Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Посмотрев на лица наших палачей, я увидела, что и они в слезах. Меня почти на руках снесли к мотору; на подъезде собралась масса дворцовой челяди и солдат, и я была тронута, когда увидела среди них несколько лиц плакавших. В моторе, к моему удивлению, я встретила Лили Ден, которая мне шепнула, что ее тоже арестовали. К нам вскочили несколько солдат с винтовками. Дверцы затворял лакей Седнев, прекрасный человек из матросов «Штандарта» (впоследствии был убит в Екатеринбурге). Я успела шепнуть ему: “Берегите Их Величества!” В окнах детской стояли Государыня и дети: их белые фигуры едва заметны…»⁴⁴³.

Так, первой за преданность царской семье вступила на свой крестный путь Анна Вырубова.

Чем она провинилась перед Отечеством, законом или даже Временным правительством? Решительно ничем, но А.Ф. Керенский, обуреваемый воспоминаниями «великой» французской революции, решает обратить фрейлину Анну Вырубову во вторую принцессу Ламбаль: она будет брошена толпе, как искупительная жертва.

Забегая вперед, отметим, что Анна Вырубова (1884–1964) прошла через унижения, клевету, истязания в застенках крепостных казематов, ни на минуту не оставляя в мыслях и делах царскую семью. При всяком удобном случае она пыталась связаться с ними, чтобы облегчить их страдания в далекой сибирской ссылке. По результатам расследования ЧСК с Вырубовой было снято самое страшное и обидное для нее обвинение в шпионаже в пользу Германии. Ей, раздавленной и больной, как в насмешку выдали справку, что в качестве обвиняемой следователями ЧСК она не привлекалась, хотя порой ее жизнь висела на волосок от гибели. После «октябрьского переворота», спасаясь от нового преследования, она с риском для жизни по льду залива перебралась в Финляндию, продолжая молиться за царских мучеников. Недаром палач Юровский среди расстрелянных в Ипатьевском доме по ошибке назвал фрейлину Вырубову вместо горничной Демидовой. После гибели царской семьи Анна Вырубова нашла пристанище в одном из монастырей Финляндии, где тихо и незаметно скончалась в 1964 г., оставив миру свои воспоминания о царской семье.

В этот страшный день – 21 марта 1917 г., в весьма краткой записи Александры Федоровны в дневнике (как будто сделанной для памяти от чужих глаз), читаем: «3 часа. Керенский. Аню и Лили увезли в Думу». В тот же день в 9 часов вечера еще одна приписка: «К[еренский] министр юстиции забрал Лили и Аню. Он привез Коровиченко в качестве нашего коменданта»⁴⁴⁴. На следующий день, 22 марта, еще одна пометка: «Аню поместили в крепость». И еще через день: «Аня – в крепости (в заточении; Лили – в другом здании)»⁴⁴⁵.

Более пространная запись в дневнике Николая Александровича: «21-го марта. Вторник. Сегодня днем внезапно приехал Керенский, нынешний мин[истр] юстиции, прошел через все комнаты, пожелал нас видеть, поговорил со мною минут пять, представил нового коменданта дворца и затем вышел. Он приказал арестовать бедную Аню и увезти ее в город вместе с Лили Ден. Это случилось между 3 и 4 час., пока я гулял. Погода была отвратительная и соответствовала нашему настроению! – Мария и Анастасия спали почти целый день. После обеда спокойно провели вечер вчетвером с О[льгой] и Т[атьяной]»⁴⁴⁶.

Атмосферу отчуждения и непонимания царской семьи передают записанные в дневнике княгини Е.А. Нарышкиной следующие строки: «21 марта/3 апреля. Только что смотрела в окно и увидела, как происходит прогулка Государя: он идет впереди, за ним Валя Д[олгоруков], за Валей караульный офицер. Сердце сжалось от жгучей боли. Вот до чего он дошел, обладавши всеми благами мира и имев преданный ему народ.

Как прекрасно могло бы быть его царствование, если бы он умел понять требования времени. И без темного влияния, начавшегося с Филиппа.

Сегодня крупное событие. Приезжал министр юстиции Керенский с новым комендантом и большой свитой для произведения инспекции и для того, чтобы увезти Аню [Вырубову]. Все сделано спокойно и решительно. Ее увезли вместе с ее подругой Ден. Императрица в отчаянии. Мне жаль их страданий. Бедная женщина, я считаю ее не сознающей положения, потому что уверена, что она больна навязчивой идеей, которая мешает правильному рассуждению.

22 марта/4 апреля. Сегодня я видела нового коменданта. Государь сказал Вале [Долгорукову], что императрица чувствует себя одинокой, вследствие отъезда Ани и Ден. Но в чем ее одиночество, когда у нее муж, пятеро детей и четыре дамы, разделяющие одиночество. Понятна тревога об участи ее подруги, но нельзя жаловаться на одиночество, надо плакать о великих бедствиях, накликанных ею. Я считаю, что достаточно доказала свою лояльность и верность…

Она меня тронула, сказав, между прочим: “Государь должен был отречься для блага родины. Если бы он этого не сделал, началась бы гражданская война, и это бы вызвало осложнения в военное время. Самое главное, это – благо России. Если его получат иным путем, нежели через наше посредство, то пусть так, – тем лучше”. Чудная вербная всенощная, мы окружены шпионами и недоброжелательством»⁴⁴⁷.

О визите Керенского в Царское Село и аресте Вырубовой для широкой публики «Вестник Временного правительства» 23 марта посвятил специальное сообщение:

«21-го марта министр юстиции А.Ф. Керенский выехал в Царское Село с целью ознакомиться на месте с порядком как внутренней, так и внешней охраны и порядком содержания под стражей лишенного свободы бывшего императора и его семьи. Вместе с министром выехал в Царское Село новый комендант Александровского царскосельского дворца, подполковник Коровиченко.

В сопровождении коменданта Коровиченко, помощника комиссара министерства двора, царскосельского комиссара двора, начальника царскосельского гарнизона и коменданта Царского Села министр лично обошел все помещения Александровского дворца. При обходе разъяснения о порядке содержания бывшего императора и его семьи давали бывший обер-гофмаршал граф Бенкендорф и князь Долгоруков.

Затем министр юстиции лично осведомился у бывшего императора и его семьи об их здоровье и времяпровождении, на что им были получены вполне удовлетворительные ответы.

Порядок внешней и внутренней охраны был признан министром вполне удовлетворительным, причем им были даны некоторые дополнительные инструкции лицам, ведающим охраной Александровского царскосельского дворца.

Затем А.Ф. Керенский прошел в помещение госпожи Вырубовой и сделал распоряжение о немедленной ее изоляции, о прекращении сношений ее со всеми лицами, содержащимися в Александровском дворце, и о переводе в течение ближайшего срока из дворца в другое помещение.

22-го марта распоряжение о переводе Вырубовой из дворца исполнено. В настоящее время госпожа Вырубова передана в распоряжение соответствующих судебных властей».

В конце марта – середине апреля 1917 г. воспитатель наследника П. Жильяр отмечал: «Отношение Керенского к Государю уже не то, что было вначале; он уже не принимает позы судьи. Я уверен, что он начинает понимать Государя и подпадает под его нравственное обаяние; это случается со всеми, кто к нему приближается»⁴⁴⁸.

Интересны в этом плане наблюдения княгини Е.А. Нарышкиной: «В присутствии солдатских и рабочих депутатов Керенский напускает на себя внешнюю грубость, а наедине с царской семьей он почтителен и даже их титулует»⁴⁴⁹.

Такое двойственное отношение А.Ф. Керенского объяснялось его положением в революционном движении и свойствами характера. Так, кадет В.Д. Набоков писал об этом: «Трудно даже себе представить, как должна была отразиться на психике Керенского та головокружительная высота, на которую он был вознесен в первые недели и месяцы революции. В душе своей он все-таки не мог сознавать, что все это преклонение, идолизация его – не что иное, как психоз толпы… Но несомненно, что с первых же дней душа его была “ушиблена” той ролью, которую история ему – случайному, маленькому человеку – навязала и в которой ему суждено было так бесславно и бесследно провалиться…»⁴⁵⁰.

Однако общественное напряжение вокруг царской семьи нарастало. Керенский обратился к царской чете с просьбой по возможности проводить время раздельно, так как на этом настаивает Совет рабочих и солдатских депутатов. П. Жильяр по этому поводу записал в дневнике 27 марта: «После обедни Керенский объявляет Государю, что отныне он должен жить отдельно от императрицы и может видеться с нею только во время обеда и при условии, чтобы разговор происходил исключительно на русском языке. Чай также разрешается пить вместе, но в присутствии офицера…»⁴⁵¹.

Естественно, все это с возмущением было воспринято царской семьей. Николай II в тот же день сделал следующую запись: «Начали говеть, но, для начала, не к радости началось это говенье. После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи временем еды и с детьми сидеть раздельно; будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет рабочих и солдатских депутатов! Пришлось подчиниться, во избежание какого-нибудь насилия… Лег спать на своей тахте!»⁴⁵². Более бурно реагировала на притеснения Александра Федоровна. «Несколько позже императрица, очень взволнованная, – пишет П. Жильяр, – подходит ко мне и говорит: “Поступать так по отношению с Государем – это низко, после того как Государь принес себя в жертву и отказался от престола, чтобы избегнуть гражданской войны… Как это дурно и как мелочно! Император не хотел, чтобы из-за него пролилась кровь хотя бы одного русского. Он всегда был готов отказаться от всего, если был уверен, что это послужит на благо России”. Затем, немного помолчав, она добавила: “Да, надо перенести и эту ужасную обиду”»⁴⁵³.

В своем дневнике Александра Федоровна сделала короткие заметки: «Март. 27-го. Понедельник, М[ария] – 36,3 ¹/₂°; Ан[астасия] – 36,4 ¹/₂°. 11 ч. церковь. Н[иколай] виделся с Керенским. 2 ¹/₂ ч. Видела, как офицеры сменили охрану. 4 ч. О[льга] – 38,5° – воспаление гланд (ангина). Н[иколаю] и мне разрешено встречаться только во время приема еды, но не спать вместе. 6 ¹/₂ ч. Церковь…»⁴⁵⁴.

А.Ф. Керенский в своих воспоминаниях пытался дать объяснение предпринятым им мерам по отношению к царской семье: «Жена же его (императора Николая II. – В.Х.) весьма остро переживала утрату власти и никак не могла свыкнуться со своим новым положением. […] Всех вокруг она замучила бесконечными разговорами о своих несчастиях и своей усталости, своей непримиримой злобой. Такие, как Александра Федоровна, никогда ничего не забывают и никогда ничего не прощают. В период проведения расследования действий ее ближайшего окружения я был вынужден принять определенные меры, чтобы помешать ее сговору с Николаем II на случай их вызова в качестве свидетелей. Поточнее было бы сказать, что я был вынужден воспрепятствовать ей оказывать давление на мужа. Исходя из этого, я распорядился на время расследования разлучить супружескую пару, разрешив им встречаться только за завтраком, обедом и ужином с условием не касаться проблем прошлого»⁴⁵⁵.

Впоследствии, когда белогвардейский следователь Н.А. Соколов пытался, уже находясь в Париже, выяснить причины решения А.Ф. Керенского о разделении супругов, последний дал следующие объяснения: «Отобрание переписки, как мне помнится, имело место в первые числа марта месяца. Кроме этой меры, была принята еще вторая мера: лишение на некоторое время общения Николая II и Александры Федоровны, разделение их. Эта мера была принята лично мною, по моей инициативе, после одного из докладов, сделанного мне по их делу следственной комиссией. Имелся в виду возможный допрос их комиссией. В целях беспристрастного расследования я признал необходимым произвести это отделение. Николаю II об этом я объявил сам лично. Александре Федоровне объявлено было об этой мере Коровиченко по моему приказанию. Наблюдение за выполнением этой меры было поручено Коровиченко, причем о ней были предупреждены и другие лица, жившие с ними в Царском: Бенкендоф, статс-дама Нарышкина. Разделение их не было абсолютным. Они сходились за столом, но при этом присутствовал Коровиченко, и они обязались вести только общие разговоры, что в действительности и выполнялось ими. Такой порядок был установлен мною, кажется, в первых числах июня и существовал, приблизительно, с месяц. Затем надобность в нем исчезла и он был отменен»⁴⁵⁶.

Обстановка накалялась. Порой доходило до небольших эксцессов. Об одном из них упоминает камердинер А.А. Волков: «Когда караул менялся (это происходило во время завтрака царской семьи), то оба офицера – прежний и новый начальники караула – приходили к Государю. Однажды вошли оба офицера. Государь простился с уходящим и, здороваясь с вступающим вновь на караул, протянул офицеру руку. Тот, отступив демонстративно назад, отказался от рукопожатия. Государь подошел к нему, положил на плечо руку и ласково спросил: “За что же, голубчик?” – “Я из народа, – был ответ. – Вы не хотели протянуть народу руку, не подам ее и я”»⁴⁵⁷.

Выходцем из народа оказался офицер 2-го полка Яремич. Это был наглядный урок хамства, получивший осуждение среди многих офицеров охраны. Александра Федоровна при этом инциденте промолчала, плотно сжав губы, но затем, не привлекая внимание других, сказала супругу: “Как часто я тебе говорила, что не следует подавать руки. Ты видишь – я была права”. С этих пор Николай Александрович перестал подавать руку офицерам охраны. Он беседовал и приветствовал только тех, кого он ранее знал и в которых не сомневался.

Но постепенно жизнь царской семьи вошла в определенный ритм. П. Жильяр свидетельствовал: «Мы выходим в парк, где нам теперь разрешают гулять в сопровождении офицеров охраны и солдат. Желая немного заняться спортом, мы начинаем оживленно разбивать лед на шлюзах пруда. Толпа солдат и других лиц тотчас же собирается у решетки парка – смотрят, как мы работаем. Некоторое время спустя офицер охраны подходит к Государю и говорит, что начальник царскосельского гарнизона прислал сказать, что он боится враждебной демонстрации и даже покушения на царскую семью, и поэтому просит нас уйти в другое место. Государь отвечает, что он нисколько не боится, и эти люди его не стесняют…

Воспрещено доходить до пруда; мы должны оставаться около дворца и не переходить указанной нам черты. Сегодня, выйдя на прогулку, мы увидели толпу из нескольких сот любопытных, желающих на нас посмотреть»⁴⁵⁸.

Однообразные и размеренные дни в своем дневнике фиксировал и Николай Александрович: «8-го апреля. Суббота. Тихо справляли 23-ю годовщину нашей помолвки! Погода простояла весенняя и теплая. Утром долго гулял с Алексеем. Узнали, почему вчерашний караул был такой пакостный: он был весь из состава солдатских депутатов. Зато его сменил хороший караул от запас[ного] бат[альона] 4-го стрелкового полка. Работали у пристани из-за толпы и наслаждались теплым солнцем. В 6 ¹/₂ пошли ко всенощной с Т[атьяной], Ан[астасией] и А[лексеем]. Вечер провели по-прежнему»⁴⁵⁹.

Однако в эту размеренную жизнь продолжал вторгаться А.Ф. Керенский. В дневнике Николая Александровича за 12 апреля читаем: «Холодный день с ветром. Погулял полчаса и затем посидел с детьми, пока Аликс была у обедни. Днем приехал Керенский и отвлек меня от работы на льду. Сначала он говорил с Аликс, а потом со мной. После чая читал. Вечером посидели наверху, чай пили вместе и спали также вместе»⁴⁶⁰.

Более подобные сведения о целях визита Керенского находим в записях графа Бенкендорфа:

«25 апреля (или 12 апреля по старому стилю. – В.Х.) новый визит Керенского. Государь был на прогулке. Министр дал знать императрице, что ему необходимо с ней переговорить наедине и что он ее просит прийти в кабинет императора. Государыня приказала ему ответить, что она занята своим туалетом и примет его несколько позже в своем салоне. В то же время она вызвала госпожу Нарышкину, чтобы она присутствовала при разговоре. В ожидании выхода Государыни доктор Боткин имел довольно продолжительный разговор с Керенским. Как домашний врач царской семьи он считал своею обязанностью заявить министру, что здоровье Их Величеств и детей требует продолжительного пребывания в лучшем климате, в спокойном месте, отдаленном от нынешних событий…

Министр согласился вполне с этими соображениями и дал понять, что пребывание в Крыму могло бы быть вскоре устроено…

Керенский затем прошел… к императрице… Разговор длился около часа. У Государыни не осталось от этого разговора дурного впечатления.

Министр был вежлив и сдержан. Он спрашивал императрицу о той роли, которую она играла в политике, об ее вмешательстве в выбор министров и в государственные дела. Императрица ответила ему, что император и она составляли самую дружную семью, единственной радостью которой была их семейная жизнь, что они не имели никаких тайн друг от друга – они всем делились. Следовательно, нет ничего удивительного, если в тяжелых переживаниях последних годов политика занимала между ними большое место. Наконец император, будучи почти всегда в армии и не видя своих министров долгие периоды, естественно, поручал ей иногда передавать им некоторые малозначительные указания. Чаще всего она обсуждала с ним вопросы, касающиеся ее лично, как, например, по делам Красного Креста, о русских военнопленных и о многочисленных благотворительных учреждениях, которыми она занималась. Вот этим и ограничивалась ее политическая роль. Она была уверена, что исполняет только свой долг. Несомненно, обсуждались совместно и назначения министров. Но могло ли быть иначе – в таком дружном интимном супружестве? Я узнал лишь впоследствии, что ясность, откровенность и твердость ее речи поразили очень министра. В это время возвратился Государь и принял Керенского в своем кабинете. Разговор шел, как и в первый раз, о показаниях бывших министров, ссылавшихся часто на высочайшие повеления, которые они получали от Его Величества.

Государь позволил взять из шкафов его кабинета все бумаги, в которых являлась бы необходимость для Верховной следственной комиссии.

После этого посещения доверие Их Величеств к Керенскому еще более усилилось…»⁴⁶¹.

Повседневные хлопоты, будничные заботы и маленькие радости семейной жизни все больше забирали всех в плен своего определенного круговорота. В письме к старому и больному учителю царских детей П.В. Петрову от 17 (30) апреля П. Жильяр писал: «Итак… наш ученик (Алексей Николаевич. – В.Х.) сегодня вновь приступил к занятиям. Его отец обучает его русской истории и географии, мать – религии, баронесса Буксгевден в ожидании господина Гиббса займется с ним английским языком. Доктор Боткин будет ему давать по 4 урока русского языка в неделю, а Владимир Николаевич Деревенко продолжит занятия по естественным наукам, так как он будет с нами – он обратился к министру Керенскому, чтобы ему дали разрешение как консультанту [врачу] покидать дворец и возвращаться. Два часа в неделю отведены на подготовку заданий, которые Вы будете присылать – под присмотром мадемуазель Шнейдер… Алексей Николаевич Вас очень благодарит за Ваши два письма. Он имеет намерение Вам писать… Все маленькие и большие Вас приветствуют. Я Вас благодарю за Ваши письма и прошу еще раз извинить, что мало пишу… Я обнимаю Вас. Наилучшие пожелания преданного Вам П. Жильяра»⁴⁶².

В этот же день 17/30 апреля 1917 г. гувернер цесаревича П. Жильяр записал в своем дневнике: «Сегодня Государь приветствовал меня словами: “Здравствуйте, дорогой коллега!” – он только что дал первый урок Алексею Николаевичу. То же спокойствие и желание оказать ласку всем, разделяющим его тяжелую участь. Он для всех нас пример и ободрение»⁴⁶³.

Вот еще одно свидетельство о буднях царской семьи камердинера А.А. Волкова: «Когда земля оттаяла, стали выходить на прогулку поправлявшиеся дети. Государь предложил желающим работать. Работали все: и семья, и свита, и служащие. Вначале работа состояла в копании грядок, на которых были посеяны разные овощи. Императрица не работала, но когда стало теплее, лежала близ места работ на ковре. Иногда в это время к ней подходили солдаты, садились близко к ней и подолгу разговаривали. Держали себя солдаты в присутствии царской семьи вполне прилично…»⁴⁶⁴.

Характеризуя обстановку этого времени, П. Жильяр позднее горестно воспоминал: «Мы были только в нескольких часах езды от финляндской границы… а потому казалось, что действуя решительно и тайно, можно было бы без большого труда достичь одного из финляндских портов и вывезти затем царскую семью за границу. Но никто не хотел брать на себя ответственность и каждый боялся себя скомпрометировать»⁴⁶⁵.

Однако позднее в эмигрантской белогвардейской печати появились воспоминания некоторых офицеров монархистов, которые составляли планы по освобождению императора. Заметим, что реально это ни во что не вылилось. Во времена «хрущевской оттепели» в печати по политическим мотивам стали появляться «экзотические» сообщения о попытках освобождения царской семьи. В одном из них «О попытке вывезти Николая II в США» сообщалось следующее:

«В Архиве внешней политики России обнаружены записки В.В. Горбатенко, довольно подробно рассказывающие о попытках вывезти из России в США свергнутого с престола царя Николая II (ф. Канцелярия МИД. 1917, д. 157, л. 29–34).

Как известно из мемуаров английских дипломатов, Временное правительство обратилось к Англии с просьбой о предоставлении убежища Николаю II. Королевское правительство горячо откликнулось на эту просьбу. Вопрос был решен военным кабинетом и королем в поразительно короткий срок: всего за одни сутки. Начались приготовления к отъезду… Но английский народ не позволил поставить этот фарс. Запротестовал и Петроградский Совет, установивший специальную охрану на вокзалах с целью помешать отъезду бывшего царя. Тогда за дело взялись дипломаты США, рассчитывавшие использовать Николая II в борьбе против русской революции.

Чрезвычайной миссии США во главе с Э. Рутом, выехавшей в Россию 18 мая 1917 г., было дано поручение договориться с бывшим царем о тайном бегстве его за океан.

Многое напоминало членам этой миссии по приезде их в Россию о Николае II. Раболепствовавшее перед американскими империалистами Временное правительство предоставило им для следования из Владивостока в Петроград литерный императорский поезд. Апартаменты Руту и сопровождавшим его лицам были приготовлены в Зимнем дворце.

В качестве агента по особым поручениям к миссии был прикомандирован В.В. Горбатенко.

Из записок В.В. Горбатенко выясняется, что, находясь в Петрограде, Рут совершил четыре загородных выезда из Зимнего дворца. О двух поездках в Москву и в Ставку было известно и ранее по сообщениям печати. Другие две поездки были совершены в глубокой тайне даже от большинства министров Временного правительства, не говоря уже об общественности; о них рассказывает В.В. Горбатенко.

После возвращения Рута из Ставки публике было объявлено, что высокий американский гость “захворал от переутомления”. Под этим предлогом некоторое время в прессе ничего не сообщалось о его деятельности. На самом же деле глава миссии на автомобиле отправился в Финляндию. Там он пытался выяснить возможность провезти через финляндскую территорию, также на автомашинах, Николая II и его домочадцев.

Очевидно, возможность была найдена, ибо после возвращения Рута в Петроград развернулись технические приготовления к намеченной операции; по-прежнему все было окружено глубокой тайной. Об этих приготовлениях знал лишь министр иностранных дел Терещенко, “без содействия коего нельзя было обойтись”. После того как эти приготовления закончились, состоялась вторая тайная поездка Э. Рута для свидания с Николаем II. На этот раз были мобилизованы два автомобиля; в первом находились Рут, Терещенко и секретарь Рута полковник в отставке Мотт; во втором – два американских офицера, секретарь Терещенко, Солдатенков и сам Горбатенко. По прибытии в Царское Село состоялось 40-минутное свидание Рута и Николая II в присутствии Терещенко. Обсуждалась возможность, не теряя времени, тайно вывезти царя с семейством из России. Однако договориться не смогли. Совещание, сообщает В. Горбатенко, “дало отрицательный результат”. Очевидно, боязнь попасть в руки революционного народа оказалась сильнее всяких иных эмоций и намерений»⁴⁶⁶.

Обратим внимание, что сведений о подобной встрече нет в дневниках царской четы и воспоминаниях приближенных.

Конечно, дипломатические архивы содержат многие тайны. Сообщение было помещено в печати во времена «холодной войны» с США и с точки зрения советской пропаганды должно было обострить в гражданах Советского Союза чувство неприязни, как к империалистам, так и к самодержавию. Со своей стороны стоит напомнить, что американское правительство одно из первых приветствовало Временное правительство и Февральскую революцию. Если принимать на веру содержание сообщения, то, возможно, это была только дипломатическая игра.

Уехать за пределы России через финляндскую границу воспользовался великий князь Кирилл Владимирович летом 1917 г., но без помощи американцев.

А в Петросовет продолжали поступать резолюции и телеграммы с требованием принять жесткие меры к членам императорской фамилии. Собрание делегатов фронта категорически настаивало перевести «бывшего царя и обеих бывших цариц в Петропавловскую крепость». Крестьянский съезд делегатов Канского уезда призывал «конфисковать имущество и капиталы бывшего царя, заключить его в Петропавловскую крепость и назначить самый строгий суд». Флотские и военные революционные части требовали перевода Романовых «в Кронштадт на арестантский паек» и «с изменниками поступать как с военными шпионами».

Нездоровый ажиотаж вокруг царской семьи подогревала периодическая печать, что непосредственно отражалось и на формировании общественного мнения. В телеграмме, направленной 21 мая 1917 г. из Очакова в Исполком Петросовета, читаем: «В “Одесских новостях” № 10421 помещено: “Охрана Николая Романова пьет вино вместе с ним, матросы сами возят Александру [Федоровну] на прогулку”. Крайне возмущены этим. Солдаты Николаевской приморской батареи Очаковской крепости просят немедленно перевести Николая, Александру и семью в Петропавловскую крепость; установить строгий надзор и всех сочувствующих Романовым преследовать как изменников свободе Российского государства. Дружба с Николаем, что братание на фронте, гибельно для родины.

Уполномоченные от батареи солдаты: Махарино, Болель».

Даже княгиня Е.А. Нарышкина с горечью отмечала 26 мая/ 8 июня в своем дневнике: «Эти гнусные газеты обливают царскую чету самой грубой бранью. Кронштадтская республика постановила захватить Государя, силой увезти в Кронштадт. Я заплакала, прочтя сегодня утром про эту низость»⁴⁶⁷. Далее княгиня с укором замечает: «Нет примера, чтобы низложенный Государь оставался в столице, подвергаясь оскорблениям и опасностям со стороны черни. Думаю о них не переставая»⁴⁶⁸.

Против «желтой прессы», пытавшейся опорочить царскую семью и внушить обывателю, что с искоренением «распутинского маразма» последних Романовых страна решит все свои проблемы, выступал Максим Горький. «Свободная пресса», – писал он в одной из статей, – не может быть аморальной, стремиться «угодить инстинктам улицы». И далее: «Хохотать над больным и несчастным человеком (имеется в виду Александра Федоровна. – В.Х.) – кто бы он ни был – занятие хамское и подленькое. Хохочут русские люди, те самые, которые пять месяцев тому назад относились к Романовым со страхом и трепетом, хотя и понимали – смутно – их роль в России…»⁴⁶⁹.

Как упоминалось выше, Временным правительством еще в марте была создана Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц царского правительства (ЧСК). В связи с ее деятельностью А.Ф. Керенский вновь обратился к Николаю II с просьбой о предоставлении необходимых материалов, о чем последний записал в своем дневнике: «3-го июня. Суббота. После утреннего чая неожиданно приехал Керенский на моторе из города. Оставался у меня недолго: попросил послать следственной комиссии какие-либо бумаги или письма, имеющие отношение до внутренней политики. После прогулки и до завтрака помогал Коровиченко в разборе этих бумаг. Днем он продолжал это вместе с Кобылинским…»⁴⁷⁰.

Для чего так упорно собирались документы и велись допросы ЧСК? Позднее первый глава Временного правительства князь Г.Е. Львов, находясь в эмиграции во Франции, давал показания белогвардейскому следователю Н.А. Соколову, где подчеркивал, почему царская семья находилась под арестом и что хотели прояснить для себя новые правители страны:

«Кроме этой задачи – установление известного режима в отношении царской семьи – перед правительством была еще другая цель. Временное правительство было обязано, ввиду определенного общественного мнения, тщательно и беспристрастно обследовать поступки бывшего царя и царицы, в которых общественное мнение видело вред национальным интересам страны, как с точки зрения интересов внутренних, так и внешних, ввиду войны с Германией, в этих целях, т. е. для обследования деятельности всех вообще высших лиц, игравших роль в жизни государства, поскольку их деятельность приковывала к себе внимание общества и возбуждала его недовольство, была создана Верховная следственная комиссия. В организации ее главная роль принадлежала Керенскому, как министру юстиции. Председателем этой комиссии был назначен присяжный поверенный Муравьев. Керенским тогда было принято в отношении императора две меры: во-первых, он в ближайшее после прибытия из Ставки время был отделен на какой-то, как мне помнится, очень короткий промежуток времени от своей супруги, а во-вторых, у него была взята его переписка. Эти меры принимались Керенским, как министром юстиции, чтобы верховная следственная комиссия могла разрешить возложенную на нее задачу. В свое время Керенский о принятии этих мер представлял доклады Временному правительству.

Работы следственной комиссии не были закончены. Но один из самых главных вопросов, волновавший общество и заключавшийся в том подозрении, а может быть, даже убеждении у многих, что царь, под влиянием своей супруги, немки по крови, готов был и делал попытки к сепаратному соглашению с врагом, Германией, был разрешен. Керенский делал доклады правительству и совершенно определенно, с полным убеждением утверждал, что невиновность царя и царицы в этом отношении установлена.

Разрешался также вопрос о средствах, принадлежавших царской семье. Семья, конечно, должна была жить на свои личные средства. Правительство должно было нести лишь те расходы, которые вызывались его собственными мероприятиями по адресу семьи. Их личные средства были выяснены. Они оказались небольшими. В одном из заграничных банков, считая все средства семьи, оказалось 14 млн рублей. Больше ничего у них не было.