Текст книги "Вспомни, Облако! Книга третья"

«Очнулся в клинике, – пишет он. – Выбиты все верхние зубы, повреждена челюсть, совершенно свернут нос, разбита коленная чаша, сложный перелом правой руки. Восемь месяцев я пролежал в клинике. Все искусство современной хирургии было употреблено для того, чтобы поставить меня на ноги. Несмотря на исключительные заботы профессора Павлова и Тиллингера, я выбыл из строя. Единственным утешением в моем горе служили соболезнования, полученные мною из всех концов России и из-за границы. Палата моя от присланных цветов превратилась в оранжерею. Всероссийский праздник авиации продолжался без меня».

Наведывались в палату Кузьминского авиаторы и воздухоплаватели. Михаил Ефимов, узнав, что молодой Кузьминский обещал показать полеты Льву Николаевичу Толстому, предложил писателю свои услуги. Но, удрученный катастрофой, происшедшей с племянником жены, а также гибелью капитана Мациевича на этом же празднике, Лев Николаевич не хотел и слышать о полетах. Он сказал:

– Люди не галки, им и нечего летать!

Александр Кузьминский выписался из клиники в конце апреля 1911 года. Всегда доброго к нему Льва Николаевича Толстого уже не было в живых. Александр думал о своей дальнейшей судьбе. И когда полностью оправился от ран, полученных при катастрофе, поехал смотреть остатки своего аэроплана. Вид обломков аппарата, кучей наваленных в сарае, привел его в уныние. Даже о капитальном ремонте не могло идти речи. Был разбит и мотор. Правда, его заржавленные части можно было привести в порядок, вышедшие из строя агрегаты прикупить, но стоило ли это делать, если тип мотора к этому времени устарел и морально.

– Папа, мне нужны деньги на новый самолет, – обратился Кузьминский к отцу.

Неизвестно, какой разговор произошел между ними, но, видимо, отец, опытный финансист, все же что-то посоветовал неугомонному сыну. Это видно из его записок:

«…Проведя месяца два в этих хлопотах, добыв правдами и неправдами нужные деньги, я двинулся в Париж. Снова Блерио, снова разговоры, споры, торги, и, в конце концов, я оказался обладателем великолепного нового аппарата последнего типа с новеньким, только что вышедшим с фабрики мотором «Гном».

Вернувшись в Петербург, Кузьминский предпринял целый ряд полетов по провинции с целью популяризации авиации среди населения.

Обычно, приезжая в тот или иной провинциальный городок, Александр Кузьминский давал объявление в местной газете, а если таковой в местечке не было, вывешивал на площадях афиши, извещавшие о лекции и последующих за ней полетах. В указанный день полета почти все население собиралось на выбранном поле или ипподроме. С наскоро построенной трибуны авиатор читал лекцию, затем шел к аэроплану, сопровождаемый восторженными криками толпы. Особый восторг вызывал тот момент, когда крылатый аппарат отрывался от земли. Потом наступала тишина: тысячи глаз следили за каждой эволюцией аэроплана в небе.

«Самой опасной минутой во время полетов, – вспоминает летчик, – была минута спуска на землю. Обезумевшая публика, прорвав оцепление, бросалась к аппарату, чтобы выразить свой восторг. Только отчаянный мой крик и безумное махание руками спасали аппарат от разгрома».

Многие просили покатать их, особенно женщины, но авиатор вынужден был отказывать, так как его аппарат «Блерио» был одноместным.

Уже после полетов, окруженный плотно стоящими людьми, отвечая на их вопросы, Кузьминский как бы продолжал лекцию об авиации. Рассказывал о Попове, Ефимове, Уточкине, военных летчиках, которым не разрешалось летать перед публикой. О русских авиаконструкторах Гаккеле, Кудашеве, Делоне, Сикорском, Ульянине, о кавказцах Шиукове и Тереверко, которым, к сожалению, не оказывают материальной поддержки. О гибели капитана Мациевича, который стал «первой жертвой русской авиации». О своих планах полетов над городами Сибири и Дальнего Востока, «там, где еще никто не летал». Рассказывал и о своей аварии, которая дала ему понять, что к полетам надо готовиться очень серьезно, много знать, хорошо разбираться в технике. Горожане внимательно слушали мужественного летчика со шрамами на лице, иногда спрашивали:

– А трудно ли было после катастрофы заставить себя вновь подняться в небо?

Обычно Александр Кузьминский отвечал словами известного в авиационном мире Леона Делагранжа, первого летчика-гастролера:

– Аэроплан – это новый мир. Когда вы несетесь на нем в небесах, чувствуете себя отрешенными от всего земного, ничтожного и живете в этот момент чистой и ясной жизнью. Кто это испытал на себе, тот уже не в силах отказаться от полетов!

3.Там, где никто не летал

Ранней весной 1912 года, простившись с Петербургом, Александр Кузьминский с двумя механиками, Лефевром и Хмарой, и бывшим оперным артистом Григорием Шишкиным, погрузив разобранный «Блерио» в железнодорожный вагон, отправились в путь по намеченному маршруту на Дальний Восток.

Первыми полеты Кузьминского увидели горожане Пензы. Потом он летал над Волгой в Самаре. Выбросил в реку на парашютике «золотую рыбку», сделанную из медной фольги предприимчивым механиком Хмарой. Целая флотилия лодок помчалась к месту, где нырнула «рыбка», но найти ценный сувенир не смогли, он утонул вместе с батистовым куполом.

«Проезжая через Златоуст и Миасс, – с гордостью записывает Кузьминский, – я получил приглашение от местных заводов показать рабочим полеты. Я, конечно, согласился. Полет так понравился рабочим, что они просили меня остаться еще на один день и прочесть им популярную лекцию о возникновении авиации, ее современном прогрессе и о достижениях в этой области за границей. Я остался и был вознагражден исключительным вниманием слушателей к моей лекции. Они тепло и радушно проводили меня, пожелав мне на прощание успеха в будущем. Я продолжал свой путь».

На все полеты молодого авиатора продавались билеты, и довольно дорогие. Этим занимался Григорий Шишкин, отвечающий за рекламу, организацию полетов, выполняющий все хозяйственные обязанности. А вот перед рабочими Златоустовских заводов Кузьминский выступал бесплатно.

«Приамурские ведомости» сообщили, что в небе Хабаровска «Блерио» Александра Кузьминского появился 23 августа 1912 года. Несмотря на будничный день, невиданное зрелище собрало массу народа. Ровно в 5 часов вечера самолет плавно поднялся в воздух и описал два больших круга над головами восторженно аплодирующей публики.

После приземления Александр Кузьминский рассказывал присутствующим о воздухоплавании, авиационных новинках, раздавал автографы.

Механики, француз из Мурмелона Леон Лефевр и украинец Хмара, «объясняли» всем желающим конструкцию самолета на русском и французском языках. Антрепренер Шишкин лично подводил к самолету высокопоставленных особ из городской знати, по пути знакомя их с биографией летчика и рассказывая о его родственных связях с семьей писателя Льва Николаевича Толстого. Он показывал искусно сделанные фотографии полетов, которые всегда носил при себе, а также не забывал состоятельным людям вручить подписной лист для пожертвований в пользу русской авиации и воздухоплавания.

Полеты Кузьминского на Дальнем Востоке широко афишировались. Первый самолет в родном небе смогли увидеть жители не только Хабаровска, но и Благовещенска, Уссурийска, Владивостока.

Во Владивостоке Кузьминский чуть не лишился своего самолета. Талантливый самоучка, механик Иван Хмара, который в записках авиатора характеризуется как «типичный искатель приключений», решил, что он, спортсмен-мотоциклист и знаток мотора и аэроплана, тоже может полететь. Залез в кабину, дал газ и пошел на взлет. Но аппарат «Блерио» был очень капризен при выдерживании прямой на разбеге. И аэроплан не подчинился Хмаре, пошел влево, потом закрутился на месте. Хорошо, что отделались только поломкой колеса, которое сам же Хмара, прощенный Кузьминским, отремонтировал за полдня.

Когда антрепренер Шишкин «подсчитал кассу», то радостно возвестил всей авиагруппе, что они «финансово преуспели» и могут продолжать задуманное дерзкое путешествие по Юго-Восточной Азии.

Александр Кузьминский обратился за содействием к губернатору Владивостока, попросив его побыстрее согласовать с правительством их вояж в Китай.

Разрешение было получено, когда русский летчик показывал свое летное искусство в небе Харбина…

4. Дерзкое путешествие

Подобно тому как эллины полагали, что «пуп Земли» находится в Дельфах, так и древние китайцы называли район своего расселения «Чжунго», то есть Срединным царством.

Город Мукден22
  Ныне город Шэньян


[Закрыть] встретил группу Кузьминского несусветной жарой и тучами мошкары, которые принес знойный ветер с южных болот. Григорий Шишкин проявил чудеса предприимчивости, и вскоре ящики с частями самолета были выгружены, надежно укрыты, сами же авиаторы получили просторные комнаты в одном из старых дворцов на восточной окраине города.

Освежившись водой из бассейна, Александр Кузьминский облачился в свой лучший костюм и в сопровождении важного, толстого офицера отправился к наместнику Маньчжурии Джаерь-Сюну просить разрешения на полет.

Джаерь-Сюн, очень тепло приняв летчика, дал согласие на полеты и отвел для них военный плац в самом центре города, при этом оказав:

– Ничего не бойтесь, здесь люди не такие горячие, у нас ведь не светит кантонское солнце.

Кузьминский понял, на что намекал наместник. Несколько месяцев тому назад в Кантон приехал бельгийский пилот Ван-дер-Борн со своим аэропланом. При первом же пробном запуске мотора, услышав его треск, китайцы приняли аппарат за «злого духа», окружили толпой, поломали, а обломки сожгли. Сам Ван-дер-Борн отделался побоями.

– Да, слышал, господин наместник, северные китайцы народ спокойный.

– К тому же от воли случая вас будут охранять солдаты, – заверил Джаерь-Сюн.

Два дня механики собирали и отлаживали «Блерио». В это время Кузьминский, иногда с Шишкиным, но всегда с сопровождающими из дворцовой службы, осматривал живописные северные предместья, изобилующие искусственными озерами и памятниками старины, купался в притоке реки Ляохэ, плавал на ярко разукрашенной удобной лодке с цветным навесом – паланкином.

Недовольство русских, особенно Хмары, вызывала пища. При словах «чи фань», «цзао фань», «у фань», «вань фань», что в устах прислуги означало «есть рис», «ранний рис», «полдневный рис» и «поздний рис», у любителя мясных блюд Хмары перекашивалась физиономия. При виде сушеной каракатицы и устриц он плевался, более благосклонно принимал креветок и крабов, особенно в острой подливе. Но… здоровенный малый, огромного роста, он съедал все, что подавали и… просил добавки.

«В день полета, когда я прибыл на плац, – вспоминает Кузьминский, – я был поражен громадным скоплением народа. Все на одно лицо – смуглые, с черными косами, громко крича что-то на своем наречии, они, несмотря на волнение, не двигались с места, сдерживаемые вооруженными солдатами. Европейцы сидели отдельно.

Музыка сыграла какой-то бравурный марш, я уселся на аппарат, взмахнул рукой и взвился кверху. Толпа разом, как по сигналу, упала на колени».

Взглянув с высоты на плац, Кузьминский страшно удивился: место, с которого он взлетал, было антрацитово-черным. Не сразу он догадался, что это были черные косы на головах китайцев. Цветные пятна дамских шляпок и костюмов виделись только на трибуне, где восседали китайские сановники и европейцы.

Летчик сделал несколько кругов над центром города и полетел в предместье, где проходили бои русской армии с японцами в 1904—1905 годах, колыханием крыльев отдал честь погибшим в этих местах русским солдатам.

Возвратившись к плацу, Кузьминский снизился, пронесся в нескольких метрах над публикой и, развернувшись, плавно приземлился около трибун.

Публика, взбудораженная полетом, бросилась к летчику с поздравлениями. Женщины осыпали его цветами, живыми и искусно сделанными из рисовой бумаги. Шишкин бесновался около аппарата, чтобы не помяли крыльев. Немалая доля поздравлений досталась механикам, особенно Хмаре, высокому, статному молодцу с пригожим лицом. Его буквально осаждали женщины. Из озорства одну эксцентричную англичанку, пытавшуюся дотянуться губами до его румяных щек, он поднял вверх на вытянутых руках. Только маленький, юркий Шишкин остался без внимания, и довольствовался оторванными пуговицами на парадном сюртуке.

«На следующий день я приглашен был Джаерь-Сюном на раут, – пишет Кузьминский, – устроенный в мою честь. Присутствовали все иностранные консулы, знатные мандарины. Подавали чай, печенье, фрукты, шампанское – все, как у европейцев. Лились речи, которых я не понимал».

На вечернем торжестве для избранных Александру Кузьминскому были подарены его портрет, исполненный кисточкой на куске розового шелка, и рукописный томик средневекового романа «Цветы сливы в золотой вазе» в драгоценном переплете. Вручили и свиток грамоты властей Тянь-Тзиня33
  Ныне город Тяньзин


[Закрыть] с разрешением побывать в этом городе.

…По приезде в Тянь-Тзин разобранный аэроплан доставили на просторный двор богатого китайца, в чьем доме должны были жить русские авиаторы. Как только ящики поставили на землю, между ними и воротами хозяин приказал своим слугам воздвигнуть каменную стенку метра в четыре длиной.

– Зачем? – удивился Шишкин.

Присутствовавший при этом китаец-переводчик на плохом русском объяснил:

– Мы хотим вам добра. Так надо обязательно. Злого духа не надо пускать к вашей поклаже. А так он ткнется мордой в преграду и повернет обратно в ворота.

– Так стена узкая, и он обойдет ваш экран.

– Нет, нет, нет, господин, – покачал головой китаец, – духу это не по силам, он летает только по прямой линии.

И все-таки «злой дух» решил помешать русским. Об этом Кузьминскому сообщил Шишкин, с грустью поведав, что местные жители не покупают билетов на представление.

Летчик обратился в канцелярию губернатора. Его принял пожилой чиновник и объяснил, что жители города не верят в полет аэроплана, а виноват в этом консул Франции. Он как-то привез в Тянь-Тзин французского пилота-гастролера, но аппарат его бегал по земле, как жук, взлететь же не мог. Бережливые китайцы теперь не хотят надувательства. Тем более и сейчас консул говорит, что русским не удастся подняться в небо.

– Но ипподром мы вам подготовили, – благожелательно улыбаясь, добавил чиновник.

– Зачем теперь он нам, если люди не хотят зрелища, – грустно сказал Кузьминский.

– Сбегутся обязательно, – успокоил чиновник и, помолчав, посоветовал: – Если вы будете показывать бесплатно или в случае неудачи вернете деньги за билеты.

«…Чтобы решить затруднения с публикой, я пустился на хитрость: обещал, что в случае неудачи деньги будут возвращены владельцам билетов, – признается летчик. – Это помогло, и зрители толпами устремились на ипподром».

Полет над городом прошел успешно. Небо Тянь-Тзиня, стоящего вблизи слияния пяти рек, подсвеченное их голубым мерцанием и водной гладью недалекого моря, ласково приняло аэроплан, дарило ему высоту. К этому времени, надо сказать, Александр Кузьминский набрался летного опыта, хорошо чувствовал крылатую машину, поэтому полет его был непринужденным и красивым. Наверное, это и навело на мысль французского консула сказать в адрес летчика такой комплимент:

– Очень изящно, сразу видно, что летает аристократ!

После посадки консул со знакомым Кузьминскому пожилым китайцем – начальником губернаторской канцелярии – подошли к аэроплану и попросили объяснить, как он управляется. Слушали внимательно.

– Французские аппараты покоряют мир! – с пафосом воскликнул консул. – Какое изящество отделки, качество и способность к полету!

– Если ими управляют достойные люди, – сказал китаец, явно намекая на предыдущую неудачную попытку французского, гастролера летать в Тянь-Тзине.

– Не удивляет ли вас то обстоятельство, что машина весом в двадцать пудов, да еще с человеком, может так легко и свободно летать по воздуху? – не желая вспоминать неприятный инцидент, перевел разговор на другое консул.

Китаец ответил серьезно:

– Я был бы, напротив, удивлен, если бы машина, сделанная для того, чтобы летать, не летала бы… Благодарю вас, господин Кузьминский, за доставленное удовольствие. Мы были бы рады еще раз лицезреть подобное, но вас с нетерпением ждут в Пекине, и мы не можем не выполнить распоряжение президента Небесной республики.

«Из Тянь-Тзиня я поспешил в Пекин, где мне представили возможность летать на плацу, который находился в европейском квартале и примыкал с одной стороны к Великой китайской стене, а с другой – к стене, окружающей императорские дворцы…»

Тут нужно уточнить, что Пекин состоял как бы из трех частей: «Внешнего города», в котором в основном проживали ремесленники и бедный люд; «Внутреннего города», где селилась китайская знать, богатые предприниматели и европейцы; и «Священного города», обнесенного стеной, недоступной для иностранцев. Это закрытое место еще называли «Императорским городом», так как там размещались храмы и дворцы правителей Минской и Цинской династий, а в самом центре императорский дворец Гугун.

Летать Александру Кузьминскому разрешили, видимо, с площади «Ворота небесного спокойствия», расположенной южнее «Императорского города».

На площади выстроили трибуны. Главную, закрытую навесом на бамбуковых шестах, – для президента, его семьи, знати, послов и посланников. Открытую, но с лавками – для европейцев и богатого купеческого сословия. Остальной люд должен был располагаться прямо на земле, в лучшем случае расстилая на ней циновки.

В назначенный день собралась огромная толпа. Играл духовой оркестр, поддержанный ударными инструментами. Над площадью лилась и гремела причудливая ритмическая музыка. Бывшего оперного артиста Шишкина очень интересовало, на чем играют китайцы, и он, обходя музыкантов, наблюдал, как они искусно извлекают звуки из продольных и боковых флейт, из трубок различной длины с металлическими язычками, из каменных плит, подвешенных на деревянной раме, барабанов и гонгов.

В воздух взвились ярко раскрашенные, разноцветные воздушные змеи, их подъем знаменовал прибытие президента республики со свитой.

– А император будет? – спросил Кузьминский английского посланника, который в Пекине взял русских под свою опеку и теперь стоял вместе с летчиком и механиком Хмарой у готового к полету «Блерио».

– Нет, он будет наблюдать вас в небе из «Священного города».

– Не подведет аппарат, Хмара? – обратился Кузьминский к механику. – Ведь придется летать над центром города.

– И мотор, и аппарат в порядке, Александр Александрович.

Приземлили воздушных змеев. Затих оркестр. Через; минуту отбил длинную дробь барабан.

– Знак к началу, – пояснил англичанин. – Удачи вам!

Кузьминский занял место в кабине аэроплана и подал знак к отлету.

Вид сверху «Священного города»

«Весь Пекин был подо мною, глиняные дома до бесконечности, – делится он своими впечатлениями. – Все строения окружены двориками, обнесенными стенами – один в одном, лишь в центре жилое строение. Вдали зеленел «Храм неба». Я направился к нему. Облетев его, полетел к императорским дворцам и так называемому «Священному городу», куда до сего времени еще не ступала нога европейца… Те же квадратные дворики, обнесенные стенами, а посередине – пруд, заросший лилиями… Я повернул обратно и, сделав еще несколько кругов над публикой, сел к трибунам. Со всех сторон ко мне бросились иностранные корреспонденты. «Что вы видели в «Священном городе»? Как он выглядит? Видели ли вы молодого императора?»

Я удовлетворил их любопытство, и на следующий день весь мир по телеграфу узнал о моем полете над «Священным городом».

Летал Кузьминский не только на юг «Внешнего города» к «Храму неба», но и на северо-запад, где видел дворцы, парки, искусственные озера летней резиденции императоров. Роскошь мраморных пагод, великолепие дворцовых ансамблей и грязно-желтая россыпь скученных глинобитных хижин бедняков – вот что резко бросилось ему в глаза. Даже запах воздуха над бедняцкими кварталами был другим, малоприятным.

Увидев, что летчик дерзнул покружиться над «Священным городом», недовольный президент Юань-Ши-Кай спросил английского посланника:

– Разрешено ли в Европе пилотам летать там, где им заблагорассудится?

Мне это не известно, господин президент, я покинул Европу четыре года тому назад и не в курсе существующих там законоположений для авиаторов.

Президент пожелал побеседовать с летчиком. После следующего дня полетов Александр Кузьминский был приглашен в резиденцию главы республики, где для ограниченного круга чиновных лиц он в неофициальной обстановке прочитал лекцию о состоянии авиационных дел в Европе. Интересовались его личным мнением о качестве разных типов аэропланов, сроках обучения пилотов, стоимости аппаратов.

– Вас прозвали у нас «белым чертом», – улыбаясь только губами, сказал летчику старый китаец.

– Белым?.. А какой расе, по-вашему, принадлежит будущее?

– А что дороже – золото или серебро? – вопросом на вопрос, хитро прищурившись, ответил старик.

– Не согласится ли господин Кузьминский со своими опытными коллегами поработать несколько лет на благо развития китайской авиации? – спросил президент. – Гарантируем вам превосходные условия жизни и работы.

Летчик уклонился от прямого ответа, сказав:

– Я рекомендовал бы вам французских инструкторов, людей с большим опытом на сегодняшний день.

Президент встал, хлопнул в ладоши. Поднялись и чиновники. В зал вошел человек, в руках он держал круглую полированную черную доску, на ней плоская коробочка, обтянутая золотистым шелком, и свиток. В торжественной тишине президент открыл коробочку и прикрепил на грудь Кузьминского один из высших орденов республики…

Русские авиаторы прожили в Пекине еще несколько дней. Им показывали великолепные архитектурные памятники, роскошные пагоды, картинные галереи «Внутреннего города». Но любознательный Кузьминский посещал и «Внешний город», который он называл туземной частью Пекина. И резкие контрасты богатого и бедняцкого районов города поражали его.

«Я наблюдал за жизнью на улицах. Крики, вонь, брань. Торговцы, громкими голосами предлагающие свои товары, – вспоминает он. – Китайцы, разложившие прямо на улице свои кухни и жарящие в масле куски мяса… Проходя как-то раз по базару, я был ошеломлен представившимся мне зрелищем. Под стеной какого-то дома с деревянными огромными колодками на ногах и на шее сидели закованные преступники. Около них стояла доска, на которой было написано, в чем состояло их преступление. Они жалобными голосами просили у прохожих милостыню. Грустно и стыдно было смотреть на них».

Григорий Шишкин, да и Хмара, любители экзотики, подбивали Кузьминского воспользоваться благодушным отношением президента и выпросить у него разрешение хотя бы кратковременно посетить Тибет. Из этой затеи ничего не вышло. Русским объяснили, что Тибет – край запретных тайн, иностранцев туда не пускают. Некоторые проникали в Тибет под видом путешественников или паломников, но за это жестоко поплатились. В конце прошлого века там был убит французский путешественник, а ученому-японцу Кавагучи монахи монастыря Сэра выкололи глаза.

– Тогда дальше по выбранному нами маршруту, Александр Александрович? – спросил Шишкин.

– Да, пора в Гонконг.

– А в Шанхай?

– Минуем его. Нам пора отдохнуть от жары, что мы и сделаем на пароходе. Леон и Хмара переберут «Гном», что-то мотор стал пошаливать. Английский посланник гарантирует бесплатные каюты, говорит, что заказал прекрасные номера в одной из лучших гостиниц Гонконга, обещает нам даже «русский стол»…

Однако Шанхай посетить пришлось, так как вице-президент Небесной Республики Ли-Хуен-Хунга лично пригласил русских авиаторов продемонстрировать свое мастерство в небе Ханькоу, Хайнана – столицы Дальнего Востока.

В Ханькоу – большой город на берегу Голубой реки – Отправились Шишкин, Лефевр и Хмара с аэропланом.

Через несколько дней туда же на пароходе прибыл и Александр Кузьминский.

«Стояла чудная погода, несмотря на ноябрь месяц, – отмечает он. – С берега на пароход была проложена узкая сходня. Китаец-кули с тюками на спине безбоязненно, прямо-таки с ловкостью акробата, бежал по ней, тихо издавая какой-то звук, похожий на болезненный стон. Я заинтересовался этим стоном, объясняя себе его происхождение тяжестью тюков, и с участием, подойдя к кули, спросил его через переводчика, отчего они все так стонут во время работы. „Наша песня, легче работать“, – ответил он».

– Китайская «Дубинушка», – сказал Шишкину Кузьминский, вспомнив бурлаков на Волге.

Летать предстояло с ипподрома. Как всегда, вокруг аэроплана собралось много народа, но, что удивило русских, среди китайцев сновало несколько сотен японских офицеров и солдат.

– Откуда они здесь? – спросил Кузьминский тучного англичанина – начальника ипподрома.

– Охраняют свою концессию, и не только… – многозначительно поднял вверх палец англичанин. – Ишь… мошкара!

Действительно, японцы буквально облепили аэроплан. Они не только его внимательно рассматривали, ощупывали, но и без всякого стеснения измеряли разные части, срисовывали детали и фотографировали.

– Авиации в Японии нет, вот и стараются…

– Тогда я попрошу вас выставить охрану, – сказал Кузьминский. – Мне неприятно такое любопытство.

– Есть, сэр! – Англичанин приложил руку к пробковому шлему. – Мои сипаи – солдаты надежные…

Полет прошел хорошо.

На следующий день, утром, к авиаторам пожаловал адъютант вице-президента и попросил перевезти аэроплан на барже через Голубую реку в Хайнан и потом полетать над президентским дворцом.

– Зачем такие хлопоты, – удивился Кузьминский. – Хайнан почти рядом, и я прилечу к дворцу.

– Что вы, что вы! – воскликнул адъютант. – По нашим повериям, перелететь Янцзы недоступно людям. С вами произойдет несчастье!

– А у меня от всех бед есть русский амулет, – улыбнулся летчик. – Когда обязан быть?

– Ждем в полдень…

«Блерио» поднялся легко. На Голубой реке стояли, плыли пароходы, баржи, китайские и иностранные военные миноносцы, катера, суетились джонки, и с каждого судна взмахами рук и флагов приветствовали низко скользящего над водой русского летчика.

Долетев до Хайнана, Кузьминский быстро отыскал дворец Ли-Хуен-Хунга, узнав его по дивной роще, сделал несколько кругов на разных высотах, снизился. Он провел аэроплан на уровне балконов и, помахав прощально крыльями, взял курс обратно на Ханькоу.

Адъютант вице-президента подъехал к вечеру. На круглом напудренном лице его – широкая улыбка. Да и халат его теперь был не дорожным, как утром, а дорогим, расшитым золотом по голубому шелку. В сопровождении нескольких военных он не спеша, торжественно подошел к Кузьминскому, слегка поклонился и, витиевато выразив благодарность от имени своего высокопоставленного патрона, преподнес летчику только что введенный указом «Орден Революции» и подарок – старинную китайскую вазу. Ценные подношения получили Шишкин, Хмара и Лефевр…