Текст книги "Тревожный колокол"

XXII

На вошедшего в комнату Донскова Батурин не посмотрел. Он стоял у подоконника и, пощипывая кусок хлеба, крошками подманивал воробья.

Воробей сидел перед открытым окном на сосновой ветке, не решаясь перелететь на подоконник.

Это был старый знакомый. Он жил на сосне вторую неделю, бесхвостым. Перышки отрастали, но летать далеко все равно не мог: его кренило и заносило в сторону. А с гор уже тянул ледяной сквозняк. Последние птицы мелкими стаями перебирались к Белому морю. Воробушек хирел, его перышки мохнатились, теряли блеск. Донсков с Батуриным каждый день подкармливали птаху, а снаружи, на выступе подоконника, всегда стояла алюминиевая тарелка с водой.

– Не решается? – спросил Донсков.

Батурин бросил остатки хлеба, медленно повернулся. Коричневые глаза смотрели грустно.

– Пару раз «общипанный» садился на подоконник, а как руку протяну – улетает.

– Поздравляю, Николай, с днем рождения! – Донсков вынул из коробки подарок: вырезанный из дерева вертолет. – Сам делал!

– Поставь на шкаф, – равнодушно сказал Батурин.

– Эге, а такой вещички у тебя не было! – увидев на шкафу белую пластмассовую лису, улыбнулся Донсков. – Кто?

– Наталья.

– Во сколько сбор?

– Никого не приглашал. И не собираюсь.

– А Наташа?

– Больше не придет, – уныло пробормотал Батурин.

– Вечером прибежит!

– Она больше никогда не придет сюда. Понял! – в голосе злость.

– Поссорились, Коля?

– Честно поговорили! Открыли души и закрыли двери друг перед другом. Вот так!

– Поподробнее нельзя? – как можно мягче попросил Донсков.

– Отстань, сделай милость.

– Ну и ладно. За язык тянуть не буду. Давай пожуем чего-нибудь. Или в столовую? От несчастной любви помереть, конечно, можно, а с голоду зачем?

– Никуда я не пойду!

Донсков полез в холодильник. Достал и вскрыл банку с консервированным лососем. Разложил рыбу по тарелкам. Нарезал хлеб. Сифон с квасом зарядил новым баллончиком.

– Садись, бука… Мне с тобой посоветоваться надо… Садись же!

Присев к столу, Батурин стал нехотя жевать.

– Если разговор деловой, лучше отложить.

– Да нет, Николай… Мне интересно знать, что ты думаешь об Ожникове?

– Не хочу я о нем думать.

– Я вот почему спросил… – Донсков коротко рассказал о недавнем разговоре с Ожниковым.

– Договоримся: Степана больше не трогать. Не пьет. Жена с ребятишками вернулась. Работает, как в прежние времена… А что там про отца? – заинтересовался Батурин.

Когда Донсков рассказал все, Батурин долго молчал.

– Ожников – деловой человек, – наконец вымолвил он. – Пробивной. Не подхалим. Знает себе цену. Все отношения строит на принципе: кто и насколько может быть ему полезен, кого и как можно использовать. Ласковый и безжалостный.

– Выводы от плохого настроения или?..

– Опыт жизни, Владимир. И не только моей.

– Значит, ты не доверяешь Ожникову?

– Нет оснований… Только чувство. Больше того – я ему благодарен.

– Выручил в чем-то серьезном?

– Вчера он меня предостерег от совершения огромной глупости. Люди видят! Я ждал, кто мне скажет об этом первым. Сказал он. А должен был сказать ты!

– Поясни, Николай.

– Не надо, Володя! Узелок уже развязан.

– О Наташе?

– Сегодня, когда она принесла эту лису, я ей сказал все.

– Что, что ты ей брякнул, старый осел? – вскинулся Донсков. – Какие несуразицы слетели с твоего языка? Говори, какую дулю ты ей преподнес в день своего рождения?

– День рождения… Он-то и напомнил мне, что я уже давно не мальчик! – Батурин улыбнулся грустно. Ковырнул вилкой лосося. Осторожно положил вилку на край тарелки. – Володя, ты назвал меня старым ослом. Правильно. То же самое выложил и Ожников, только в более деликатной форме. В последнее время наши отношения с Натальей грозили зайти слишком далеко. Они стали серьезными… Мне казалось, что пришла неожиданная… Не хочу говорить эти слова! Слюни. Сентиментальность… Ты все видел и должен был предупредить меня от опрометчивого шага.

– Что сказал тебе Ожников?

– Открыл глаза… Наталья с Антошей Богунцом собрались ехать в Крым или еще куда-то… Я у нее запасной вариант. Антон – бабник, ненадежен. Девушка уже перезрела, ей надо спешить, искать благоустроенный аэродром для посадки на всю жизнь.

– Чьими словами говоришь?

– Своими. От Ожникова только факты.

– Эти же слова услышала от тебя Наташа сегодня?

– Только правду. Я для нее стар. Не собираюсь иметь семью. Не верю женщинам. Не могу любить.

– Ну и чушь! Говорил – верил?

– А почему нет? Разве мне чуждо человеческое? Разве урок личной жизни можно выразить лозунгами? Лично к себе полезно быть и грубым, и жестким. Очень полезно иногда подержать себя за шиворот.

– Пуганая ворона куста боится!

– Спасибо! Тебе больно и неловко за меня. Значит, ты друг. В крепкой дружбе, как и в любви, люди слепы. Хорошо, что есть еще посторонние, зрячие. Ожников звезд с неба не хватает, но если она упадет ему в ладошку – пальцы сожмет крепко.

– Не уходи в сторону! Что ответила тебе Наташа? – настаивал Донсков.

– Поставила лису на шкаф и удалилась.

– Хоть выражение лица ее запомнил?

– Стоял к ней спиной. Кормил «общипанного», – потерянно выдавил Батурин.

– Ты дурак!

– Старый дурак, Володя.

– А Ожников – подонок. Теперь я уверен! – Донсков вскочил и широкими шагами начал мерить комнату.

– Сядь! Не торопись. Ожников далеко видит. Не носит розовых очков. Умеет оценивать людей и ситуации. Не торопись с выводами, замполит!

– Какой из меня к черту замполит! Прислали приказ со строгим выговором за Руссова и поломку лопастей в лесу… – Донсков обнял за плечи товарища. – Я поговорю с Наташей, а, Коля?

– Тогда я буду звать тебя только по фамилии. А строгач влепили правильно.

– Ну и даешь! Высчитают деньги за лопасти – не возражаю! Государство не обязано расплачиваться за каждого. Но за упавший вертолет?

– Не путай. – Батурин, довольный тем, что сумел-таки отвести в сторону неприятный разговор о Наташе, улыбнулся одними губами. – Взыскание на тебя наложил не начальник управления, а его заместитель по летной службе. Чуешь разницу?

– У меня насморк.

– Разница большая. Тебя наказали как летчика за безграмотную посадку в лесу. Как летчика! В этом вина моя и Комарова. Я скажу, где следует, но выговор пусть останется для науки.

– Не улавливаю, о чем речь?

– Ты приехал к нам из Азии. Знаю: летал и над морем, и в средней полосе. А у нас – нет. И мы не научили тебя, как надо садиться на хвойный лес.

– Лес – везде лес!

– Я говорю: хвойный! Любой наш пилот не поломал бы винта там, где садился ты. Все просто. Лиственница гибкая. Сосны и ели хрупкие. Если видишь, что при посадке они заденут за винт – поломай их.

– Я не ангел, чтобы порхнуть к ним с топориком.

– Ломать нужно шасси и брюхом вертолета. Подойдя сбоку, зависни, ударь колесом по верхушке сосны, и ты отколешь ее. Мало? Опустись ниже, ударь – и еще кусок отлетит. Так и очистишь воздушное поле для винта.

– Верхушка в сторону, а колесо куда?

– Если даже и поцарапаешь брюхо, повредишь шасси, оно в сто раз дешевле несущего винта. И сохраняется главное – возможность взлететь.

– Спасибо, Коля!

– Считай, что, хоть и поздновато, я расплатился с тобой за «посадку на флаг». Помнишь наш первый взлет? Тогда я должен был тебе рассказать. Так что полного выговора у тебя нет, а только половинка. Вторая пусть висит на мне.

– Ну, если ты такой добрый, то кое-что с твоей души должен снять и я. Постараюсь! – многозначительно сказал Донсков и, отправив в рот жирный кусок рыбы, аппетитно чмокнул…

Воробушек осмелел и влетел в комнату, прошелся по подоконнику, оставив на белой эмали угольчатые следы лапок и известкового червячка.

* * *

Нарядная, благоухающая духами Наташа Луговая ворвалась в квартиру Комарова и не сразу увидела хозяйку. Та, с головой накрытая полосатым пледом, свернувшись калачиком, лежала на кровати.

– Галина Терентьевна! – всплеснула руками Наташа. – В такое время спите!

Плед зашевелился. Наташа, пританцовывая, подошла и потянула его с Лехновой:

– Ваше Величество, у Батурина сегодня день рождения, а вы почивать изволите. Сорок два ему стукнуло! Надо осчастливить подданного!

Лехнова подняла нечесаную голову:

– Нечего мне там делать.

– Как это? А я? Меня без вас не пустят, именинник еще с утра выгнал! Немедленно одеваться! Я ведь не только свое желание, но и приказ выполняю.

– Какой еще приказ?

– Замполита. Явиться нам обеим, и в лучшем виде!

Лехнова нехотя поднялась. Ноги сунула в тапочки. Запахнула на груди халат. Шаркая подошвами, подошла к окну.

– Вы больны, Галиночка Терентьевна?

Как в пустоту, смотрела Лехнова в окно. Она видела дома расплывчатыми контурами. Машины и люди казались серыми пятнами. И все, почти невидимое, уползало куда-то, не имея ни малейшего отношения к ней. И она ни к чему не имела отношения. Всему этому безразлично, стоит она здесь или нет, живет она или нет. Если она откроет окно, выбросится из него, это вызовет только маленький переполох.

– Галина Терентьевна, да что с вами? Вы на себя не похожи!

– Ты приглашаешь меня на праздник людей пугать.

Наташа с удивлением оглядывала комнату. Совсем недавно она здесь, в уютном, красиво убранном уголке, «гоняла чаи». А сейчас полуоторванная штора висела на струне вялым, потерявшим ветер парусом. Над ней сплел сеть паук. Скатерть на столике в пятнах. На полу мусор.

– Ну-у, барыня, вас пора призвать к порядку!

– Отстань, Наташка. Уходи!

– Думаете, отвязаться от меня просто? Я любого мужика заставлю выполнить свое желание. А вас уж! – Наташа схватила Лехнову за руку и потащила в туалет. – Прежде всего умойтесь!

Лехнова вяло упиралась, опустив голову. Закрыла глаза растопыренными пальцами, заплакала, как обиженный ребенок, навзрыд, всхлипывая.

– Милая! Хорошая моя! Да не надо же! – Ресницы Наташи тоже стали мокреть. – Водичка чистая. Вот мыло. Гребешок сейчас разыщу. На подоконнике я его, кажется, видела.

Наташа, оставив Лехнову около умывальника, вышла из туалета в комнату. Движения ее стали резкими и быстрыми.

Распахнув дверки платяного шкафа, сняла с деревянных плечиков самое красивое платье. В боковом отделении нашла чистое белье. В нижнем ящике – модельные туфли. Приготовила пудру, духи, губную помаду. Когда Лехнова появилась в комнате, одежда ее была разложена на кровати, протертые бархоточкой туфли сияли на табуретке, парфюмерия – на столе перед зеркалом.

– Наташа, что я там с вами буду делать?

– Смеяться, плясать, песни петь!

– Не под силу мне сейчас.

– Тогда не надо. Посмотрите, как другие это делают. Михаил Михайлович где?

– За Павликом полетел. Павлика привезет.

– Радость-то какая! А вы – не пойду!

– Собираюсь, собираюсь, Наташа… А платье-то стало ве-лико-о-о! – И снова слезы закипели в глазах Лехновой. – Зря ты меня тащишь, по-моему, я никому не нужна… Давай скоренько комнату приберем.

* * *

Когда в квартиру шумно ввалились гости, Батурин растерялся. И первая мысль была: чем угощать? В обед они съели с Донсковым последнюю банку консервированной рыбы, и в холодильнике сиротливо лежали только несколько яиц, сваренных вкрутую.

Но в руках почти у каждого гостя болталась сумка или авоська, и вскоре женщины, распотрошив их, с хозяйственной деловитостью накрыли богатый стол. На нем лакированными боками краснели помидоры, тускло съежились малосольные огурчики, копченая оленина, куски жирных сигов, даже банка черной зернистой икры.

– Сколько нас будет? – спросила Наташа, раскладывая ножи и вилки.

Донсков подсчитал:

– Сейчас шестеро. Двоих ожидаем.

– На всякий случай поставлю девять приборов, чтоб потом не суетиться.

Между аппетитно пахнущих закусок встали бутылки с лимонным напитком и крюшоном. Налив в стаканы крюшону, Донсков встал.

– Прежде чем произносить тосты за здоровье и семейное счастье именинника (при этих словах Батурин, сидевший во главе стола, досадливо поморщился), разрешите мне зачитать приветственные телеграммы в адрес пилота первого класса Батурина Николая Петровича.

Лехнова несколько раз хлопнула в ладоши.

– Первая из Краснодара: «Дорогой Николай Петрович зпт возведите свои прожитые годы в третью степень зпт но даже полученный результат в летах пусть не будет концом вашей жизни тчк благодарный вам вечно Малютин».

Батурин удивленно смотрел на Донскова. С человеком из Краснодара по фамилии Малютин он не был знаком.

– Вторая, – продолжал Донсков, – из Томска: «Здоровья и счастья вам незабываемый Николай Петрович тчк Мария Синявина».

И такой фамилии Батурин не помнил. Зато когда была зачитана третья телеграмма и Батурин, потемнев лицом, в волнении встал, гости тоже поднялись и дружно зааплодировали. Донсков читал эту телеграмму не торопясь, делая паузу после каждого слова:

«Дядечка Коля милый хороший поздравляю тебя с днем ангела твоего плюшевого зайку я берегу он висит у бабушки рядом с иконкой крепко целую тысячу раз Иришка Кругленькая».

Гости неистово хлопали, а у Батурина дергалось горло, и он нервным движением ладони растирал его. Веки сузились, выдавили на ресницы непрошеную капельку. Иришку, трехлетнюю, розовую, конопатенькую, он не мог забыть, хотя прошло уже больше двух лет с момента, когда только его вертолет, один, смог пробиться через ураганный мокрый вал непогоды к белому теплоходу и снять с него детей. Вертолет проседал от непомерного груза, а экипаж принимал на борт всех маленьких. Иришке тогда не хватило места в грузовой кабине, и Батурин посадил ее к себе за спинку кресла на блок радиостанции. Она уместилась в малом пространстве, съежившись от страха в комочек, обхватив его шею ручонками. Так он летел к берегу, не разжимая ее трясущихся рук. А когда высаживал на суше, расцеловал мокрое лицо девочки и подарил ей рыжего плюшевого зайчишку, ранее болтавшегося на лобовом стекле пилотской кабины, как талисман. Во второй раз найти теплоход он не смог. К терпящим бедствие подошли военные суда. Но к сожалению, всех спасти не удалось. Иришка на всю жизнь осталась только с бабушкой.

– Спасибо! – выдавил из себя Батурин. – Спасибо, Володя!

– Пришли, Николай, еще сорок две весточки от благодарных людей. Со всех концов страны. Есть и из-за границы, от капитана Ларса Андерсена. Он прислал и подарок.

Донсков подошел к книжному шкафу, и потеснив книги, вытащил голубую картонную коробочку. Сорвал с торцов липкую ленту – коробочка распалась на части. На ладони Донскова осталась миниатюрная копия морской шхуны.

– «Лелла!» – воскликнул Богунец. – Я ж тоже волок ее к берегу. Только она была драная и без мачт. А смотрите, какая в самом деле красотуля!

– Браво! Браво! – радовался со всеми вместе Ожников. – Не очерствели, так сказать, сердца у людей. Помнят они доброе. Браво, Владимир Максимович!

Движением руки Батурин попросил тишины.

– Вот откликнулись… значит, живут. Растет Иришка… Спасибо, Владимир! Ты напомнил нам всем, что не зря коптим небо. Что мы нужные. И хочется долго, долго жить. Спасибо.

Все встали. Подняли бокалы. Ожников тянул руку, но с ним неохотно чокались. Наташа, видя просветленное улыбающееся лицо Батурина, сияла. А когда сели, был слышен только стук вилок, ножей да сопение Ожникова, разгрызающего куриное крылышко. Как и положено, все заявились в гости полуголодные.

Пришел Михаил Михайлович Комаров. Общее оживление, приветствия и нетерпеливый вопрос Лехновой:

– Где Павел?

– А как Руссов? – вскочил Богунец.

– Все в порядке, Галя. Дома Паша. Отдыхает. А Федор еще полежит. Рано ему на ноги. Тебе, Антон, письмо от него, я в эскадрилье оставил. Так кто тут у нас сегодня родился?

– Блакитный капитан! – торжественно провозгласил Богунец, направляясь к двери.

– Ты куда, Антон?

– В эскадрилью. Одна нога вдесь, другая – там.

– Сядь. Письмо подождет.

– Выкладывай новости! – нетерпеливо потребовала Лехнова.

– Есть Указ о присвоении командиру звена Отдельной «Спасательной» эскадрильи Батурину Эн Пэ звания заслуженного пилота СССР!

Очень уж большого эффекта сообщение не произвело, потому что Ожников пронюхал об Указе раньше, сообщил потихоньку всем, приготовился «огорошить» Батурина, но его опередил вот Комаров. Внешне довольно спокойно принял весть именинник. И, смущаясь, сказал:

– Вряд ли заслужил.

– Точно, Николай Петрович, – поддакнул Богунец. – Ты достоин только телеграммок и кораблика деревянного. Но если как следует подумать, то они и трансформировались в Указ. Правильно я говорю?

– Ты же у нас молоток, Антоша! – хлопнул его по плечу Комаров. – Только почему не в рифму?

– Могу! Один за уйму дел вдруг сел, другой – взлетел. Что лучше, выбирайте, детки: земля с высот иль небо в клетку? Как?

Заулыбались все. Комаров повернулся к Лехновой и, пристально, глядя в ее глаза, произнес тост:

– За именинника и за тех, кого нет среди нас, но достойных нашей любви и памяти!

Под укоризненным взглядом Лехновой Комаров выпил фужер до дна, озорно блеснул синеватыми льдистыми зрачками и нарочно поставил фужер в блюдце с кабачковой икрой:

– Танцы!

– Есть! – рванулся к радиоле Богунец. – Объявляю белое танго. Дамы приглашают мужчин!

Первой встала Наташа и, к огорчению Богунца, пригласила именинника. Лехнова подошла к Донскову:

– Можно?

– С удовольствием, Галина Терентьевна!

До половины танца они молчали. Потом Лехнова неуверенно попросила:

– Вы знаете адрес Воеводина?.. Сообщу – выхожу замуж.

– Да. Но письмо до него уже не дойдет.

– Почему?

– Он скоро возвращается.

– Но я больше не могу, я обязана сказать… он знать должен.

– Пишите письмо, я постараюсь дать ему скорость телеграммы.

– Можно, я вас поцелую?

– Буду рад, – смутился Донсков.

Долгоиграющая пластинка закончила свою песнь. Из кухни тянулся запах кофе. Наташа поспешила туда и вскоре принесла на подносе дымящиеся чашки. Отдыхать устроились, кому где показалось удобно. Ожников сидел на подоконнике, скучающе посматривал в окно. Лехнова с Комаровым на диване тихо разговаривали.

– Как-то там дома Паша? Мог бы взять его с собой, Михаил. Он бы покушал тут, повеселился с нами, – шептала Лехнова.

– Я могу рассказать кое-что о причине происшествия с вертолетом 36180. Только, может быть, не к месту? – обратился ко всем Комаров, отпивая маленькими глоточками кофе.

Дружно попросили. Тайна происшествия, лишь чуть-чуть приоткрытая председателем комиссии, жгуче беспокоила и интересовала.

– Вспомните сообщения газет «Правда» и «Известия». Вы их читали 16 июля. Вот у меня вырезка. – Комаров достал из кармана неровно оторванный клочок газеты: – «Две безлюдные яхты обнаружены в эти июльские дни в районе Азорских островов. На их бортах были запасы питания, питьевая вода и спасательное снаряжение…»

– Шестнадцатое июля? Ребята упали двенадцатого!

– Точно! На одной из яхт нашли вахтенный журнал, и записи в нем оборвались двенадцатого1616
  Автор сместил события по времени. Газеты сообщали о происшествии 16 июля 1969 года.


[Закрыть].

– В чем дело, Михаил Михайлович? Не тяните!

– Слышали об инфразвуковых колебаниях, возникающих в ядре циклона в морском районе? В морском!

– При чем здесь циклон! В день происшествия была отличная погода! – возразил Богунец.

– Бурное море – колыбель инфразвука. – Призывая к вниманию, Комаров поднял руку с чашкой. – Волна инфразвука, двигаясь со скоростью более тысячи километров в час, намного опережает движение породившего его урагана. Шторм может бушевать очень далеко от места, которого сумела достигнуть инфразвуковая волна. Теперь понятно, почему, если догадка верна, инфразвук настиг наш вертолет в хорошую, как ты говоришь, Антон, погоду?

– Непонятно, как он мог натворить столько бед? – спросил Ожников.

– Мне объяснили так. В каждом из нас существуют колебательные движения низкой частоты. Например, наша система кровообращения – это своеобразный колебательный контур. Если период инфразвука совпадает или будет близок к периоду этих колебаний, то возникает резонанс, может произойти разрыв артерий и может остановиться сердце. Вот так! Этот пакостный звук вреден во всех случаях. Слабый вызывает морскую болезнь. Частота семь герц – смертельна. А во время шторма в море генерируется этот проклятый звук с частотой шесть герц. На людей обрушивается волна беспорядочного страха, ужаса. Они испытывают адскую боль… Павлик и Федор попробовали все это!.. Так вот, вероятнее всего, наш вертоплан попал в полосу довольно сильного инфразвука.

– Невидимая дрянь! – с отвращением, будто раздавил в пальцах червяка, сказал Богунец. – Как чувствует себя Федя Руссов, товарищ командир, поподробнее можно?

– Все напряжения с организма сняты. Ничего не болит. Но пока прописали спецрежим. Наверное, еще долго будут следить за его здоровьем…

– Эх-ма, жизнь-жестяночка, как холопка-панночка, не знаешь, кто и когда в углу прижмет! Взгрустнули мы немножко, командир, от вашего рассказа. Может, песней развеемся?

– Поддерживаю, Антон, давай песню!

– Можно объявить, Владимир Максимович?

– Объявляй, Антоша.

– Песня посвящается имениннику и его друзьям. Исполняют: пока незаслуженные артисты без эстрады. Наталия Луговая и Владимир Донсков! – приняв позу разбитного конферансье, продекламировал Богунец.

Тонким печальным голоском начала Наташа:

 
В ночи простуженной набатно —
И в звуках грусть не ложная —
Нас будит колокол, ребята,
Зовет душа тревожная.
 

Чуть сипловатым, сильным баритоном вступил Донсков. Ритм куплета резко отличался от пропетого Наташей!

 
Крутит ветер свинцовые капли,
Гнет к земле и ломает кусты.
Струи света, как острые сабли
Режут толщу сплошной темноты.
 

И опять Наташа грустно, протяжно:

 
Твой отлет – для меня ожидание.
Я беду отгоняю мольбой.
Прилетишь – прибегу на свидание,
Как на первую встречу с тобой!..
 

Гости сразу уловили, что ритм песни чередуется, как в песнях саами. Запевка и припев грустные, а в строках Донскова маршевый текст:

 
На приборной доске две гвоздики
– Два привета с родимой земли.
Мы над морем, свирепым и диким
Где ложатся на борт корабли.
 

Припев подхватили женщины. Даже Ожников попытался вклиниться, но Лехнова погрозила ему пальцем.

 
…Прилетишь – прибегу на свидание,
Как на первую встречу с тобой!
 

Особенно выделялся звучный голос Лехновой. Дальше песня шла под аккомпанемент гитары, за которой успел сбегать к соседям Богунец. Струны бились под пальцами Донскова.

 
Мы вернемся с короною солнца,
Принесем на винтах облака.
Встанут снова в хрусталь на оконце
Две гвоздики твои. А пока…
 

Теперь Наташа промолчала, дав возможность взгрустнуть на припеве Лехновой. Та вся отдалась словам и музыке, покачиваясь с закрытыми глазами.

 
…я беду отгоняю мольбой…
 

Закончила Наташа самым первым куплетом. Теперь он звучал речитативом, как призыв к действию:

 
…Нас будит колокол, ребята
Зовет душа тревожная!
 

Прозвенел последний гитарный аккорд, и… стало тихо. Батурин встал, подошел к Донскову, крепко обнял его.

– Не ждал, не ждал, Володя! Это всем сюрпризам – сюрприз. Расцелуемся, старик?!

– А меня? А меня? Я тоже пела! – закричала Наташа.

– Ну ладно, иди.

– Нет, сами подойдите, Николай Петрович… И крепко, чтобы всем завидно стало!

Она шагнула к Батурину и прильнула к нему…