Текст книги "Вспомни, Облако! Книга третья"

* * *

Совсем по-другому русских встретили в Шанхае. В это время возникли трения между правительствами России и Китая по поводу Маньчжурии, и маленькую гастрольную группу Кузьминского заподозрили в шпионаже в пользу своей страны. Никаких доказательств этому, конечно, не было, но все же китайцы решили блокировать полеты разными способами.

Так, через одного из французов Кузьминского пригласили в «чайный домик», куда европейцев без рекомендаций не пускали. Домик на воде оказался красиво убранной опиумной курильней. Когда летчик отказался от наркотика, ему предложили выпить вина.

И все-таки Александр Кузьминский летал в Шанхае, правда, с военного плаца европейской колонии. Китайцев-зрителей было очень мало, да и те, когда механики после полета разбирали аэроплан, начали бомбардировать его крупными камнями.

Только оперативное и энергичное вмешательство полиции спасло аппарат от тяжелых поломок.

С первым же пароходом, отходящим на Гонконг, русские авиаторы покинули негостеприимный город.

5. Скала над морем

Не зря английский посланник в Пекине рекомендовал русским авиаторам поскорее плыть в Гонконг, ему очень хотелось, чтобы полеты видели побольше его земляков. Ведь Гонконг – владение Великобритании, включающее более двухсот островов вблизи южного побережья Китая.

Расположен Гонконг на высокой отвесной скале, возвышающейся над морем. Пароход с русскими авиаторами на борту входил в бухту поздно вечером, и Кузьминский любовался сотнями огней на черной скале среди моря – это светились окна домов и хижин, богатых вилл. У подножия скалы огни разноцветные – на военных судах, пароходах, стоящих на якорях в бухте, на ампанах и джонках, многие из которых служат бедному люду постоянным убежищем.

Встречал русских английский офицер с большой группой солдат. Солдаты таскали груз на портовый склад. Они же его охраняли, и очень бдительно. Как поняли русские, и в отеле их обслуживали переодетые в штатское военные англичане.

– Как понимать, мы под охраной или под арестом? – воскликнул экспрессивный Шишкин.

На более дипломатичный вопрос Александра Кузьминского ответил вежливый представитель губернатора, англичанин, член исполнительного совета:

– Видите ли, подавляющее население города китайцы. А они получили из Шанхая приказ бойкотировать русских, не посещать ваших полетов.

– Официальный приказ? От правителей?

– Вы чем-то обидели их? – спросил англичанин.

– Не думаю. Однако в Шанхае нас пытались забросать камнями.

– Никакого официального документа нет, но в этих азиатских странах легко обходятся без него. Наверное, подали свой голос «триады». Думаю, так. Ведь вас отказались обслуживать здесь в гостинице даже китайцы-бои, все работники ресторана, кухни, кули и рикши, вам вряд ли продадут что-нибудь ремесленники и торговцы.

– А нам обещали «русскую кухню»… – уныло произнес присутствующий при разговоре механик Хмара.

– Не беспокойтесь, господа, русскими кушаньями мы по мере возможности вас обеспечим. Во всяком случае, стол будет европейским. А вот организовать массовые посещения зрелищ вряд ли сможем. Но европейцы согласны на двойную плату за билеты.

– Объясните, что это за всесильные «триады»? – спросил Кузьминский.

– Тайные общества, по сути разбойные, хотя считают себя организациями политическими и объявляют, что борются против нас, иностранных колонизаторов… Итак, летать будете?

– Обязательно, – заверил Кузьминский. – Мы, русские, к колонизации китайских земель отношения не имеем, поэтому считаю, что страхи преувеличены и народ на полеты придет.

Александр Кузьминский ошибся. Расклеенные на следующий день по всему городу афиши, извещавшие о полетах, были все сорваны, замазаны иероглифом, запрещающим даже читать их.

– Все равно аэроплан в небе они увидят, – решил Кузьминский. – Тайно, из окон, а глядеть будут, если я над ними пролечу.

В городе на горе удобной площадки не нашлось. Да и губернаторские чиновники не рекомендовали вывозить к народу близко аэроплан, боясь его поджога. Посоветовали летать с острова, расположенного неподалеку от порта.

И остров оказался малопригодным для старта – высокие горы опоясывали его, да и к 5 часам дня он заливался водой морского прилива.

И все же Кузьминский выбрал большую поляну среди гор.

«Отступать мне не хотелось, – пишет он. – В назначенный день я летел над островом. Весь европейский и иностранный Гонконг присутствовал при полете… Поднявшись кверху, я начал делать один круг за другим, добрался до вершин, тесно окружавших меня гор, и у меня создалось впечатление, что я летел как бы в клетке, а затем вылетел из нее… Вид, открывшийся, фееричен. Море покрыто военными судами, громадными океанскими пароходами и рыбачьими шаландами. Под самыми носами спадающие уступами горы усеяны красивыми домиками, окруженными зеленью, и роскошными виллами. Все это создает незабываемую по красоте картину…»

Очень сложно было Кузьминскому заходить на посадку. Пожалуй, он был одним из первых русских летчиков, летавших в узкой теснине гор. Приземлился благополучно, даже, как писали в газетах, «артистически».

Второго полета не получилось: около 4 часов дня море подступило к острову, грозя залить поляну. Пришлось быстро разбирать аппарат и грузить его на паром. Вместе с паромом двигалась к Гонконгу целая флотилия белых яхт, лодок, моторных катеров, расцвеченных флагами и цветами. На многих судах гремела музыка. Как ни прислушивался Шишкин, звучания китайских инструментов он не услышал…

Продолжать полеты в Китае не было смысла, тем более что генерал-губернатор Кантона уведомил русских, что в дальнейшем за их безопасность не ручается. Механик-француз Леон Лефевр рвался во Вьетнам, где надеялся встретить соотечественников.

Шишкин и Хмара имели большое желание погастролировать в Стране восходящего солнца, но Кузьминский охладил их пыл.

– Мы не будем там иметь успеха, – сказал он. – В Японии умер микадо, по всей стране объявлен национальный траур… Вам, любезный Хмара, не терпится посмотреть на японочек, но надеюсь, что вы встретите их в Макао, поселении многонациональном. Побываем и в Сайгоне, где вы, Леон, обязательно найдете своих земляков.

…На пароходе авиаторы перебрались в Макао – небольшое португальское владение, расположенное в дельте реки Чжуцзян, выдающееся в море полуостровом. В подавляющем большинстве и здесь жили китайцы, которые занимались не работой, а спекуляцией золотом и наркотиками, азартными играми, зрелищами вроде боя быков, сражений сверчков или собачьих состязаний. Добыча шальных денег и перепродажа контрабандных товаров – вот интересы жителей Макао. И на будущие полеты русского летчика тоже сразу же начали заключаться сделки, пари: «полетит – не полетит».

Летать Александру Кузьминскому не пришлось. Двигатель «Гном», разобранный механиками, требовал не простой переборки, а довольно серьезного ремонта, если авиаторы хотели получить от него мощность в 50 лошадиных сил. С меньшей мощностью в гористом Макао летать опасно.

Серьезным ремонтом решили заняться на пароходе по пути в Ханой.

6. «Полеты радуют глаз»

В Ханое Александра Александровича Кузьминского принял в своей резиденции французский генерал-губернатор Индокитая Сарро.

– Безмерно рад, – сказал он, – что первый авиатор, посетивший нас, русский, и вдобавок летающий на французском аппарате. Сделаем все, чтобы это выдающееся событие приняло характер торжества и послужило возвышению престижа наших дружественных стран… Комитет по устройству полета возглавлю лично. А пока неторопливо познакомьтесь с нашим городом.

Гостеприимство французов Кузьминский отметил в своем дневнике: «После сухих, необщительных англичан, французы заставляли меня совершенно забыть о том, что я нахожусь за границей, вдали от всего родного и близкого мне. Каждый вечер они придумывали для меня какое-нибудь развлечение. То поездка в аннамитский театр, где в страшных масках туземные актеры разыгрывали какую-нибудь душераздирающую драму, то посещение „цветочных домиков“, где маленькие стройные аннамитки разыгрывали роль цветков… танцевали характерные танцы, пели, аккомпанируя себе на национальных инструментах… Однажды вечером мне предложили посетить японский кинематограф…»

И когда наступил день полета, Кузьминский взял на борт своего «Блерио» букет роз, обвязанный лентой с надписью: «Почтительное подношение верного друга и союзника прелестной Франции!».

Подремонтированный за неделю пути на пароходе аэроплан резво взял старт с поля ипподрома. Его проводили в небо тысячи местных жителей, сотни французов, знавших об авиации только по газетам и лекциям, прочитанным до полета Кузьминским, с правительственной трибуны приветствовали летчика местные власти.

Птица, созданная умом и руками человека, кружилась над массивами зеленых пальм, желтоватыми зарослями бамбука, рисовыми и чайными плантациями, над бурой широководной рекой Меконг. Летчик хотел, чтобы аэроплан посмотрели не только те, кто мог заплатить за билет и выкроить свободное время, но и те, кто работает по колено в воде на рисовых полях, и рыбаки, и сборщики фруктов, и жители города, не сумевшие попасть на ипподром.

Сделал он несколько кругов и над взлетным полем, потом, снизившись над трибуной, точно сбросил на нее алый букет роз с приветственным вымпелом.

После посадки толпа подняла Кузьминского на руки и понесла к трибунам.

Такой же триумфальный полет был совершен и в Хайфоне – большом городе, торговом центре страны.

– Ваши полеты радуют глаз, – поздравляя Кузьминского, произнес генерал-губернатор Сарро. – Жаль расставаться, но имя ваше летит по Индокитаю быстрее, чем ваш аэроплан… Встретимся в Сайгоне.

7. Приглашение короля

О полетах «белого черта» услышал король Камбоджи44
  Ныне Кампучия


[Закрыть] и прислал Кузьминскому особое приглашение в Пномпень, взяв все путевые расходы на счет своей казны.

Сам русский летчик расшифровал королевское внимание так

«С незапамятных времен в камбоджийских преданиях существовало поверье, что должен наступить день, когда в Камбоджу явится „человек горячей крови“, обладающий даром летать по воздуху. С этого времени должна наступить счастливая эра в жизни Камбоджи. Король, услышав про мои полеты, изъявил непременное желание видеть меня в Пномпене. И, желая оповестить всех подданных своего государства о дне полета, король издал особый манифест, разосланный с нарочными во все уголки страны».

По реке Меконг, прицепив к пароходику баржу с погруженным на нее аэропланом, Александр Кузьминский со своими товарищами прибыл в столицу Камбоджи, названную в честь женщины Пень, которая согласно древней легенде первой поселилась на цноме (холме), построив пагоду. Принимали русских по-царски. Причал был украшен многометровыми гирляндами цветов. Величественные бонзы в золотисто-шелковых одеяниях, надев на авиаторов миртовые, венки, проводили их сквозь строй почетного караула к паланкинам, и, когда авиаторы сели в них, слуги короля подняли паланкины на бамбуковых шестах и понесли под приветственные крики толпы.

В одной из просторных комнат дворца авиаторов посадили на напольные подушки, а перед ними на циновках поставили глубокие деревянные подносы с жареными кузнечиками и лягушками, фаршированными мясом с тыквой. Предложен был и рис без соли. Но гости предпочли рыбные супы и черепашье мясо, а жажду утолили густо заваренным зеленым чаем. Подготовка к полету шла своим чередом, но, как отмечает Кузьминский, «китайцы, все еще преследовавшие меня, внушили камбоджийцам, что аэроплан летает сам, что это европейский фокус и никакого человека в аэроплане нет».

Поэтому в назначенный для полета день первых пришедших на большую зеленую поляну вьетнамцев Хмара и Лефевр пытались посадить в кабину аэроплана. Те со страхом в глазах отказывались от предложения. С удовольствием лазили в кабину только французы, фотографировались там и на фоне аппарата. К тому часу, когда почетную ложу импровизированной трибуны занял старец-король со своими министрами, свитой и женами, многие вьетнамцы уже знали и передавали другим, что в аэроплане есть место для человека.

Королевская ложа – в цветах. Перед ней стоит размалеванная магическими знаками огромная медная чаша. Бонзы, расположившись около нее, жгут в чаше благовония и молят Будду о ниспослании Кузьминскому счастливого полета.

Летчик, несмотря на жару и одуряющую духоту, одетый во все кожаное, в шлеме, нарочито медленно подходит к самолету, не торопясь садится в кабину.

Многие в толпе ахают, но не все, многие еще верят, что это просто фокус.

«Блерио» с отремонтированным мотором легко взлетает. Он плавно, то проходя над головами зрителей, то набирая высоту, делает круги. Кто-то из толпы выпускает трех охотников-орланов, видимо натасканных на летающую дичь. Но хищные птицы, взмыв к аэроплану, попадают в его мелькнувшую тень и в испуге рассыпаются, уходят в разные стороны, исчезают. Кузьминский этого не видит. Он продолжает завораживать зрителей полетом, выписывая восьмерки, забираясь высоко-высоко. Это особенно поражает вьетнамцев, и теперь уже за исход полета молятся не только бонзы, но и вся многотысячная толпа на поляне, все жители города, которые видят аэроплан.

В баке «Блерио» кончается горючее. Кузьминский выключает мотор и тихо планирует к месту приземления. Безмолвствуют люди на земле. В мольбе поднял к небу руки король.

Словно птица, прижимается к траве аэроплан. Из него, опять же не торопясь, медленно вылезает летчик. Под восторженные крики людей он шествует к ложе короля. Осталось три-четыре шага. Как по мановению дирижерской палочки, толпа затихает. Король поднимается навстречу летчику, с волнением говорит ему благодарственные слова, обнимает Александра Кузьминского и прижимает к груди. Потом, отстранившись, поворачивается к народу, выкрикивает что-то на своем языке. Толпа трижды вторит ему, повторяя вроде: «Слава! Слава! Слава!».

Король, со слезами в старческих глазах, отцепил от своего полуевропейского мундира драгоценный «Царский орден Камбоджи» и прикрепил его к груди летчика.

Тут же грянул русский гимн.

Потом «Марсельеза».

Наконец, камбоджийский государственный гимн…

После полетов долго не хотели отпускать русских из Пномпеня. Столица жила воспоминаниями, называя Кузьминского не иначе, как «человеком горячей крови», принесшим стране долгожданное счастье.

Авиаторов окружили почетом, показывали достопримечательности города, засыпали подарками. Верховный бонза прислал Кузьминскому двухпудовую бронзовую урну для сожжения благовоний, на крышке ее извивался позолоченный шелковичный червь, пронзенный копьем, – эмблема, олицетворяющая счастье в жизни. На хвостах воздушных змеев, реявших в выси ежедневно, по указу короля были написаны имена авиаторов. В их честь устроили праздник с театром теней, спортивными играми, шахматными турнирами, в которых принимала участие пномпеньская знать. Захотели показать себя и русские. На открытой сцене Григорий Шишкин играл на русской балалайке. Александр Кузьминский свел вничью шахматную партию с прославленным камбоджийским мастером. Но самый большой успех выпал на долю силача Хмары, пожелавшего участвовать в «вольном боксе» – состязании старинном и любимом в стране. Ударов тяжелых кулаков Хмары не смогли выдержать пять лучших камбоджийских бойцов и один китайский.

Больше соперников, желающих помериться силой и удалью с русским богатырем, не нашлось. А так как Хмара, даже получая удары в лицо, пересиливая боль, улыбался, он и был признан победителем, и горячие камбоджийские девушки завернули его в красный шелковый сампот.

8. В Сайгоне

Вьетнамцы любят сравнивать свою страну, похожую по конфигурации на огромную букву «S», с двумя корзинами риса, висящими на коромысле. Сайгон – в южной «корзине». Это – портовый город и экономический центр всего Французского Индокитая.

«Приближаясь к Сайгону, мы начали сразу ощущать перемену в климате, – вспоминает летчик, – становилось жарче, и под Сайгоном появились уже стаи летающих рыб, которые при приближении парохода поднимались с моря и, пролетев известное расстояние, падали снова в воду».

Группу Кузьминского в Сайгоне встретил тропический ливень. Казалось, зимний муссон, двигаясь на юг, вычерпал всю воду из залива Бакбо и опрокинул на город.

Когда Александр Кузьминский летал в небе Вьетнама (Аннама), его поражало обилие каналов, рек, озер, прудов, сверкающих под горячим солнцем белым огнем на желтых и красноземных почвах равнин и гор.

Григорий Шишкин дивился музыкальности вьетнамского народа. Даже в самых бедных вьетнамских семьях имелись гитары, или двухструнные скрипки, или бамбуковые флейты. И живые светлые мелодии слышались с полей, из хижин крестьян, с рыбачьих лодок. В основном одноголосое пение поддерживалось и звуками буйволиных рогов, превращенных в музыкальный инструмент, способный имитировать гром, вой ветра, шелест листьев и шум огня.

Хмара радовался тому, что в Сайгоне легко отличить незамужнюю женщину от замужней. Если на головке в виде прически уложен волосяной жгут, туго обтянутый куском черной ткани, то эта женщина имеет мужа. Девушки же ходили с распущенными волосами, закрепленными блестящими заколками. Только не мог Хмара понять, зачем многие из вьетнамок курят, «поганя благоухание». Одну из симпатичных, миниатюрных вьетнамок Хмара не прочь был бы взять в жены, но ему сказали, что за девушку обязательно надо заплатить немалый выкуп или отработать в семье будущей жены пять-шесть лет. Понятно, ни то ни другое небогатого и гордого Хмару не устроило, и он быстро успокоился.

Механика Леона Лефевра хорошо принимали соотечественники, большинство из которых занимало высокие чиновничьи посты. Такое отношение к французу сильно помогало гастролям Кузьминского.

«Маленьким Парижем» называют Сайгон французы. И это сравнение Кузьминский признал потому, что увидел здесь не только свободные нравы, много магазинов с превосходными товарами из Франции, великолепный оперный театр с европейской труппой, роскошные отели, рестораны, но и… гильотину. Ему довелось даже увидеть адскую работу этой машины.

«В окрестностях Сайгона с целью ограбления произошло убийство европейца двумя аннамитами. Французский суд, разбиравший это дело, приговорил их к смертной казни через отсечение голов. Накануне казни, сидя со знакомым французом в кафе, я узнал об этом и на предложение поехать посмотреть на казнь я неосмотрительно дал согласие.

Рано утром француз заехал за мной. Приехав на место казни, мы увидели площадь, посыпанную песком: Посредине ее возвышалась уже готовая гильотина. Перед гильотиной на земле стояла корзина с отрубями. По обеим сторонам с примкнутыми к винтовкам штыками стояли два здоровых солдата-француза. Вокруг были выстроены в каре туземные войска. Аннамитов и европейцев, собравшихся поглядеть на казнь, было уже много.

Вдруг издали раздался шум колес. К месту казни подъехала крытая повозка и остановилась у гильотины. Из отворившейся двери выскочили два полуголых аннамита с завязанными назад руками и с огромными зажженными сигарами во рту. За ними следовал палач в маске. Они глупо и бессмысленно улыбались. Как я узнал потом, сигары эти служили для помутнения их сознания перед казнью.

Прокурор прочел обвинительный акт. Загремели барабаны, и палач, схватив одного из приговоренных, быстро бросил его на эшафот… Секунда, и голова, отрезанная секирой, упала в корзину с отрубями. Второй, стоявший в это время спиной к гильотине и не видевший происходящего, бессмысленно смеясь, продолжал глазеть на толпу. Палач, подойдя к нему сзади, схватил его поперек тела и понес к гильотине, пригнув его шею к колодке, он хотел спустить секиру, но в этот момент раздался нечеловеческий, звериный визг. Несчастный аннамит, увидев голову своего товарища в корзине с отрубями, понял, что грозит ему. Сознание его, отупевшее от курения сигары, сразу вернулось к нему.

Падение секиры оборвало его крик. Раздался как бы вздох толпы. Аннамиты замерли. Француз-часовой, выпустив винтовку из рук, бледный, грохнулся на пол.

Потрясенная публика стыдливо начала расходиться по домам.

Человеческое «правосудие» свершилось…»

Картина казни так поразила летчика, что он несколько дней не мог летать. Прибывший в Сайгон генерал-губернатор Сарро поинтересовался задержкой. Кузьминский нашел «убедительную» причину.

– Говорят, в Сайгон должна прибыть английская эскадра? – спросил он.

Да, ждем с часу на час. Англичане наносят нам ответный визит. Я уполномочен правительством встретить командующего эскадрой адмирала и его офицеров.

– По-моему, полет аэроплана французской марки во вверенном вам регионе порадует и англичан… Я отпечатал анонсы без указания числа для полета.

Генерал-губернатор, внимательно посмотрев в глаза летчику, усмехнулся:

– Вы правы, мсье Кузьминский, полет французского аппарата в Индокитае вызовет у англичан огромное ликование, как же, как же… Завидую вашему юмору, мсье…

Как только английские военные корабли встали на рейде, вытянувшись в серую линию, и была проведена торжественная встреча в порту, английского адмирала со старшими офицерами пригласили на трибуну почетных гостей, сооруженную на плацу. Здесь собрался весь цвет европейской колонии в Сайгоне. Сарро пояснил адмиралу, что русский летчик, обучавшийся полетам во Франции, на французском аппарате, подготовленном французским механиком, покажет свое мастерство и поприветствует английскую эскадру. Адмиралу не очень понравилась речь Сарро, но он, натянуто улыбаясь, поблагодарил высокопоставленного чиновника за оказанную честь.

А голубоватый «Блерио» уже начал разбег по ровному, как в штиль озеро, серому полю плаца.

Набрав высоту и полетав над публикой, Кузьминский направил нос аэроплана в море, где выстроились в кильватерные колонны расцвеченные флагами военные суда. Он сделал над ними несколько удлиненных «восьмерок», прошел по линиям над самыми клотиками, имитировал несколько спусков на палубы. Французские матросы от восторга неистовствовали, чуть не выпрыгивая в воду, англичане наблюдали дерзкий полет сдержанно.

Возвратившись на место взлета, Кузьминский приземлился недалеко от трибун и, как только покинул кабину аэроплана, был приглашен в губернаторскую ложу

Честь поздравить русского первым Сарро уступил адмиралу. Потом сам пожал Кузьминскому руку, нацепил на грудь летчика орден «Дракон Аннама», громко сказал:

– Сегодняшний полет ваш над дружескими и союзными эскадрами был как бы символом будущности. Святая Русь в облаках, благословляющая Тройственное согласие.

«Что вышло из этого „согласия“, мы теперь все знаем», – позже отметил в записях Кузьминский.

9. По Индийскому океану

На пути в Сингапур авиаторы отдыхали. Громадный белый пароход «Поль Лека», с комфортабельными салонами, каютами, спортивными комплексами, быстро, без качки плыл по темно-зеленой акватории океана, ночью блестевшей серебряным фосфорическим светом. Каждый занимался чем хотел.

Александр Кузьминский участвовал в импровизированных музыкальных концертах, играя на рояле русские мелодии. Это как-то скрадывало время, хотя усиливало грусть и тоску по далекому дому.

Григорий Шишкин, вспомнив о своей настоящей профессии, отрабатывал голос, исполняя арии из опер. Вокруг него всегда толпились люди.

Леон Лефевр, человек по натуре общительный, тоже находил многочисленных собеседников-земляков, и они с упоением вспоминали о своей родной Франции и ее жемчужине – Париже. В то же время Лефевр не забывал наблюдать за сохранностью ящиков с деталями аэроплана.

Иван Хмара, одетый в новенький белоснежный костюм английского покроя, модельные туфли и тропическую шляпу с двумя козырьками под названием «здравствуй и прощай», предпочитал беседовать с женщинами, изъясняясь на «всех языках», и, к изумлению товарищей, красотки его понимали. Во всяком случае, согласно кивали на все предложения усатого молодого красавца.

На седьмой день плавания пароход «Поль Лека» ошвартовался у причала Сингапура – «центра торговли Европы с Китаем, Явой, Австрией, угольным портом, миновать который не может ни один пароход, идущий из Европы на Дальний Восток и обратно». Это определение Александра Кузьминского. И еще он отмечает: «Жизнь в Сингапуре, как и всюду, где осели англичане, скучна и точно определена часами. В европейском квартале она замирала около 11 часов вечера, тушились огни, и все ложились спать».

Вся экзотика земли этой – богатство флоры и разнообразие фауны – не удержала русских в Сингапуре. Сделав всего один полет, они запросили депешей Спортивное общество Ботавии, желательно ли видеть тамошним людям полеты, и, получив утвердительный ответ, с первым же пароходом отплыли на остров Яву – «жемчужину в короне нидерландской королевы».

В Ботавии по совету русского консула авиаторы остановились в гостинице «Палас». Номера скромные, мебели мало: стол, два стула, кровать с кисейным пологом, одеял нет. В туалетной комнате – огромный глиняный горшок вместо ванны. Но самое главное – толстая, мохнатая веревка из пеньки, протянутая между террасой и спальней. Она – препятствие для скорпионов, фаланг, змей и другой ползучей нечисти. Тем не менее, каждый вечер бой-яваец, являясь к русским, внимательно осматривал комнату и постели, искал ядовитых гадов, способных отправить человека на тот свет.

На другой день после приезда авиаторов состоялся разговор в президиуме Спортивного общества.

– Мы не собираемся брать деньги с народа за просмотры вашей демонстрации. У нас достаточно средств, но они складываются из взносов, – сказали Кузьминскому. – Поэтому нас интересует, какое вознаграждение вы считали бы достаточным, чтобы окупить свои расходы?

– Пять тысяч гульденов вполне удовлетворят меня.

Члены президиума переглянулись – сумма названа

значительно меньшая, чем они предполагали, – и председатель молча кивнул в знак согласия.

На сей раз госпожа Удача чуть не отвернулась от русского летчика. Набрав 200 метров над землей, он почувствовал очень легкий толчок, будто аэроплан чуть споткнулся, и мотор взвыл с натугой. Затрясло борта. Моментально перекрыв топливную систему до карбюратора, Кузьминский какое-то время пролетел с вращающимся винтом и перевел аэроплан в планирование. Хватило высоты и времени для правильного расчета. Посадка получилась мягкой.

К аэроплану подбежал взволнованный Хмара. Увидев, как из-под шлема летчика льется пот, закричал:

– Га! Что случилось, Александралександрыч?

– Без паники, Иван!.. Посмотри винт.

Метнувшись к пропеллеру, Хмара снова заорал:

– Треснула лопасть! На трех слойках держится, бисова коряга! Кровь и перья тут!

– Не пугай людей. Все ясно! Птица.

Как оказалось, публика видела, что в круг пропеллера нырнула ласточка.

– Мы должны немедленно снять у людей неприятное впечатление от полета, – шепнул Кузьминский подошедшему Лефевру. – Смените винт, и побыстрее…

Через полчаса летчик снова был в воздухе. В этом полете он превзошел себя: выполнял фигуры пилотажа, ранее ему не удававшиеся.

Более 100 тысяч человек видели это представление в небе.

«Полетав еще немного, я, при громких криках толпы, спустился на землю. Два лавровых венка с надписью на лентах: „Да хранит тебя бог, храбрый летчик!“ – были наградой за перенесенное мною волнение», – вспоминает Кузьминский.

Хорошо он отлетал и в Бандунге. В награду его пригласили охотиться на змей боа. Шкуру убитого им удава, восьми аршинов длины, он привез как сувенир в Россию.

Приглашенный губернатором провинции в город Coло, Кузьминский и там, летая перед султаном, «не посрамил лица» русского пилота.

Сезон дождей вынудил авиаторов отказаться от демонстраций полетов в городе Сурробае, и, погрузив «Блерио» на судно, они двинулись в большой переход по океану к острову Цейлон…