Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Через день Дж. Бьюкенен сообщил министру П.Н. Милюкову, что король Георг V и правительство Англии будут счастливы исполнить просьбу Временного правительства – предложить Николаю II и его семье убежище в Англии. «В случае, если это предложение будет принято, – прибавил я, – то русское правительство, конечно, благоволит ассигновать необходимые средства для их содержания. Заверяя меня в том, что императорской семье будет уплачиваться щедрое содержание, Милюков просил не разглашать о том, что Временное правительство проявило инициативу в этом деле. Затем я выразил надежду, что приготовления к путешествию Их Величеств в порт Романов будут сделаны без проволочки»³⁹⁵.

По Петрограду стали распространяться противоречивые слухи. Утверждалось, например, что Николай II с семьей уже выехал за границу с ведома Временного правительства. Даже французский посол М. Палеолог 8 (21) марта записал в своем дневнике: «Уже несколько дней ходил слух в народе, что “гражданин Романов” и его супруга “немка Александра” тайно подготовляли при содействии умеренных министров: Львовых, Милюковых, Гучковых и пр. реставрацию самодержавия. Поэтому Совет потребовал вчера немедленного ареста бывших царя и царицы. Временное правительство уступило. Четыре депутата Думы: Бубликов, Грибунин, Калинин и Вершинин выехали в тот же вечер в Ставку в Могилев с мандатом привезти императора.

Что касается императрицы, то генерал Корнилов отправился сегодня с конвоем в Царское Село. По прибытии в Александровский дворец он был тотчас принят царицей, которая выслушала без всякого замешательства решение Временного правительства; она просила только, чтобы ей оставили всех слуг, которые ухаживают за больными детьми, что ей и было разрешено. Александровский дворец отрезан теперь от всякого сообщения с внешним миром.

Арест императора и императрицы очень взволновал Милюкова; он хотел бы, чтобы король Англии предложил им убежище на британской территории, обязавшись даже обеспечить их неприкосновенность; он просил поэтому Бьюкенена телеграфировать немедленно в Лондон и настаивать, чтобы ему ответили очень спешно…»³⁹⁶.

Однако сведения Палеолога относительно Англии не совсем верны. А дело было так. Как только английскому королю Георгу V стало известно об отречении своего кузена Николая II, он 6 марта послал в Ставку в Могилев следующую телеграмму: «События последней недели меня глубоко взволновали. Я думаю постоянно о тебе и остаюсь всегда верным и преданным другом, каким, как ты знаешь, я всегда был и раньше»³⁹⁷. Известно и другое, что Ллойд Джордж, при известии о падении русской монархии, воскликнул с радостью: “Одна из целей войны для Англии наконец достигнута”. Телеграмма Георга V была адресована генералу Д.X. Вилиамсу (Вильямсу) для передачи Николаю II, но на тот момент царь уже выехал из Могилева. Тем временем министр иностранных дел П.Н. Милюков 6 марта просил английского посла Дж. Бьюкенена срочно выяснить, сможет ли бывший император с семьей выехать в Англию. Бьюкенен в тот же день послал запрос в Лондон. Вскоре, 8 марта, он телеграфировал вторично, сообщая, что Милюков «очень хотел бы, чтобы Его Величество покинул Россию» и «был бы рад, если бы английский король и английское правительство предложили царю убежище в Англии». Отношение англичан, следует заметить, к Николаю II было противоречиво. Генерал Вилиамс тем временем полученную телеграмму Георга V в Ставке переслал в Петроград Бьюкенену для передачи ее адресату. Однако послание короля так и не было вручено Николаю II, по причине задержки ее Милюковым до выяснения обстановки, о чем скажем чуть позже. Дальше пошли дипломатические ходы. Опережая события, отметим, что 9 марта министр иностранных дел Англии Бальфур послал Бьюкенену телеграмму, из которой следовало, что король и британское правительство «рады пригласить царя и царицу поселиться в Англии и остаться здесь на все время войны. Передавая это сообщение русскому правительству, вы должны разъяснить, что русское правительство должно нести ответственность за предоставление их величествам необходимых средств к жизни соответственно положению Их Величеств»³⁹⁸. 10 марта посол Дж. Бьюкенен в Петрограде передал Милюкову официальную ноту по этому вопросу, а на следующий день телеграфировал в Лондон: «Вчера я уведомил министра иностранных дел о содержании Вашего послания… Милюков чрезвычайно заинтересован в том, чтобы это дело не было предано гласности, так как крайние левые возбуждают общественное мнение против отъезда царя из России. Хотя министр иностранных дел надеется, что правительству удастся преодолеть это сопротивление, само правительство еще не пришло к окончательному решению… Когда я поднял вопрос о средствах царя, меня уведомили, – что, по имеющимся у министра иностранных дел сведениям, царь обладает значительным личным состоянием. Во всяком случае, финансовый вопрос будет разрешен правительством с полным великодушием».

Встает вопрос, почему британское правительство, дав вначале свое согласие, не осуществило со своими коллегами по Временному правительству России, казалось бы, общие намерения? Ответ вырисовывается довольно четкий. Потому, что опасались из-за царя испортить отношения с реальными правителями страны, тем самым подорвать свое влияние на русских и поставить под вопрос их участие в войне. На эти «побочные мотивы» указывает, правда, в осторожной, предположительной форме Дж. Бьюкенен и, более определенно, – английский посол во Франции Берти, «…русские крайние социалисты могли бы этому поверить, что британское правительство держит бывшего императора в резерве в целях реставрации, если в эгоистических интересах Англии окажется выгодным поддержание внутренних разногласий в России»³⁹⁹.

Следует заметить, что в первые дни революции Временное правительство во избежание для себя всяких осложнений приняло решение о задержании переписки династии Романовых с внешним миром. Позднее бывший министр иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюков так объяснял свои действия по задержке телеграммы Георга V от 6 марта 1917 г.: «Телеграмма была адресована императору, а так как Государь больше не был императором, то я отдал ее английскому послу»⁴⁰⁰. В другом интервью П.Н. Милюкова 1921 г. можно прочесть следующее: «Не доставление Николаю II телеграммы английского короля от 19 марта (6 марта по старому стилю. – В.Х.), посланной адресату еще как царствующему императору, произошло по соглашению между мною и сэром Джорджем и явилось одним из доказательств внимания английского правительства к совершившемуся в России перевороту»⁴⁰¹. Сэр Дж. Бьюкенен более откровенен в своем признании об утайке телеграммы от Николая II. Он откровенно признавал, что она могла облегчить отъезд царской семьи в Англию, но действие это возлагает только на одного Милюкова⁴⁰². В самом деле, что было бы, если царская семья, имея такой документ, решилась выехать с больными детьми при первой же возможности? Очевидно же, что некоторые министры могли лишиться своих портфелей, а по русской поговорке: «Своя рубашка ближе к телу». Не для того же они с трона скинули царя, чтобы из-за него потерять место, которого так добивались. На первый взгляд странной кажется позиция английского посла Дж. Бьюкенена, который осмелился не выполнить волю своего короля. Но, очевидно, он руководствовался своими соображениями, что король только царствует, а не правит; те, кто правил в Англии, были заинтересованы в другом. Будем справедливы, Георг V чуть позднее также изменил свои намерения о пребывании царской семьи в Англии, о чем свидетельствуют его дневники.

Однако вернемся в Царское Село. 8 марта 1917 г. Временное правительство рассматривает вопрос: «Представление министра иностранных дел о необходимости принятия мер к охранению документов государственной важности, находящихся в Царскосельском дворце, ввиду предстоящего водворения в нем отрекшегося императора Николая II». По нему принимается постановление: «Опечатать кабинет отрекшегося императора Николая II в Царскосельском дворце и приставить к нему караул»⁴⁰³.

Своим чередом разворачивались события в Царском Селе. Камердинер императрицы А.А. Волков в своих воспоминаниях дает описание ареста Александры Федоровны: «Но вот приехал генерал Корнилов, вместе с несколькими офицерами, среди которых были Коцебу, офицер гвардейского уланского полка, и полковник Кобылинский. Во дворце в это время находился гофмаршал Бенкендорф и церемониймейстер граф Апраксин.

Корнилов просил доложить о нем Государыне, которая и приняла его в присутствии графа Бенкендорфа.

Корнилов сказал императрице, что на него возложена тяжелая обязанность объявить об аресте и просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собою повлечь не может. Корнилов попросил разрешения представить Государыне сопровождающих его офицеров.

Выйдя от императрицы, он объявил, что все, окружающие царскую семью, могут по собственной воле при ней остаться. Кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с царской семьей наступал также арест.

Комендантом был назначен Коцебу, а начальником охраны полковник Кобылинский»⁴⁰⁴.

В этот день, 8 марта, Александра Федоровна в своем дневнике сделала запись на английском языке: «Ген[ерал] Корнилов, комендант Ц[арского] С[ела] Кобылинский. Корнилов объявил, что мы находимся взаперти… С этого момента присутствующие [во дворце] считаются изолированными, не должны видеться ни с кем посторонними… Жгла письма с Лили»⁴⁰⁵.

В сухих официальных сводках населению сообщалось, примерно, следующее. Согласно распоряжению Временного правительства, главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал Корнилов прибыл в Царскосельский дворец и прочел бывшей царице, в присутствии графа Бенкендорфа и графа Апраксина, постановление об ее аресте. По прочтении постановления главнокомандующий принял меры по охране дворца, установив очередь караулов от всех пехотных полков царскосельского гарнизона, порядок посылки конных дозоров по всему городу, порядок допуска во дворец и сношения последнего с внешним миром. Все телеграфные и телефонные провода поставлены под контроль караульных офицеров. Посты наружной охраны, наряжаемой от дворцовой полиции, были немедленно смещены и заменены нарядом от гарнизона.

По Петрограду продолжал циркулировать самые невероятные слухи, которые подогревались сенсационными газетными «утками». Искали врагов революции и ответственных за все ухудшающееся положение на фронтах и внутри страны. Самой удобной мишенью был поверженный император.

Между тем Исполком Петросовета 8 марта вновь рассматривает вопрос «об аресте Николая II и его семьи» и постановляет: «Решено арестовать всю семью, конфисковать немедленно их имущество и лишить права гражданства. Для ареста послать своего парламентера с той делегацией, которая будет производить арест…»⁴⁰⁶.

Акт Временного правительства по возможному выезду царской семьи за границу был тревожно встречен членами Петросовета, которые усмотрели в нем угрозу реставрации монархии в России с помощью вмешательства Великобритании. В Петросовете разгорелись бурные дебаты: «Все созвучно утверждали: революция должна оградить себя от всякой возможности восстановления монархии; перчатка, брошенная Временным правительством, решившим этот – существеннейший для судеб революции – вопрос единолично, за спиной Исполкома, – должна быть поднята…»⁴⁰⁷.

Обстановку проходившего в Петросовете заседания ярко осветил член Военной комиссии эсер С.Д. Мстиславский (Масловский). В своих воспоминаниях «Пять дней. Начало и конец Февральской революции» он отмечал: «Слишком долго и слишком путано задерживались ораторы на вопросе, в какой мере «лично» опасен бывший монарх – и кто из великих князей может и должен подойти под категорию «угрожающих» будущей Республике… Мерою опасности, естественно, определяется мера пресечения: вот почему столь безудержно страстные в заявлениях своих об опасности монархии члены И[сполнительного] К[омитета] тускнели, потупляли глаза, когда логическим ходом мысль заставляла их говорить о судьбе монарха. Были секунды, когда казалось, что столь страшное для меньшевизма, столь ранящее слух слово – «цареубийство» – уже готово опуститься на нас… Но оратору перехватывал горло уже поднятый его мыслью звук, и вновь затягивала собрание зыбкая, туманная пелена – полунамеков, полупризнаний, полуклятв…»⁴⁰⁸.

Между тем 9 марта обстановка вокруг царской семьи накаляется до предела. В протоколе заседания Исполкома Петросовета первым вопросом рассматривается:

«I. Об аресте Николая Романова.

Ввиду полученных сведений, что Временное правительство решило предоставить Николаю Романову выехать в Англию и что в настоящее время он находится на пути к Петрограду. Исполнительный Комитет решил принять немедленно чрезвычайные меры к его задержанию и аресту. Издано распоряжение о занятии нашими войсками всех вокзалов, а также командированы комиссары с чрезвычайными полномочиями на ст. Царское Село, Тосно и Званка. Кроме того, решено разослать радиотелеграммы во все города с предписанием арестовать Николая Романова и вообще принять ряд чрезвычайных мер. Вместе с тем решено объявить немедленно Временному правительству о непреклонной воле Исполнительного Комитета не допустить отъезда в Англию Николая Романова и арестовать его. Местом водворения Николая Романова решено назначить Трубецкой бастион Петропавловской крепости, сменив для этой цели командный состав последней. Арест Николая Романова решено произвести во что бы то ни стало, хотя бы это грозило разрывом сношений с Временным правительством»⁴⁰⁹.

В сообщении, опубликованном в «Известиях Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» 10 марта 1917 г., отмечалось: «Исполнительный комитет Совета признал пагубным для дела русской революции как оставление Николая II на свободе, так и выезд его за границу, где он, располагая колоссальными средствами, припрятанными на черный день в заграничных банках, мог бы организовать заговоры против нового строя, питать черносотенные происки, рассылая наемных убийц и т. д.».

Исполком Петросовета за дело взялся «круто». Были заготовлены бланки приказов о задержании поезда Николая II и его аресте. В этот бланк достаточно было от руки вписать наименование отряда и позицию его дислокации, чтобы бойцы были срочно отправлены на задержание.

Радиотелеграммы за подписью Чхеидзе призывали:

«Срочное сообщение всем:

От Исполнительного комитета Рабочих и Солдатских Депутатов. По всем железным дорогам и другим путям сообщения, комиссарам, местным комитетам, воинским частям.

Всем сообщается вам, что предполагается побег Николая Второго за границу. Дайте знать по всей дороге вашим агентам и комитетам, что Исполнительный комитет Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов приказывает задержать бывшего царя и немедленно сообщить Исполнительному Комитету – Петроград, Таврический дворец – для дальнейшего распоряжения».

Переполох был на всю Россию. Спустя пять дней, 12 марта Омский Совдеп запрашивал разъяснения Петросовета следующей телеграммой: «Омский Совет рабочих депутатов просит подтвердить справедливость циркулярной записки, подписанной Чхеидзе [и] Скобелевым, о предполагаемом побеге Николая II. Секретарь Аронов».

Несмотря ни на что, поезд с отрекшимся императором 9 марта благополучно прибыл в Царское Село.

Об этом событии полковник Е.С. Кобылинский в апреле 1919 года давал показания белогвардейскому следователю Н.А. Соколову:

«Спустя несколько дней (не помню числа), мне было передано по телефону, что приезжает Государь император. Я отправился на вокзал. Когда подошел поезд, Государь вышел из вагона и очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков (в документе ошибочно указан Долгорукий. – В.Х.). Вместе с Долгоруковым Государь и сел в автомобиль. Ко мне же на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной думы Вершинин, и сказали мне, что их миссия окончена: Государя они передали мне.

Я не могу забыть одного явления, которое я при этом наблюдал в то время. В поезде с Государем ехало много лиц. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Сцена эта была весьма некрасива.

Я отправился во дворец вслед за Государем. Государь тут же поднялся наверх к больным детям.

Вскоре привезли с вокзала вещи Государя.

Жизнь царскосельского периода, как она была регламентирована инструкцией, вполне соответствовала тому положению, какое и должно было быть у семьи. Инструкция ограничивала свободу сношений августейшей семьи с внешним миром и вносила, конечно, некоторые ограничения во внутреннюю жизнь; корреспонденция проходила через руки коменданта дворца. Из дворца можно было выходить только в парк. Дворец и парк были всегда оцеплены караулом. Гулять можно было с утра до наступления темноты.

Больше никаких ограничений не существовало. Во внутреннюю жизнь семьи, кроме вышеуказанного ограничения времени выхода из дворца, правительство не вмешивалось»⁴¹⁰.

Камердинер императрицы А.А. Волков более подробно описывает приезд Николая II в Царское Село: «Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя. Ворота были закрыты, и дежурный офицер крикнул: “Открыть ворота бывшему царю”. Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).

Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.

Государь прошел к императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у императрицы, на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям»⁴¹¹.

Какое впечатление произвел этикет встречи на бывшего императора?

В день прибытия 9 марта Николай II записал в дневнике:

«Скоро и благополучно прибыл в Царское Село – в 11 ¹/₂ ч. Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у кот[орой] корь недавно началась. Завтракали и обедали в игральной у Алексея. Видел доброго Бенкендорфа. Погулял с Валей Долг[оруковым] и поработал с ним в садике, т. к. дальше выходить нельзя! После чая раскладывал вещи. Вечером обошли всех жильцов на той стороне и застали всех вместе»⁴¹².

Запись в дневнике Александры Федоровны от 9 марта очень лаконична: «Приехал Н[иколай]. Завтракали с Н[иколаем] и Алексеем в игральной [комнате]. 3 часа: Ольга [температура] 36,8°; Татьяна – 37°; Мария – 37,6°; Анастасия – 36,8°. Ходила к Ане (Вырубовой. – В.Х.), пока Н[иколай] гулял в саду. Лили (Ден. – В.Х.) кушает вместе с Аней [Вырубовой]…»⁴¹³.

Более подробно рассказывает о переживаниях Александры Федоровны в этот день Анна Вырубова в своих воспоминаниях:

«Наше беспокойство о Государе окончилось утром 9 марта. Я лежала еще больная, доктор Боткин (расстрелян большевиками в Екатеринбурге вместе с царской семьей) только что посетил меня, как дверь быстро отворилась, и в комнату влетела госпожа Ден, вся раскрасневшаяся от волнения. “Он вернулся!” – воскликнула она и запыхавшись, начала мне описывать приезд Государя, без обычной охраны, но в сопровождении вооруженных солдат. Государыня находилась в это время у Алексея Николаевича. Когда мотор подъехал ко дворцу, она, по словам госпожи Ден, радостная выбежала навстречу царю; как пятнадцатилетняя девочка, она быстро спустилась с лестницы и бежала по длинным коридорам. В эту первую минуту радостного свидания, казалось, было позабыто все пережитое и неизвестное будущее. Но потом, как я впоследствии узнала, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми оставленный и со всех сторон окруженный изменой, не мог не дать воли своему горю и своему волнению, – и как ребенок рыдал перед своей женой.

Только в 4 часа дня пришла Государыня, и я тотчас поняла по ее бледному лицу и сдержанному выражению все, что она в эти часы вынесла. Гордо и спокойно она рассказала мне о всем, что было. Я была глубоко потрясена ее рассказом, так как за все 12 лет моего пребывания при дворе, я только три раза видела слезы в глазах Государя, “Он теперь успокоился, – сказала она, – и гуляет в саду; посмотри в окно!” Она подвела меня к окну. Я никогда не забуду того, что увидела, когда мы обе, прижавшись друг к другу, в горе и смущении выглянули в окно. Мы были готовы сгореть от стыда за нашу бедную родину. В саду, около самого дворца, стоял царь всея Руси и с ним преданный друг его, князь Долгоруков. Их окружали 6 солдат, вернее, 6 вооруженных хулиганов, которые все время толкали Государя то кулаками, то прикладами, как будто он был какой-то преступник, прикрикивая: “Туда нельзя ходить, господин полковник, вернитесь, когда вам говорят!” Государь совершенно спокойно на них посмотрел и вернулся во дворец»⁴¹⁴.

Что стояло за актом Временного правительства ареста царской четы? Как выяснилось позднее, никто из лидеров революции не отрицал намерения «предать Государя суду». Князь Г.Е. Львов сознавался в этом, хотя с некоторыми оправдательными оговорками. А.Ф. Керенский в этом смысле был более откровенен. Он подтвердил, что на заседании Московского Совета 7 марта 1917 г. объявил: «Беспристрастный суд должен судить ошибки Николая II перед Россией». Об этой новости сообщали многие газеты. В частности, А.Ф. Керенский в свидетельских показаниях белогвардейскому следователю Н.А. Соколову в эмиграции в Париже уточнял причины ареста царской четы: «Николай II и Александра Федоровна были лишены свободы по постановлению Временного правительства, состоявшемуся 20 марта (по новому стилю. – В.Х.). Было две категории причин, которые действовали в этом направлении. Крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и рабочих петроградского и московского районов было крайне враждебно Николаю. Вспомните мое выступление 20 марта в пленуме Московского Совета. Там раздались требования казни его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роли Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд. Самая сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что дело здесь гораздо больше не в самой личности Николая II, а в идее “царизма”, пробуждающей злобы и чувство мести… Вот первая причина, побудившая Временное правительство лишить свободы царя и Александру Федоровну. Правительство, лишая их свободы, создавало этим охрану их личности. Вторая группа причин лежала в настроениях иных общественных масс. Если рабоче-крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики царя и его правительства, то интеллигентско-буржуазные массы и, в частности, высшее офицерство определенно усматривали во всей внутренней и внешней политике царя и в особенности в действиях Александры Федоровны и ее кружка ярко выраженную тенденцию развала страны, имевшего в конце концов целью сепаратный мир и содружество с Германией. Временное правительство было обязано обследовать действия царя, Александры Федоровны и ее кружка в этом направлении.

Постановлением Временного правительства от 17 марта 1917 г. была учреждена Верховная Чрезвычайная Следственная Комиссия, которая должна была обследовать деятельность носителей высшей власти старого строя и всех вообще лиц, приковывавших к себе внимание общества своими действиями во вред интересам страны.

Эта Комиссия и должна была обследовать также роль Николая, Александры Федоровны и ее кружка.

Необходимость такого обследования указывалось в самых мотивах постановления Временного правительства об учреждении Комиссии. Для того чтобы эта Комиссия могла выполнить ее обязанности, необходимо было принять известные меры пресечения в отношении Николая и Александры Федоровны. Эта необходимость и была второй причиной лишения их свободы»⁴¹⁵. Что же касается лидера кадетов, министра иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюкова, то он предпочел сослаться на затмение памяти, когда белогвардейский судебный следователь Н.А. Соколов допрашивал его о мотивах решения правительства. Милюков заявил: «Мне абсолютно не сохранила память ничего о том, как, когда состоялось решение вопроса об аресте царя и царицы. Я совершенно ничего не помню по этому вопросу. Представляя себе вообще характер событий того времени, мне кажется, что Временное правительство, по всей вероятности, санкционировало известную меру, предложенную ему Керенским. В то время некоторые заседания правительства происходили секретно, и журналы таких заседаний не велись. Вероятно, в такой же форме состоялось и решение самого вопроса»⁴¹⁶.

Имеются еще более определенные свидетельства о предстоящей участи Николая II. Так, например, адвокат Н.П. Карабчевский делился воспоминаниями о встрече и разговоре с А.Ф. Керенским 3 марта 1917 г.:

«К трем часам, почти все, находившиеся в Петрограде, товарищи по совету были в сборе.

“Определенно-левые” ликовали. Остальные, в том числе и я, без энтузиазма принимали совершившийся факт, с твердым намерением помочь правосудие удержаться на должной высоте.

Общим оттенком настроения было изумление перед столь быстрой сменой декораций. На это, по-видимому, не рассчитывали наиболее оптимистически настроенные вожди революции…

– Н.П. – порывисто обратился ко мне Керенский, – хотите быть сенатором уголовного кассационного департамента? Я имею в виду назначить несколько сенаторов из числа присяжных поверенных…

– Нет, А.Ф., разрешите мне остаться тем, что я есть, адвокатом, – поспешил я ответить. – Я еще пригожусь в качестве защитника…

– Кому? – с улыбкой спросил Керенский, – Николаю Романову?..

– О, его я охотно буду защищать, если вы затеете его судить.

Керенский откинулся на спинку кресла, на секунду призадумался и, проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все поняли, что это намек на повешение.

– Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! – сказал Керенский, обводя нас своим, не то загадочным, не то подслеповатым взглядом, благодаря тяжело нависшим на глаза верхним векам.

– Только не это, – дотронулся я до его плеча, – этого мы вам не простим!.. Забудьте о Французской революции, мы в двадцатом веке, стыдно, да и бессмысленно идти по ее стопам…

Почти все присоединились к моему мнению и стали убеждать его не вводить смертной казни в качестве атрибута нового режима.

– Да, да! – согласился Керенский. – Бескровная революция, это была моя всегдашняя мечта…

Выбор двух товарищей министра прошел довольно быстро. Было ясно, что только признак явной принадлежности к его политической партии улыбался новому министру, причем и из этого круга лиц он старательно обходил имена сколько-нибудь яркие»⁴¹⁷.

Правда, позер и фразер Керенский, находясь в эмиграции, публично опровергал это страшное обвинение в намерении предать Николая II суду и смертной казни.

В мартовские дни 1917 г. со стороны Петросовета исходила реальная угроза для царской семьи. На заседании Исполкома 9 марта меньшевик Чхеидзе докладывал о результатах переговоров с Временным правительством. Исполком, получив сведения, что в среде правительства имеется тенденция отправить царскую чету в Англию и что в этом смысле им начаты переговоры с английским правительством, признал «пагубным для дела революции оставление Николая на свободе, особенно в Англии, где в банках у него имеются «колоссальные суммы, которые послужат ему средствами для ведения заговоров против нового строя»⁴¹⁸. Специально избранная Исполкомом делегация вошла по этому поводу в переговоры с Временным правительством. Одновременно с этим были приняты практические меры к недопущению выезда бывшего императора за границу. После переговоров с Исполкомом Временное правительство санкционировало его действия. Результатом переговоров с Временным правительством были следующие постановления: 1) выезд бывшей царской семьи за границу будет разрешен не иначе как по соглашению с Временным правительством и Советом Р. и С. Д.; 2) бывшая царская семья временно подвергается аресту в Царском Селе, впредь до нового места заключения, также по соглашению между Временным правительством и Советом Р. и С. Д.; 3) в осуществлении надзора за арестованными и принятии необходимых мер будет участвовать специальный комиссар Исполкома Совета Р. и С. Д.

Особым пунктом в протоколе заседания Исполкома Петросовета от 9 марта 1917 г. стоял:

«13. Доклад представителя, командированного в Царское Село.

Охрана дворца находится в руках революционных войск. Издан приказ, чтобы никого не впускать и не выпускать из дворца. Все телефоны и телеграфы выключены. Николай Романов находится под бдительным надзором. Солдат там около трехсот, из состава 3-го стрелкового полка. Офицер Михайловского манежа отказался было выдать броневые автомобили, считая недостаточной подпись Исполнительного Комитета, не скрепленную подписью Караулова.

На правах арестованного во дворце находятся: Нарышкин (его во дворце не было. – В.Х.), Бенкендорф и Долгоруков. Все письма и телеграммы доставляются в караульное помещение. Представитель был во внутренних покоях, видел лично Николая Романова. Полк просил передать, что он будет бессменно караулить, чтобы не выпускать его. Офицеры, охраняющие дворец, считают вполне приемлемым, чтобы Комитет прикомандировал своих представителей для наблюдения за охраной его. Выдать Николая Романова они отказались, считая своей обязанностью исполнять приказ генерала Корнилова, приказавшего не выдавать его. Будучи уверенными в надежности караула, представители считают возможным оставить Николая в прежнем состоянии. Стрелки настаивают на выводе из Царского Села сводного полка, весьма ненадежного.

В связи с докладом представителя офицеров-активистов сообщают, со слов одного врача, что в Царском Селе в 1-м запасном полку ведется агитация против Совета Р. и С. Д. Войска стоят за конституционную монархию. Особенно настаивают на этом офицеры.