Текст книги "Полководец"

Ввиду тяжелой болезни генерал-лейтенанта Софронова Военный совет принял решение о назначении командующим Приморской армией генерал-майора Петрова. 5 октября он приступил к исполнению этой новой ответственной должности. Именно с этих дней начинается деятельность Петрова, которая уже приближается к полководческой.

Став командующим Приморской армией, Петров получал не только ее войска и более широкие оперативные масштабы руководства, он обретал и более крупные силы противника, и более высокого «оппонента» в лице их командующего.

В нашей литературе немало книг, написанных самими полководцами или об их деятельности. К сожалению, о военачальниках противника мы писали мало, а если они и попадали в поле зрения, вернее – описания, то чаще всего изображались в пренебрежительном и даже карикатурном свете. Мне кажется это неправильным, серьезный разговор о войне требует соответствующего серьезного и объективного отношения к противнику и его генералитету.

В районе Одессы действовала 4-я румынская армия. Ее командующий Чепуркэ Г. Николае не всегда самостоятельно планировал боевые операции. Это осуществлял генерал Антонеску, поскольку одесское направление в 1941 году было для румынской армии главным. Что же представляет собой Антонеску с военной точки зрения? Он был конечно же не тот легковесный, почти опереточный генерал, каким его описывали газеты военного времени. В драке, как известно, соперники могут и накричать друг на друга, и наговорить грубостей и оскорблений. Драка есть драка. Но исторический анализ требует объективности, спокойной оценки людей и их действий.

Йон Антонеску родился в 1882 году – следовательно, во время боев под Одессой было ему пятьдесят девять лет. Антонеску был типичным военным, крепкий, подтянутый, с внешностью внушительной – выше среднего роста, виски седые, твердый взгляд. Конечно же он обладал волевым характером и определенной гибкостью ума, что и привело его на вершину власти в государстве. Неспроста короли – и старый и молодой – не только слушались, но и побаивались его.

Йон Антонеску был выходцем из семьи, несколько поколений которой носили военную форму. В 1902 году он поступил в кавалерийское училище и в июле 1904 года был выпущен младшим лейтенантом. В 1907 году участвовал в карательных экспедициях против восставших крестьян в Молдавии. Каратели сожгли много сел и расстреляли более 11 тысяч крестьян. Направленность его деятельности, как видим, определилась рано.

К началу Первой империалистической войны Антонеску был капитаном, служил в штабе румынской армии. В 1919 году участвовал в военной интервенции против Венгерской Советской Республики. Четыре года был начальником военного училища. Написал несколько трудов о стратегии и тактике на опыте Первой мировой войны. Назначался военным атташе в разные страны. В 1933 году был начальником генерального штаба. В 1937 году в правительстве Гоги – Кузы стал министром национальной обороны. Антонеску был близок к фашистской организации «Железная гвардия» и не скрывал этого. Когда судили одного из главарей румынских фашистов, Кодряну, и судья спросил Антонеску, который был свидетелем: «Может ли быть Кодряну предателем?» – Антонеску подошел к Кодряну и, пожав ему руку, сказал: «Я бы никогда не пожал руку предателю!» Этот эффектный жест, это демонстративное «благородство» показывают, насколько Антонеску был уверен в своем положении. Король Михай был молод, и Антонеску, обладая реальной силой в стране – армией, государственным аппаратом, фактически оттеснил короля на второй план и вершил все дела самостоятельно. Указы, составленные им, король послушно подписывал. Так, в сентябре 1940 года Михай подписал указ, которым отменялась конституция, распускался парламент, а «господин генерал Йон Антонеску уполномочен руководить государством».

Конечно же этому предшествовала сложная борьба различных партий и сил как внутри Румынии, так и за ее пределами. Этот указ подводил итог и, по сути дела, узаконил военно-фашистскую диктатуру. В новое правительство вошел и фюрер румынских фашистов – железногвардейцев – Хориа Сима. Между Антонеску, Симой и Гитлером были далеко не простые отношения. Гитлер, как и в других странах Европы, используя свою «пятую колонну», приводил к власти местных фашистов. Так же намеревался он поступить и в Румынии, главарь железногвардейцев Сима был верным и надежным сообщником гитлеровцев. Письмо, написанное 5 декабря 1940 года Гиммлером, начиналось словами: «Глубокоуважаемый партайгеноссе Хориа Сима!..» Дальше шел деловой разговор, не оставляющий никаких сомнений насчет того, кому служит Сима.

Передо мной фотография тех лет. Как много может сказать даже одно мгновение, запечатленное на снимке! Вот хотя бы это.

Антонеску и Сима стоят рядом. Они одеты в форму штурмовиков – коричневые рубашки без знаков различия, армейские широкие ремни с портупеей. Сима небольшого роста, со впалой грудью, черные волосы гладко зачесаны назад, он похож на Геббельса. Антонеску временно сменил свой пышный генеральский мундир на коричневую форму – чего не сделаешь, когда идет борьба за власть! За этими двумя лидерами высятся огромные, выше их на голову, фигуры гитлеровских генералов. Не придумаешь более наглядной иллюстрации к политической ситуации в стране! Антонеску отвернулся от Симы, смотрит вбок. И в этой позе тоже большой смысл. Дело в том, что Антонеску, блокируясь с железногвардейцами, вовсе не собирался уступать им власть! Он готов был сам взять на себя роль фюрера. Это понял Гитлер. Ему прежде всего нужна была румынская нефть, без которой замерли бы его танковые и авиационные армады. Гитлеру некогда было ждать, пока один из этих лидеров сожрет другого. К тому же борьба главарей вызовет столкновение партий, стоящих за ними, в стране начнутся беспорядки, а у Гитлера к войне все готово. Поняв намерения Антонеску, ощущая его силу как деятеля, за которым идет армия, да и просто видя в нем волевую личность, не привыкшую с кем-либо делить власть, Гитлер пожертвовал своим единомышленником Симой и стал сотрудничать с Антонеску. «Благородный» генерал Антонеску подавил тех, которые не хотели ему подчиняться, и сам фактически стал фюрером в стране и верным прислужником Гитлера. Что же касается Симы, то гитлеровцы вывезли его в Австрию, «интернировали» под городком Винер Нойштадт и содержали его как угрозу для Антонеску: как только тот начинал «своевольничать», ему напоминали о Симе – готовом дублере.

23 ноября 1940 года Румыния официально присоединилась к Берлинскому пакту о военном союзе, или, как тогда его называли, «ось Берлин – Рим – Токио». На территории Румынии началась подготовка плацдарма к нападению на Советский Союз – строились аэродромы, переоборудовались порты, прокладывались вторые колеи железных дорог. Гитлер посвятил Антонеску в план «Барбаросса». Вот передо мной еще фотография – Гитлер и Антонеску склонились над картой, и фюрер вдохновенно излагает ему свои стратегические планы. Антонеску 22 июня 1941 года без колебаний произнес роковые слова: «Приказываю перейти Прут!» Этот приказ был опубликован во всех газетах, а восход солнца в то утро было велено встретить колокольным звоном и молебном в честь грядущей победы.

Вот такой генерал противостоял теперь Петрову, а точнее – командованию Одесского оборонительного района.

В Приморской армии назначение генерала Петрова командармом было воспринято так (вспоминает Крылов):

«Отношения с новым командующим сразу установились простые и ясные. К Ивану Ефимовичу я давно уже испытывал не просто уважение, но и глубокую симпатию. И радовался, ощущая дружеское расположение с его стороны. Это отнюдь не мешало ему быть чрезвычайно требовательным. Чуждый всякого дипломатничания, прямой и естественный во всем, Петров умел говорить правду-матку в глаза и старшим и младшим. Можно было и с ним быть совершенно откровенным.

Подвижному по натуре Ивану Ефимовичу не сиделось на КП, и он находил возможность почти каждый день вырываться то в одну, то в другую дивизию. Впрочем, не только в характере Петрова было дело. После того как мы вывели из боя часть сил, обстановка на одесских рубежах снова становилась более напряженной, чреватой всякими осложнениями, и командарм считал необходимым лично бывать на переднем крае».

6 октября поздно вечером контр-адмирал Жуков собрал командиров и комиссаров дивизий и отдельных частей и сообщил им о порядке эвакуации.

По поводу плана эвакуации было много споров не только в период его разработки и утверждения, но и позднее, уже после войны, – в литературе и в разговорах.

Дело в том, что существовало два плана – тот, который успел до болезни разработать Софронов, и тот, который осуществил Петров. Споры сводились не только к тому, какой вариант лучше, но и кто автор блестяще осуществленного плана эвакуации.

Как говорят военные – правильно то решение, которое приводит к победе. Оба плана эвакуации были правильными – каждый в своей обстановке, при существовавшей на тот момент обеспеченности морским транспортом, что было очень важно в этом деле. Генералу Софронову предоставлялись корабли для последовательной перевозки дивизии, и он так и предлагал, загружая по 5–6 транспортов в ночь, постепенно вывезти войска из Одессы.

…Любопытные сюрпризы преподносит жизнь. Один из них ждал меня, когда рукопись этой книги послали для ознакомления в Институт военной истории Министерства обороны СССР. Рукопись попала на стол старшего научного сотрудника, кандидата исторических наук Ванцетти Георгиевича Софронова – сына командующего Приморской армией генерала Георгия Павловича Софронова!

Ему как знатоку событий, происходивших в Одессе и Севастополе, было поручено отрецензировать мою рукопись. Он не только выполнил это поручение, но и помог мне материалами – познакомил с опубликованными и неопубликованными воспоминаниями своего отца. Воспользовавшись его любезностью, я приведу здесь рассказ самого генерала Софронова о том, как он разрабатывал план эвакуации, в чем была его суть и отличие от плана генерала Петрова:

«– Сейчас подсчитаем наши транспортные ресурсы, – сказал Жуков и начал составлять список транспортов, которые можно использовать для эвакуации войск. В составлении этого списка ему помогал и Азаров.

Несколько раз они читали и дополняли список, и потом Жуков передал его мне.

– Вот, Георгий Павлович, тебе список посудин, и ты набросай план эвакуации.

Получив отправные данные, я ушел в свой кабинет и уселся за составление плана эвакуации, а вернее, за отработку порядка отхода войск на последующие тыловые рубежи и вывода дивизий из боя для их эвакуации.

Сейчас четыре дивизии армии занимают фронт 65 км. Оставить на этом фронте две дивизии нельзя, надо фронт сокращать, а это можно сделать только путем отхода на другой, более короткий рубеж, конкретно на вторую линию главного рубежа обороны: Крыжановка, Усатово, Татарка, Сухой лиман. Фронт этого рубежа составляет 40 км, из которых 15 км проходит по лиманам. Такой рубеж две стрелковые дивизии оборонять в течение короткого срока могут, хотя в этом случае этим дивизиям придется отбиваться от противника, превосходящего их состав в десять раз.

Мною за это время было продумано несколько вариантов, прежде чем окончательно принять какое-то решение: ведь этот вопрос для меня был новый, с этим вопросом я не был знаком даже и в теории.

С отводом двух дивизий на последующие рубежи – с тем чтобы одну из них эвакуировать – у меня дело не клеилось. Как я ни прикидывал – требуемого решения у меня не получалось. По моим наметкам выходило, что эвакуировать целиком одну дивизию из двух было нельзя. Можно было эвакуировать несколько полков, но из разных дивизий. Никаких сложных перегруппировок противник нам произвести не позволит.

Против моего предложения об отводе армии на вторую линию главного рубежа обороны и вывода двух дивизий из боя у Жукова возражений не было.

…Я предложил за город не драться. За дни боев противник превратит город в развалины. Ведь по городу будут вести огонь несколько сот орудий и минометов. Город будет все это время объят огнем. Можно ожидать, что из 300 тысяч оставшихся в городе жителей десятки тысяч будут убиты и ранены или завалены камнем разрушенных домов…

– Надо отвести две наши последние дивизии со второй линии главного рубежа обороны сразу в порт на корабли, а для того, чтобы мы могли разместить на предоставленные нам транспорты бойцов, отказаться от эвакуации лошадей, части автомашин и даже части артиллерии. Это будет для нас дешевле, чем разрушение города и потери местного населения. Как говорится, перед смертью не надышишься, оставим ли мы Одессу тремя днями раньше или тремя днями позднее, значения не имеет, раз мы уже решили ее оставлять.

– Георгий Павлович, я согласен с твоим предложением. Надеюсь, что нам не придется и уничтожать машины, а тем более артиллерию. Будем добиваться у Октябрьского увеличения нам транспортных средств.

Больше мне над планом эвакуации не пришлось думать. Я доработался до инфаркта и 5 октября был эвакуирован в Севастополь».

Генерал Петров опасался, как бы в такой ответственный период решение об эвакуации не повлияло на снижение стойкости войск. Могли возникнуть суждения: раз приходится отсюда уходить, то зачем держать до последнего какой-то рубеж роте или батальону? К тому же 9 октября противник опять перешел в общее наступление. Из показаний первых же пленных выяснилось, что появились новые части и что перед наступающими была поставлена решительная задача: овладеть окраиной города. Смогут ли в таких условиях наши ослабленные передовые части удержать линию фронта? Или противник, смяв первый эшелон, нагонит и уничтожит тех, кто готовится к погрузке в тылу?

В создавшейся обстановке первоначальный план последовательной эвакуации частей уже не подходил. Надо было искать какой-то другой выход. Генерал Петров и его штаб выдвигают новый план эвакуации, предлагая одновременно, одним броском, вывести и погрузить на корабли все войска. Этот план, конечно, был очень сложен и рискован, требовал большой организованности. Надо очень искусно ввести противника в заблуждение, чтобы он не догадался и не обнаружил одновременного ухода, иначе все может кончиться катастрофой.

Предложение об изменении плана эвакуации встретило возражение со стороны командующего Одесским оборонительным районом контр-адмирала Жукова. Он был за то, чтобы придерживаться прежнего решения, принятого еще Софроновым, тем более что ранее намеченный план эвакуации был утвержден и вышестоящим командованием.

Иван Ефимович доказывал, что новый план выдвигается потому, что так складывается обстановка, что обстоятельства требуют изменить ранее принятый план действия. Решение об эвакуации не может долго оставаться в секрете. И то, что подразделения и части будут грузиться поочередно, тоже будет замечено противником. И тогда в один из дней решительным наступлением противник конечно же опрокинет подразделения, которые на переднем крае будут прикрывать эвакуацию. Надо не забывать – они малочисленны, а у противника под Одессой около 20 дивизий. Части прикрытия могут не сдержать такого сильного врага, и тогда противник ворвется в город и порт и все, кто не успел эвакуироваться, станут его жертвой. Вот поэтому, опираясь на изменение в обстановке, Петров и настаивал на изменении плана эвакуации.

Разумеется, не один Петров правильно оценивал создавшуюся обстановку. Необходимость внести изменения в план эвакуации видели и многие другие. Но как командующий армией принимал это решение, осуществлял его и нес полную ответственность за возможные последствия в случае провала конечно же и генерал Петров.

Вот что пишет в своих воспоминаниях бывший член Военного совета OOP генерал-майор Ф.Н. Воронин:

«Петрову пришлось прежде всего решать вопрос о том, как организовать вывод войск из боя и эвакуацию армии. К тому времени у работников оперативного отдела штаба уже возникала мысль: нельзя ли отвести войска с рубежа обороны не последовательно, как предлагалось до сих пор, а все сразу? И.Е. Петров одобрил эту идею, – я его в этом поддержал».

Маршал Крылов об этом же:

«Что касается И.Е. Петрова, то командарм был с самого начала в курсе разработки этого плана и горячо его поддерживал, считая, что необходимо предельно сократить сроки эвакуации, дабы противник не воспользовался постепенным ослаблением нашей армии для решительной атаки и прорыва фронта. Возможность одновременного отвода войск Иван Ефимович обсуждал почти со всеми командирами дивизий, которые отнеслись к этому положительно. Мы стали ориентироваться на завершение эвакуационной операции в ночь на 16 октября».

По поводу нового плана эвакуации сам Иван Ефимович говорил так:

«Получение приказа Ставки об эвакуации внесло ясность в обстановку и поставило перед войсками отчетливую, конкретную задачу – организовать эвакуацию так, чтобы не было никаких потерь ни в людях, ни в материальной части…

Торопливость и связанная с ней нервозность проведения эвакуации, а тем более при таком плане, какой был намечен, – выводить гарнизон частями, – грозили серьезными потерями и материальной части, и личного состава. Поэтому командование Приморской армии, проанализировав создавшуюся обстановку, предложило эвакуацию войск отложить на 10 дней. За это время последовательно и планомерно вывезти всех раненых, госпитали, все тылы, материальные ценности, излишнюю артиллерию, транспорт, а оставшиеся войска, освобожденные от тяжелой материальной части, эвакуировать сразу, в одну ночь, внезапно оторвавшись от противника».

При таком варианте многое зависело от того, хватит ли транспорта и кораблей, чтобы сразу в одну ночь погрузить личный состав сухопутных войск, моряков и персонал, обслуживающий порт.

В конце концов удалось убедить командование Одесского оборонительного района. Но когда этот план был доложен командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Октябрьскому, он возражал, настаивал на выполнении ранее утвержденного плана.

Генерал Петров понимал: командующий и члены Военного совета флота просто не решаются докладывать в Ставку о целесообразности одновременной эвакуации только потому, что прошло всего двое суток после того, как они доложили в Ставку совсем другие сроки и порядок постепенной эвакуации. То, что изменилась обстановка, и это главная причина возникновения нового плана эвакуации, они сами не полностью осознают. Но все же Петров надеялся – поймут. Ведь вопрос стоит о жизни тысяч людей, которые нужны, кстати, как можно быстрее для защиты Крыма, а новый план эвакуации именно этому и способствует.

К утверждению нового плана эвакуации Одессы имел отношение уже знакомый читателям генерал-майор Хренов. Вот что рассказал мне по этому поводу Аркадий Федорович:

– Утром десятого октября меня пригласил к себе контр-адмирал Жуков. Он сказал: «По радио трудно изложить все доказательства реальности нового плана эвакуации. Военный совет просит вас, Аркадий Федорович, отправиться в Севастополь и лично все доложить вице-адмиралу Октябрьскому». Я прикинул, какие еще дела по инженерному обеспечению предстояло сделать и, будучи уверен, что с ними справится начальник инженерных войск Приморской армии Кедринский, спросил: «Когда надо выезжать?» – «Сегодня ночью». В ту же ночь я ушел, как говорят моряки, на «морском охотнике» в Севастополь. На следующее утро я уже был на флагманском командном пункте у Октябрьского. Он внимательно выслушал все доводы в пользу пересмотра плана эвакуации, но принимать решение не спешил, слишком дорогая цена была бы за ошибку и поспешность. Да и перестроить уже разработанные планы и графики движения, загрузки и разгрузки многочисленных транспортов, я полагаю, было непросто. «Обсудите все эти предложения с начальником штаба флота», – сказал Филипп Сергеевич. Я тут же отправился к Елисееву, при этом разговоре присутствовал член Военного совета флота Кулаков. Приведенные мною расчеты и доказательства в штабе были приняты с пониманием, несмотря на то, что именно им, штабникам, это задаст очень много работы. После разговора мы все вместе опять пошли к Октябрьскому. Он нас выслушал и сказал Кулакову: «Отправляйтесь-ка вы, Николай Михайлович, в Одессу, ознакомьтесь с обстановкой на месте и доложите Военному совету, тогда и примем окончательное решение. А штабу, чтоб не упустить время, начать, не откладывая, проработку нового варианта независимо от того, состоится он или нет». На этом моя миссия кончилась, – завершил свой рассказ Хренов.

Дивизионный комиссар Кулаков на следующий день был уже в Одессе. За два-три часа он сумел побеседовать со множеством людей и выяснить все детали одесской обстановки. Надо сказать, что Кулаков, решительный, волевой и в то же время жизнерадостный человек, пользовался среди защитников Одессы, и особенно среди моряков, большой популярностью, его все знали и уважали. Говорили с ним откровенно, и поэтому за короткое время у Кулакова сложилось уже совсем иное суждение, чем то, с которым он прибыл в Одессу. С ним беседовали и генерал Петров, и контр-адмирал Жуков. Кулаков окончательно убедился в их правоте и дал телеграмму командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Ф.С. Октябрьскому. Причем, написав эту телеграмму, он тут же показал ее и Петрову, и Жукову. Через некоторое время пришла радиограмма от вице-адмирала Октябрьского – он дал согласие на отвод войск одним эшелоном с посадкой на суда в ночь на 16 октября.

Наконец все окончательно встало, как говорится, на свои места, и Петров подписал боевой приказ штаба Приморской армии № 0034, к которому прилагался план эвакуации, распределения маршрутов движения, очередность и места погрузки для соединений и частей. План этот доводился до исполнителей не полностью, а только в той части, которая касалась каждого из них, – все еще была надежда сохранить в тайне хотя бы день окончательного отвода войск и этим ввести в заблуждение противника.

В разработке плана эвакуации участвовал начальник штаба военно-морской базы К.И. Деревянко. Я беседовал с ним, и он рассказал мне такой эпизод:

– Для согласования и утверждения порядка эвакуации я приехал к генералу Петрову на передовую. Иван Ефимович очень внимательно ознакомился с планом и, не видя в расчете корабля для кавалеристов, спросил: «А на какие суда грузится кавдивизия?» – «С первым эшелоном ее погрузить невозможно, не хватает кораблей, но я надеюсь – до начала погрузки подойдут еще корабли». И вот тут я видел первый и последний раз, как Петров мгновенно приходит в ярость. Он вскочил, пенсне буквально сорвалось с его переносицы и, если бы он его ловко не подхватил, разбилось бы вдребезги. Генерал гневно воскликнул: «Я с этими людьми воевал, а теперь брошу их здесь? Если есть угроза оставить хотя бы один полк, я никуда не поплыву, я остаюсь здесь!»

Конечно, моряки нашли возможность погрузить кавалеристов на боевые корабли и увезли всех, но эта вспышка показывает не только огромную эмоциональность Петрова, но и его благородство, верность своим боевым друзьям, готовность разделить с ними до конца любые испытания.

Еще до ухода из Одессы генерал Петров думал о восстановлении боеспособности частей на крымской земле. Иван Ефимович понимал – даже при очень хорошо организованной эвакуации вывезти все необходимое не удастся. Возможны потери имущества и оружия при отходе, погрузке и в море от бомбежки врага. Поэтому Петров вызвал к себе начальника тыла армии, интенданта 1-го ранга А.П. Ермилова и подробно обсудил с ним вопросы снабжения и укомплектования частей на новом месте – в Севастополе.

Петров как военачальник всегда высоко ценил фактор времени. Вот и в этом случае, заботясь уже о предстоящих боях, он отправил начальника тыла в Севастополь за неделю до начала эвакуации и этим, как позднее показали события, выиграл немало времени, особенно драгоценного в тех условиях.

Даже погода будто бы предчувствовала грустное расставание защитников Одессы с городом. После солнечной осени с шелестящими под ногами листьями, которые в этом году опали не сами, а были сбиты многочисленными разрывами снарядов и бомб, после голубого неба и легких белых облаков весь небосвод заволокло серыми тяжелыми тучами, резко похолодало. Дул пронзительный ветер, жители на улицах города почти не появлялись.

Петров объезжал все дивизии. Он поговорил с командирами соединений, еще раз проанализировал с каждым предстоящий отход, уточняя путь на картах, рассчитывал движение во времени. Генерал провел короткие совещания командиров полков и работников штабов, которые не все еще знали о конкретных сроках отхода и маршрутах, теперь настало время уже довести это и до них. Рассказав о порядке отхода, определив маршруты, места посадки на суда, Иван Ефимович неизменно эти совещания заканчивал словами:

– Храните все в глубокой тайне, товарищи. Ничто не должно выдать подготовки к эвакуации. Ведите себя так, чтобы и ваши бойцы считали, будто мы готовимся к новому наступлению, а сами продумайте каждую деталь того, что потребуется сделать, когда настанет день и час отхода.

Одесса готовилась продолжать борьбу с фашистами и после эвакуации войск. Создавались партизанские отряды, группы разведчиков, закладывались склады оружия и боеприпасов. Инженеры армии под руководством генерала Хренова и полковника Кедринского подготовили несколько «сюрпризов», которые будут ждать завоевателей после их вступления в город. Это были одни из первых управляемых мин, установленных в ходе Великой Отечественной войны. Генерал Петров имел к этой операции самое прямое отношение. В январе 1981 года я навестил генерал-полковника-инженера Хренова и специально расспросил об этом любопытном и сложном для осуществления эпизоде боев за Одессу.

– Самый крупный взрыв был подготовлен в здании на улице Маразлиевской, где, по нашим предположениям, мог разместиться штаб оккупантов, – рассказал Аркадий Федорович. – Эффект взрыва на Маразлиевской всецело зависел от удачно выбранного момента. Ведь важно было не просто разрушить фашистский штаб, а нанести наиболее чувствительный урон неприятельской командной верхушке. Для этого в оккупированном городе необходим был верный глаз – человек, могущий достоверно узнать, когда в штабе состоится какое-либо крупное сборище большого начальства, и своевременно сообщить об этом нам на Большую землю. Такой человек уже находился в Одессе и ждал своего часа. Однажды меня разыскали в порту и передали, что Иван Ефимович хочет незамедлительно повидаться со мной. Я тут же поехал на КП. «Хорошо, что вас быстро нашли, Аркадий Федорович, – встретил меня командующий. – Есть очень важное дело. Сейчас поедем в Нерубайское. – Заметив мое удивление, он добавил: – Подробности в машине». Тут же мы двинулись в путь к старому селу, раскинувшемуся в степи, в двенадцати километрах от города. По преданию, здесь когда-то селились старики запорожцы, которым тяжела стала сабля и не под силу становилось рубить врагов. Отсюда и название – Нерубайское. «Предстоит нам встреча с одним человеком, – произнес Иван Ефимович, едва мы отъехали от КП. – Фамилия его Бадаев. Она вам что-нибудь говорит?» – «Достаточно много. Он знакомил меня с катакомбами». – «Ну и прекрасно. Обсудим с ним ряд вопросов…» Еще в августе я доложил в Москву, что у нас нет планов катакомб и что местные руководители не могут найти человека, который свободно ориентировался бы в этом большом подземном городе. А мне для инженерного обеспечения обороны данные о катакомбах нужны были позарез. На доклад мой отреагировали быстро: через несколько дней ко мне зашел молодой человек в гражданской одежде и отрекомендовался Владимиром Александровичем Бадаевым, капитаном госбезопасности. Позже, когда был опубликован Указ о посмертном присвоении ему звания Героя Советского Союза, я узнал, что его настоящая фамилия – Молодцов. Он прилетел из Москвы вместе с двумя бывшими одесситами, знавшими подземный город как свои пять пальцев.

Вчетвером мы излазили катакомбы вдоль и поперек, после чего я вычертил их подробный план. На прощание Бадаев намекнул, что если у меня возникнут вопросы, связанные с использованием имеющегося в моем распоряжении оружия, то я должен буду связаться с ним. Из этого нетрудно было заключить: в случае нашего ухода из Одессы он останется здесь для подпольной работы. Петров, приняв командование армией, получил, как я представляю, и документы, из которых явствовало, что к делам будущего подполья и технического обеспечения диверсий во вражеском тылу имеем отношение мы, Бадаев и Хренов. Видимо, потому он и пригласил меня на эту встречу. Вскоре мы подъехали к селу. Смеркалось. Небо обжигало зарево пожаров. Над головой пролетали снаряды и мины, посвистывали шальные осколки – всего в нескольких километрах отсюда пролегал оборонительный рубеж. Но весь этот антураж был настолько привычен, что мы попросту не замечали его. Петров приказал шоферу остановить машину. «Ну что, прогуляемся, Аркадий Федорович? Вечер-то какой – грех не пройтись». Не прошли мы и полусотни метров, как из темноты возникла человеческая фигура. Я сразу узнал Бадаева. Одет он был в гимнастерку, ладно облегающую широкую грудь, шаровары были заправлены в сапоги. Мы поздоровались, обменявшись крепким рукопожатием, и тут же приступили к деловому разговору. Петров передал капитану код; уговорились, как будет налажена радиосвязь. Я рассказал, где будут производиться взрывы для прикрытия отхода наших войск. Посоветовал, как снабдить подпольщиков минами. «И что самое важное для нас, – сказал я ему, – это узнать день и час, когда в штабе на Маразлиевской состоится какое-нибудь большое совещание с участием генералитета. Сообщение об этом нам надо получить хотя бы за полсуток до начала…» Весь наш разговор, – закончил свой рассказ Хренов, – занял с полчаса. Бадаев исчез так же внезапно, как и появился, – словно растворился во мраке…

Забегая вперед, скажу: 22 октября, уже под Севастополем, генералы Петров и Хренов получили радиограмму Бадаева, в ней говорилось о предстоящем совещании в доме с заложенным радиотелефугасом. Во время, когда проходило это совещание, по команде генерала Хренова был послан кодированный радиосигнал, на который было настроено приемное устройство в подвале на Маразлиевской. Взрыв был мощный; по донесениям наших разведчиков, под обломками погибло до 50 генералов и офицеров оккупационных войск.

Во время одной из моих поездок в Румынию в 1981 году я познакомился с бывшим румынским военным летчиком Георгием Команом. Ему уже семьдесят лет, но он по сей день сохранил спортивную форму – худощавый, подвижный. Сейчас он работает инженером в организации, тесно сотрудничающей с нами. Он не раз бывал в командировках в нашей стране. Так вот, рассказывая мне о боях под Одессой и о том, что происходило в городе после ухода нашей армии, Коман вдруг воскликнул: