Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Представители четвертой группы Романовых, составляли сыновья покойного великого князя Михаила Николаевича. Великие князья Николай и Сергей Михайловичи, поставив подписи, также подтвердили свое участие в оппозиции императору.

Наконец, письмо подписала великая княгиня Ольга Константиновна – королева Эллинов.

Это было грозное предупреждение Николаю II, хотя по форме оно и было весьма лояльным:

«Ваше Императорское Величество,

Мы все, чьи подписи Вы прочтете в конце этого письма, горячо и усиленно просим Вас смягчить Ваше суровое решение относительно судьбы великого князя Дмитрия Павловича. Мы знаем, что он болен физически и глубоко потрясен, угнетен нравственно. Вы, бывший его Опекун и Верховный Попечитель, знаете какой горячей любовью было всегда полно его сердце к Вам, Государь, и к нашей Родине. Мы умоляем Ваше Императорское Величество, ввиду молодости и действительно слабого здоровья великого князя Дмитрия Павловича, разрешить ему пребывание в Усове или Ильинском.

Вашему Императорскому Величеству должно быть известно, в каких тяжких условиях находятся наши войска в Персии, ввиду отсутствия жилищ, эпидемий и других бичей человечества; пребывание там для великого князя Дмитрия Павловича будет равносильно его полной гибели и в сердце Вашего Императорского Величества, верно, проснется жалость к юноше, которого Вы любили, который с детства имел счастье быть часто и много возле Вас и для которого Вы были добры как отец.

Да внушит Господь Бог Вашему Императорскому Величеству переменить Свое решение и положить гнев на милость.

Вашего Императорского Величества горячо преданные и сердечно любящие…»²⁷².

Письмо содержало только просьбу смягчить наказание Дмитрию Павловичу, не отправлять его в Персию, а в одно из поместий князя – Усово или Ильинское. Но за этой лояльностью крылось нечто большее. Великие князья давали знать, что они целиком поддерживают свершившееся, оставляя размышлять императору, насколько они пойдут дальше. В петербургских салонах замелькала тень Павла I.

Убийство Распутина отнюдь не улучшило отношений в Императорском Доме, наоборот, углубило разрыв. Но это была только вершина айсберга. Причины раскола лежали гораздо глубже. Так, княгиня З.Н. Юсупова еще в письме от 25 ноября 1916 г. к сыну Феликсу писала с большим раздражением о царской чете: «Теперь поздно, без скандала не обойтись, а тогда можно было все спасти, требуя удаления управляющего (царя. – В.Х.) на все время войны и невмешательство Валидэ (царицы. – В.Х.) в государственные вопросы. И теперь, я повторяю, что пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это дяде Мише (М.В. Родзянко. – В.Х.) от меня». Вот еще строки из письма супруги председателя Государственной думы А.Н. Родзянко к своей подруге, княгине З.Н. Юсуповой от 1 декабря, т. е. незадолго до убийства Распутина: «Все назначения, перемены, судьбы Думы, мирные переговоры – в руках сумасшедшей немки, Распутина, Вырубовой, Питирима и Протопопова».

Даже великая княгиня Елизавета Федоровна 18 декабря 1916 г. из Москвы направила многозначительную телеграмму:

«Великому князю Дмитрию Павловичу. Петроград.

Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя недолго в Сарове и Дивееве, молясь за вас, всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Элла».

К слухам о заговоре князей очень большое внимание проявляют иностранные дипломаты, участвуя в интригах двора. Так, в дневнике М. Палеолога от 12 января 1917 г. (или 31 декабря 1916 г. по старому стилю) имеется любопытная запись: «Меня уверяют с разных сторон, что позавчера было совершено покушение на императрицу во время обхода госпиталя в Царском Селе и что виновник покушения – офицер – был вчера утром повешен. О мотивах и обстоятельствах этого акта – абсолютная тайна.

Все члены императорской фамилии, в том числе и вдовствующая королева греческая, собравшиеся вчера у великой княгини Марии Павловны, обратились к императору с коллективным письмом.

Это письмо, составленное в самых почтительных выражениях, указывает царю на опасность, которой подвергает Россию и династию его внутренняя политика; оно кончается мольбой о помиловании великого князя Дмитрия, дабы избежать великих опасностей»²⁷³.

Как мы видим, слухи переплетались с провокационными вымыслами и реальными событиями, но все они складывались не в пользу царской семьи. Возникла реальная опасность блокирования оппозиции с интригами Императорского Двора и семейными неурядицами Дома Романовых.

В этой ситуации, оказавшись перед единым фронтом всех враждебных сил и рассерженных членов Императорского Дома, Никола II не пошел на решительные меры (подобно Петру I, не остановившемуся для утверждения самодержавия даже перед казнью собственного сына). Родственная кровь не была пролита: великий князь Дмитрий Павлович был сослан для прохождения дальнейший службы в Персию, а Ф.Ф. Юсупов – в ссылку в собственное имение. Это не значило, что император простил убийц.

Характерен нравственный подход в оценке им событий, отраженный в резолюции императора на коллективном письме его родственников. Он писал: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай».

Императрица Мария Федоровна, узнав об убийстве Г.Е. Распутина, 17 декабря 1916 г. записала в дневнике: «Перед самым обедом пронесся слух, что будто бы убит Р[аспутин]. Не могу поверить, что это правда»²⁷⁴. Через день еще одна запись по этому поводу в ее дневнике: «В первой половине дня приехала Ксения, говорили только об этой невероятной истории. Все радуются и превозносят Феликса до небес за его доблестный подвиг во имя Родины. Я же нахожу ужасным, как все это было сделано. Обвиняют сейчас Феликса и Дм[итрия]. Но я не верю ни одному слову. Состояние неприятное. Почва уходит из-под ног…»²⁷⁵. В дневнике имеется еще одна любопытная запись от 31 декабря: «М[аленькая] Мария (дочь великого князя Павла Александровича. – В.Х.) прибыла рано утром, передала мне письмо от несч[астного] Пауля (великий князь Павел Александрович. – В.Х.). Он в отчаянии от того, что его сына ночью внезапно отправили в Персию, так что он даже не успел ни повидаться с ним, ни благословить его. Скверная история. У меня волосы встали дыбом от ее рассказа. Пауля Ники даже не принял, так как ни на что не может решиться из-за нее, той, которая всех ненавидит и мечтает о мести. Чем же все это закончится?..»²⁷⁶.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, обеспокоенная складывающимися тревожными обстоятельствами, пытаясь урезонить своего старшего сына и сгладить конфликтную ситуацию, писала в письме к нему: «Прости, я уверена, что ты отдаешь себе отчет, как глубоко ты возмутил всю семью своим резким ответом, бросив им ужасное и полностью необоснованное обвинение. Я надеюсь, что смягчишь участь бедного Дмитрия, не отсылая его в Персию… Бедный дядя Павел (отец Дмитрия, великий князь Павел Александрович. – В.Х.) написал мне в отчаянии, что он не имел возможности даже попрощаться с сыном… Не подобает тебе вести себя таким образом… Это меня очень расстраивает»²⁷⁷.

Однако рассерженное «семейство» продолжало интриговать и плести сети заговора против Николая II. Особенно этим отличались великий князь Николай Михайлович и великая княгиня Мария Павловна (старшая), поддерживаемая своими тремя сыновьями. Последние являлись по старшинству в роду, после Николая II, цесаревича Алексея и брата царя Михаила, в случае изменения династической ветви, реальными претендентами на трон. Это становилось тем более опасным, что Мария Павловна имела крепкие связи с Государственной думой в лице М.В. Родзянко. Позднее председатель Государственной думы писал в своих воспоминаниях о переговорах с великими князьями:

«На другой день на завтраке у великой княгини я застал ее вместе с ее сыновьями, как будто бы они собрались для семейного совета…

Великая княгиня стала говорить о создавшемся внутреннем положении, о бездарности правительства, о Протопопове и об императрице. При упоминании ее имени она стала более волноваться, находила вредным ее влияние и вмешательство во все дела, говорила, что она губит страну, что, благодаря ей, создается угроза царю и всей царской фамилии, что такое положение дольше терпеть невозможно, что надо изменить, устранить, уничтожить…

Желая уяснить себе более точно, что она хочет сказать, я спросил:

– То есть как устранить?

– Да я не знаю… Надо что-нибудь предпринять, придумать… Вы сами понимаете… Дума должна что-нибудь сделать… Надо ее уничтожить…

– Кого?

– Императрицу.

– Ваше Высочество, – сказал я, – позвольте мне считать этот наш разговор как бы не бывшим, потому что если вы обращаетесь ко мне, как к председателю Думы, то я по долгу присяги должен сейчас же явиться к Государю императору и доложить ему, что великая княгиня Мария Павловна заявила мне, что надо уничтожить императрицу»²⁷⁸.

Конечно, трудно поверить, что искушенный царедворец Родзянко вспомнил о долге присяги и напомнил в таком тоне о нем великим князьям. Конечно, зная о более жестком курсе императора, репрессиях им предпринимаемых, Родзянко готовил себе алиби, не желая непосредственно подставлять себя под удар в больших семейных передрягах Императорского Дома. Но атмосферу, господствующую в столице, он передает достоверно: «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон обращались представители высшего общества с заявлением, что Дума и ее председатель обязаны взять на себя эту ответственность перед страной и спасти армию и Россию»²⁷⁹. Однако Родзянко этой ответственности на себя не взял. Не желали этого делать ни великокняжеская оппозиция, ни лидеры «Прогрессивного блока». Каждый ждал, надеясь, что это сделают другие. Кадет В.А. Маклаков подчеркивал (по словам посла М. Палеолога), что ни один из великих князей «не осмеливается взять на себя малейшую инициативу и каждый хочет работать исключительно для себя. Они хотели бы, чтобы Дума зажгла порох… В общем итоге они ждут от нас того, что мы ждем от них»²⁸⁰. Всем стало ясно, что после убийства Распутина ничего не переменилось, как и не прекратились разговоры о «темных силах», только эти силы стали искать уже выше.

Существовало несколько групп, обсуждавших вопрос о подготовке дворцового переворота. Они, вероятно, с целью конспирации не были связаны между собой, хотя и намечали осуществить очень похожие планы. Еще в октябре 1916 г. состоялась беседа, в которой принимали участие П.Н. Милюков, А.И. Шингарев, Н.В. Некрасов, А.И. Коновалов, кн. Г.Е. Львов, М.И. Терещенко, С.И. Шидловский и др., всего человек 15. На совещании обсуждался вопрос о смещении Николая II. Заглянули в Свод законов Российской империи, попытались найти статьи, которые предусматривают замену одного монарха другим. Они хотели установить регентство и намечали Совет регентства, обсуждали состав нового правительства. Затем определили руководящую тройку, в которую вошли Гучков, Некрасов и Терещенко²⁸¹. Намечая план дворцового переворота, заговорщики предполагали устранить Николая II, после чего провозгласить императором цесаревича Алексея, а регентом предполагались две кандидатуры: или великого князя Михаила Александровича, или великого князя Николая Николаевича.

Дело дошло до того, что 1 января 1917 г. представитель Союза городов, тифлисский городской голова А.И. Хатисов, по поручению князя Г.Е. Львова, ездил на Кавказ предлагать великому князю Николаю Николаевичу произвести дворцовый переворот и провозгласить себя царем. После трехдневного пребывания и обсуждения этого предложения, великий князь заявил «посланнику демократии», что, по его мнению, при задуманном низвержении царя, русский крестьянин и армия не станут на сторону заговорщиков, а потому он не считает возможным сделать то, что ему было предложено. Как позднее писал А.И. Хатисов в воспоминаниях: «На этом аудиенция закончилась, и я условленной телеграммой “Госпиталь открыт не будет” уведомил Львова об ответе великого князя»²⁸². Таким образом, как мы видим, измена ходила вокруг трона.

Николай II не стал дожидаться, когда недовольство великих князей перерастет во что-то более грозное, и предпринял превентивные меры. Великому князю Николаю Михайловичу, возмутителю спокойствия в яхт-клубе и политических салонах, было предписано, срочно выехать в его имение Грушевку Херсонской губернии. В ответ Николай Михайлович в час ночи 31 декабря с возмущением записал в своем дневнике: «Готово дело. Только что фельдъегерь мне привез приказание выехать в ссылку в Грушевку. Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть?! А он что за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души недурной, сын своего отца и матери, может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка! Хорошо встречаю Новый год! Что он нам даст? Ничего хорошего. Иду спать, спать и спать»²⁸³.

Великий князь Кирилл Владимирович был срочно командирован с военной инспекцией на Мурман, а его брат великий князь Борис Владимирович с теми же целями на Кавказ. Это возымело свое должное действие, но далеко не на всех членов большого семейства.

Великий князь Андрей Владимирович с беспокойством записал 4 января 1917 г. в своем дневнике: «Не без цели хотят всю семью перессорить, а главное, поссорить с Государем».

Через день еще одна запись: «Вчера вечером Кирилл получил от Ники телеграмму, в которой пишет, что давно хотел послать его на Мурман благодарить моряков от его имени за службу. Таким образом, и он удален из Петрограда, правда, временно и с почетом, но все же удален»²⁸⁴.

Великая княгиня Мария Павловна, прощаясь перед отъездом на лечение в Кисловодск, сказала одному из провожающих ее генералов: «Вас я увижу, так как предполагаю вернуться в Петроград через Симферополь; в Петроград же вернусь только тогда, когда все здесь будет кончено».

Однако великой княгине уже не было суждено еще раз увидеть столицу.

Члены «семейства» Дома Романовых подчинились воле императора, но отнюдь не покорились.

Глава V
«Кругом измена и трусость, и обман»

Существует мнение, что Николай II легко, без борьбы отказался от российского престола, как будто (по крылатому выражению генерал-майора Д.Н. Дубенского) «сдал эскадрон». Так ли было на самом деле? Воспроизведем последовательность событий.

Правительство предпринимало меры на случай ожидаемых революционных выступлений. В январе 1917 г. разработка плана переброски в столицу армейских и полицейских войск была завершена. Николай II, обеспокоенный беседой с министром внутренних дел А.Д. Протопоповым, который выразил тревогу о надежности запасных гвардейских батальонов в Петрограде, вызвал для консультации генерала С.С. Хабалова. После его доклада царь немедленно отдал приказ начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу В.И. Гурко (генерал М.В. Алексеев был еще болен) возвратить в казармы Петрограда, как будто для отдыха, два гвардейских кавалерийских полка с фронта и полк уральских казаков.

Был ли повод для беспокойства Николая II в эти дни? Да, был! Резко возросло число забастовок. Лидер партии кадетов П.Н. Милюков позднее писал в своих исторических исследованиях об этом периоде времени: «Как бы то ни было, из объективных фактов с бесспорностью вытекает, что подготовка к революционной вспышке деятельно велась – особенно с начала 1917 г. – в рабочей среде и в казармах петроградского гарнизона. Застрельщиками должны были выступить рабочие. Внешним поводом для выступления рабочих на улицу был намечен день предполагавшегося открытия Государственной думы, 14 февраля. Подойдя процессией к Государственной думе, рабочие должны были выставить определенные требования, в том числе и требования ответственного министерства. В одном частном совещании общественных деятелей этот проект обсуждался подробно…»²⁸⁵.

14 февраля после перерыва возобновляла свои заседания Государственная дума. В дневнике Николая II об этом событии нет упоминаний, но за 10 февраля имеются две важные пометки: «В 2 часа приехал Сандро (великий князь Александр Михайлович. – В.Х.) и имел при мне в спальне разговор с Аликс». И далее: «До чая принял Родзянко»²⁸⁶.

Николай II имел в эти дни несколько деловых встреч с великими князьями на предмет результатов их командировок по определенным заданиям. Так, Кирилл Владимирович докладывал императору о результатах поездки на Мурман и в Архангельск, Георгий Михайлович сделал обзор о трехмесячной инспекционной поездке по фронтам. То же самое относится и к докладу Павла Александровича – генерала от кавалерии, инспектора войск гвардии.

Иной характер имела 10 февраля встреча в Александровском дворце Царского Села с Александром Михайловичем.

Вот как это событие описывает сам великий князь: «Я вошел бодро. Аликс лежала в постели в белом пеньюаре с кружевами. Ее красивое лицо было серьезно и не предсказывало ничего доброго. Я понял, что подвергнусь нападкам. Это меня огорчило. Я ведь собирался помочь, а не причинять вред. Мне также не понравился вид Ники, сидевшего у широкой постели. В моем письме к Аликс я подчеркнул слова: “Я хочу вас видеть совершенно одну, чтобы говорить с глазу на глаз”. Было тяжело и неловко упрекать себя в том, что она влечет своего мужа в бездну в присутствии его самого.

Я поцеловал ее руку, и ее губы едва прикоснулись к моей щеке. Это было самое холодное приветствие, с которым она когда-либо встречала меня с первого дня нашего знакомства, в 1893 году. Я взял стул, придвинул его близко к кровати и сел против стены, покрытой бесчисленными иконами и освещенной голубыми и красными лампадами.

Я начал с того, что, показав на иконы, сказал, что буду говорить с Аликс, как на духу. Я кратко обрисовал общее политическое положение, подчеркивая тот факт, что революционная пропаганда проникла в гущу населения и что все клеветы, и сплетни принимались им за правду. Она резко перебила меня:

– Это неправда! Народ по-прежнему предан царю. (Она повернулась к Ники.) Только предатели в Думе и в петроградском обществе мои и его враги. Я согласился, что она отчасти права.

– Нет ничего опаснее полуправды, Аликс, – сказал я, глядя ей прямо в лицо. – Нация верна царю, но нация негодует по поводу того влияния, которым пользовался Распутин. Никто лучше меня не знает, как вы любите Ники, но все же я должен признать, что ваше вмешательство в дела управления приносит престижу Ники и народному представлению о самодержце вред. В течение двадцати четырех лет, Аликс, я был вашим верным другом. Я и теперь ваш верный друг, но на правах такового я хочу, чтобы вы поняли, что все классы населения России настроены к вашей политике враждебно. У вас чудная семья. Почему же вам не сосредоточить ваши заботы на том, что дает вашей душе мир и гармонию? Предоставьте вашему супругу государственные дела!

Она вспыхнула и взглянула на Ники. Он промолчал и продолжал курить.

Я продолжал. Я объяснил, что каким бы я ни был врагом парламентарных форм правления в России, я был убежден, что если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Ники и облегчил его задачу.

– Ради Бога, Аликс, пусть ваши чувства раздражения против Государственной думы не преобладают над здравым смыслом. Коренное изменение политики смягчило бы народный гнев. Не давайте этому гневу взорваться.

Она презрительно улыбнулась.

– Все, что вы говорите, смешно! Ники – самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было Божественные права?

– Вы ошибаетесь, Аликс. Ваш супруг перестал быть самодержцем 17 октября 1905 года. Надо было тогда думать о его “Божественных правах”. Теперь это – увы – слишком поздно! Может быть, через два месяца в России не останется камня на камне, что бы напоминало нам о самодержцах, сидевших на троне наших предков.

Она ответила как-то неопределенно и вдруг возвысила голос. Я последовал ее примеру. Мне казалось, что я должен изменить свою манеру говорить.

– Не забывайте, Аликс, что я молчал тридцать месяцев! – кричал я в страшном гневе. – Я не проронил в течение тридцати месяцев ни слова о том, что творилось в составе нашего правительства или, вернее говоря, вашего правительства. Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас! Разве все мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть.

– Я отказываюсь продолжать этот спор, – холодно сказала она. – Вы преувеличиваете опасность. Когда вы будете менее возбуждены, вы сознаете, что я была права.

Я встал, поцеловал ее руку, причем в ответ не получил обычного поцелуя, и вышел. Больше я никогда не видел Аликс»²⁸⁷.

У царя в этот же день была еще одна встреча, обычная перед открытием Думы, с председателем ее М.В. Родзянко, который всё добивался ответственного министерства. В своих воспоминаниях Родзянко позднее указывал:

«Необычайная холодность, с которой я был принят, показала, что я не мог даже, как обыкновенно, в свободном разговоре излагать свои доводы, а стал читать написанный доклад. Отношение Государя было не только равнодушное, но даже резкое. Во время чтения доклада, который касался плохого продовольствия армии и городов, передачи пулеметов полиции и общего политического положения, Государь был рассеян и, наконец, прервал меня:

– Нельзя ли поторопиться? – заметил он резко. – Меня ждет великий князь Михаил Александрович…

По поводу передачи пулеметов царь равнодушно заметил:

– Странно, я об этом ничего не слыхал… А когда я заговорил о Протопопове, он раздраженно спросил:

– Ведь Протопопов был вашим товарищем председателя в Думе… Почему же теперь он вам не нравится? Я ответил, что с тех пор, как Протопопов стал министром, он положительно сошел с ума… При упоминании об угрожающем настроении в стране и возможности революции царь прервал:

– Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как в прошлый раз, то она будет распущена. Приходилось кончать доклад:

– Я считаю своим долгом, Государь, высказать вам мое личное предчувствие и убеждение, что этот доклад мой у вас последний. – Почему? – спросил царь.

– Потому что Дума будет распущена, а направление, по которому идет правительство, не предвещает ничего доброго… Еще есть время и возможность все повернуть и дать ответственное перед палатами правительство. Но этого, по-видимому, не будет. Вы, Ваше Величество, со мной не согласны, и все останется по-старому. Результатом этого, по-моему, будет революция и такая анархия, которую никто не удержит.

Государь ничего не ответил и очень сухо простился»²⁸⁸.

Как видим, позиции сторон не изменились. Противостояние продолжалось. Срок полномочий Думы приближался к завершению. Впереди маячили выборы, и депутаты стремились набрать политические очки борцов за интересы демократии и народа. Жена Родзянко, передавая в письме к княгине З.Н. Юсуповой впечатления своего мужа от последнего разговора с Николаем II, писала: «Эта кучка, которая всем управляет, потеряла всякую меру и зарывается все больше и больше. Теперь ясно, что не одна Александра Федоровна виновата во всем. Он как русский царь еще более преступен».

В январе в Петрограде, как и во всей стране, резко возрос размах беспорядков среди рабочих. Так, если в 1916 г. по всей России прошло 243 политических забастовки, то за первые два месяца 1917-го их число составило 1140.

31 января оппозиционная Рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета, которую возглавлял А.И. Гучков, была арестована, и ей было предъявлено обвинение в участии в «преступной организации, стремящейся к свержению существующего государственного строя». Это был первый предостерегающий звонок со стороны царских властей. Лидеры оппозиции почувствовали критический момент политического равновесия и опасность за свое дальнейшее благополучие.

В Петроград с докладом к императору прибыл генерал В.И. Гурко. Свидетелем этой встречи была княгиня Е.А. Нарышкина, которая записала 8 февраля в дневнике: «Император принял генерала, приехавшего из армии. Разговор: Какое впечатление на вас произвел Петроград? Много толков, но, к несчастью, среди разговоров много верного. Следовало бы жить в мире с Думой и отставить Протопопова. Император горячо воскликнул: “Никакой возможности жить в мире с Думой, я сам виноват, я их слишком распустил. Мои министры мне не помогали. Протопопов один мне поможет сжать их в кулак (показал сжатый кулак)”. Резко отпустил, не владея собой. Обедала у Бенкендорфов. Из чужих никого. У нас опасения насчет Думы»²⁸⁹.

8 февраля по личному приказу Николая II Петроградский военный округ был выделен из Северного фронта, и командующий округом генерал Хабалов получил широкие полномочия. Гарнизон Петрограда состоял из почти 200 тысяч недавно призванных и необученных солдат, ожидавших отправления на фронт. Оказавшись во главе Петроградского военного округа, 59-летний генерал С.С. Хабалов практически солдат не знал и данной должности не соответствовал. Почти всю свою жизнь, начиная с 1900 г., он был преподавателем, инспектором и начальником военных училищ. Император знал об этом, но во время войны было сложно с боевыми военачальниками. На эту ответственную должность предполагалось выдвижение генерала К.Н. Хагондокова (участника подавления восстания в Маньчжурии), но императрица Александра Федоровна, както услышав, что он неосмотрительно отозвался о Распутине, заявила, что «лицо у него очень хитрое». Назначение его так и не состоялось.

По Петрограду стали быстро распространяться слухи, будто Царское Село уже приняло решение расправиться с Государственной думой. Слухи все с каждым днем разрастались, вызывая всеобщее беспокойство. Открытие сессии Государственной думы и обстановку, господствующую на ней, красочно передает в своих воспоминаниях А.Ф. Керенский. Он писал:

«Когда 14 февраля открылось заседание Думы, в повестке дня стоял вопрос о ее роли в противостоянии между властью и страной, близившемся к своей высшей точке. Милюков заявил, что, по его мнению, страна далеко опередила свое правительство. Но мысль и воля народа способны выразить себя только через узкие щели, которые оставляет мертвая бюрократическая машина…

Отвечая на замечание Милюкова относительно “мертвой бюрократической машины”, я сказал то, о чем думали, но не рисковали говорить открыто депутаты Думы. И заявил, что ответственность за происходящее лежит не на бюрократии и даже не на “темных силах”, а на короне. Корень зла, сказал я, кроется в тех, кто сейчас сидит на троне. Обращаясь к членам Прогрессивного блока, я продолжал:

“Нам говорят: правительство виновато, правительственные люди, которые как “тени” приходят и уходят с этих мест. Но поставили ли вы себе вопрос, наконец, во всю ширь и всю глубину, кто же те, кто приводит сюда эти “тени”? И если вы вспомните, как много здесь говорилось о “темных силах”… и вот эти “темные силы” исчезли! Исчез Распутин! Что же, мы вступили в новую эпоху русской жизни? Изменилась ли система? Нет, не изменилась, она целиком осталась прежней…

Поняли ли вы, что исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало, героическими личными жертвами тех людей, которые это исповедуют и которые этого хотят? Как сочетать это ваше убеждение, если оно есть, с тем, что отсюда подчеркивается, что вы хотите бороться только “законными средствами”?! (В этом месте Милюков перебил меня, указав, что такое выражение является оскорблением Думы.) Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в орудие издевательства над народом?.. С нарушителями закона есть только один путь – физического их устранения”.

Председательствующий в этом месте спросил, что я имею в виду. Я ответил: “Я имею в виду то, что свершил Брут во времена Древнего Рима”. Председатель Думы позднее распорядился об исключении из стенографического отчета этого моего заявления, оправдывающего свержения тиранов. Когда мои слова передали царице, она воскликнула: “Керенского следует повесить!” На следующий день или, быть может, днем позже Председатель Думы получил от министра юстиции официальное заявление с требованием лишить меня парламентской неприкосновенности для привлечения к судебной ответственности за совершение тяжкого преступления против государства. Получив эту ноту, Родзянко тотчас пригласил меня в свой кабинет и, зачитав ее, сказал: “Не волнуйтесь. Дума никогда не выдаст вас…”»²⁹⁰.

Положение дел обострялось, оппозиция начала сжигать мосты.

До М.В. Родзянко дошли сведения, что царь созывал некоторых министров во главе с главой правительства князем Н.Д. Голицыным. На данном совещании обсуждался вопрос о последствиях возможного решения о даровании ответственного министерства. Возможно, Николай II желал показать министрам, что над ними был тоже занесен «дамоклов меч», чтобы подтолкнуть их на решительные меры. А может быть, просто зондировал их общий настрой к обострившейся политической ситуации. Совещание показало, что князь Голицын был доволен таким возможным поворотом дела, который снял бы с него непосильную ношу. Но вечером 20 февраля его снова вызвали в Царское Село. Николай II сообщил ему, что он уезжает на короткое время в Ставку. Когда князь Голицын напомнил царю, что тот собирался ехать в Думу и говорить о даровании «ответственного министерства», то Николай II спокойно ответил, что он изменил свое решение.

Что вызвало такое резкое изменение решения? Можно только догадываться. Известно, что 23 февраля в Ставку вернулся после продолжительной болезни начальник штаба генерал М.В. Алексеев. Бывшая фрейлина С.К. Буксгевден позднее делилась воспоминаниями: «Я находилась возле императрицы в тот момент, когда император пришел к ней с телеграммой в руке. Он попросил меня остаться и сказал императрице: “Генерал Алексеев настаивает на моем приезде. Не представляю, что там могло случиться такого, что потребовалось мое обязательное присутствие. Я съезжу и проверю лично. Я не задержусь там дольше, чем на неделю, так как мне следует быть сейчас именно здесь”»²⁹¹. Великий князь Михаил Александрович передал в разговоре с братом в Александровском дворце Царского Села, что в Ставке выражают неудовольствие его длительным отсутствием. Возможно, Николай II еще раз решил взвесить все аргументы и прояснить до конца обстановку, прежде чем принимать такой ответственный шаг. По этому поводу есть любопытные рассуждения в воспоминаниях жандармского генерала А.И. Спиридовича: «Горячая кампания, поднятая против проектов Маклакова и Протопопова, возымела успех. Когда 11 февраля Маклаков лично привез Государю проект манифеста о роспуске Государственной думы, тот принял его, но заметил, что вопрос надо обсудить всесторонне. Изменение отношения Государя к Думе было так очевидно, что все говорили, будто император намерен приехать на открытие Государственной думы, чтобы объявить о даровании ответственного министерства. Говорили, что слухи шли от премьера князя Голицына. Вопрос о комбинации правительства – Маклаков и Протопопов – заглох совершенно»²⁹². Здесь стоит пояснить, что бывший министр внутренних дел Н.А. Маклаков советовал императору сосредоточить все силы на борьбе с внутренним врагом, «который давно становится и опаснее, и ожесточеннее, и наглее врага внешнего»²⁹³.