Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Ни один из этих доводов не казался мне убедительным…»⁷⁰⁴.

Уже на второй день после отречения царя Петроградский Исполком, учитывая требования, выдвинутые на многочисленных митингах и собраниях, постановил арестовать царскую семью. В этом же постановлении специально подчеркивалось: «По отношению к Михаилу произвести фактический арест, но формально объявить его лишь подвергнутым фактическому надзору революционной армии»⁷⁰⁵.

Однако относительная свобода Романовых вызывала чувство протеста в народных массах. В Петросовет продолжали поступать многочисленные резолюции и телеграммы с требованием принятия жестких мер к членам императорской фамилии. Так, например, в одном из документов указывалось: «Не желая, чтобы многочисленные жертвы в борьбе за свободу [пали] даром и сознавая, что только демократическая республика отвечает ближайшим задачам пролетариата ввиду тяжести ответственного момента, настойчиво призываем немедленно лишить свободы всю династию Романовых, дабы в корне пресечь возможность восстановления монархии. Призываем с изменниками поступать как с военными шпионами.

Совет рабочих депутатов Константиновских заводов»⁷⁰⁶.

Следует отметить, что если Петросовет опасался угрозы восстановления прежних порядков, то представители Дома Романовых выражали беспокойство за безопасность своих близких. 5 марта 1917 г. на заседании Временного правительства рассматривается письмо великого князя Михаила Александровича о принятии мер к охране членов императорской фамилии. В вынесенном по этому вопросу решении правительства, в частности, предписывалось: «Поручить Военному министру установить, по соглашению с министром внутренних дел, охрану лиц императорского дома…»⁷⁰⁷.

Тревога была не напрасной. 10 марта 1917 г. «Маленькая газета» г. Петрограда опубликовала заметку «Покушение на в[еликого] к[нязя] Михаила».

В это неопределенное время некоторые представители императорской фамилии склонны были выехать на некоторый период за пределы России. Однако Временное правительство и Петроградский Совет не желали выпустить великих князей за границу, опасаясь организации контрреволюционного движения. В двойственном положении оказались иностранные миссии при обращении в них представителей императорской фамилии. Так, 4 (17) апреля 1917 г. английский посол в Петрограде Бьюкенен направил в Лондон следующий запрос: «Великий князь Михаил прислал мне письмо и сообщает, что сумма денег, которую он хочет перевести в Англию, достигает 100 000 руб. Я ничего ему не ответил и был бы рад, если бы Вы ответили на вышеупомянутую мою телеграмму до предположенной поездки великого князя… в Англию»⁷⁰⁸. Вчерашние союзники и правители страны, таким образом, оказались заложниками революции.

С весны 1917 г. великий князь Михаил Александрович продолжал жить сравнительно неприметно в Гатчине, не принимая участия в политической жизни страны. Накануне отъезда Николая II и его семьи в Тобольск, получив на то разрешение от А.Ф. Керенского, Михаил Александрович простился с братом. Мы не знаем, о чем говорили они в последнюю встречу. Е.А. Нарышкина, фрейлина царицы, записала в дневнике: «Приехал Михаил, Керенский его впустил, сел в угол, заткнул уши и сказал: “Разговаривайте!”»⁷⁰⁹.

А.Ф. Керенский в одном из своих исторических трудов следующим образом дал описание этого события:

«В ночь перед дальней дорогой я под свою ответственность разрешил царю свидеться с братом, великим князем Михаилом. Мне пришлось присутствовать при их прощании. Оба были заметно и глубоко взволнованы первой встречей после падения монархии. Долго молчали, не находя слов. Потом завязался обрывистый разговор с короткими незначительными фразами, характерными для таких кратких свиданий. Как Аликс? Как матушка? Куда ты теперь? И так далее. Они стояли друг перед другом, неловко переминаясь с ноги на ногу, время от времени хватая друг друга за руку, за пуговицу… Наконец стали прощаться. Кто мог подумать, что братья видятся в последний раз?

Великий князь Михаил хотел повидать детей, но я не мог позволить, визит его и так затянулся, время нас поджимало»⁷¹⁰.

Бурные события не обходили Михаила Романова стороной. Так случилось в дни корниловского мятежа. Роковую роль в судьбе великих князей сыграло разоблачение попыток монархических кругов связаться с высланным в Тобольск Николаем II. Дело Маргариты Хитрово, так до конца и не выясненное, подтолкнуло Временное правительство к принятию постановления об аресте великого князя Михаила Александровича и его супруги; великого князя Павла Александровича и его жены кн. О.В. Палей, и их сына Владимира Палей. В правительственных документах, в частности, значилось, что указанные лица представляют угрозу «обороне государства, внутренней безопасности и завоеванной революцией свободе». В газетах подробно описывались аресты великих князей, произведенные 21 августа 1917 г.:

«В седьмом часу вечера из Петрограда были отправлены в Гатчину и Царское Село наряды воинских частей в составе одной роты. Вслед за тем выехал в Гатчину министр-председатель А.Ф. Керенский, в сопровождении помощника главнокомандующего войсками петроградского военного округа Козьмина и адъютанта.

По приезде на место А.Ф. Керенский проследовал на дачу, занимаемую Михаилом Александровичем, и в тот же момент дача была окружена войсками. А.Ф. Керенский лично объявил Михаилу Александровичу о мотивах, побуждающих Временное правительство применить по отношению как к самому великому князю, так и к его супруге домашний арест.

Михаил Александрович выразил некоторое удивление по поводу изложенных соображений, но вместе с тем указал, что он, конечно, готов подчиниться постановлению Временного правительства…

В ту же ночь, как передают, были произведены аресты некоторых других великих князей…»⁷¹¹.

Этой политической акцией – борьбой с правой опасностью, Керенский надеялся упрочить позиции и сплотить ряды своих сторонников перед «левыми». Но революционные события в России и нестабильность положения на фронте поколебали уверенность союзников в успешности противостояния Временного правительства этим негативным тенденциям. Посол Бьюкенен 23 августа (5 сентября) 1917 г. сообщал в Лондон: «Здешним представителям очень трудно обрисовать в полной мере настоящее положение вещей, и только при личном участии члена русского правительства союзные правительства смогут решить, в какой мере будет в дальнейшем возможно предоставление России значительного количества военных материалов. Последние известия с фронта, связанные с внутренним экономическим кризисом, сильно поколебали мою веру в способность России отразить немецкие войска… Я выразил надежду, что арест двух великих князей и всех… в контрреволюции, не отвлечет внимания от тяжелого военного положения, и спросил, может ли он (министр иностранных дел. – В.Х.) сообщить мне причину ареста. Он ответил, что они скомпрометированы интригами княгини Палей, жены великого князя Павла, и ее сына, направленными к возвращению императора или возведению на престол великого князя Дмитрия; были найдены ее многочисленные шифрованные телеграммы и письма. Однако он не думает, чтобы этот арест, являющийся лишь домашним, был продолжительным»⁷¹².

Однако, как выяснилось позднее, предположение о монархическом заговоре оказалось несостоятельным. Дело было прекращено. Главная же нависшая реальная угроза захвата власти большевиками не была устранена.

Парадоксально, но факт, что большевики при совершении очередного политического переворота в Петрограде прибегли к испытанному способу: обвинению своих противников в контрреволюции и блокировании со сторонниками царского режима. Имя Михаила Романова вновь попало, как и в дни корниловского мятежа, на этот раз в боевые сводки Центробалта и Смольного. В дни Октябрьской революции в радиограммах Центробалта звучало: «Центробалт предостерегает от радио, распространяемых Керенским, соединившимся с Михаилом Александровичем, Корниловым и Калединым. Все слухи о Петрограде, Москве, о занятии немцами Або-Аландской позиции ложны…»⁷¹³. Ложны были сведения об участии Михаила Романова в рядах войск Керенского – Краснова. В это время великие князья Павел Александрович и Михаил Александрович находились под арестом в Смольном. Тезис о монархической угрозе был использован и в этот раз.

После «октябрьского переворота» Петроградский ВРК 13 ноября 1917 г. рассматривает вопрос о переводе великого князя Михаила Романова в Гатчину или Финляндию:

«Комиссар Гатчины Рошаль удостоверил, что Гатчина и линия железной дороги всецело в наших руках. Постановили: Военно-революционный комитет возражений против перевода его под домашний арест в Гатчину [не имеет]. Запросить по этому поводу Военно-следственную комиссию.

Разрешено перевести Михаила Романова в Гатчину под домашний арест»⁷¹⁴.

Фактически для Михаила Александровича мало что изменилось в эти первые дни советской власти. Разве что ему приходилось приноравливаться к новым обстоятельствам времени. Об этом можно судить по многим частным деталям. Например, 16 ноября 1917 г., всего через три дня после упомянутого постановления Петроградского ВРК, он пишет письмо своей жене. На конверте лаконичная надпись: «Товарищу Наталии Сергеевне Брасовой от товарища М. А. Р.». Скупые строки письма передают ту атмосферу, в которой вынужден был находиться Михаил Александрович Романов:

«Моя дорогая Наташа.

Спасибо за письмо, очень рад был его получить и узнать, что ты обо мне думаешь. Зубную пасту и нитки нашел в чемодане и посылаю тебе, а фотографии, к сожалению, достать не удалось, т. к. ключ остался, по-видимому, у Моти, а замок сложный американский и открыть никак нельзя. Приезжай скорее, здесь без тебя грустно и пусто и ночью очень одиноко я себя чувствую. Ввиду того, что вчера был снят караул, у нас ночью двое из наших людей дежурили в доме, а с завтрашнего дня, кажется, мы снова получим караул. Здесь все тихо и уютно и удовольствие было большое возвратиться домой и дышать чудным чистым воздухом… Джони завтра днем поедет в город и забежит на Миллионную на одну минуту и в субботу с тобою возвратится сюда. Теперь 9 ¹/₂ ч веч[ера] и мы с Дж. сделаем маленькую прогулку в санях, при чудном лунном свете, – может быть, и сон лучше будет после этого. До скорого свидания, моя дорогая Наташа; крепко и нежно обнимаю и целую тебя. Да хранит тебя Бог. Весь твой Миша. P.S. Мой самый сердечный и искренний привет милым хозяевам. Старался изменить почерк, но ничего не вышло»⁷¹⁵.

Известно, что в ноябре 1917 г. Михаил Александрович явился в Смольный и обратился в правительство с просьбой каким-либо образом узаконить его положение в Советской России, чтобы заранее исключить возможные недоразумения. Управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич на официальном бланке оформил разрешение о «свободном проживании» Михаила Романова – как рядового гражданина республики. В конце 1917 г. В.И. Ленин беседует с зам. наркома Госконтроля Э.Э. Эссеном, который сообщает о просьбе, поданной в Совнарком, бывшего великого князя Михаила Романова переменить его фамилию на фамилию его жены – Брасов (чтобы перейти на положение гражданина Российской Советской республики). Ленин отвечает, что этим вопросом он заниматься не будет.

Место ссылки – Пермь

В феврале 1918 г. общая ситуация в стране резко ухудшилась (в связи с германским наступлением на Петроград, контрреволюционными заговорами и другими событиями). В этих условиях властям нахождение Михаила Романова вблизи границы представлялось опасным. 7 марта Гатчинский Совдеп арестовал Михаила Романова и ряд высокопоставленных лиц «прежнего режима», в т. ч. графа В.П. Зубова, жандармского полковника П.Л. Знамеровского и др. Оппозиционные газеты не замедлили выступить с этой «сенсацией», указывая на плохое обращение с великим князем и его секретарем Н.Н. Джонсоном. Арестованные были доставлены в Петроград на Варшавский вокзал, где в ожидании прибытия автомобиля из Смольного великий князь был помещен в вагоне комиссара псковских отрядов П.Л. Панаха.

Позднее в своих воспоминаниях комиссар рассказывал, что, находясь в вагоне, Михаил Романов заявил, что хочет есть, и потребовал бифштекс по-английски. Эта просьба была удовлетворена – Романову и Джонсону были принесены с вокзального буфета бифштексы, но когда великий князь вынул деньги и хотел уплатить официанту, то Панах ему заявил: «Вы – арестант Советской власти, благоволите деньги не платить. Советская власть за вас заплатит». Вскоре пришел автомобиль и арестованные были доставлены в Комитет революционной обороны Петрограда, возглавляемый в то время Урицким. Комиссар М.С. Урицкий выдал расписку о принятии от члена Исполкома Гатчинского Совета Ивана Серова «арестованных граждан города Гатчины» Романова и других. Сохранилась записка Урицкого к Ленину, в которой указывается:

«Многоуважаемый Владимир Ильич!

Предлагаю Романова и др. арестованных Гатчинскому Совету Рабочих и Солдатских Депутатов – выслать в Пермскую губернию. Проект постановления при сем прилагаю. Если нужны какие-либо объяснения, готов явиться на заседания для дачи их. М. Урицкий»⁷¹⁶.

Все это послужило поводом для рассмотрения вопроса о судьбе Михаила Александровича на заседании Совнаркома 9 марта 1918 г. В протоколе Совнаркома было записано: «Слушали: О высылке князя М.А. Романова и других лиц в Пермскую губ. (Урицкий).

Постановили: Принять с внесенными поправками. Высылку М.А. Романова поручить т. Урицкому»⁷¹⁷.

На этом же заседании Совнаркома было вынесено решение, подписанное В.И. Лениным: «…бывшего великого князя Михаила Александровича, его секретаря Николая Николаевича Джонсона… выслать в Пермскую губернию впредь до особого распоряжения. Местожительство в пределах Пермской губернии определяется Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, причем Джонсон должен быть поселен не в одном городе с бывшим великим князем Михаилом Романовым»⁷¹⁸.

Следует сказать несколько слов об управляющем и личном секретаре великого князя англичанине Брайане (Николае Николаевиче) Джонсоне. Это была давняя дружба. Как и великий князь Михаил Александрович он окончил Михайловское артиллерийское училище и стал офицером, хотя вскоре вышел в запас. Позднее, в Англии он вступил на частную службу к великому князю и всегда оставался его личным секретарем. Несмотря на то, что английский посол в Петрограде Бьюкенен рекомендовал Джонсону покинуть Россию, тот ответил: «Я не оставлю великого князя в такой тяжелый момент».

Михаил Романов предчувствовал все испытания ссылки и поэтому взял с собою деньги, личный багаж, много книг, аптечку и автомобиль «Роллс-Ройс». За своим «господином» добровольно в Пермь последовали камердинер В.Ф. Челышев и шофер П.Я. Борунов. На все просьбы графини Н.С. Брасовой, желавшей разделить участь мужа, великий князь отвечал ей отказом и, наконец, уговорил остаться в Гатчине и ждать исхода событий.

10 марта 1918 г. Комитет революционной обороны Петрограда приказал комиссару Николаевского вокзала выделить спальный вагон для арестованных: М. Романова, Н. Джонсона, П. Знамеровского и др., а также для семи бойцов конвоя, и отдать распоряжение по всей линии о прицепке этого вагона к поездам, следовавшим в Пермь.

С дороги, со станции Шарья, 15 марта 1918 г. Н.Н. Джонсон телеграфировал Председателю Совнаркома В.И. Ленину: «Постановление Совнаркома по прибытии [в] Пермь меня распоряжением] разлучают у кого я [состою] секретарем; не прибыл еще даже [в] Вятку несмотря [на] четырехдневное утомительное путешествие совершающееся при самых тяжелых условиях. Прошу Вас и Совет Народных Комиссаров принять во внимание расстроенное его здоровье усугубленное также путешествием. [Прошу] телеграммой отменить состоявшееся постановление о разлучении. Джоншсон»⁷¹⁹.

17 марта ссыльные были под конвоем доставлены в Пермь. Именно в этот день петроградскому конвою была выдана расписка председателя Исполкома Пермского Совдепа А.И. Борчанинова, в которой значилось: «Настоящую расписку Пермский Исполнительный комитет С. Р. и С. Д. дал в том, что препровожденные арестанты: гражданин Михаил Александрович Романов (бывший великий князь), гражданин Николай Николаевич Джонсон… действительно в Пермь доставлены и Пермским Исполнительным комитетом С. Р. и С. Д. приняты»⁷²⁰.

В Перми ссыльных встретили негостеприимно. 17 марта Пермский губисполком принял постановление об аресте прибывших из Петрограда ссыльных. В нем предписывалось: «Заключить Романова в тюремную больницу, остальных в тюрьму на общий тюремный режим и информировать об этом Комиссариат внутренних дел»⁷²¹. В телеграмме Михаила Романова, направленной 20 марта В.Д. Бонч-Бруевичу и М.С. Урицкому, говорится: «Сегодня двадцатого марта объявлено распоряжение местной власти немедленно водворить нас всех в одиночное заключение в пермскую тюремную больницу вопреки заверению Урицкого о жительстве в Перми на свободе, но разлучно с Джонсоном, который телеграфировал Ленину, прося Совет Народных Комиссаров не разлучать нас ввиду моей болезни и одиночества. Ответа нет. Местная власть не имея никаких директив центральной [власти] затрудняется как иначе поступить. Настоятельно прошу незамедлительно дать таковые. Михаил Романов»⁷²². Последовал также коллективный протест со стороны политических ссыльных в адрес наркома просвещения А.В. Луначарского. В телеграмме от 21 марта они сообщали: «Одновременно посланы телеграммы [Бонч-] Бруевичу, Урицкому [с] просьбой принять меры по оставлению нас [на] свободе [в] Перми ввиду состоявшегося постановления местной власти водворить [в] одиночное заключение [в] тюремную больницу [за] отсутствием директив центральной власти. Убедительно просим оказать скорое содействие облегчению судьбы. Михаил Романов, Джонсон, Власов, Знамеровский»⁷²³.

Двумя телеграммами в адрес Пермского Совдепа – из Совнаркома за подписью Бонч-Бруевича от 25 марта 1918 г. и из Петроградской ЧК за подписью Урицкого – было указано: «В силу постановления Михаил Романов и Джонсон имеют право быть на свободе под надзором местной Советской власти»⁷²⁴.

Пермский Совдеп принял указание центра к руководству, но со своей стороны предупредил Михаила Романова, что тот освобождается без всякой гарантии и Исполком не берет на себя ответственность за последствия.

Великий князь поселился на некоторое время в номерах гостиницы, при бывшем Благородном собрании в Перми. Об этом, в частности, свидетельствует в своих воспоминаниях В.Ф. Сивков – член Президиума Пермского губисполкома: «Осталась в памяти встреча с Михаилом Романовым, который жил в номере напротив моего до того, как его перевели в бывшие Королевские номера. Произошло это утром. Когда я уходил на работу, одновременно со мною в коридор вышел высокий стройный блондин с военной выправкой, в сером свободном плаще, в фуражке военного образца и начищенных сапогах. При виде его невольно возникло представление о гвардейце.

Заинтересовавшись этим человеком явно не нашей среды, я пошел за ним, и так мы дошли до губчека. Там он зашел в комнату дежурного коменданта, а я прошел к Малкову и, рассказав о встрече, спросил, кто это такой.

Павел Иванович, улыбаясь, спокойно ответил мне, что это калиф на час Михаил Романов, в пользу которого Николай II отказался от престола. Он здесь в ссылке и обязан утром и вечером регистрироваться в нашей комендатуре. За ним установлено наблюдение…»⁷²⁵.

В самом деле, первоначально за великим князем был установлен гласный надзор милиции, по которому он каждый день отмечался в штабе Красной гвардии. Затем, когда Пермский губисполком снесся с центром и, указывая на создавшееся положение, снял с себя ответственность за «целость» Романова, то по предложению Петрограда надзор за ним был поручен местной ЧК. 20 мая великому князю с нарочным под расписку был вручен следующий документ:

«Гражданину Романову М.А.

(Королевские номера).

Предлагаем Вам ежедневно в 11 часов утра являться в Чрезвычайный Комитет, Петропавловская-Оханская ул., дом № 33 Пермякова.

Председатель [Чрезвычайного] Комитета Ф. Лукоянов.

Заведующий Отд. борьбы с контрреволюцией А. Трофимов»⁷²⁶.

Об этом событии Михаил Александрович 21 мая 1918 г. сделал следующую запись в своем дневнике: «В 11 час. Дж[онсон], Василий [Челышев] и я отправились в Пермскую Окружную Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Я получил бумагу, в которой мне предлагается являться туда ежедневно в 11 час. (Люди добрые, скажите, что это такое.) После этой явки я отправился домой…»⁷²⁷.

Были ли к этим строгим мерам основания? Очевидно, были. Так, с митинга, состоявшегося на Мотовилихинском заводе, в Пермский совет поступила резолюция: если органы власти не посадят Михаила под замок, то рабочие «сами с ним разделаются».

Сохранились воспоминания Крумниса, который проживал в Королевских номерах, в то время, когда там же находился великий князь Михаил Романов: «Сначала я опасался останавливаться здесь, ибо полагал, что пребывание великого князя привлечет к гостинице внимание Советской власти, но меня успокоили, сказав, что великий князь пользуется полной свободой, ходит сам по городу… Я жил во втором этаже Королевских номеров, великий князь жил на третьем этаже, занимая с Джонсоном две небольшие комнаты. Я видел великого князя несколько раз в коридоре гостиницы и на улице. Он носил серый костюм и мягкую шляпу и палку. Всегда в сопровождении Джонсона. Бросался в глаза контраст высокого роста великого князя и низкого г. Джонсона… Великий князь часто захаживал в магазин Добрина, что на Сибирской улице, где беседовал с его доверенным о разных делах. Однажды доверенный Добрина спросил его, почему он, пользуясь свободой, не принимает мер к побегу. На это великий князь ответил: “Куда я денусь со своим огромным ростом, меня немедленно же обнаружат”. При этом он все время улыбался»⁷²⁸.

Живя на «свободе», Михаил Романов имел возможность скрыться, но этим поступком он опасался усложнить положение своих родственников. Обеспокоенность благополучием близких свидетельствуют и дневниковые записи великого князя:

«13 мая…Немцы от Ростова двинулись на Кубань. Немцы перевезли Мама в Киев, – вероятно, что Ксения, Ольга и др. с нею…

15 мая.…По-видимому, в Киеве, кроме Мама, также и все остальные, которые жили в Крыму»⁷²⁹.

Михаил Александрович обратился телеграммой на имя А.В. Луначарского о положении семьи бывшего царя. Причин для беспокойства было более чем достаточно. В прессе публиковались материалы о переводе Николая II в Екатеринбург и предстоящем судебном процессе над ним.

Живя под «надзором», великий князь был тесно связан со своими друзьями и некоторыми родственниками перепиской, но существовала и непосредственная живая связь между Пермью и Петроградом. В начале мая в Пермь приезжала жена Михаила Романова – графиня Наталья Сергеевна Брасова. Этому событию посвящены многие строки в дневнике: «Пермь, 25 [апреля] /8 мая, среда. Утром читали, после завтрака я познакомился с инженером Эльжановским. Около 3 ³/4 часа Наташа, Дж[онсон] и я на извозчиках поехали к Тупициным, где пили чай и ели много вкусных вещей. В 7 час. простились с ними, Наташа поехала, а Дж[онсон] и я пошли до дома пешком. Вечером к чаю пришел Петр Нилович Второв. Погода была отвратительная…

Пермь, 26 [апреля] /9 мая, четверг. Утром читали, днем прошлись по Торговой, Монастырской, а обратно вдоль реки. После чая Наташа и я легли отдохнуть. К обеду пришли Знамеровские и остались до 11 ¹/₂. Погода была полусолнечная, 2 °C.

Пермь, 27 [апреля] /10 мая, пятница. Около 11 ¹/₂ Борунов и я переехали на лодке на другую сторону Камы (поселение Средняя Курья), там мы пошли налево вдоль опушки леса, затем, выйдя к реке, переехали обратно. После завтрака был у нас датский вице-консул Рее с секретарем австрийцем – мы угостили их кофе. В 5 ¹/₂ Наташа, Дж[онсон] и я отправились в Петропавловский собор, где служил пасхальную вечерню архиепископ Андроник, – служит он очень хорошо. Вечером я играл на гитаре. Погода была пасмурная, кроме вечера, 2°.

Пермь, 28 [апреля] /11 мая, суббота. Утром Борунов и я отправились на другую сторону Камы, где прошли в лес направо и дошли до полигона. Возвратились к завтраку. Днем Наташа, Дж[онсон] и я неудачно съездили в цветочные магазины, а затем в рыбный магазин Анны К., затем пешком пошли к архимандриту Матвею (ректор семинарии). Мы смотрели его квартиру, так как все ищем, куда бы можно было переехать. Нас угостили кофе и пасхой – он, бедный, будучи нездоров, лежал в постели. Оттуда с Монастырской мы возвратились пешком домой. В 8 час. мы пошли в театр, где шла “Мечта любви”…»⁷³⁰.

Жизнь Михаила Романова шла своим чередом, но Брасова не собиралась смириться с высылкой мужа. Поняв, что судьбу мужа могут решить только высшие советские власти, она решила ехать в Москву.

17 мая 1918 г. великий князь сделал следующую запись в дневнике:

«Утром писал письма – Ольге Павло[вне], Алеше, Тате и Дворжицкому. Днем Наташа и я гуляли, были в Гостином дворе, затем прошли мимо церкви Воскресения на старое кладбище, обойдя его по Сибирской, возвратились домой. До обеда я написал Снегурочке письмо. Весь вечер Наташа укладывалась, благодаря чему легли поздно… Отъезд Наташи был решен вчера вечером, – очень грустно опять оставаться одним»⁷³¹.

На следующий день: «Встали около 8. В 9 Наташа и я поехали на извозчике на вокзал Пермь 2-я, за нами ехали Дж[онсон] и Екатерина Даниловна. Там ждали долго поезда на платформе… Наташа получила место в маленьком купе международного вагона с чужой дамой. Поезд пошел в 12 ч. 10 мин. В.М. Знамеровская (жена бывшего начальника Гатчинского железнодорожного жандармского управления полковника Петра Знамеровского, высланного в Пермь вместе с Михаилом Романовым. – В.Х.) тоже поехала. Наташа едет через Москву… С отъездом Наташи стало так грустно, так пусто, и все как-то кажется по-другому, и комнаты стали другими»⁷³².

Лаконичные записи дневника повествуют о буднях Михаила Александровича, его заботах, тревоге и надежде. 23 мая 1918 г. он записал: «Утром пошли в милицию, где спросили, почему мы больше туда не являемся. Мы ответили, что являемся последние дни в Чрезвычайный Комитет, где сказано было, что они известят об этом милицию, но, конечно, забыли это сделать. Возвратившись из Чрезвычайного Комитета, я читал. Днем Знамеровский и я прошлись по городу…

Получил от Наташи две телеграммы из Москвы, но их передали не с телеграфа, а в Чрезвычайном Комитете. Наташа приехала в Москву в понедельник…»⁷³³.

Следует заметить, что по сведениям представителя английской миссии Р. Вильтона, графиня Брасова встречалась с председателем Совнаркома В.И. Лениным и ходатайствовала о разрешении Михаилу Романову выезда из Перми, но безрезультатно.

Зато в конце мая 1918 г. большевики конфисковали имущество великого князя в имении «Брасово». Сохранился любопытный документ. Это удостоверение от 28 мая Комиссариата имуществ Российской Республики латышским стрелкам:

«Комиссариат имуществ Республики командирует товарищей:

1) Калыс Ян (старший)

2) Гривсон Ян

3) Бичул Ян

4) Кронберг Адам

5) Иесалнен Эдуард

6) Зау Крим

в Брасово Орловской губ., в распоряжение тов. Уткина и Матвеева, для сопровождения и охраны художественно-исторических и материальных ценностей означенного имения, вывозимых в Москву.

И.о. Народного Комиссара Малиновский»⁷³⁴.

В итоге было вывезено два вагона ценного имущества, в том числе несколько пудов серебряной и золотой посуды, антикварных вещей, скульптур, картин и т. п.

В стране разгоралась гражданская война. Осложнение политической и военной обстановки не ускользнули от внимания Михаила Александровича, о чем свидетельствуют его заметки в дневниковых записях: «28 мая… Пермь объявлена на военном положении. За последние дни отсюда посылали довольно много рот Красной Армии на разные внутренние фронты…

29 мая. Газет не было из Петрограда уже два дня, а из Москвы почему-то сегодня поезда не пришли… До обеда видел Обыденова, только что возвратившегося из Екатеринбурга – по-видимому, там военнопленные взяли власть в свои руки и арестовали Советскую власть, то же самое совершилось и в других некоторых городах Сибири. Вообще трудно понять, что творится, но что-то крупное назревает…

5 июня… На днях мы прочли, что на Дону образовалось свое Войсковое правительство, во главе которого стоит ген. Краснов, он также и войсковой атаман»⁷³⁵.

Следует заметить, что с захватом белочехами 26 мая Челябинска и 7 июня Омска, движение поездов на Сибирь прекратилось и в городе скопилось около 10 тысяч пассажиров, пытавшихся проехать на восток. Среди них было много бывших военных, сочувствующих Белому движению.

Несмотря на осложнение обстановки, положение Михаила Романова и его окружения в Перми, по существу, не изменилось. В это время у великого князя началось обострение болезни:

«6 июня… Сегодня у меня появились мои знаменитые боли в желудке, лег поэтому раньше…

7 июня. В Чрезвычайном Комитете я слегка сцепился с одним «товарищем», который был очень груб со мною. Днем я читал, позже зашел Тупицин и мы втроем пошли на Каму, по Сибирской ул., собирались прокатиться на моторной лодке… Пузо мое нет-нет и напоминало о себе.

9 июня. Провел целый день в постели у окна и продолжал ничего не есть со вчерашнего дня, т. е. даже ни капли молока. Боли по временам все-таки появлялись. Днем зашел Знамеровский и рассказывал много интересного о ходящих по городу слухах. Вечером мне читал Дж[онсон.] Погода была чудная, 22°.

10 июня. Весь день был на ногах, но чувствовал себя очень неважно. Днем спал. В 6 час. приходил доктор Шипицин. Боли периодически появлялись. За целый день выпил стаканполтора молока пополам с водой, больше ничего. Погода чудная, 20°, за последние дни вся зелень распустилась. Весь день я читал ту же французскую книгу. К обеденному чаю зашел Знамеровский. К вечеру поднялся особенно сильный, но все же теплый ветер. Получил телеграмму от Наташи из Гатчины, – она приехала туда в прошлую среду»⁷³⁶.

Стоит упомянуть еще об одном документе. Это ходатайство великого князя Михаила Александровича и Н.Н. Джонсона в Пермскую ЧК, в котором говорилось: «Ввиду невозможности продолжать жить в Королевских номерах и на основании удостоверения за № 3395, выданным Городским Исполнительным комитетом Пермского Совдепа за подписью тов. председателя Маришена, от 12-го апреля, нами найдено помещение по Екатерининской улице в доме № 212 (Тупициных). Просим Вас, ввиду отдаленности означенного дома от центра города разрешить являться в отделение милиции того района для расписывания, а не в вверенный Вам Комитет.