело в том, что когда здесь мы узнали о перевороте, первая мысль была о тебе, о том, что я непременно должен ехать назад. Но потом, подумавши, я переменил мнение, и вот почему. Ты знаешь, папа, что я так подумал. Если бы моментально после падения старой власти припер бы в Петроград, это было бы с моей стороны страшным хамством по отношению к бедному Ники, да потом и слишком поспешно даже по отношению к новой власти. Все газетные заметки о том, что Керенский мне сообщил о возможности вернуться, до сего дня, т. е. до 19 марта, не оправдались.

5 марта я получил телеграмму от Миши, в которой он меня спрашивал: “Куда и когда я думаю ехать”. На эту телеграмму я ответил следующее. “Тебе известно, что мой отъезд в Персию был вызван волей твоего брата.

Без категорических указаний, оставить место своего пребывания не считаю возможным. От кого получу эти указания – не знаю”.

Я думаю, что иначе я ответить не мог. Но соваться на первых же порах в Петр[оград], как бы слишком радуясь тому, что власть, меня выславшая, провалилась, – было подсказано чувством простого такта. Я уверен, что ты меня поймешь!