Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Император не брошен

Когда в конце декабря 1921 г. в Чите следователь Н.А. Соколов арестовал чету Соловьевых, он многое о них знал и имел четкое представление, что глава семьи немецкий шпион. Следователь считал: немецкая разведка, ждущая национального восстания против большевиков в Сибири, вполне реально опасается, что возглавит это восстание Николай II. Поскольку «германофильские» взгляды Николая II (так же, как и Александры Федоровны) были немцам известны, требовалось или убрать Николая II, или вывести его из ставшего опасным, не контролируемого немцами района.

Подчеркнем, что вряд ли точно мы узнаем, был ли Б.Н. Соловьев немецким шпионом, но то, что он вел себя в соответствии с отмеченным выше направлением, не вызывает сомнений.

Не скроем, это совсем не новая точка зрения на поведение Соловьева, но она достаточно убедительно вытекает из первичных материалов следователя Соколова, которые он далеко не полностью использовал в своей известной книге.

Итак, какую информацию получил следователь Н.А. Соколов по характеристике попыток монархистов вывезти царскую семью из Тобольска?

Если говорить о последовательности, то все началось с разведывательной поездки фрейлины М.С. Хитрово в августе 1917 г. в Тобольск.

Появление Хитрово в дневнике Николая II было зафиксировано следующим образом: «18-го августа. Пятница. Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда, и побывала у Настеньки Генд[риковой]. Этого было достаточно, чтобы вечером у нее произвели обыск. Черт знает что такое!

19-го августа. Суббота. Вследствие вчерашнего происшествия Настенька лишена права прогулок по улицам в течение нескольких дней, а бедная Рита Хитрово должна была выехать обратно с вечерним пароходом!..»⁵⁶⁷.

Видимо, в тревожные августовские дни «мятежа» генерала Л.Г. Корнилова глава Временного правительства А.Ф. Керенский весьма с преувеличенным опасением воспринял эту поездку. В телеграмме, направленной в Тобольск прокурору окружного суда, предписывалось:

«Из Петрограда.

Расшифруйте лично и если комиссар Макаров или член Думы Вершинин [в] Тобольске, то [в] их присутствии.

Предписываю установить строгий надзор за всеми приезжающими на пароходе в Тобольск, выясняя личность и место, откуда выехали, равно путь, которым приехали, а также место остановки. Исключительное внимание обратите [на] приезд Маргариты Сергеевны Хитрово, молодой светской девушки, которую немедленно на пароходе арестовать, обыскать, отобрать все письма, паспорта и печатные произведения, все вещи, не составляющие личного дорожного багажа, деньги; обратите внимание на подушки; во-вторых, имейте в виду вероятный приезд десяти лиц[7]7
  Эта группа в Тобольске не появлялась.


[Закрыть] из Пятигорска, могущих, впрочем, прибыть и окольным путем.

Их тоже арестовать, обыскать указанным порядком. Ввиду того, что указанные лица могли уже прибыть [в] Тобольск, произведите тщательное дознание и [в] случае их обнаружения арестовать, обыскать, тщательно выяснить, с кем виделись. У всех, кого видели, произвести обыск и всех их впредь до распоряжений из Тобольска не выпускать, имея бдительный надзор. Хитрово приедет одна, остальные, вероятно, вместе. Всех арестованных немедленно под надежной охраной доставить [в] Москву к прокурору. Если они или кто-либо из них проживал уже [в] Тобольске, произвести тотчас обыск [в] доме, обитаемом бывшей царской семьей, тщательный обыск, отобрав переписку, возбуждающую малейшее подозрение, а также все не привезенные ранее вещи и все лишние деньги. Об исполнении предписания по мере осуществления указанных действий телеграфировать шифром мне и Прокурору в Москву, приказания которого подлежат исполнению всеми властями. Прошу Макарова или Вершинина телеграфировать, какой у них шифр. Нумер 2992.

Министр-председатель Керенский».

Однако произошла обычная накладка – местные власти вовремя не арестовали Хитрово: все, что нужно было, она уже передала по назначению.

Вокруг инцидента развертывалось целое следствие. В ответном рапорте прокурора Тобольского окружного суда Корякина в Петроград А.Ф. Керенскому от 22 августа 1917 г. сообщалось: «Вследствие Вашего, господин министр-председатель, телеграфного предписания доношу, что 18 текущего августа в 8 часов утра, получив и лично расшифровав телеграмму, я тотчас, в исполнение полученного предписания, установил при посредстве Тобольского губернского комиссара наблюдение за всеми приезжающими и уезжающими из Тобольска лицами, а также принял меры к установлению личности всех приехавших за последние два месяца в Тобольск. К часу дня я получил сведения о том, что в город Тобольск 17 августа в 11 часов вечера прибыла сестра милосердия Маргарита Сергеевна Хитрово и остановилась в № 12 гостиницы Хвастунова и, не застав там Хитрово, я в присутствии хозяина гостиницы произвел тщательный обыск…»⁵⁶⁸.

Сделано было все, как приказал министр-председатель: всех (Прохорову, Гендрикову, Корнилову, Петропавлову, Иванову, контактировавших с фрейлиной) обыскали, а М.С. Хитрово арестовали и отправили под охраной в Москву. Но при всем этом результатов это не дало никаких: никакой криминальной информации «о заговоре» следствие не получило. Взявший под контроль это дело прокурор Московской судебной палаты А.Ф. Сталь 25 августа, докладывая Керенскому, констатировал именно это, но вместе с тем дал объективную информацию о настроениях, имевших место в Тобольске. Он отмечал:

«Допрошенный мною председатель Совета крестьянских депутатов Экземплярский заявил мне, что население Тобольска в общем относится скорее сочувственно к бывшей царской семье и перед домом, где они живут, всегда стоят небольшие группы, почтительно ожидающие момента, когда кто-либо из бывшей царской семьи выйдет на балкон или появится в окне… Совет солдатских и рабочих депутатов влияния в городе не имеет. По мнению Экземплярского, опубликование документов, говорящих о деятельности бывшего Государя и в особенности Государыни, более чем желательно, ибо монархическое настроение, охватывающее широкие круги тобольского населения, объясняется в значительной степени отсутствием надлежащей осведомленности.

В Тюмени антимонархическое настроение прочно (железнодорожные мастерские)»⁵⁶⁹.

Однако на момент возникновения этого дела, оно сослужило добрую услугу Временному правительству. В этот период в Москве проходило Государственное совещание, на котором правые элементы открыто предъявляли требования установления контрреволюционной диктатуры. «Меня, – как позднее писал A.Ф. Керенский, – заподозрили в заигрывании с реакцией». Поэтому, по нашему мнению, разоблачение любого – «реального» или «мнимого» монархического заговора продемонстрировало решимость Временного правительства бороться не только с левой, но и с правой опасностью. При этом было объявлено, что 20 августа 1917 г. Временное правительство постановило «заключить под стражу» великого князя Михаила Александровича, его жену графиню Н.С. Брасову, великого князя Павла Александровича, его жену княгиню О.В. Палей и их сына В.П. Палей. В документах подчеркивалось, что указанные лица представляют угрозу «обороне государства, внутренней безопасности и завоеванной революцией свободе»⁵⁷⁰. Одновременно за границу подлежат высылке генерал

B. Гурко, бывшая фрейлина А. Вырубова, П. Бадмаев, И. Манасевич-Мануйлов, С. Глинка-Янчевский, В. Диц и штабротмистр Г. Эльвенгрен. Об этом была дана соответствующая информация в периодической печати.

Но было бы наивно предположить, что неудачным посещением М.С. Хитрово все дело (попыток установить связи монархистов с Романовыми) тем и закончится. Еще раз подчеркнем, что в России в это время уже было несколько монархических центров и каждый из них имел своего лидера. Мы намеренно назвали их в данном случае «центрами», а не организациями, ибо не все они имели четко выраженные задачи и цели, не говоря уже о программах. Но все тем не менее хотели, так или иначе, помочь царской семье.

Помощь эта, чаще всего искренняя, тем не менее, иногда переплеталась с попытками отдельных людей извлечь из нее какую-то корысть, нередко преследовала чисто личные цели. Среди многих из тех, кто хотел бы войти в историю как спаситель царской семьи, был и Борис Николаевич Соловьев. Почти во всей литературе о Романовых он оценивается отрицательно, а следователь Н.А. Соколов считал его немецким шпионом. Кем же он был на самом деле?

Он родился в 1893 г. в Симбирске, его отец, личный друг Григория Распутина, будучи казначеем Синода и познакомил своего сына в 1916 г. с ним. Став почитателем Распутина, Борис Соловьев влюбился в его младшую дочь. Что касается его других занятий, то он, не кончив гимназии, готовил себя к поступлению в духовную семинарию. В литературе имеются сведения, что он занимался оккультными науками. Сам он об этом на следствии, которое вел Н.А. Соколов, показаний не дал, но его соратник Сергей Марков рассказал следователю следующее: «Соловьев… оккультизмом давно увлекался и поехал с каким-то испытателем в Индию и пробыл там год. Учился в Адиере, про который он мне много рассказывал в тюрьме. Говорил, что там воспитываются дети как-то особенно, что взрослых принимают только после каких-то испытаний. Безусловно достиг каких-то степеней. Было у него много каких-то знаков; помню… (изображение знаков здесь опущено. – В.Х.), помню крест с воткнутым в его середину кинжалом… Делал он эти знаки часто на стене внезапно, объясняя это, чтобы оградиться от чьего-то невидимого присутствия. У него было какое-то кольцо, по-моему, индийского происхождения. Он верит в теорию брака (удачное и неудачное соединение душ в пространстве), говорил о массовом гипнозе, о подчинении воли человека на расстоянии и об убийстве на расстоянии. Для последнего нужна восковая фигура человека, которого хочешь убить, свечка, над фигурой производятся какие-то манипуляции, и, когда свечка догорает, нужен сильный ток, который убивает противника и обратный поражает животное, которое должно быть рядом с фигурой. Если делаешь это из корыстных побуждений, то поразит удар тебя.

При мне в тюрьме он выжал из карандаша 3 капли. На квартире (в Тюмени) при Седове он усыпил свою жену, и она рассказывала нам о положении Государя и Семьи в Екатеринбурге, что строят забор, сколько в доме Ипатьева комнат и др. Она, конечно, медиум. Он считает, что брак в оккультном отношении удачный. О теософии и йогах он говорил много. К йогам он относится хорошо. Распутина он считает самородком, находится между белой и черной магией»⁵⁷¹.

Осенью 1914 г. он ушел добровольцем в действующую армию. Участвовал в боях в составе 137-го Нежинского великой княжны Марии Павловны полка, в 1915 г. был контужен, эвакуирован в Петроград. Здесь окончил Ораниенбаумскую школу прапорщиков, офицерскую стрелковую школу и был зачислен во 2-й пулеметный полк.

В Петрограде он познакомился с дочерью Распутина. Дальнейшее Матрена (Мария) Распутина рассказывала так: «До этого еще времени у меня был жених грузин, корнет Пхакадзе. Я его очень любила, но отец (Распутин. – В.Х.) хотел, чтобы я вышла замуж за Бориса Николаевича Соловьева… Пхакадзе представлялся Государыне и не понравился ей. Она знала Соловьева и тоже хотела, чтобы я шла за него (Государыня знала Соловьева не лично, а со слов папы). С Соловьевым я познакомилась у них в доме в 1916 г. Он меня полюбил и стал мне предлагать замужество. Я ему отказывала, потому что любила Пхакадзе. Когда я была дома (в Покровском. – В.Х.), после отъезда в 1917 г. из Петрограда, Соловьев писал мне письма, уговаривая меня идти за него. Ввиду изменившегося положения нашего, по совету мамы, а главным образом, помня желание отца и Государыни, я решила выйти за него замуж. В сентябре месяце 1917 г. мы с ним повенчались. Свадьба была справлена на средства мужа»⁵⁷².

Как видим, Борис Соловьев был близок к распутинскому кружку давно, а женился на его дочери уже спустя почти год после его смерти, когда кроме опасности это ничего ему не давало. Конечно, если не забывать того, что связь с Романовыми была делом особым…

Следует сказать, что в Февральскую революцию Борис Соловьев оказался в самом эпицентре событий: он стал адъютантом А.И. Гучкова. Есть два варианта оценки поведения его в эти дни. Сам Соловьев дал такую версию событий:

«26 или 27 февраля, когда, собственно говоря, еще не было революции, а был просто бунт, я был схвачен солдатами и приведен в Государственную думу. Я просидел здесь все беспорядки и 28 февраля, когда революция уже вылилась в определенную форму, когда уже ходили слухи об отречении Государя и Дума возглавляла все, я был назначен обер-офицером для поручений и адъютантом председателя военной и морской комиссии Государственной думы, каковым тогда был Александр Иванович Гучков, найдя приют у коменданта Таврического дворца Остен-Сакена»⁵⁷³.

Есть и другая оценка поведения сына казначея Синода Б.Н. Соловьева. Следователь Н.А. Соколов считал, что Соловьева не «отловили» и привели в Думу революционно настроенные солдаты (такая практика имела место в то время в Петрограде). Поручик, по мнению следователя, пришел туда сам, вместе со вторым особо революционно-распропагандированным пулеметным полком. Так или иначе, но Соловьев по ходу дела установил связь с генерал-майором Иваном Ивановичем Федоровым, который создавал «великую лигу», установившую связь с генералом Корниловым. Но «Лига» была разогнана, ее руководители арестованы, а Соловьеву при помощи одного из скрытых корниловцев, князя Туманова, удалось получить назначение в комиссию «по приемке особо важных заказов для обороны государства» на должность «помощника начальника отдела Дальнего Востока при Военном министерстве». Этим удостоверением Соловьев, хотя и не служил в данном ведомстве, потом широко пользовался.

После «большевистского переворота» Соловьев решил заняться личными делами, в частности поступил на службу к известному банкиру Карлу Иосифовичу Ярошинскому, положившему ему 40 тыс. рублей в год жалованья. Банкир, который вел лично финансовые дела императрицы, а также содержал на свои средства лазареты в Царском Селе, поддерживал связь с бывшим распутинским кружком. Соловьев в своих показаниях подчеркнул: «С ним начались переговоры. В этом принимали участие Анна Александровна Танеева, член Государственной думы Лошкарев и я. Не знаю, чем объяснить факт, что Ярошинский пошел на это (т. е. помощь царской семье. – В.Х.). С большой неохотой, тем не менее 25 000 рублей он дал, чтобы они в случае надобности пошли Августейшей семье»⁵⁷⁴.

Деньги были через А.А. Танееву (Вырубову) переданы Соловьеву и 7 января он выехал из Петрограда по маршруту: «Петроград – Званка – Вятка – Пермь – Екатеринбург – Тюмень.

Он вез кроме денег «чемодан с вещами для них: шоколад, духи, белье, вообще подарки от всех наших, знавших августейшую семью». «Кроме того, – добавлял Б.Н. Соловьев, – у меня было три пакета с письмами, полученными мною от Танеевой». Письма были от разных лиц. Одно из писем было к связной распутинцев, из окружения царицы, Анне Павловне Романовой.

Далее все было не так уж и сложно. Приехав в Тобольск, Б.Н. Соловьев через А.П. Романову и камердинера А.А. Волкова передал деньги и вещи по назначению. При этом запиской через Романову императрица Александра Федоровна просила Соловьева связаться со священником Васильевым.

Такая встреча состоялась, и после осторожного взаимного прощупывания Васильев рассказал Соловьеву, что «население относится к августейшей семье весьма благожелательно; что большинство охраны – люди если и не преданные, то, во всяком случае, надежные; что в материальном отношении Их Величества терпят крайний недостаток, и дело будто бы дошло до того, что город ссудил Государю императору 17 000 рублей». За все время жития царской семьи (а на дворе уже был январь 1918) в Тобольск, по данным Васильева, приезжало только два офицера, «кажется, Раевские, – но они вели себя вызывающе, кутили, швыряли деньгами и были в конце концов, высланы». Приезжал из Москвы также «какой-то вице-губернатор», но фамилии его Васильев «не называл».

Что касается планов освобождения семьи, то отец Алексей был здесь мало конкретен… «Он рассказал мне, – констатировал Соловьев, – что у него налаживается в составе охраны и вне ее организация для охраны неприкосновенности августейшей семьи и, в крайнем случае, увоза ее (подчеркнуто мною. – В.Х.), что остановка у него исключительно за средствами»⁵⁷⁵.

На другой день в 12 часов Соловьев прошел мимо губернаторского дома вместе с бывшей горничной А.П. Романовой, которая приехала в Тобольск позднее и жила на частной квартире, так как ей не дали разрешения от охраны проживать вместе с царской семьей. Она выполняла отдельные поручения «венценосцев» и, в какой-то степени, функции связной между Петроградом и Тобольском.

В окнах дома стояла вся царская семья, и Соловьев обменялся с Николаем Александровичем «знаками приветствия». «В тот же день, – продолжал Соловьев, – я получил через Романову письма от августейшей семьи, кроме Государя императора (он, кажется, сам никому не писал из Тобольска), к Воейковым и Танеевой. Государыня прислала мне иконку с собственноручной надписью: “Да благословит Вас Господь Бог за добро… благодарные” и дата. Затем мне Романова передала маленький образок Божьей Матери для Танеевой без надписи и связанные Государыней чулки для меня, сколотые французской булавкой, с маленьким образком Иоанна Митрополита». 7 февраля Соловьев вернулся в Петроград.

Встреченный тепло в вырубовском кружке, Соловьев не получил, однако, необходимых для продолжения дела денег (Ярошинский, по его словам, дал всего 10 тыс. рублей). Собрав еще несколько десятков тысяч рублей, Соловьев вновь выехал в Сибирь под фамилией Корженевского и вновь остановился у отца Алексея. Затем, снабдив рекомендательными письмами сына отца Алексея – Георгия, он отправил его в Петроград, все с той же целью – добыть деньги. Совершив все эти действия, пока мало давшие результатов для организации побега Романовых из Тобольска, Соловьев уехал в село Покровское. Здесь он в конце марта был арестован и привезен в Тюмень.

Некоторое время он находился на положении «полуарестованного», т. е. личность его выяснялась, а сам он был на свободе. Важно отметить, что в Тюмени Соловьев встретил корнета С.В. Маркова и штабс-капитана Седова.

Теперь следует остановиться и посмотреть, что по этому поводу рассказали следователю Н.А. Соколову те, кто с ним встречался и делал общее дело.

Как следует из рассказа Сергея Владимировича Маркова, а также Седова, сами они, действуя самостоятельно, представляли другие группы российских монархистов, но в целом быстро нашли общий язык с Борисом Соловьевым и скоординировали с ним свои действия.

Сергей Марков, пасынок свиты Его Величества генералмайора А.И. Думбадзе, личность неординарная и также многими подозревавшаяся в связях с немецкой разведкой, так описал свои устремления в Тобольск:

«2 марта ст. стиля 1918 года я выехал из Петербурга в Тобольск. Ехал я на деньги Анны Александровны Вырубовой. Поручения были у меня такие: письма от Юлии Александровны Ден, Вырубовой и Эммы Фредерикс (дочери покойного) и карточка Танеева; от себя я вез книги: 4 английских (какие не помню), четыре книги Лейкина, одну книгу («Огнем и мечом») Сенкевича и одну («Отрок-Властелин») Жданова и «Земная жизнь Иисуса Христа» (кажется, Ренан), на ней была надпись карандашом «Анна» (условное имя Вырубовой – императрице известное), на обложке моя надпись чернилами “С. М. 1918” – мои инициалы. На всех книжках была моя надпись “Почтительнейше просит принять в дар. Маленький М.”.

Денег я не вез. Ехал я под фамилией – бывший военнослужащий 449 пех. Харьковского полка Сергей Соловьев. Передо мной проехал Борис Николаевич Соловьев под именем Корженевского. Вез он чемодан с бельем. Он был руководителем Братства Св. Иоанна Тобольского – в Тобольске. Основано оно Соловьевым в августе 1917 года. Было человек 120.

Свои вещи я довез и передал через отца Алексея Васильева 11 утром, книги и письма, 11 вечером свое письмо и 12 (марта) последние книги и получил молитвенник с надписью “Маленькому М[аркову]”. Благословение от Ш[ефа], маленькое письмо от Государыни (осталось у Соловьева), мундштук мамонтовой кости для меня, другой для Ден и карточку личной работы Государыни (красками) ангелок и надпись: “Господи, пошли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твое святое – А. Ф. 1918” (церковнослав.) для Вырубовой»⁵⁷⁶.

После всего этого камердинер Т.И. Чемодуров провел корнета мимо окон губернаторского дома, где в окнах, так же, как это было и в случае с Б.Н. Соловьевым, стояла вся царская семья.

О Сергее Маркове следует сказать, как о человеке, особо преданном императрице. В свои 19 лет он, ушедший добровольцем на фронт, был ранен, получил Георгиевский крест, окончил Елисаветградское училище, служил в 5-м Александрийском Е. И. В. Государыни императрицы полку, затем в 1916 г. был переведен в Крымский полк, шефом которого опять же была Александра Федоровна. Во время мятежных событий 1917 г. пробился 27 февраля к Александре Федоровне, всячески морально поддерживал ее, беседуя с ней около часа. Одним словом, Романовы знали его и от него ждали действенной помощи.

12 марта С.В. Марков выехал в село Покровское, пришел к Распутиным; узнал от них, что Б.Н. Соловьев арестован и увезен в Тюмень. Однако, приехав в Тюмень, Марков, к своему удивлению, увидел, что кругом имеется масса «своих». Это были офицеры, болтавшиеся без дела и готовые служить кому угодно, лишь бы платили деньги. Уже на вокзале он встретил товарища по совместной службе, затем, переходя от одного из офицеров, занимавших ответственные посты в органах военной советской власти, к другому, С. Марков вскоре оказался командиром эскадрона Тюменского революционного уланского полка.

У Б.Н. Соловьева в это время были свои трудности, он был под следствием. Марков пишет, что в это время «У Соловьева отобрали чек на 10 тыс. р. на имя епископа Гермогена. Подписан [был] чек Соловьевым. Деньги достал Соловьев у Вырубовой или посредством ее, Сухомлиновой и Распутиных. Гермоген перед этим передал Государю 25 тыс. р.».

Но вскоре после встречи двух лидеров (каждый из них представлял свой, особый круг монархистов)[8]8
  Сергей Владимирович Марков являлся представителем организации известного Николая Евгеньевича Маркова (Маркова II), но был близок к А.А. Вырубовой.


[Закрыть] их арестовали.

Выдал их управляющий золотыми промыслами Б.Н. Соловьева французский инженер Бруар, с которым Соловьев, видимо, не поделил доходы.

Все эти детали так подробно мы приводим только с одной целью: все вышеназванные «освободители» царской семьи (прежде всего Б.Н. Соловьев) не имели ни четкой цели, ни механизма осуществления побега царской семьи и, видимо, мало верили в успех дела. Что касается денег, то их было собрано вполне достаточно для проведения операции, но, скорее всего, они не дошли по назначению, осев в карманах «организаторов» предприятия.

Так, например, С.В. Марков представлял действия Соловьева на ближайшее время:

«План Соловьева был такой: выкрасть царскую семью и везти на Восток на лошадях. План Седова – на моторных лодках до устьев Иртыша. Я должен был ехать за границу просить у англичан судно для вывоза царской семьи за границу. Но не было денег. Минимум 2 ¹/₂ миллиона руб. Когда я сидел в тюрьме, люди моего эскадрона конвоировали царскую семью последние 20 верст. (Государь, Государыня и Мария Николаевна.) С охраной царской семьи у нас была связь, особенно с 4 стр. полком, кто не помню. Соловьев совершенно моих взглядов. Мы сидели в тюрьме, когда Государь, императрица и вся семья были перевезены в Екатеринбург. Об этом нам сообщила жена Соловьева на свидании и комиссар. Соловьев был поражен, 2-й переезд совершился, когда мы были на свободе, но мы ничего не знали. Условный знак нашей организации был (знак свастики. – В.Х.). Императрица его знала, тоже икона Иоанна Тобольского с условной надписью и тем же знаком. После нашего освобождения кто-то принес Соловьеву большую икону Св. Николая Чудотворца»⁵⁷⁷.

Можно полностью согласиться с общей оценкой действий монархических организаций в период Тобольской ссылки Романовых, которую дала Т.Н. Боткина-Мельник (дочь доктора Боткина).

«Надо отдать справедливость нашим, – писала она в 1921 г., – монархистам, что они, собираясь организовывать дело спасения Их Величеств, вели все это, не узнав даже подробно Тобольской обстановки и географического положения города.

Петроградские и Московские организации посылали многих своих членов в Тобольск и Тюмень, многие из них там даже жили по несколько месяцев, скрываясь под чужим именем и терпя лишения и нужду, в ужасной обстановке, но все они попадались в одну и ту же ловушку: организацию о. Алексея и его главного руководителя, поручика Соловьева, вкравшегося в доверие недальновидных монархистов, благодаря женитьбе на дочери одного лица, пользовавшегося доверием Их Величеств. Главной целью о. Алексея было, по-видимому, получение денег, затем повернуть дело таким образом, чтобы в случае реставрации явиться в глазах Их Величеств их спасителем, в случае же возвышения другой какой власти не быть причисленным к монархистам. Соловьев же действовал определенно с целью погубить Их Величеств и для этого занял очень важный пункт – Тюмень, фильтруя всех приезжавших и давая директивы в Петроград и Москву.

В то же время они оба получали большие деньги для Их Величеств, из которых самое большое четвертая часть достигала своего назначения, остальными же Соловьев и Васильев поддерживали свое существование. Уже только после отъезда Их Величеств в Екатеринбург нам пришло в голову сверить суммы, полученные Их Величествами и доставленные им Соловьевым и Васильевым, но было уже поздно. Для Их Величеств, не знавших, какая часть доходила до них и получивших всетаки несколько десятков тысяч и несколько посылок с вещами, конечно, казалось, что Соловьев и Васильев их истинные друзья и помощники.

Петроградским и Московским организациям Соловьев и Васильев давали все время сведения о сильной организации в Тобольске, состоящей из 300 офицеров, не требующей приезда новых лиц, а исключительно только денежного пособия. Всех же, все-таки стремившихся проникнуть к Их Величествам, Соловьев задерживал в Тюмени, пропуская в Тобольск или на одну ночь, или совершенно неспособных к подпольной работе людей. В случае же неповиновения ему он выдавал офицеров совдепам, с которыми был в хороших отношениях. Все это мы узнали от одного офицера, в течение четырех месяцев жившего в Тюмени в качестве чернорабочего и имевшего возможность часто видеться с Соловьевым, но не знавшего положения в Тобольске и также слепо ему доверившегося.

Удивительно, что ни один из организаторов не попытался проверить доставляемые им слухи»⁵⁷⁸.

Единственно, кто мог действительно организовать побег (но только в определенное время) был, видимо, Е.С. Кобылинский. Он хорошо знал обстановку, имел доверие у части солдат охраны (первого состава). Т.Н. Боткина (Мельник) так охарактеризовала его возможности в этом плане:

«Он один мог дать точные сведения о настроении в отряде, которое в феврале 1918 года было самое благоприятное. Отряд состоял в большинстве случаев из старых гвардейских унтерофицеров, георгиевских кавалеров, из которых почти все относились к Их Величествам дружелюбно, а некоторые мучились сознанием своей великой вины перед ними, называли себя клятвопреступниками и старались мелкими услугами, как, например, подношением просфоры и цветов Их Величествам, как-нибудь выразить свои чувства. Кроме того, целый взвод стрелков императорской фамилии во главе со своим командиром поручиком Малышевым передавал полковнику Кобылинскому, что в их дежурство они дадут Их Величествам безопасно уехать»⁵⁷⁹.