Текст книги "История русской идеи"

К началу 80-х годов на востоке восстала «луговая черемиса». На юге крымцы и ногаи разоряли русские земли. Московских полков не хватало, чтобы закрывать все эти бреши. Псков устоял только потому, что Сейм не выделил денег для уплаты наёмникам, и они разбежались. Напрасно Баторий объяснял шляхтичам, как вредно каждый год отрываться от войска и спешить на сейм, что выпрашивать денег, что от этого войско ослабевает, а неприятелю даётся время восстановить силы… В январе 1581 году было заключено Ям-Запольское перемирие Москвы с Речью Посполитой, а в августе 1583 года Плюсское перемирие со Швецией. Россия потеряла все прежние завоевания, а также собственные русские земли – Велиж, Ивангород, Копорье, Ям. Как гласит псковская летопись, «царь Иван не на велико время чужую землю взем, а помале и своей не удержа, а людей вдвое погуби».

Таким образом, Ливонская война, длившаяся почти четверть века, оказалась бесплодной. Страна была разорена, а северо-западные районы обезлюдели. Но экспансия русского мира на востоке не прекращалась. В то время, как «на Западе Польша и Швеция, благодаря личным достоинствам Батория, успели соединёнными силами оттолкнуть Российское государство от моря и отнять у него возможность непосредственного сообщения с Западною Европою, возможность пользоваться плодами её образованности, на Востоке русский человек, наконец, перешёл Уральские горы», – напишет С. М. Соловьёв. Но завоевание Западной Сибири Ермаком происходило фактически без «участия» царя. Сам Иван IV в конце жизни (он умер в 1584 году в возрасте 53 лет) чувствовал себя совершено разбитыми и дряхлым стариком. Перед смертью он (вроде бы) глаголил Борису Годунову: «Тебе приказываю душу свою и сына своего Фёдора Ивановича и дщерь свою Ирину…». Многие историки оспаривают такое устное завещание, ссылаясь на то, что незадолго до смерти Иван Грозный учредил опеку над сыном Фёдором в виде регентского совета, в который вошли Богдан Бельский, Иван Мстиславский, Иван Шуйский и Никита Романов, а вот Бориса Годунова там не оказалось.

4. Смута

При царе Фёдоре Иоанновиче Москву посетил антиохийский патриарх Иоаким. Когда он стал просить денег, московские власти предложили прежде обсудить вопрос об учреждении в России патриаршей кафедры. Иоахим обещал передать пожелания московитов вселенскому собору. Это было время, когда и патриархи, и другие восточные духовные чины, носившие звание архимандритов, игуменов и даже епископов, блуждали по Литве и Руси, собирая милостыню, выпрашивая себе у правительства и знатных вельмож места. «Находясь под властью Турции, греческие духовные лица были поневоле в таком положении, что нуждались в подаянии, собираемом преимущественно в независимых православных странах», – писал Н. И. Костомаров (см. Южная Русь в конце XVI века). Инициатором и проводником «проекта» введения патриаршества в России выступил слуга государев Борис Годунов. Обстановка острого социального кризиса требовала возрождения сильной церковной организации. Когда в Турции был назначен новый патриарх Иеремия, он начал с того, что в 1588 году отправился на Русь. Целый год Борис Годунов и его «канцлер» Андрей Щелкалов уговаривали патриарха, меняя тактику от задабривания иерарха подарками до запугивания, изолировав его от внешнего мира. Ему предоставили просторные хоромы, убранные по-царски, доставляли изысканную еду и питьё. Патриарху полагалось ежедневно десять блюд, три кружки хмельного мёду – боярского, вишнёвого и малинового. «В конце концов, – как повествует советник патриарха митрополит Дорофей, – хотя и не по доброй воле, Иеремия рукоположил патриарха России». Им стал в 1589 году ставленник Бориса Годунова – митрополит Иов. Принятое священным собором уложение декларировало право московской церкви на поставление русского патриарха без участия восточных патриархов, которых надлежало лишь известить о принятом решении. Утверждённая грамота содержала указания на историческую роль Русского государства как оплота вселенского православия. Она адресовала царю Фёдору такие слова: «Ветхий Рим падеся аполинариевой ересью; вторый же Рим, иже есть Константинополь… от безбожных турок обладаем; твоё же, о благословенный царю, великое Российское царство, третий Рим, благочестием всех превзыде, и вся благочестивая царствие в твое едино собрася, и ты един под небесем христианский царь именуешись в всей вселенной, во всех христианех». Таким образом, при Борисе Годунове эта теория впервые превратилась в официальную доктрину.

Но затем пришла Смута, и Москва была вынуждена доказывать не столько свои претензии на первенство среди христианских царств, сколько само право на жизнь. Формально причиной Смуты явилось случайное пресечение династии Рюриковичей. Но глубинным её проявлением было нарастающее угнетённое настроение общества, упадок правительственного авторитета и столкновение идей правления в каждом классе. Несчастная Ливонская война, голод, мор и опричнина оставили кровоточащий след в испуганных душах. Смута породила массу событий, героев и проектов спасения государства, спутавшихся в невероятно сложный клубок.

После смерти последнего Рюриковича, царя Фёдора Иоанновича, формально власть перешла к его жене, Ирине. Но она отреклась от царства в пользу брата Бориса Годунова. Тот был возведён на престол путём земского соборного избрания. Московские дипломаты считали, что звание слуги государева, которое имел Годунов при Фёдоре Иоанновиче, «честнее всех бояр, а даётся то имя от государя за многие службы». Будущий царь немало сделал, чтобы «продвинуть» митрополита Иова на патриаршество, но ещё больше сделал патриарх Иов, чтобы сочинить и продвинуть утверждённую грамоту, где подчёркивается «неотложно бить челом государю Борису Фёдоровичу, а опричь государя Бориса Фёдоровича на государство никого не искати!». Перечень клятв для всех, кто должен был целовать крест на верность Борису Фёдоровичу, – любопытнейший документ. Чего там только нет! Вплоть до того, чтобы «не колдовать против царской семьи по ветру» и не «бежать к (перечислены властители Турции, Рима, Испании, Франции, Польши, Дании, Венгрии, Швеции, Англии) и в иные ни в какие немцы». При церемониях, возглавляемых патриархом, было пролито так много слёз, что, казалось, можно было увериться в преданности народа к доброму пастырю. Тем паче, что принимая благословение, Борис Годунов обмолвился: «Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моём царстве бедного человека! И эту последнюю рубашку разделю со всеми!». Но увы…

Его ум оказался не в силах справиться с малодушием. Ни усердие, ни щедрые дары обласканным подчинённым не помогли. Очень скоро во всём государстве воцарилась атмосфера доносительства и клеветы. «Дьявол, – говорит летописец, – вложил Борису мысль знать всё, что делается в государстве». Возобновились опалы, пытки и гонения на боярские кланы. Князя Бельского били кнутом. Романовых обвинили в стремлении «достать царство», и Фёдора Никитича постригли в монахи под именем Филарета и сослали с женой и детьми (включая будущего царя Михаила) в Пермскую волость. Тёмная история с гибелью царевича Дмитрия до сих пор будоражит умы. Три года засухи и неурожая свели на нет все усилия Бориса и патриарха. От голода умерла треть населения Московского государства. Клятва «не бежать ни в какие иные немцы» окажется пустым звуком. Бежали куда угодно: и на Дон, и во все украины, и к польскому королю Сигизмунду III, и даже к султану. Бориса Годунова погубила вера обнищавшего люда в «законного» царя-спасителя, права на престол которого не зависят от «многомятежного человеческого хотения». Очень высока вероятность авторства «проекта» самозванца, принадлежащая клану Романовых. По крайней мер, на это намекают записи пристава Воейкова, отвечавшего за заключение Романова, сделанные в 1605 году: «Живёт старец Филарет не по монастырскому чину, неведомо чему смеётся, всё говорит про птиц ловчих да про собак. Старцев бранит и бить хочет и говорит им: «Увидите, каков я вперёд буду!»».

И вот на исторической сцене появляется Лжедмитрий I, юноша-авантюрист, обладающий пылким темпераментом, без чопорности, в чём-то даже великодушный (смертный приговор взбунтовавшимся князьям Шуйским он заменил ссылкой, а затем и вообще вернул им боярство). Пожалуй, самое непостижимое в его натуре – это абсолютная уверенность в своём царственном происхождении. Кто внушил ему эту уверенность? И откуда он взялся? По словам В. Ключевского, «его спекли в польской печи, но заквасили в Москве». Существует официальная версия, которую излагали в дипломатических нотах: «Юшка Отрепьев, як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, и воровал, крал, играл в зернь, и бражничал, и бегал от отца многажда, и заворовався, постригсе у черницы…» – и т. д.

13 апреля 1605 года Борис Годунов скончался, «терзаемый страхом перед самозванцем», – так судачили его недоброжелатели. А уже 20 июля 1605 года Лжедмитрий торжественно въехал в Кремль «при ликовании народа»; новоизбранный патриарх Игнатий венчал его на царство как великого князя Дмитрия Ивановича. Под наплывом чувств «Дмитрий Иванович» заявил о намерении «царствовать милостью и щедростью, а не суровостью и казнями», стал раздавать конфискованные у церкви земли помещикам, отменил мздоимство и взимание налогов на 10 лет на лояльном Юге, оживил дискуссии в боярской Думе. Он вернул из ссылки всех своих мнимых родственников, в том числе и Романовых. По словам очевидцев, новый царь «любил поговорить», «удивлял всех начитанностью и знаниями», любил весёлую жизнь и развлечения, закатывая пиры для придворных. Народ его обожал, но подозревал в самозванстве. Раздражало его иноземное платье, несоблюдение церковных постов (он ел телятину, монахов называл «дармоедами» и «лицемерами»), а также женитьба на полячке Марине Мнишек. Описание этой свадьбы производит фантастическое впечатление. Богатства казны российского государства, накапливаемые столетиями князьями из рода Даниловичей, стали перетекать в руки польских и русских «друзей» с лёгкостью и невообразимой щедростью. Но для лукавых бояр Дмитрий оставался «ряженой куклой», которая помогла им освободиться от Годунова. При первой же возможности они оклеветали его, устроив заговор, и уничтожили с помощью разъярённой толпы. Три дня москвичи надругались над телом Дмитрия – его посыпали песком, мазали дёгтем и «всякой мерзостью», несколько раз зарывали в землю, которая его якобы «не принимала», затем сожгли, заправили в пушку и выстрелили «в направлении Польши».

На престол сел Василий Шуйский, келейно избранный кучкой бояр и «выкрикнутый» на Красной площади толпой. Лицемер и прохиндей! Ведь именно он, проводя расследование гибели царевича Дмитрия, утверждал, что тот стал жертвой несчастного случая. Честолюбие толкало его на самые отчаянные поступки. Он составил заговор против Самозванца, когда тот находился на вершине успеха, и избежал казни только за счёт его благодушия. А затем принимал активнейшее участие в церемонии свадьбы «Дмитрия» с Мариной Мнишек, стойко отстаивая православный канон. И с таким же энтузиазмом возглавил заговор, который привёл к убийству соперника. Пройдёт время, и его привезут в Польшу как пленника. Он будет стоять, жалкий, униженный, целуя руки польскому королю. И в его неприкаянном образе будет стоять униженная, обездоленная и брошенная на произвол судьбы Россия. Заняв царский престол, Василий Шуйский попытался легитимизировать своё положение и угодить всем, нацарапав что-то наподобие манифеста («покрестную» запись). Там он даёт клятвенное обязательство судить всех православных христиан «истинным праведным судом», по закону, а не по усмотрению, с помощью Земского собора. Тем самым он попытался отречься от прерогатив, сформулированных Иваном Грозным: «Жаловать своих холопов вольны мы и казнить их вольны же». Филарет был направлен в Углич на поиски подлинных останков царевича Дмитрия. Это была одна из важнейших пиар-акций: народу необходимо было внушить, что больше самозванцев на Руси не будет. Новым патриархом стал митрополит Казанский Гермоген. 20 февраля 1607 года в Успенском соборе Кремля принёс публичное покаяние вызванный сюда из Старицы патриарх Иов. Он покаялся в том, что скрыл (?) от народа, что царевич Дмитрий был убит «умыслом Бориса» Годунова, и призвал к покаянию всех. Москвичи плакали и каялись в том, что присягали Годунову, а затем «расстриге» Гришке Отрепьеву. Оба патриарха – Гермоген и Иов – «разрешили» (то бишь, простили) народ по особой грамоте, текст которой был зачитан архидьяконом.

Однако Смута не успокаивается, охватывая юго-западные уезды. Один из приспешников Лжедмитрия I, князь Шаховской (воевода Путивля), уверял, будто «царь Дмитрий» не погиб, а спасся и скрывается до поры до времени. На арену борьбы вышли «социальные низы», возглавляемые полководцем Иваном Болотниковым, человеком по-своему честным и простодушным. В советской историографии его прославят как лидера «крестьянской войны». Но правильнее её называть гражданской войной, потому что в ней участвовали не только крестьяне и холопы, но и казаки (северские, терские, волжские и запорожские), дворяне с их лидерами (рязанский – Прокопий Ляпунов, тульский – Истома Пашков и северский – Андрей Телятников) и даже наёмное войско с артиллерией. По национальному составу все наёмные армии того времени представляли собой пёструю массу казаков, татар, литовцев, шведов, поляков и прочих «немцев». Иван Болотников двинулся от Кром на Калугу и далее на Москву, чтобы свергнуть «незаконного» царя Василия. С победами и поражениями, разделываясь с дворянами и пополняя ряды «царевичами» вроде Ильи Горчакова, он берёт Тулу. Но в результате осады, вспыхнувшего голода и затопления города повстанцы вступают в переговоры с царём и, вопреки его обещаниям о помиловании, Болотникова сначала ослепляют, а потом «утопляют». Воеводу Шаховского насильно постригают в монахи.

«Остатки воров» примыкают к уже появившемуся на свет Лжедмитрию II. Усиленный отрядами литовцев и казаков, он приходит и укрепляется в Тушино. Его «признают» спасшаяся во время погрома и бежавшая из Москвы «царица» Марина Мнишек и римский папа. Ему присягают Псков, Суздаль, Астрахань, Кострома, Ярославль и множество других городов. Но реально власть под Москвой принадлежит воеводам польских отрядов Ружинскому, Лисовскому и Яну Сапеге. Казаки рыскают по окрестностям, грабя местных крестьян. «Воровская столица» Тушино представляла собой в ту пору необычайное зрелище. На вершине холма стояла просторная рубленая изба, служившая царской резиденцией. За «дворцом» располагались здания приказов и Боярской думы, жилища русской знати и шатры польских гусар. Остальная часть Тушина состояла из наспех выстроенных шалашей и палаток, буквально утопавших в грязи.

В мае 1608 года в Тушино объявился Филарет, которого будто бы привезли силой. Но Лжедмитрий II пожаловал Романова в патриархи. «Филарет, – говорил Авраамий Палицын, – был разумен, не склонялся ни направо, ни налево». Он отправлял богослужение, поминал Тушинского вора Дмитрием, в то время как за неприятие самозванца пострадали епископ Суздальский Галактион и епископ Коломенский Иосиф, принял мученическую смерть архиепископ Тверской Феоктист. А когда дела самозванца ухудшились, Филарет стал одним из инициаторов приглашения королевича Владислава на московский престол. Тушинскую Боярскую думу возглавлял князь Дмитрий Трубецкой – будущий герой освобождения Москвы от поляков. В ней заседали и бывшие приближённые Лжедмитрия I, и родственники Филарета. Осознавая, что мятежников вскармливает Речь Посполитая, Василий Шуйский заключает против неё союз со Швецией, и Карл IX посылает на подмогу Москве шведский отряд под начальством генерала Делагарди. Польский король Сигизмунд III отвечает разрывом с Москвой и осаждает Смоленск.

Тушинские бояре во главе с Михаилом Салтыковым составляют «посольство» для переговоров с Сигизмундом на предмет возведения на московский престол его сына королевича Владислава. Мало того, что они выступают как представители государства, но ещё и сочиняют проект договора, где оговаривают условия. Договор от 4 февраля 1610 года – это чудесный документ, смахивающий по содержанию на конституцию. (Кстати, он сочинён за сто лет до такого же «чудесного» документа Ф. Орлика, который украинские самостийники называют сегодня первой конституцией в Европе.) В нём сошлись благодушные помыслы о защите от произвола монаршей власти, права сословий и даже своеобразный принцип разделения властей. Все это – архаичная копия с «демократических свобод» Речи Посполитой.

Молодой полководец Скопин-Шуйский с помощью шведов очищает от «тушинцев» северные города и вступает в Москву. Но внезапно умирает. А войско, высланное на подмогу Смоленску, громят поляки. Тогда московские дворяне во главе с Захаром Ляпуновым свергают царя Василия Шуйского и постригают его в монахи. Функции временного правительства возлагает на себя Боярская дума. Наступает время «семибоярщины» (в её состав вошли князья Ф. Мстиславский, И. Воротынский, А. Трубецкой, Б. Лыков, И. Романов, Ф. Шереметьев и Голицын – на начальном этапе). Ей срочно приходится выбирать между Лжедмитрием II и «польским проектом», который поддерживает идущий к Москве с польским войском гетман Жолкевский. 17 августа 1610 года Дума присягает королевичу Владиславу. Бояре целуют крест в Успенском соборе, простые граждане – на Новодевичьем поле. 21 сентября по просьбе «седьмочисленных» бояр в Москву входит польский отряд гетмана Жолкевского. Литовский магнат Александр Гонсевский получает чин боярина, место в Думе и пост начальника Стрелецкого приказа. Его ближайшими советниками становятся боярин Михаил Салтыков и «мужик» Фёдор Андронов. Восстание (с участием Д. Пожарского) подавляют и «топят в крови» воины Гонсевского. Всё это сопровождается грабежами, насилием и пожаром в Москве. Как сообщает современник, по всей России «плакали о такой беде все люди». Гибель Лжедмитрия II от руки одного из служивших ему татарских князей «развязывает всем руки». Поднимается сильное народное движение против интервентов. Первое ополчение формируется в Рязани Прокофием Ляпуновым. К ним присоединяются остатки «тушинцев» во главе с князем Д. Трубецким и казаки И. Заруцкого. Они движутся к Москве, завязывают бои и осаждают уцелевший от пожара Кремль и Китай-город.

Когда в апреле 1611 года королю Сигизмунду III донесли, что военные действия и осада затеяны с ведома «великих послов», эти послы (в том числе и Филарет Романов) были арестованы и отправлены в Польшу. В плену Филарет находился до 1619 года и на всю жизнь сохранил ненависть к полякам. После воцарения его сына Михаила он вёл ксенофобскую политику, пресекая любые попытки контактов с Европой, жёг еретические книги, считал, что «из всех еретиков самые худшие – панские латиняне».

Два месяца ополчение стоит под Москвой без существенных дел, но зато изрекает «приговор всей земли», где выражены сословные притязания. Согласно этому закону, изменники-бояре лишались всех своих земельных угодий, казаки получали право на поместный оклад. Трубецкой выступал за то, чтобы вчерашние крепостные холопы становились в ряды ополчения, и обещал им за это волю и жалование. Кстати на «содержание» первого ополчения он потратил всё своё состояние, и именно он по совету троицких старцев организовал перенесение из Казани чудотворного образа Казанской Богоматери. Затем из-за ссоры вождей и сфабрикованного «навета» казаки Трубецкого разгоняют дворян и убивают их предводителя Ляпунова. Поляки захватывают Смоленск, шведы захватывают Новгородскую землю, и держава превращается в аморфную массу, где каждый город и каждый пан живёт сам по себе. Наступает время лихолетья. Над Россией нависает угроза потери национальной независимости. В осаждённой Москве – страшный голод, и дело доходит до людоедства.

Находящийся в заточении (в Чудовом монастыре) патриарх Гермоген, сведённый с престола изменниками и поляками, благословляет ополчение. Известны его мужественные слова послам осаждённых в Кремле поляков: «Если вы все, литовские люди, пойдёте из Московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы; если же вы останетесь здесь, я благословлю всех стоять против вас и помереть за православную веру».

Выдающуюся роль в организации второго ополчения сыграл земской староста из Нижнего Новгорода Кузьма Минин. На общей сходке он обратился городскому совету и жителям города с призывом встать на освобождение Русского государства. Его поддержали воеводы, духовенство, служилые люди, дети боярские, среди которых он нашёл вождя князя Дмитрия Пожарского. Не ограничиваясь добровольными взносами, жители приняли «приговор» о том, чтобы «на строение ратных людей» давать в обязательном порядке часть своего имущества. Минину было поручено руководить сбором средств и распределением их среди ратников ополчения. Общественное настроение нарастало в тяжёлых поисках надёжного центра, который объединил бы разрозненные национальные силы. Городские миры вступают в деятельную переписку, призывая друг друга «всемъ быть въ любви и соединении и прежнего междуусобства не счинати». Готовность нести чрезвычайные жертвы для прекращения смуты и освобождения родины была результатом этих переживаний.

Между тем, в Пскове объявился ещё один Лжедмитрий (то ли Сидорка, то ли Матюшка Верёвкин), которому якобы под давлением Ивана Заруцкого присягнули подмосковные таборы. Когда, по велению Трубецкого, Сидорку схватили и посадили на цепь, Заруцкий, уже начавший тайные переговоры с поляками, бежал с Мариной Мнишек. Осенью 1612 отряды второго ополчения подошли к Москве, где ещё стояли казаки Трубецкого. Действуя где-то порознь, а где-то совместно, казаки и ополченцы взяли приступом Китай-город, и интервенты капитулировали.

К сожалению, День народного единства, возведённый в ранг праздника в 2005 году, – это скорее политический ход по нивелированию памятной даты 7 ноября 1917, чем реальная историческая веха. После капитуляции военного гарнизона в Кремле 4 ноября 1612 (по теперешнему стилю) ещё никакого «народного единства» в России не было!

Избрание царя 7 февраля 1613 года земским собором кое-как примирило сословия и просияло светлым лучиком общественного сознания. Ирония судьбы заключалась в том, что царя избрали из тех самых Романовых, которые были одними из главных возбудителей Смуты. Впрочем, какая ирония? Они занимали крепкие политические позиции и ловко воспользовались победой. Осенью 1614 года в Москве на Лобной площади состоялась показательная казнь «изменников родины», среди которых почему-то не оказалось бояр, но зато оказался безродный казначей Фёдор Андронов, якобы растранжиривший государственную казну, Иван Заруцкий, якобы «искавший царства» для сына Марии Мнишек, и сам её малолетний сын, «нажитый» то ли с Иваном Заруцким, то ли с Лжедмитрием II. Это невинное дитя, казнённое в возрасте четырёх лет, навсегда запечатлелось в истории проклятым «воронёнком».

И ещё один шрам истории! На Красной площади сегодня высится памятник, на гранитном постаменте которого золотыми буквами написано: «Гражданину Минину и князю Пожарскому, благодарная Россия». А вот князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, глава «Совета всей земли», человек, которому при жизни был присвоен титул «Спасителя Отечества», такой чести не удостоен. В этом забвении памяти странным образом оказались союзниками и все Романовы, и все чиновники из ЦК КПСС. Может быть, нынешнему поколению выпала роль восстановить историческую справедливость?

Разорение, которому подверглась страна, делало задачу новой власти чрезвычайно трудной. Ещё долго волновалось на Руси всё, что было раздражено тяготой московского строя.

Одним из первых совместных действий молодого царя из новой династии и земского собора была рассылка грамот к торговым людям о взятии денежных доходов за прошлые годы с просьбой «помочь, не огорчаясь», ратным людям займом денег и хлеба, рыбы, соли, сукон и всяких товаров. С другой стороны, народное представление о царе-блюстителе высшей справедливости заставляло население тянуться со своими нуждами к престолу, прося защиты от всяких обид. Монархию питали народные корни, и с большими муками гибельные проявления смуты были побеждены.

При царе Михаиле Фёдоровиче в Москве впервые появилась Немецкая слобода. В начале 1654 года гетман Войска Запорожского Богдан Хмельницкий согласовал с российскими боярами «проект» своего перехода «под высокую царскую руку». Состоялась Переяславская Рада. Левобережная Малая Русь в составе Киевской, Черниговской, Полтавской и большей части Волынской и Подольской областей присоединились к Московскому государству. Через год русские войска взяли Минск, Ковно и Вильно. Ещё ранее были отвоёваны Смоленск, Могилёв и Полоцк. Царь Алексей Михайлович въехал в столицу Ягеллонов и повелел наименовать себя Великим князем литовским. Стена, разделявшая «латинян» и «схизматиков», рушилась. Московское правительство хлопотало через посредников о вывозе из Западной Европы разных мастеров. Близ Немецкой слободы в Москве появились три завода – стекольный, железный и бумажный. Голландский купец Виниус и гамбургский Марсели получили право на устройство чугунно-плавильных заводов близ Тулы. Последовал даже царский указ «иноземцу магистру Ягану Готфриду учинить комедию, а на комедии действовать из библии книгу Эсфирь». Представление состоялось 17 октября 1672 года, причём «въ удивлении имъ царь смотрел целых десять часовъ, не вставая съ места».

В свете русской идеи, понимаемой как предвосхищение внутренней гармонии души и стихии истории, личность царя Алексея Михайловича представляет собой выразительный образец. Оценочные суждения о его характере принадлежат в основном иностранцам, так как сочинения раскольника Аввакума и перебежчика Котошкина вряд ли можно считать объективными. «Он покорил себе сердца всех своих подданных, которые столько любят его, сколько и благоговеют перед ним», – писал Лизек. «Нрава же он самого выдержанного и, поистине, приличествующего столь великому государю: всегда серьёзен, великодушен, милостив, целомудрен, набожен и весьма сведущ в искусстве управления, – говорил Яков Рейнтенфельс. – Это такой государь, какого желали бы иметь все христианские народы, но немногие имеют». Впрочем, письма самого царя могут служить более достоверным источником, чем мнения о нём разных лиц. Он был один из самых образованных людей московского общества того времени и жадно впитывал в себя, «яко губа напояема», впечатления от окружающей его действительности. Его занимают и волнуют и вопросы политики, и военная реляция, и смерть патриарха, и садоводство, и вопрос о том, как петь и служить в церкви, и соколиная охота, и театральные представления, и буйство пьяного монаха в его любимом монастыре. Царь мог быть и вспыльчив, и «подвижен на гнев». Мог дать пинка и схватить за бороду нерадивого боярина или монаха. Бранился. Но быстро отходил, легко переходя от брани к искреннему раскаянию. Так живо и сильно, доходя до слёз и до «мглы» душевной, переживал Алексей Михайлович всё то, что забирало его за сердце. О поражении своих войск в бое при городе Валк царь писал так: «И то благодарю Бога, что от трёх тысяч столько побито, а то всё целы, потому что побежали; а сами плачут, что так грех учинился!..». Царь сочувствует храброму Шереметьеву и радуется, что целы, благодаря бегству, его люди. Позор от поражения он готов объяснить «грехом» и не только не держать гнева на виновных, но душевно жалеть их. Общий голос современников называет его очень добрым человеком. В его дворце на полном царском иждивении жили так называемые «верховые богомольцы», «верховые нищие» и «юродивые». Царь в зимние вечера слушал их рассказы про старое время – о том, что было «за тридцать и за сорок лет и больше». Всякое горе, всякая беда находили в его душе отклик и сочувствие. Его главным духовным интересом было спасение души, причём религия для него была не только обрядом, который он знал в совершенстве, но и высокой нравственной дисциплиной. Вместе с тем, он считал, что не грешит, смотря комедию и лаская немцев. Его мораль, исходя из светлой мягкой души, была не сухим кодексом отвлечённых правил, суровых, безжизненных, а звучала любящим словом, полным ясного житейского смысла, а его частная переписка изобилует шутками и склонностью к юмору. Умственная работа приводила его к образованию собственных взглядов на мир и людей, а равно и общих нравственных понятий, которые составляли его собственное философское достояние, его идею. Алексей Михайлович имел ясное представление о происхождении и значении царской власти в московском государстве как власти богоустановленной и назначенной для того, чтобы «рассуждать людей вправду» и «беспомощным помогать». Он любил и понимал красоту, увлекаясь благочестием церковного служения, следил за красотой сокольничего наряда, устраивал смотры и проводы своим войскам перед первым литовским походом. Любопытно его наставление патриарху Никону «никого де силою не заставить Богу веровать». По мнению Самуэля Коллинса, в отличие от отца, «человека миролюбивого», «ныне царствующий император имеет дух воинственный и завёл с крымцами, поляками и шведами войну, успех которой покажет время». В 1649 году при активном участии Алексея Михайловича было создано «Соборное Уложение», которое стало основным действующим законом государства на последующие 175 лет. Реформируется армия, появляются полки иноземного строя (рейторские и солдатские), развивается горное дело, мануфактуры, зарождается светская живопись, появляется первый театр. Таким предстает перед нами благочестивый царь «третьего Рима», первым открывший «окно в Европу». К сожалению, латинский эпитет «Serenissimus» («устроитель порядка и государственного благополучия), которым наградили Алексея Михайловича современники, в русском переводе явился к нам в виде нелепого ярлыка «Тишайший».

Романовы благоволили единоверцам-малороссам, создавая им привилегии при дворе. Тяготение было взаимным. Ещё в 1640 году Пётр Могила уговаривал царя Михаила Фёдоровича устроить в своей столице монастырь, в котором бы старцы и братия из киевского Братского монастыря, которые «детей боярских и простого сана людей грамоте греческой и славянской учили». В 1648 году печатный двор в Москве издал церковно-славянскую грамматику Мелентия Смотрицкого. Из Киева был призван для перевода Библии на славянский язык и «риторского учения» иеромонах Епифаний Славинецкий с помощниками: Арсением Сатановским и Данилой Птицким. Кстати, не будет излишней подробностью упомянуть о том, как Славинецкий не любил нищих и сердечно относился к тем, которые стыдятся или не могут просить, хотя горько страдают: «Если ты видишь просителя здорового и не состарившегося и даёшь ему милостыню, то сам делаешься общинником греха. Стыдно смотреть, как размножились у нас скитающиеся гуляки, обманщики, как много таскается по улицам здоровых женщин с малыми детьми, а ещё более девиц». (Актуальная тема после лихих 90-х, не правда ли?) В 1684 году собор Киево-Печерской лавры благословил святителя Дмитрия на составление книги для чтения четьи-минеи, где жития святых изложены последовательно на каждый день и месяц целого года («минеи» по-гречески означает «длящийся месяц»). Пушкин называл эту книгу «вечно живой, неистощимой сокровищницей для вдохновенного художника». Воспитание своего старшего сына Фёдора царь Алексей Михайлович поручил Симеону Полоцкому. Находились люди, которые, не довольствуясь уроками приезжих наставников, стали уходить для образования в Малороссию и за польский рубеж. Русские архиереи считали это уступками «латинянам», которых особенно не любили после Великой Смуты.