Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

Несколько дней все дети усердно таскали снег и складывали из него гору. Наконец, настал долгожданный момент, когда П. Жильяр и князь В.А. Долгоруков вылили на нее тридцать ведер воды. И вот, пожалуйста, катайся, сколько желаешь.

О празднике Рождества имеется следующая запись в дневнике Николая II:

«24-го декабря. Воскресенье. Утром сидел полчаса у дантистки. В 12 час. была отслужена в зале обедница. До прогулки готовили подарки для всех и устраивали елки. Во время чая – до 5 час. – пошли с Аликс в караульное помещение и устроили елку для 1-го взвода 4-го полка. После обеда была елка свите и всем людям, а мы получили свою до 8 час. Всенощная была очень поздно, началась в 10 ¹/₄, т. к. батюшка не успел прийти из-за службы в церкви. Свободные стрелки присутствовали»⁵²⁵.

Однако праздник был омрачен инцидентом, происшедшим во время богослужения в церкви. П. Жильяр дает описание этому:

«На следующий день – праздник Рождества Христова, и мы отправляемся в церковь. По указанию священника дьякон провозгласил многолетие (молитва о продлении дней императорской фамилии). Это было неблагоразумно со стороны священника и могло только повлечь за собою репрессии»⁵²⁶.

Это событие встревожило местный Совет, в котором активную роль играл большевик И.Я. Коганицкий. Позднее он писал в своих воспоминаниях: «В это же приблизительно время какой-то монах, которому удалось скрыться, распространял в городе черносотенные листки с призывом встать на защиту “веры, царя и отечества”, – издание какого-то духовного братства»⁵²⁷. Совдеп требовал ареста виновных священников и ужесточения режима заключенных Романовых. Однако архиепископ Гермоген не дал своих священников в обиду и переправил их из Тобольска на некоторое время в Абалакский монастырь, пока не уляжется буря.

В местной газете «Тобольский рабочий» было опубликовано сообщение «Дело о титуловании семьи Романовых», где указывалось:

«27 декабря [1917 г.] в Исполнительный комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поступило заявление от общего собрания отряда особого назначения о том, что на богослужении 25 декабря в Благовещенской церкви диакон Евдокимов [Александр] с ведома священника Васильева [Алексея] в ектений (от греч. ekteneia – усердие; совокупность молитв, читаемых дьяконом или священником при каждом богослужении от имени верующих и содержащих просьбы и обращения к Богу. – В.Х.) титуловал бывшего царя и царицу «их величествами», детей – «высочествами». Отряд требовал немедленного ареста обоих. Настроение было повышенное, грозившее вылиться в самосуд. Исполнительный комитет Совета с представителями всех революционных организаций и городского самоуправления решил пригласить обоих лиц и выяснить обстоятельства дела. Опрос не привел к выяснению виновного, так как показания обоих противоречили и самим себе, и показаниям друг друга.

Поэтому было решено о происшедшем довести до сведения прокурора и епископа, а диакона и священника подвергнуть домашнему аресту во избежание самосуда и в целях гарантии дознания. Кроме того, еще выяснился факт крайне необычного привоза в Тобольск, и именно в Благовещенскую церковь, Абалакской иконы [Божьей Матери]. Все это, в связи с тревожным настроением среди отряда, а также в связи со слухами о развитии в Тобольске монархической агитации, дало возможность прокурору возбудить дело по признакам 129-й статьи о покушении на ниспровержение существующего строя.

Пока шел вопрос о квалификации преступления, диакон и священник нарушили данную ими подписку о невыходе из дому: первый отправился к архиерею, второй выехал в Абалак. Совет [депутатов] нашел недостаточным судебное официальное следствие и постановил образовать революционно-следственную комиссию, которой поручил выяснить корни монархической агитации в Тобольске и окрестностях, облекши эту комиссию полномочиями и передав ее в ведение революционно-демократического Комитета. В состав комиссии вошли Желковский, Иваницкий, Коганицкий и кандидаты Никольский и Филиппов»⁵²⁸.

Сознавая свое бессилие, не надеясь и на особую охрану семьи Романовых, Коганицкий запросил помощи: «Я и еще некоторые товарищи, – вспоминал он, – написали в Тюмень и Омск. Пока же надежда была только на преданную нам группу гвардейцев из 12–13 человек, во главе с подпрапорщиком Матвеевым, которая на одном из неофициальных собраний большевиков дала клятву, что они сами погибнут, но ни одному члену “семьи” не дадут выйти живыми, и для этого в каждой смене караула были вкраплены свои люди»⁵²⁹.

После инцидента в церкви положение царской семьи заметно ухудшилось.

Как свидетельствовал начальник охраны, полковник Е.С. Кобылинский: «Не знали, к чему придраться. Решили: запретить свите гулять, пусть сидят все и не гуляют. Стал я доказывать всю нелепость этого. Тогда решили: пусть гуляют, но чтобы провожал солдат. Надоело им это и постановили: каждый может гулять в неделю два раза, не более двух часов, без солдат»⁵³⁰.

3 января 1918 г. солдатский комитет гарнизона решил, ста голосами против восьмидесяти пяти, что следовало отменить ношение погон.

Из Тобольска во ВЦИК была направлена телеграмма:

«Отряд постановил снять погоны с бывшего императора и бывшего наследника, просим санкционировать бумагой.

Председатель Комитета Матвеев. Командир отряда Кобылинский»⁵³¹.

Позднее по этому вопросу была дана секретарем ВЦИК В.А. Аванесовым такая установка: «Сообщите, что б[ывший1 ц[арь] находится на положен[ии] арестован[ного] и решение отряда [нахожу] правильным»⁵³².

5 января 1918 г. в дневнике П. Жильяра была сделана запись: «После обедни генерал Татищев и князь Долгоруков приблизились к императору и просили его снять погоны, чтобы избегнуть наглой демонстрации со стороны солдат. Император, по-видимому, возмущен, но затем, обменявшись взглядами и несколькими словами с императрицею, он овладел собою и соглашается снять погоны ради благополучия своих близких»⁵³³.

Вот еще одна запись от 6 января П. Жильяра: «Сегодня утром мы отправились в церковь. Император надел кавказскую черкеску, которая всегда носится без погон. Что касается Алексея Николаевича, то он спрятал свои погоны под башлык»⁵³⁴.

Тем временем в Совнаркоме 29 января 1918 г. рассматривался вопрос «О передаче Николая Романова в Петроград для предания его суду». По нему было принято решение: «Поручить Н. Алексееву представить в Сов[ет] Нар[одных] Комиссаров] к среде все резолюции Крест[ьянского] съезда по этому вопросу»⁵³⁵. Почти через месяц, 20 февраля 1918 г., Совнарком вновь возвращается к этому вопросу и постановляет: «Поручить Комиссариату Юстиции и двум представителям Крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о переводе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совете Народных Комиссаров. Место суда не предуказывать пока»⁵³⁶. По данному вопросу выступали Алексеев и Урицкий. На заседании присутствовали: Ленин, Свердлов, Штейнберг, Крыленко, Карелин, Сталин, Петровский и др.

В Тобольске между тем постепенно происходила смена караула: увольнялись те, кому подходил срок. В дневнике Николая II читаем:

«30 января. Вторник. Во время утренней прогулки прощались с уходящими на родину лучшими нашими знакомыми стрелками… Алексей пролежал день, так как у него распухла щиколотка»⁵³⁷.

Все, что было выше сказано о жизни Романовых в Тобольске, рисует в целом благополучное существование, хотя и преследуемой со всех сторон, но дружной семьи. Но документы в то же время передают и трагедию бывшего самодержца, внезапно увидевшего, что он потерял не только трон, но и все то, что создавалось в стране веками. Привыкший к получению ежедневной емкой информации о жизни великой страны, император вдруг оказался отрезанным от нее. Выйдя из психологического шока от потери трона, Николай II теперь жадно читал газеты, в которых он обнаруживал, что страна катится в пропасть. Дневник императора скупо фиксировал именно то, что мы только что сказали читателю.

Итак, Николай II пристально следил за политической ситуацией в России. Как свидетельствуют записи императора, особый его интерес проявился к так называемому «мятежу» генерала Л.Г. Корнилова. Керенский знал о намерениях Корнилова перебросить под Петроград корпус Крымова с целью разгона Советов и разгрома большевиков и разделял его. «Мы, – вспоминал промышленник А.И. Путилов, – не сомневались до самого конца в согласии Керенского с Корниловым. Корнилов шел против Смольного, только против Смольного… Я и сейчас не даю себе отчета в том, что заставило Керенского объявить Корнилова изменником и этим окончательно все погубить»⁵³⁸. Однако это был не «мятеж» с целью восстановления монархии, как это пытались преподнести революционеры и Керенский. Это была лишь попытка с помощью военной силы навести порядок в Петрограде и укоротить большевиков, которые набирали все большую силу. Вот несколько дневниковых записей императора:

«29-го августа. Вторник… После обеда прочитали телеграммы о том, что ген. Корнилов провозгласил себя диктатором, а в другой, что он смещен с долж[ности] верх[овного] главнокомандующего], а на его место назначен ген. Клембовский.

5-го сентября. Вторник. Телеграммы приходят сюда два раза в день; многие составлены так неясно, что верить им трудно. Видно, в Петрограде неразбериха большая, опять перемены в составе прав[ительст]ва. По-видимому, из предприятия ген. Корнилова ничего не вышло, он сам и примкнувшие генералы и офицеры большею частью арестованы, а части войск, шедшие на Петроград, отправляются обратно…»⁵³⁹.

Лаконичные записи императора более глубоко раскрываются в сопоставлении с данными П. Жильяра. Последний по этому поводу писал: «Император с тревогой следил за развертывавшимися в России событиями. Он видел, что страна стремительно идет к своей гибели. Был миг, когда у него промелькнул снова луч надежды, – это в то время, когда генерал Корнилов предложил Керенскому идти на Петроград, чтобы положить конец большевистской агитации, становящейся со дня на день все более угрожающей. Безмерна была печаль царя, когда Временное правительство отклонило и эту последнюю попытку к спасению родины. Он прекрасно понимал, что это было единственное еще средство избежать неминуемой катастрофы. Тогда я в первый раз услышал от Государя раскаяние в своем отречении (подчеркнуто мною. – В.Х.). Ведь он принял это решение лишь в надежде, что желавшие его удаления сумеют все же продолжить с честью войну и не погубят дела спасения России. Он боялся тогда, чтобы его отказ подписать отречение не повел к гражданской войне ввиду неприятеля. Царь не хотел, чтобы из-за него была пролита хоть капля русской крови. Но вот спустя самый короткий срок, вслед за удалением царя появились Ленин и его спутники – несомненные наемные немецкие агенты, и их преступная пропаганда развалила армию…»⁵⁴⁰.

Следующим этапом повышенного интереса Николая II к политике была, конечно, осень 1917 г.

О назревавших решающих событиях, как видно по дневниковым записям, Николай II вполне догадывался, если не прогнозировал: «4-го ноября. Суббота…Уже два [дня] не приходят агентские телеграммы – должно быть, неважные события происходят в больших городах!..»⁵⁴¹.

«11-го ноября. Суббота. Выпало много снега. Давно газет уже никаких из Петрограда не приходило; также и телеграмм. В такое тяжелое время это жутко. Дочки возились на качелях и соскакивали с них в кучу снега. В 9 час. была всенощная…»⁵⁴².

«13-го ноября. Понедельник…Наконец появились телеграммы из армии, но не из Петрограда…»

«17-го ноября. Пятница. Такая же неприятная погода с пронизывающим ветром.

Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве!

Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени»⁵⁴³.

Об этих же событиях писал П. Жильяр: «15 ноября мы узнали, что Временное правительство было свергнуто и что большевики захватили власть. Но это обстоятельство не отразилось непосредственно на нашей жизни, и только через несколько месяцев там надумали заняться нами»⁵⁴⁴. Однако П. Жильяр ошибался. В Петрограде не оставили без внимания венценосных ссыльных. В протоколе Петроградского ВРК от 29 октября – 2 ноября 1917 г. имеется следующая запись: «Сообщение тов. Дрезена об охране Николая Романова. Решено выдержки из письма привести в печати».

На многочисленных революционных митингах и съездах выносились резолюции о судьбе бывшего императора. Приведем одну из них от 22 ноября 1917 г.: «3-й съезд подводников требует препроводить Николая Кровавого Романова с семейством в распоряжение Революционного Комитета крепости Кронштадта. Мы подводники предусматриваем, там будет для него надежное место»⁵⁴⁵.

На заседании Совнаркома 30 ноября обсуждается вопрос: «О переводе Николая II в Кронштадт». Выносится постановление: «Признать перевод преждевременным»⁵⁴⁶.

Пародоксально выглядели на этом фоне некоторые сообщения в периодической печати. Так, например, петроградская газета «Вечерний час» поместила заметку «Бывший великий князь Павел Александрович в Смольном институте», в которой говорилось:

«Как уже сообщалось в печати несколько времени тому назад, представителями петроградского военно-револком, по их собственной инициативе, был задержан и доставлен в Смольный б. вел. кн. Павел Александрович. Никаких обвинений не было предъявлено к нему ни при задержании, ни затем при доставлении в Смольный. Здесь б. вел. князь находился 4 дня, а затем был освобожден. Большой интерес в связи с текущими событиями представляет отношение обитателей Смольного к Павлу Александровичу.

Как рассказывает один из постоянных посетителей Смольного, б. вел. князь за все время пребывания своего в Смольном пользовался не только исключительным вниманием, но и особенным, странным для такого места, почетом.

Его все без исключения, начиная с главы народных комиссаров, Ленина, не называли не иначе как Ваше Императорское Высочество. В распоряжении б. великого князя был свой штат, ему было предоставлено лучшее в Смольном помещение и подавалась лучшая пища. Ни о каких допросах не было и речи.

В самой почтительнейшей форме главари большевиков испрашивали у него аудиенции, причем аудиенции эти носили строго конституциональный характер и продолжались очень долго.

Павел Александрович не был лишен свободы и из Смольного несколько раз выезжал, при чем ему подавался лучший из автомобилей или великолепный открытый экипаж.

Многие знающие великого князя в лицо видели его спокойного, без всякой охраны, подъезжающим к Смольному. Сейчас б. вел. князь проживает в Петрограде, в своем дворце, и пользуется абсолютной свободой»⁵⁴⁷.

Все это выглядело довольно странно. Вожди большевиков еще до конца не определились в своих первоочередных задачах. Однако принятые обязательства необходимо было выполнять.

Николай II резко негативно характеризовал происходившие события по достижению сепаратного мира с немцами на фронте:

«18-го ноября. Суббота. Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия!

Подобного кошмара я никак не ожидал. Как у этих подлецов большевиков хватило нахальства исполнить их заветную мечту предложить неприятелю заключить мир, не спрашивая мнения народа и в то время, что противником занята большая полоса страны?»⁵⁴⁸.

В столице время от времени продолжали циркулировать слухи о побеге бывшего царя. 3 декабря 1917 г. капитан Аксюта телеграфировал в Петроград в Смольный: «Слухи о побеге Николая Романова ложны [и] провокационны. Капитан Аксюта»⁵⁴⁹.

Этот период относительного безвластия в Тобольске отмечал комиссар В.С. Панкратов: «Собственно говоря, с падением Временного правительства моя официальная связь с Питером и вообще с Россией прекращалась. Тобольск существовал как бы сам по себе. Никакой переписки ни официальной, ни неофициальной с новой властью у меня не было»⁵⁵⁰.

Тем не менее представитель тобольского Совета И.Я. Коганицкий относительно охраны царской семьи подчеркивал: «Эти господа не допускали никакого контроля со стороны Совета, попытки которого в этом направлении получали резкий отпор, вплоть до угроз»⁵⁵¹.

Монархисты напоминали о себе в столице заговорами и мятежами. Порой доходило до угроз и шантажа. Так, 4 декабря 1917 г. во ВЦИК было зарегистрировано следующее ультимативное их требование:

«Чумные бациллы!

Желая спасти Родину, мы требуем:

1. Конституционной монархии. Царь из дома Романовых. Если Алексей, то регент Николай Николаевич.

2. Правительство из состава Учредительного собрания – коалиция из равного числа социалистов и буржуазии».

Отряд по охране бывшего царя в Тобольске продолжал посылать в центр заверения в верности революции. Так, в телеграмме, направленной 5 декабря 1917 г. в Петроград, указывалось:

«Военная. Петроград. Центральный Совдеп.

Из Тобольска.

Отряд особого назначения стоит на страже завоевания свободы и возложенную на него задачу охраны бывшего царя и его семьи до распоряжения Учредительного собрания доведет до конца. Отряд опирается на свои родные полки. Здесь упорно ходят слухи о высылке какого-то отряда на смену нас. Просим срочно сообщить, верны ли эти слухи и если верны, то чем это вызвано. Слухи о побеге бывшего царя ложны»⁵⁵².

Следующим этапом особого интереса к событиям в России императора, безусловно, был Брестский мир. Так, 8/21 февраля в дневнике он отмечал: «Судя по телеграммам, война с Германией возобновлена, так как срок перемирия истек; а на фронте, кажется, у нас ничего нет, армия демобилизована, орудия и припасы брошены на произвол судьбы и наступающего неприятеля! Позор и ужас!»⁵⁵³.

«12/25 февраля. Понедельник. Сегодня пришли телеграммы, извещающие, что большевики или, как они себя называют, Совнарком, должны согласиться на мир на унизительных условиях герман[ского] прав[ительст]ва, ввиду того, что неприятельские войска движутся вперед и задержать их нечем! Кошмар!»⁵⁵⁴.

Судьба России волновала и окружение Николая II. Графиня А.В. Гендрикова 12/25 февраля также записала в своем дневнике: «По агентским телеграммам приняты Совнаркомом мирные условия (унизительные), тем не менее военные действия немцами продолжаются»⁵⁵⁵.

Именно в это время произошли перемены в отряде, которые во многом объясняют суть поведения охраны в последующие решающие дни: состав охраны практически полностью сменился. 12/25 февраля Гендрикова отметила: «Вчера и сегодня уехали три большие партии солдат нашего отряда. Из 350 чел., приехавших с нами, останутся всего приблизительно человек 150. Жаль, что уехали лучшие»⁵⁵⁶. Через два дня еще одна ее запись: «14-го (27 февраля по н. ст.). Взят Псков. Вчера говорили упорно о взятии Петрограда»⁵⁵⁷.

Николай II все больше осознавал безнадежность положения, все чаще мысленно обращается к прошлому. Происходили решающие сдвиги и в оценке им прошлых своих ошибок.

«2/15 марта. Пятница. Вспоминаю эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде (имеется в виду день отречения от престола. – В.Х.).

Сколько еще времени будет наша несчастная родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать?

А все-таки никто как Бог!

Да будет воля его святая!»⁵⁵⁸.

19-го марта П. Жильяр в свою очередь свидетельствовал: «После завтрака зашел разговор о Брест-Литовском договоре, недавно подписанном. Император по этому поводу выразился так: “Это – позор для России и равняется самоубийству. Никогда бы я раньше не поверил, что император Вильгельм и германское правительство могут унизиться до пожатия рук этим грязным людям, предавшим свою родину. Но я уверен, что это не принесет им счастья: не таким способом спасают свою страну от гибели”.

Когда немного спустя князь Долгоруков заговорил, что по газетным сообщениям в договоре есть статья, согласно которой германцы требуют, чтобы царская семья была выдана им целой и невредимой, – император воскликнул: “Если это не маневр с их стороны, чтобы меня дискредитировать в глазах народа, то этим, во всяком случае, они наносят мне оскорбление”. А императрица вполголоса добавила: “После всего, что они сделали Государю, я предпочитаю умереть в России, чем быть спасенной немцами”»⁵⁵⁹.

Позднее, в марте 1919 г., П. Жильяр в свидетельских показаниях, данных белогвардейскому следователю Н.А. Соколову, указывал: «Я могу передать смысл его слов, его мысли. До Брестского договора Государь верил в будущее благополучие России. После же этого договора он, видимо, потерял эту веру. В это время он в резких выражениях отзывался о Керенском и Гучкове, считая их одними из самых главных виновников развала армии. Обвиняя их в этом, он говорил, что тем самым, бессознательно для самих себя, они дали немцам возможность разложить Россию. На Брестский договор государь смотрел как на позор перед союзниками, как измену России и союзникам. Он говорил приблизительно так: “И они смели подозревать Ее Величество в измене? Кто же на самом деле изменник?”

На главарей большевистского движения Ленина, Троцкого Государь определенно смотрел как на немецких агентов, продавших Россию немцам за большие деньги.

Отношение Его и Ее Величества к немецкому правительству и к главе его императору Вильгельму, ввиду Брестского договора, было исполнено чувства презрения…»⁵⁶⁰.

Постепенно в жизни царской семьи наступают крутые перемены и в материальном плане. Графиня А.В. Гендрикова 23 февраля 1918 г. сделала следующую запись в своем дневнике: «Комендант получил телеграмму от комиссара над имуществом Карелина, что из учреждений Министерства двора больше никаких сумм на жизнь царской семьи выдаваться не будет и постановлено из числа их личных сумм выдавать им (по установленному для всех положению) по 150 руб. в неделю или 600 руб. в месяц на человека. Государство дает только квартиру (губернаторский и корниловский дома), освещение и отопление и солдатский паек»⁵⁶¹.

Александра Федоровна 14/27 февраля записала в дневник: «Валя [Долгоруков] рассказал всей нашей прислуге, что мы будем получать только 4 тыс. рублей в месяц, 600 р. на каждого из семерых…»⁵⁶².

Пришлось ввести режим экономии в бюджет царской семьи. Жильяр по этому поводу отмечал: «Пятница. 1 марта. Вступил в силу новый режим. Начиная с сегодняшнего дня, масло и кофе исключены с нашего стола, как предметы роскоши»⁵⁶³.

Сохранился любопытный документ, характерный для многих периодов истории России, – продовольственная карточка № 54, выданная Романову Николаю Александровичу. В графе «Звание» было записано «Экс-император»: «Улица – Свобода. № дома не заполнено. Состав семьи – семь».

На карточке были указаны правила ее пользования:

«1) Владелец карточки получает продукты только при предъявлении ее в городской лавке или лавке кооператива «Самосознание».

2) В случае утраты карточки владелец лишается права на получение дубликата, если официальными данными не докажет утрату.

3) Нормы выдачи продуктов и цены вывешены в лавках.

4) Передача карточки другому лицу воспрещается»⁵⁶⁴.

Однако вопрос об ужесточении режима будет сильно преувеличен, если мы не обратим внимание на следующие детали. Николай Александрович отметил в дневнике:

«28 февраля (13 марта). Среда. Такой же день при 12° мороза. Окончил “Анну Каренину” и начал читать Лермонтова. Пилил много с Татьяной.

В последние дни мы начали получать масло, кофе, печенье к чаю и варения от разных добрых людей, узнавших о сокращении у нас расходов на продовольствие. Так трогательно!»⁵⁶⁵.

«12/25 марта. Понедельник. Из Москвы вторично приехал Влад. Ник. Штейн, привезший оттуда изрядную сумму от знакомых нам добрых людей, книги и чай. Он был при мне в Могилеве вторым вице-губернатором.

Сегодня видели его проходящим по улице»⁵⁶⁶.

Романовы жили 8 месяцев в глухом и удаленном от центра России крае Сибири. Между тем страсти вокруг них кипели не только в двух столицах бывшей империи: Москве и Петрограде. Они скрытно, подобно огню на торфяном болоте, тлели и в городах Сибири и на Урале. Если в самом Тобольске многие вставали на колени при редких выходах царской семьи в церковь, то немногие большевики в местном Совете горели огнем негодования и ждали своего часа. И помощь меньшевистско-эсеровскому Совету весной 1918 г. пришла сразу с двух сторон. Из Екатеринбурга были посланы самые опытные организаторы: бывшие матросы Балтфлота Хохряков и Заславский. Причем, как мы увидим ниже, их прибытие подкреплялось посылкой военных отрядов. Претендующий на первенство за контролем над подвластной им территорией Омск, в свою очередь, посылает в это же время своих представителей и свои отряды. Не остается в стороне в этой ситуации и славный город Тюмень, в революционной обстановке получивший статус областного центра (отобрав его у Тобольска, превращенного в город уездный).

Но и это было еще не все. Именно в период тобольского «сидения» Романовых монархисты, вообще все доброжелатели и сторонники царской семьи, вдруг решили активизироваться и усиленно слать в Тобольск своих представителей и даже, возможно, боевиков. Причем в самом лагере монархистов был примерно такой же бедлам, что и у советской власти на местах пребывания в данный момент Романовых.

При всем этом весьма странно по-прежнему вело себя в решении дальнейшей судьбы Романовых не только советское правительство во главе с Лениным, но и правительство немецкое, от позиции которого, естественно, зависело в это время немало.

Две наиболее крупные организации: кружок А.А. Вырубовой и кружок Н.Е. Маркова стремились взять под свой контроль «дело Романовых». Но были и те, кто брал на себя ответственность и вел себя независимо.

В настоящее время с открытием архивов историки, так или иначе, обречены получить новую, возможно сенсационную информацию, в том числе и о позиции немецкого правительства в отношении судьбы Романовых. Но сейчас уже не играет роли ответ, был или не был немецким шпионом тот или иной участник трагедии, связанной с Романовыми. Как нам представляется, речь должна идти о другом, о поведении ведущих фигур, способных решать их судьбу в то время. Но именно этого материала (поведения ключевых фигур в деле Романовых) вполне достаточно, чтобы вскрыть весь фарс мнимых попыток их освобождения.