Текст книги "Романовы. Последние дни Великой династии"

«Среда. 8 мая. Офицеры и солдаты нашей стражи, сопровождавшие Их Величеств, вернулись из Екатеринбурга. Они рассказывают, что царский поезд был окружен красноармейцами при его приходе в Екатеринбург, и что Государь, Государыня и Мария Николаевна заключены в дом Ипатьева, что Долгоруков в тюрьме и что сами они были освобождены лишь после двух дней заключения.

Суббота. 11 мая. Полковник Кобылинский устранен, и мы подчинены Тобольскому Совету»⁸⁴⁰.

На самом деле Екатеринбург властно, но, конечно, под неусыпным контролем Центра доводил дело до конца. Перед отъездом Яковлев сдал свои полномочия уральцам. Свердлов быстро сориентировался в обстановке и поручил перевести остальных Романовых из Тобольска П.Д. Хохрякову. Уральцы 10 мая получили по этому поводу следующую директиву из Москвы, правда, кружным путем через Аша-Балашевский Совет (Свердлов искал выехавшего именно туда Яковлева). Дальнейшие события разворачивались так:

«Екатеринбургскому областному Совету рабочих депутатов для сведения

От Центрального Исполнительного Комитета из Москвы нами получена следующая телеграмма: “Поручить вывоз оставшего[ся] груза Хохрякову, предлагаем выехать [в] Екатеринбург [для] получения полного отчета о ликвидации Л[ейб] П[реображенцев] отрядом приехать в Москву дать подробный отчет [№] 3035.

Председатель ЦИК Свердлов”.

На эту телеграмму нами дан ответ. Москва, Центральному Комитету Совдепов Свердлову. Ваш номер 3035, полагаем дело идет о Яковлеве, нам известно, что он выехал из Уфы в Москву.

Аша-Балашевский Совдеп.

Председатель (подпись неразборчива).

Секретарь (подпись неразборчива)»⁸⁴¹.

Затем 17 мая 1918 г. из Тобольска «отрядом особого назначения» в Центр была направлена следующая телеграмма, которая была принята в Москве 18 мая в 3 ч. 51 мин.:

«2 адреса: Москва Председателю (Совнаркома) Ленину,

Председателю ЦИК Свердлову.

17 мая оставшиеся члены семьи Романова переданы уполномоченному Хохрякову, наш отряд заменен уральцами.

Кобылинский. Матвеев»⁸⁴².

Таким образом, 4(17) мая караулы в губернаторском доме в Тобольске были заменены латышами во главе с кочегаром матросом Хохряковым и Родионовым.

Накануне упомянутых событий графиня А.В. Гендрикова 16 мая 1918 г. сделала пометку в дневнике: «Хохряков приходит по несколько раз в день, видимо, очень торопится с отъездом. Приходилось ждать из-за здоровья Ал[ексея] Ник[олаевича], который медленно поправляется, но, слава Богу, теперь лучше; второй день выходит»⁸⁴³. Последняя запись в ее дневнике от 4/17 мая: «Отряд заменен красногвардейцами»⁸⁴⁴.

События по перемещению царских детей из Тобольска в Екатеринбург наиболее полно нашли отражение в дневниковых записях и свидетельских показаниях П. Жильяра. Обратимся к его дневнику: «Пятница, 17 мая. – Солдаты нашей охраны заменены красногвардейцами, присланными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым, который приехал за нами. У нас с генералом Татищевым чувство, что мы должны, насколько возможно, задержать наш отъезд; но великие княжны так торопятся увидеть своих родителей, что у нас нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию»⁸⁴⁵.

В жизни царских детей и приближенных царской семьи наступили большие перемены. Камердинер императрицы А.А. Волков делился воспоминаниями об этом времени:

«Тотчас же по отъезде на смену стрелкам и Кобылинскому явилась большевистская охрана под предводительством комиссара Родионова и Хохрякова, людей грубых. Охрана состояла почти всецело из нерусских. Родионов целыми днями сидел в дежурной комнате, с ног до головы вооруженный. Никого из живущих в доме никуда не выпускали, введя совершенно тюремный режим. Хохряков вместе с доктором Деревенько (правильно, Деревенко. – В.Х.) посещал больного Алексея Николаевича.

Однажды Родионов пришел ко мне с таким заявлением:

– Скажите барышням, чтобы они ночью не затворяли дверь спальной. Я отвечал:

– Этого сделать никак нельзя.

– Я вас прошу так сделать.

– Сделать это никак нельзя: ведь ваши солдаты будут ходить мимо открытых дверей комнаты, в которой спят барышни.

– Мои солдаты ходить не будут мимо открытых дверей. Но если не исполните моего требования, есть полномочие расстреливать на месте. – Родионов вынул револьвер.

– Я поставлю часового у дверей спальни.

– Но это безбожно.

– Это мое дело. Часовой поставлен не был, но двери спальни великих княжон пришлось по ночам оставлять открытыми настежь.

Когда наследник стал чувствовать себя лучше и начал вставать с постели, начали приготовляться к переезду в Екатеринбург. Оттуда письма и прямым путем доставленные известия не получались.

Когда постепенно начали укладывать вещи, Родионов неоднократно обращался к генералу Татищеву, уверяя, что знает его. Родионов настаивал, чтобы вещи Татищева были особо отмечены (визитными карточками). Для чего это ему было надо, понять мы не могли»⁸⁴⁶.

Буквально на второй день появления в Тобольске красногвардейского отряда комиссара Родионова, то последний «во время богослужения в губернаторском доме поставил около престола латыша следить за священником; это так всех ошеломило, что великая княжна Ольга Николаевна, – вспоминает Е.C. Кобылинский – плакала и говорила, что если бы знала, что так будет, то она не стала бы просить о богослужении»⁸⁴⁷.

Перелистаем несколько записей дневника П. Жильяра дальше:

Суббота. 18 мая. – Всенощная. Священник и монахини были раздеты и обысканы по приказанию комиссара.

Воскресенье. 19 мая (6 мая ст. ст.). – День рождения Государя… Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар отказывает священнику в разрешении приходить к нам. Он запрещает великим княжнам запирать ночью свои двери.

Понедельник. 20 мая. – В половине двенадцатого мы уезжаем из дома и садимся на пароход «Русь». Это тот же пароход, который восемь месяцев тому назад привез нас вместе с Их Величествами. Баронесса Буксгевден получила разрешение уехать вместе с нами и присоединилась к нам. Мы покидаем Тобольск в пять часов. Комиссар Родионов запирает Алексея Николаевича с Нагорным в его каюте. Мы протестуем – ребенок болен и доктор должен иметь возможность во всякое время входить к нему.

Среда. 22 мая. – Мы приезжаем утром в Тюмень»⁸⁴⁸.

Хохряков и Родионов торопились с отъездом. Кончилось тем, что цесаревича Алексея повезли полубольным. 20 мая в 3 часа дня пароход «Русь», охраняемый отрядом латышей, отходит от тобольской пристани. Вместе с царскими 4 детьми находилось 26 свитских и слуг, в том числе Татищев, Гендрикова, Шнейдер, Тутельберг, Жильяр, Гиббс, дядька царевича Нагорный, повар Харитонов.

Позднее камердинер А.А. Волков вспоминал: «Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто – куда попало. Стреляли не только из ружей, но и из пулеметов. Родионов распорядился закрыть на ночь наследника в каюте вместе с Нагорным… Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним»⁸⁴⁹.

22 мая в 8 часов утра пароход подходит к пристани в Тюмени. Случилось так, что в это время на пристани оказалась М.Г. Соловьева (Распутина), которая записала в своем дневнике в этот день:

«Какое счастье выпало на мою долю. Сегодня я видела [царских] детей случайно совершенно. Пошла [в Тюмень] на пристань за билетами, вижу – стоит пароход, никого не пустили. Я пробралась к кассе чудом, и вдруг в окне парохода Настя [Гендрикова] и маленький [цесаревич] увидели меня, страшно были рады. Это устроил Николай Чудотворец. Сейчас я и Боря (имеется в виду Борис Николаевич Соловьев, муж Матрены Григорьевны. – В.Х.) едем в Абалак; Боря в очень хорошем настроении, чему я рада. Как жаль, что не могла им сказать ни слова. Они были как ангелы»⁸⁵⁰.

Пьер Жильяр свидетельствовал 12–14 сентября 1918 г. следователю И.А. Сергееву:

«Когда на пароходе мы приехали в Тюмень, то в поданном для нас составе поезда оказались только вагоны IV класса и один багажный. Комиссар Хохряков, в заботах о больном Алексее Николаевиче, долго хлопотал, волновался и бранился, пока не удалось получить один классный вагон. В этом вагоне поместились бывшие великие княжны, Алексей Николаевич с доктором Деревенко и служитель К.Г. Нагорный, генерал Татищев, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, Е.А. Шнейдер и Е.Н. Эрсберг. Все остальные, в том числе и я, и мистер Гиббс, поместились в общем вагоне IV класса. Комендант Родионов и в пути, так же как и в Тобольске, был без надобности груб и придирчив.

В Екатеринбург наш поезд прибыл часа 2 ночи на 10 (23) мая. Часов в 8 утра были поданы извозчики, на которых увезли великих княжон, Алексея Николаевича с Нагорным и доктором Деревенко. Для принятия прибывших с поездом на вокзал приехал председатель Екатеринбургского областного Совета Белобородов…»⁸⁵¹.

Николай II записал в дневнике: «10 [/23] мая. Четверг. Утром нам в течение одного часа последовательно объявляли, что дети в нескольких часах от города, затем, что они приехали на станцию и, наконец, что они прибыли к дому, хотя их поезд стоял здесь с 2 час[ов] ночи! Огромная радость была увидеть их снова и обнять после четырехнедельн[ой] разлуки и неопределенности.

Взаимным расспросам и ответам не было конца. Очень мало писем дошло до них и от них. Много они, бедные, перетерпели нравственного страдания и в Тобольске, и в течение трехдневного пути. За ночь выпал снег и лежал целый день. Из всех прибывших с ними впустили только повара Харитонова и племянника Седнева. Днем вышли минут на 20 в сад, было холодно и отчаянно грязно. До ночи ожидали привоза с вокзала кроватей и нужных вещей, но напрасно, и всем дочерям пришлось спать на полу. Алексей ночевал на койке Марии. Вечером, как нарочно, он ушиб себе колено и всю ночь сильно страдал и мешал нам спать.

11 [/24] мая. Пятница. С утра поджидали впуска наших людей из Тобольска и привоза остального багажа. Решил отпустить моего старика Чемодурова для отдыха и вместо него взять на время Труппа. Только вечером дали ему войти и Нагорному, и полтора часа их допрашивали и обыскивали у коменданта в комнате…»⁸⁵².

Кроме допроса и обыска оба они дали следующие расписки:

«Расписка.

Я, нижеподписавшийся гражд. Нагорный Клементий Григорьев Киевской губ. Свирского уезда Антоновской волости Село Пустоварово, даю настоящую расписку в том, что желаю продолжать служить при бывш. царе Николае Романове, обязуюсь подчиняться и выполнять все распоряжения Уральского Областного Совета, исходящие от Коменданта дома, и считаю себя на равном состоянии как поставлена семья Романовых.

24 мая 1918 г.

К. Нагорный.

Расписка.

Я, нижеподписавшийся Трупп Алекс. Егоров. Витебской губ. Режицкого уезда Бортовской волости д. Колногова, даю сию расписку в том, что, желая продолжать служить б. царю Николаю Романову, обязуюсь подчиняться и выполнять все распоряжения и требования Областного Совета Урала, исходящие от Коменданта дома, и считаю себя на равном состоянии как и семья Романовых.

Трупп»⁸⁵³.

В дневнике Николая II мы находим сведения, что в эти дни происходило в «доме особого назначения».

«12 [/25] мая. Суббота.

Спали все хорошо, кроме Алексея, кот[орого] вчера под вечер перенесли в его комнату. Боли у него продолжались сильные, стихая периодически.

Погода вполне соответствовала общему нашему настроению, шел мокрый снег при 3° тепла. Вели переговоры через Евг[ения] Серг[еевича] [Боткина] с председат[елем] областного совета о впуске к нам m-r Gilliard. Дети разбирали некоторые свои вещи после невообразимо продолжительного осмотра их в ком[ендантской] комнате. Гуляли минут 20.

Ужин опоздал почти на час»⁸⁵⁴.

П. Жильяра так и не впустили в Ипатьевский дом, несмотря на просьбы царской семьи и ходатайство Е.С. Боткина. Позднее П. Жильяр сообщил следователю И.А. Сергееву: «Все бывшие в вагоне IV класса (за исключением увезенных) снабжены были приказом местного Совета о выезде из пределов Пермской губернии. Бумага была написана общая для всех: «Слугам бывшего царя в числе 18 человек». С нами же была оставлена и баронесса Буксгевден. Только дней через 10 отправили нас в Тюмень, предоставив свободу дальнейшего передвижения»⁸⁵⁵.

Судьбу приближенных к царю людей, оставленных в Екатеринбурге, освещает в своих воспоминаниях случайно уцелевший камердинер А.А. Волков. В частности, он упоминает об обстановке первых дней пребывания на Урале:

«Поутру приехали комиссары: двое прежних – Хохряков и Родионов и новый – Белобородов. Вошли в вагон 2 класса и предложили в нем находящимся пересесть в извозчичьи экипажи.

Из вагона появился сначала Нагорный, помогая выйти наследнику, затем – великие княжны. Нагорный, посадив наследника в пролетку, вернулся к вагону и хотел помочь великим княжнам нести вещи. Сделать это ему не дали. Все члены царской семьи, вместе с комиссарами, разместились в экипажах и поехали в Ипатьевский дом. Через полчаса, вместе с теми же извозчиками, возвратились к поезду комиссары. Комиссар Родионов подошел к вагонам и сказал: “Волков здесь? – Здесь, – ответил я. – Выходите, сейчас поедем”.

Я вышел, взяв с собой чемодан… Из вагонов вышли также: генерал Татищев, графиня Гендрикова, госпожа Шнейдер, повар Харитонов и мальчик Седнев. Посадили нас в экипажи, довезли до какого-то дома. Дом этот был обнесен высоким забором. Это обстоятельство навело меня на мысль о том, что здесь заключена царская семья… Высадили только Харитонова и Седнева. Всех остальных повезли куда-то дальше.

…Подвезли к какому-то зданию. Комиссар Белобородов[20]20
  В следственных показаниях Н.А. Соколову камердинер А.А. Волков утверждал: «Родионов с неизвестным комиссаром сели также на одного извозчика и поехали сзади нас».


[Закрыть] сошел с пролетки и крикнул: “Открыть ворота и принять арестованных”. Стало ясно, куда нас привезли. Привезли в контору, записали. Когда мы были в конторе и нас записывали, ген. Татищев, среди тишины, обратился ко мне со словами: “Правду говорят, Алексей Андреевич: от тюрьмы, да от сумы – не отказывайся”. – “Благодаря царизму – я родился в тюрьме”, – сказал, услыхав слова Татищева, комиссар Белобородов[21]21
  В биографии Белобородова этот факт не имел места.


[Закрыть].

После того как нас переписали, хотели осмотреть наши чемоданы, но не осмотрели, а куда-то унесли их, пообещав прислать после. Развели нас по камерам. Гендрикову и Шнейдер поместили в больничную камеру, а меня с Татищевым – в отдельную, наверх. На другой день из Ипатьевского дома привели к нам в тюрьму и посадили в нашу камеру камердинера государя, Чемодурова. Посажены мы были в политическое отделение тюрьмы, где находились и заложники»⁸⁵⁶.

В материалах белогвардейского следствия по убийству царской семьи имеются свидетельские показания А.А. Волкова следователю Н.А. Соколову от 20–23 августа 1919 г. В этих показаниях имеется интересное уточнение: «Не было тогда на меня ордера, а на всех остальных ордера уже были. Начальник тюрьмы и сказал тогда об этом этому комиссару. Он махнул рукой и сказал: “Потом пришлю”. Я не знаю, кто это был. Но потом, когда был в тюрьме комиссар юстиции Поляков и мы обращались к нему по поводу отобрания у нас вещей… начальник тюрьмы сказал Полякову, что нас привозил и сдавал ему Юровский. Это я хорошо помню»⁸⁵⁷.

Волков в своих воспоминаниях упоминает о печальной участи Татищева: «Около 25 мая старого стиля в камеру вошли два надзирателя и попросили Татищева в контору, сказав, что в конторе его ожидает вооруженная стража. Татищев побледнел. Надзиратели показали ему бумагу, в которой было написано: “Высылается из пределов Уральской области”. Мы попрощались с Татищевым и его увели… На другой день жена надзирателя говорила, что Татищев расстрелян. Расстрелян возле самой тюрьмы. Опознали его по английскому пальто…»⁸⁵⁸.

Таким образом, далеко не все приближенные к царю люди и его слуги были отпущены с миром. П. Жильяр позднее писал: «Через несколько дней после взятия Екатеринбурга, когда все были заняты приведением города в порядок и погребением умерших, нашли вблизи тюрьмы два трупа. На одном из них обнаружили чек на 80 000 рублей на имя гражданина Долгорукова, и по описаниям свидетелей представляется вероятным, что это было тело князя Долгорукова. Другой труп по всем признакам – генерала Татищева.

Тот и другой умерли, как они это предвидели, за своего императора. Генерал Татищев мне сказал однажды в Тобольске: “Я знаю, что не выйду отсюда живым. Я желал бы только одного, чтобы меня не разлучали с Государем и чтобы мне дали умереть вместе с ним”. Но ему не было дано и это утешение.

Графиня Гендрикова и госпожа Шнейдер были увезены из Екатеринбурга через несколько дней после убийства царской семьи и отправлены в Пермь. Там они были расстреляны в ночь с 3 на 4 сентября 1918 г… Их тела были найдены и опознаны в мае 1919 г. Они тоже решили отдать свою жизнь за тех, кого любили.

Состоявшего при наследнике матроса Нагорного и лакея Ивана Седнева отправили на расстрел в окрестности Екатеринбурга в конце июня 1918 г. Их тела были найдены через два месяца на месте казни.

Все, от генерала до простого матроса, не задумались принести свою жизнь в жертву и шли смело навстречу смерти»⁸⁵⁹.

Анализируя происходившие события, П. Жильяр писал в своих воспоминаниях: «Я не могу понять до сих пор, что руководило большевиками комиссарами в их выборе, который должен был нам спасти жизнь. Почему, например, увели в тюрьму графиню Гендрикову и оставили на свободе баронессу Буксгевден, которая также была фрейлиной императрицы? Почему они, а не мы? Зависело ли это от имен или обязанностей? Тайна!

На другой и в последующие дни я отправился с моим коллегой к консулам – английскому и шведскому (французский консул был в отсутствии). Следовало любой ценой сделать что-нибудь, чтобы прийти на помощь заключенным. Оба консула успокаивали нас, говоря, что уже были предприняты шаги к этому и что они не верят в неизбежность опасности»⁸⁶⁰.

В рукописных воспоминаниях А.Г. Белобородова переезд из Тобольска Романовых описан так:

«Оставшихся членов царской семьи и многочисленную челядь из Тобольска в Екатеринбург перевозили под руководством т. Хохрякова, уехавшего в Тобольск вскоре после отъезда туда Заславского; Хохряков оставался там в промежуток между отъездом Яковлева с царем до вывоза остальных комендантом губернаторского дома.

После начала навигации, с первым пароходом Хохряков доставил до Тюмени, а затем поездом оставшихся: княжон Ольгу, Татьяну, Анастасию и наследника Алексея, доктора Боткина и прислугу. Вместе с этими прибыли в большом числе придворные, находившиеся с царем в Тобольске, воспитатель Алексея – Жильяр и челядь: повара, горничные, дядьки и т. д.

Перевозка второй партии прибывших была поручена т. Мрачковскому, ему же было поручено отсортировать прибывших: часть пропустить жить вместе с царской семьей, часть посадить в тюрьму, а остальную, большую часть, просто не пускать в Екатеринбург и предложить им выбираться куда хотят[22]22
  Мрачковский играл особую роль в судьбе Романовых. Во всех воспоминаниях до 1991 г. его роль приглушена, поскольку он был репрессирован как троцкист.


[Закрыть]… В тюрьму посадили кн. Долгорукова, гр. Татищева, кн. Гендрикову и еще одну какую-то высокопоставленную старуху (гоф-лектриса императрицы Екатерина Адольфовна Шнейдер. – В.Х.). Кроме них были посажены Нагорный – дядька (б. матрос) и еще один из челяди (бывший матрос, прислуга царских детей Иван Дмитриевич Седнев. – В.Х.).

Переезд из Тобольска в Екатеринбург, несомненно, отразился в худшую сторону на “высочайших особах”. Во-первых, екат[еринбург]ский режим был организован применительно к тюремному (двойной высокий забор перед окнами, не позволявший видеть ничего, кроме кусочка неба, ограничение прогулки одним часом, караул внутри здания в комнатах смежных с теми, где жили арестанты); [во-вторых] сокращение числа лиц, окружавших арестантов в Тобольске и составлявших “общество” для царской семьи; в-третьих, сокращение порциона (выдавалось в Екатеринбурге по 500 руб. на человека); в-пятых (так в документе, нарушена нумерация. – В.Х.), контроль за перепиской (письма, приходившие с “воли” и отправлявшиеся арестантами, просматривались мною); в-шестых, прекращение всякого рода свиданий с лицами, находившимися вовне и т. д.»⁸⁶¹.

Тем временем в Москве также внимательно следили за развитием событий на Урале. По сведениям «Биохроники», 19 мая 1918 г. В.И. Ленин участвует в заседании ЦК РКП(б), на котором обсуждается, в числе прочих, вопрос о Николае Романове.

Подготовка

Весь июнь и первую половину июля 1918 г. Екатеринбург находился на особом положении. 25 мая на железных дорогах страны от Пензы до Владивостока восстали чехословацкие части. 29 мая областной комиссар по военным делам Голощекин выступил на заседании городского Совета, потребовав введения военного положения в городе. С военными отрядами из Екатеринбурга на образовавшийся на юге Урала Златоустовский фронт ушел Хохряков.

10 июня в городе выступили против Советской власти фронтовики. Базируясь на Верхисетском заводе, они собрали на одной из площадей города митинг. Выступавшие на нем требовали выдать им оружие, заключить мир с чехословаками, ликвидировать институт политических комиссаров. Выступавшими руководили офицер Ростовцев и казачий есаул Мамкин. Митинг был разогнан. В подавлении выступления участвовал отряд П.З. Ермакова. Ростовцев был убит. Начались аресты.

Все это, безусловно, неблагоприятно сказывалось на положении узников Ипатьевского дома. Белочешские части и части Сибирской армии именно в это время, в июне, начале июля повели наступление на Екатеринбург. Их части шли от Челябинска и Сибири. 14 июня был взят Ялуторовск, 14 июля – Курган.

В этой обстановке и был культивирован миф об особом заговоре монархистов, ставивших целью освобождение Романовых, с тем чтобы они возглавили и объединили все контрреволюционные силы. Что же происходило в Екатеринбурге на самом деле?

История монархических заговоров достойна особого описания. Отметим вначале одну удивительную особенность, отмеченную в «Красной книге ЧК», изданной в 1921 г. Здесь изложена борьба органов ЧК с многочисленными заговорами, направленными против Советской власти на территории всей России, но ни разу не упомянуты не только Николай II, но и вообще фамилия Романовых.

Вместе с тем при полной растерянности, царившей в среде монархистов, выразившейся и в том, что ни одной серьезной организации, реально ставившей задачу освободить царскую семью, они создать не сумели, отдельные попытки в этом направлении были в Центре и Тобольске. Имели место они и в Екатеринбурге.

В мае 1918 г. в Екатеринбург была переведена бывшая Николаевская академия Генерального штаба. Разместили ее недалеко от Тихвинского монастыря, обосновавшегося в черте города. Старший класс академии насчитывал 216 слушателей, только 13 из них затем сражались на стороне Советов. Большинство из них считало Брестский мир предательством. После перевода академии в Екатеринбург они оказались во враждебной среде, а комиссары Уралоблсовета С.А. Анучин и Ф.И. Голощекин считали, что нахождение в Екатеринбурге «организованного очага контрреволюции» под маркой академии в центре Урала совершенно недопустимо. К июню 1918 г. академия насчитывала 300 слушателей при 14 профессорах и 22 штатных преподавателях. С началом наступления чехословацких частей академию приказом Троцкого перевели в Казань. Но ее слушатели, объявив «нейтралитет», выехали туда менее чем в половине состава. В дальнейшем они почти все перешли в колчаковскую армию и Николаевская академия прекратила свое существование.

Но так или иначе 300 кадровых офицеров, находившихся в июне – июле 1918 г. в Екатеринбурге, не смогли создать ударный кулак по освобождению царской семьи. Итак, уже после захвата города, выяснилось, что среди слушателей академии существовала тайная офицерская организация. В ее состав входили капитаны: Д.А. Малиновский, Ахвердов, Делинсгаузен, Гершельман, Дурасов, Семчевский, Баумгартен, Дезбинин. Организация, через Дмитрия Аполлоновича Малиновского, имела связь с монархистами Петрограда, но систематически нуждалась в деньгах. Участие в ней принимала также мать капитана Ахвердова, Мария Дмитриевна. Офицеры установили связь с послушницами Тихвинского монастыря, носившими продукты узникам Ипатьевского дома. Была установлена также связь с доктором Деревенко. Офицеры стремились достать план квартиры Ипатьева. Подполковник Георгий Владимирович Ярцов, начальник Екатеринбургской учебной инструкторской школы академии, дал 17 июня 1919 г. следующие показания:

«Было среди нас офицеров, пять человек, с которыми я говорил тогда вполне откровенно по вопросу о принятии какихлибо мер к спасению семьи. Это были: капитан Малиновский, капитан Ахвердов, капитан Делинсгаузен, капитан Гершельман. В этих целях мы постарались через Делинсгаузена достать план квартиры Ипатьева, где содержалась августейшая семья. Это удалось сделать ему через доктора Деревенко, который на словах и сообщил ему о расположении комнат. Впоследствии я сам был в доме Ипатьева и видел, что эти сведения, сообщенные Деревенко, были верны. В этих же целях мы старались завести сношения с монастырем, откуда доставлялось молоко августейшей семье. Ничего реального предпринять нам не удалось: этого совершенно нельзя было сделать благодаря, с одной стороны, охране, какая была установлена большевиками над домом Ипатьева, а с другой стороны, благодаря слежке за нами. Я помню, что 16 июля я был в монастыре. Заведующая фотографическим отделением монахиня Августина именно в этот день сказала мне, что в этот день от них носили молоко в Ипатьевский дом и там какойто красноармеец сказал монахине, приносившей молоко: “сегодня возьмем, а завтра уже не носите, не надо”. Я точно не могу припомнить, какие именно вещи были найдены при осмотре нами шахты, кроме тех, которые я указал. Все эти вещи были тогда взяты на хранение капитаном Малиновским»⁸⁶².

Показания капитана Дмитрия Аполлоновича Малиновского мало что дополняют предыдущий рассказ Ярцова. Но он, например, добавлял:

«Мать капитана Ахвердова Мария Дмитриевна познакомилась поближе с доктором Деревенко и узнавала от него, что было можно. Деревенко, допускавшийся время от времени к августейшей семье, дал ей план квартиры верхнего этажа дома Ипатьева. Я не знаю, собственно, кто его начертил. Может быть, чертил его Деревенко, может быть, сама Ахвердова со слов Деревенко, а может быть, и Делинсгаузен. Я же его получил от последнего. Там значилось, что Государь с Государыней жили в угловой комнате, два окна которой выходят на Вознесенский проспект, а два на Вознесенский переулок. Рядом с этой комнатой была комната княжон, отделявшаяся от комнаты Государя и Государыни только портьерой. Алексей Николаевич жил вместе с отцом и матерью, Демидова жила в угловой комнате по Вознесенскому переулку, Чемодуров, Боткин, повар и лакей все помещались в комнате с аркой. Больше этого, т. е. кроме вот плана квартиры и размещения в нем августейшей семьи, мы ничего от Деревенко не имели.

Нас интересовало, конечно, в каком душевном состоянии находится августейшая семья. Но сведения эти были бледны. Я не знаю, почему это так выходило; Ахвердова ли не могла получить более выпуклых сведений об этом от Деревенко или же Деревенко не мог сообщить ничего ценного в этом отношении, и если не мог, то я не отдаю себе отчета и теперь, почему это было так; потому ли, что Деревенко не хотел этого делать, или же потому, что не мог дать никаких ценных сведений, так как за ним за самим следили и при его беседах с лицами августейшей семьи всегда присутствовали комиссары. Повторяю, сведения эти были какие-то бледные. Знали мы от него [вернее, – Ахвердовой через него], что августейшая семья жива. Припоминаю, между прочим, вот что. Я помню, по сведениям Деревенко, выходило, что у княжон были в комнате четыре кровати. Между тем, когда я потом попал в дом Ипатьева, я не видел там в этой комнате никаких кроватей, не только в комнате княжон, но и в комнате Государя и Государыни. А попал я туда один из первых. Может быть, впрочем, кровати увезли большевики? Ахвердова же, получавшая сведения от Деревенко, относилась сама к нему с доверием. Кем-то из нашей пятерки были получены еще сведения о жизни августейшей семьи. Какой-то гимназист снял однажды своим фотографическим аппаратом дом Ипатьева. Его большевики сейчас же «залопали» и посадили в одну из комнат нижнего этажа дома Ипатьева, где жили, вероятно, красноармейцы. Сидя там, этот гимназист наблюдал такие картины. В одной из комнат нижнего этажа стояло пианино. Он был свидетелем, как красноармейцы ботали по клавишам и орали безобразные песни. Пришел сюда какой-то из начальствующих лиц. Спустя некоторое время к нему явился кто-то из охранников, с таким пренебрежением сказал, прибегая к помощи жеста по адресу августейшей семьи: “просятся гулять”. Тем же тоном это «начальствующее лицо» ответило ему: “пусти на полчаса”. Об этом этот гимназист (я совершенно не могу его назвать и указать, где он живет) рассказал или своим родителям или тем лицам из старших, у которых он жил, сведения эти дошли каким-то образом до нашей пятерки. (Но кто мне их передавал, я не помню.) Был случай разрыва гранаты где-то около дома Ипатьева. Деревенко передавал Ахвердовой, что это дурно отразилось на душевном состоянии наследника. Проходя мимо дома Ипатьева, я лично всегда получал тяжелые переживания; как тюрьма древнего характера: скверный частокол с неровными концами. Трудно было предполагать, что Им хорошо живется. Источником, чрез который получались наши сведения, был еще денщик Ахвердова (имени и фамилии его не знаю, впрочем, кажется, по фамилии Котов). Он вошел в знакомство с каким-то охранником и узнавал от него кое-что. Я осведомлял нашу организацию в Петроград посылкой условных телеграмм на имя капитана Фехнера (офицер моей бригады) и есаула сводного казачьего полка Рябова. Но мне ответа ни разу прислано не было и не было выслано ни единой копейки денег. Ну, что же можно было сделать без денег? Стали мы делать, что могли. Уделяли от своих порций сахар и я передавал его Ахвердовой. Кулич напекла моя прислуга из хорошей муки, которую мне удалось достать. Я его также передал Ахвердовой. Та должна была передать эти вещи Деревенко для доставления их августейшей семье. Она говорила мне, что все эти вещи дошли по назначению.

Это, конечно, так сказать, мелочи. Главное же, на что рассчитывала наша пятерка – это был предполагаемый увоз августейшей семьи. Я бы сказал, что у нас два плана, две цели. Мы должны были иметь группу таких людей, которые бы во всякую минуту, на случай изгнания большевиков, могли бы занять дом Ипатьева и охранять благополучие семьи. Другой план был дерзкого нападения на дом Ипатьева и увоз семьи. Обсуждая эти планы, пятерка посвятила в него семь еще человек офицеров нашей же академии. Это были: капитан Дурасов, капитан Семчевский, капитан Мягков, капитан Баумгартен, капитан Дубинин, ротмистр Бартенев; седьмого я забыл. Этот план держался нами в полном секрете и я думаю, что большевикам он никоим образом известен не мог быть. Например, Ахвердова совершенно об этом не знала. Однако, что бы ни предполагали сделать для спасения жизни августейшей семьи, требовались деньги. Их у нас не было. На помощь местных людей нельзя было рассчитывать совершенно; все было подавлено большевистским террором. Так с этим у нас ничего не вышло, с нашими планами за отсутствием денег и помощь августейшей семье, кроме посылки кулича и сахара, ни в чем еще ином не выразилась. За два дня до взятия Екатеринбурга чехами я в числе 37 офицеров ушел к чехам и на другой день после взятия города чехами я пришел в город»⁸⁶³.