Текст книги "Тревожный колокол"

* * *

Воеводин спешил, думая, что отношения с Галиной можно поправить. Самолет оторвался от бетонки рано утром, когда полупрозрачная дымка еще не очистила горизонт и горы под крыльями ровнял белесый призрачный туман.

Вскоре солнце пригрело землю, растопило туман. Турбины втягивали чистый воздух большой высоты, ровно гудели. Нос самолета медленно закрывал хребет Уан-Эйга, правое крыло чертило по озеру Хубсугул.

Медсестра, молодая чернокосая баитка, тихо сидела в большом для нее кресле. Выпуклые скулы девушки как налились с самого взлета румянцем, так и не остывали. Блескучие глаза из-под припухлых век любопытно следили за летчиками, широко распахивались при взгляде на землю. Двое мальчиков, убаюканные монотонной песней турбин, спали на мягких моторных чехлах в широкой трубе, проходящей по всему фюзеляжу от кабины радиста до кабины летчиков. А пятилетний Чаймбол, малыш с постоянно прозрачной капелькой на кончике приплюснутого носа, подогнув ноги в желтых мягких гутулах, примостился на коленях медсестры и с открытым ртом слушал музыку. Она лилась из большого пластмассового колпака, надетого на его голову дядей-летчиком.

– А ну, Чайм, повтори, как называется эта музыкальная шапка? Гермошлем. Ну, говори… гермо-шле-ем.

Мальчик сначала испугался, услышав под колпаком голос Воеводина, потом сморщил от удовольствия пипочку-нос.

– Ерма-шле, ерма-шле, эрма-шле, – с удовольствием тянул он и после каждого слова причмокивал. От большого старания четко выговаривать русское слово да и жары в кабине его лобик покрылся каплями пота, и капельку на носу медсестре пришлось вытирать почаще.

Перелетев границу, Воеводин снизил высоту. Это позволило разгерметизировать кабину, открыть форточку. Ветер загудел в дюралевом переплете окна. Чаймбол стащил с головы шлем, взъерошив на черном глянцеватом затылке волосы, начал потрошить дядин колпак: ковырять пальцем в наушниках, дергать проводку.

При подходе к трассе Москва – Пекин по указанию руководителя перелета самолет занял низший эшелон. Теперь хорошо просматривались горы, тени от облаков, прилипшие к ним. Серая нитка Большого Енисея потянулась под самолет, извиваясь по долине.

– Птичка! – закричал Чаймбол, ткнув пальчиком в направлении правой консоли, где косо скользнул орел.

Еще три горных орла маячили впереди. Самолет быстро сближался с ними.

Обычно птицы уходят с курса, но эти, отметил про себя Воеводин, что-то не торопятся упасть вниз. Их уже можно рассмотреть. Большой орлан и два поменьше. Идут клином. Плотно. Большой будто поддерживает концами крыльев маленьких. Учит летать…

В долю секунды птицы выросли до настоящих размеров. Словно притормаживая, ведущий орлан опустил хвост и, выставив сухие лапы, грудью пошел на переднее стекло кабины. Два других сыпанули в стороны.

Уходя от столкновения, Воеводин крутнул штурвал вправо и от себя. Тяжелая машина колыхнулась, опустила нос. Распахнутое тело большого орлана закрыло небо. Он мазнул крылом по остеклению и исчез за хвостом.

– Чуть не врезал! Попал в струю, закувыркался! – сообщил из кабины радиста бортмеханик.

И все-таки, почувствовав легкий удар по самолету, Воеводин понял: столкнулись с одним из маленьких. Даже крупная птица для его машины крошка. Но такая крошка, помноженная на близкую к звуковой скорость, – опасна. Если один из орланов встретился с крылом, останется только пятно на лобовой кромке. А если… Воеводин внимательно осмотрел турбинные установки: на входе левого двигателя перья и кровь.

Сначала стрелка тахометра отметила падение оборотов. Потом громко забубнила турбина, словно не могла что-то прожевать. И наконец, глухо взвыв, она выбросила клуб серого дыма.

Воеводин вырубил зажигание неисправного двигателя. Самолет дернулся влево, но, сбалансированный пилотом, вернулся на прежний курс. От бокового толчка ребята проснулись. Чаймбол залез к ним в трубу, и они устроили на чехлах веселую возню. Медсестра достала из кармашка круглое зеркало, прихорашивалась.

– Последи за аварийным, – попросил командир бортмеханика.

– За ним тянется струйка дыма.

– Что думаешь?

– Полетели лопатки. Боюсь за топливную систему.

– Порежут?

– Размолотят трубопроводы. Осколки летят быстрее пули!

В утробе двигателя есть термодатчики. При росте температуры выше допустимой они тревожно сигналят – на приборной доске загорается красное табло «пожар».

Табло уже окрасилось бордовым цветом.

– Тушу газом! – Воеводин сорвал предохранительный колпачок с кнопки тушения пожара и нажал ее. Из противопожарных баллонов в нутро турбины хлынул нейтральный газ.

– Струя дыма увеличивается. Вижу желтые проблески, товарищ командир!

– Даю эмульсию!

– Турбина прососала белые хлопья… И опять огонь!

Воеводин сообщил о происшествии руководителю перелета.

– Подключите на тушение все группы баллонов! – последовало с КДП2222
  КДП – командно-диспетчерский пункт.


[Закрыть].

– Сделал, но, видимо, поздно. В дыме языки пламени.

– Приземлиться можете?

– Внизу горы. Ищу площадку.

– Не рискуйте, командир, – передала земля. – Для вашей громадины там места нет. Не сможете потушить, приказываю покинуть самолет! Как поняли? Приказываю оставить машину! Повторите, как поняли?

– Понятно.

– Дайте полную квитанцию!

«Для записи на магнитофон!» – усмехнулся Воеводин и повторил:

– Вас понял. Если не задавим огонь, выпрыгнем.

Время, шедшее для Воеводина в последние сутки так медленно, еще больше съежилось. Нелепый случай будто вбил в его мозг огромный будильник, и тот отсчитывал секунды и звонил: быстрее, решай быстрее, решай!

Но Воеводин вроде бы застыл. Знал: быстро и поспешно – неодинаковые понятия. Превозмогая себя, внимательно осматривал платообразные вершины гор, искал долину. Подумывал вернуться к Большому Енисею и сесть на его воды. Нужно сесть! На медсестру, ребят и экипаж всего три парашюта. Да и можно ли детей выбросить в необжитые горы?!

Говорят, в такие опасные моменты перед человеком, как ускоренная кинолента, пролетает вся его жизнь. У летчиков так бывает редко. Не хватает времени. Не хватает времени даже на страх. И все-таки рабочие мысли Ивана Воеводина все это время имели накладку:

«Возвращаюсь через три дня целую твой Иван».

Самолет вернулся к реке Большой Енисей. Проложил над его водами широкий дымный след. Под дымом жесткие береговые укосы, извилины каменного русла. Без грома не сядешь.

– Иван Иванович! Поторопитесь! Крыло прогорит, отвалится. Заклепки уже плачут! – подал тревожный голос штурман.

Самолет полез в небо. Теперь Воеводин искал не место посадки, а поселок, стойбище, хотя бы хибарку горца, чтобы выбросить людей к людям. Его взгляд то и дело возвращался к аварийному люку в полу. Он думал, механически управляя машиной, не обращая внимания на факел за раскаленным соплом турбины. И окончательное решение созрело в тот момент, когда на берегу реки увидел поселок. Совсем маленький, всего шесть-восемь домов.

Позвал борттехника. Тот через трубу, осторожно потеснив детей, пролез в кабину летчиков и склонился к голове командира. Воеводин разговаривал с медсестрой. Она отвечала быстро, отрывисто. Он же говорил длинно, слова его были медленными, холодными, как показалось борттехнику. Техник плохо понимал монгольский язык и следил только за выражением лица девушки. Она отвечала бесстрастно, запахнув глаза напряженными желтыми веками. Дернула головой – кивнула.

Воеводин перешел на русский:

– Смелая женщина. Привяжи к ее груди одного мальчика. Они свободно пройдут в люк. Под блоком радиостанции бечева. Закрепи на вытяжном кольце парашюта. Другой конец за кресло. И… – Воеводин махнул рукой.

– Понятно, командир!

Когда откинули крышку люка, в самолете загудело, из всех щелей выдуло и закружило по кабине пыль. И тут же вытянуло в люк, будто насосом. Где-то в щель петли воздух проходил с большей скоростью и визжал. Воеводин опустил плексигласовое забрало шлема, чтоб не слышать противного звука.

Самолет, накренясь и теряя скорость, описывал круг над поселком. В небе замыкалось дымное кольцо.

– Можно?

– Подожди, убавлю скоростенку до минимума, а то их струей поуродует.

– Можно?

– Теперь пошел!

В люке скрылись головы девушки и мальчика. Воеводин поднял забрало шлема.

– Штурмана так же! Только без веревочки, кольцо выдернет сам.

– Прощай, Иван! – сказал штурман, прижимая к себе ребенка.

Два красных купола, раскачиваясь, опускались за поселком. Их несло ветром на другую сторону реки. Но уже маленькие точки передвигались по земле к лодкам, казавшимся черточками с высоты.

На руках у техника сидел улыбающийся Чаймбол. Все происходящее малыш принимал за веселую игру. Он взмахивал руками, как крыльями, показывал пальчиком вниз, недоумевая, почему его восторга не разделяет дядя с усами, у которого он на руках.

– Готовься! – сказал Воеводин и расстегнул замок брезентовых лямок на груди. Включая автопилот, приподнялся с кресла и вынул из чаши сиденья парашют.

– Бери!

– Может, вы сами, командир?

– А самолет сажать будешь ты? – Воеводин выдернул чехол из трубы и заложил под себя вместо парашюта. Взглянул на техника, уже готового к прыжку.

– Пошел!

– Поторопитесь, баки полупустые, могут взорваться.

– Сяду. Давай! Да не так, к струе спиной надо, а то зашибешь мальчугана!

Еще один купол расцвел над поселком. Снижаясь к реке, Воеводин провожал его глазами. Нажал кнопку передатчика:

– Земля, приказ выполнил! На борту один. Принял решение садиться.

Небо молчало. Десятки, а может быть, и сотни пилотов слышали голос с горящего самолета. Он раскатился на многие километры и по земле. Но помочь никто не мог. И все молчали, ожидая…

Вот и река, гладкая, как бетонка, – начало и край земли для всех пилотов. Полностью выпустив тормозные щитки и предкрылки, самолет терял высоту над водой, поджидая кусочек реки попрямее. За ним ползла жирная полоса дыма, окутывая берега, путаясь в кронах низкорослых кривых деревьев.

В метре от крыла промелькнул утес.

Ровная переливчатая гладь впереди. Она сумеречно колышется перед стеклом кабины. Штурвал чуть-чуть на себя. Это уже посадочное положение.

– Повезло! – во весь голос закричал по радио Воеводин. И наверное, легко вздохнули все, кто был в воздухе и у динамиков на земле. Он даже успел получить «Я поздравляю тебя!» – по-английски с неба над океаном.

Сейчас закопченное брюхо самолета коснется воды. Небо прекрасно, а земля все ж милей для пилота. Только Иван Воеводин не достиг ее. Оставались сантиметры, когда на левом крыле вспух огненный полушар и тысячи капель горящего керосина из порванных баков опутали самолет.

Долина реки тяжело ухнула. Вода на миг прогнулась…

Глава шестая

XXV

…Лехнова исчезла из Нме. На другой же день, как только в ОСА прибыли штурман с бортмехаником и рассказали о трагическом происшествии над Большим Енисеем.

Ее искали везде. Даже в озере. Подключили милицию. По трем деталям сделали предположение, что она уехала.

Во-первых, старушки из гостиницы якобы видели ее с чемоданом.

Незадолго до этого ей передали ручной хронометр Ивана. Она ходила к часовщику на дом и просила починить часы. «Оплавлены. Памятники не ремонтирую», – отказался мастер. «Найду другого», – сказала Лехнова.

Рано утром из Нме в Город ушел автопоезд геологической партии. На борту одного вездехода видели женщину, похожую на Лехнову.

Михаил Михайлович Комаров замкнулся, в поиске участия не принимал. На это обратил внимание Донсков. «Михаил знает, где она, чертова баба! – думал он. – Сколько неприятностей за короткий срок. А если год-другой поработать «воспитателем»? Терпи, комиссар, твори добро. Забудь о своих нуждишках. А они у тебя есть, проклятые. Квартиру надо? Ладно, потерплю. В спасательный полет все не берут? Обидно, Не соколом в небе, а петухом с насеста на трибуну и обратно летаю! Рефлекс какой-то вырабатывается: вдохновлять, мирить, защищать, разбираться, – не просят, сам уже бегу…

Куда же умчалась премудрая Галина? Дезертировала?..»

XXVI

В кабинете Комарова собрался «совет старейшин» – пожилые, опытные работники «Спасательной» эскадрильи. Далеко не все занимали руководящие посты, зато все были выбраны волей людей, как самые авторитетные и уважаемые.

На улице подвывал ранний студенец, высасывая из туч редкие мокрые хлопья снега. В церкви пахло сыростью. Тускло светился разноцветный витраж длинноовального окна за спиной Комарова. Комэск поднял голову, посмотрел на хоры, обвел взглядом потолочные своды с облезлыми физиономиями святых. Лоскутами слезала кожа с темно-серого коня Георгия Победоносца. Копье в руке «победителя» съела плесень, и казалось, будто он замахнулся и сейчас бросит камень. Комаров металлическим колпачком самописки ударил по звонкому боку пустого графина, и звук необычно быстро угас.

– Через неделю переберемся в новостройку. Готовы ли отделы штаба к эвакуации? – спросил Комаров. – Здесь останутся только радисты и рында. Может быть, колокол заменим ревуном? Современно и громко.

– Пусть погорланит колокольчик. К душе он! – Пожилой вислоусый шофер с бензозаправщика громко высморкался в обширный платок.

– Не часто ли поминаем душу? Обвинял же нас Гладиков, что, используя атрибуты старины – церковь, колокол, мы скатываемся ко вздохам и мистике.

– Душа – понятие философское.

– Ты прав, Владимир Максимович, в бога давно никто не верит, а черта все-таки отпугивают! Талисманы, амулеты висят в кабинах. Перед полетом безбородые далеко не все бреются. Луговую, кроме тебя и Батурина, за штурвал никто сажать не желает.

– Старое поверье. Море всегда хочет взять себе женщину взамен той русалки, которую, по преданию, древний ирландский рыбак убил, не вняв ее мольбам о милосердии.

– Богунец с моим Павлом за убийство альбатроса отмутузили моториста с прибрежной метеостанции.

– Слегка, Михаил Михалыч. В альбатросе находят приют души погибших мореплавателей.

– Вот, товарищи, вы слышите объяснения замполита! Каково? Значит, прав Гладиков?

– Можно, стихотворение продекламирую? – спросил инженер-синоптик.

– Чье?

– Дело не в авторе.

– Давай. В ожидании прибытия Батурина я не начинаю деловую часть. Так что давай твой стишок, инженер!

 
Я увидел на айсберге птицу —
Грациозна, искриста, легка.
Старый боцман сказал: «Тебе снится,
То искрится душа моряка!»
 

 
Вот над клотиком вальсы танцует
Альбатрос, задевая за стяг.
Старый боцман сказал: «Репетует.
Где-то снова родился моряк!»
 

Дальше там про «черную пятницу», про швабру, упавшую за борт, и так далее. И вот, когда боцман надоел молодому матросу, тот восклицает:

 
– Твое море – соленая лужа! —
Я завыл старикану назло.
И вдруг вижу… не парус, натужась,
Барк несет… а живое крыло!
 

– Ну и в чем ты убедил нас?

– Не я вас, а боцман салаку!

– Молодой матрос оказался, слава богу, с воображением! – сказал, улыбнувшись, Донсков.

– Слышите? Слава богу! Замполит – и воздает славу всевышнему. Нужно прекращать!

– Не надо!

– Почему же, замполит? – прищурился Комаров.

– Из маленьких традиционных игрушек создается большая романтика. Старые поверья отомрут, появятся новые, и ничего с этим не поделаешь. В городе свадебные кортежи видели? Автомобили заменили коней. Молодые обязательно кладут цветы к подножию статуи Ленина. Память о великом человеке? Да, но есть нюанс: новобрачные верят, что подобный ритуал, именно у памятника Ленину, поможет им сохранить любовь, создать крепкую семью. Чтобы жить, во что-то надо обязательно верить. Ведь о глупых мы до сих пор говорим: «без царя в голове!». Обычаи и суеверия, порою странные до нелепости, отомрут! Из добрых старых обычаев вытекут новые…

– Ладно, уговорили!.. Слышу, Павел подъехал. Наверное, Батурина привез… Синоптик, какую планируешь погоду?

– Разномастную, Михаил Михалыч. На Северном побережье уже есть «сморчки» – отдельные ледовые припаи. На плато Росвумчорр свирепеет минус. У нас завтра погостит погода ясная и довольно теплая. Недолго, конечно. Заметелит с насморком.

– В море?

– Сами понимаете.

– Будет работа аварийно-«Спасательной» службе, – Комаров вытянул руку в сторону открывшего дверь Батурина… – Опаздываешь! Докладывай коротко и побыстрее.

– Был. Разговаривал. Супруге Воеводина все равно, где его захоронят.

– Неужели? – взмахнул руками Ожников.

– Прошу встать и помолчать минуту!.. Садитесь… Как увековечим память погибшего товарища? – спросил Комаров.

Высказывались сумбурно. Из коридора на порог заступил Галыга. Дальше идти не решался.

– Чего тебе, Степан Федорович? – спросил Донсков.

– У нас с Богунцом предложение насчет памятника.

– Подслушивал, что ли? – хмуро сказал Комаров. – Не вижу Богунца.

– Ждет снаружи. Можно его позвать?

– Только быстро! – согласился Комаров.

Через полминуты Галыга вернулся с Богунцом и начал торопясь, будто опасаясь, что его остановят:

– Средства, отпущенные профкомом, – капелешные! А нужен стоящий, каменный. Поручите нам с Антошей. Сработаем в лучшем виде. Только Николай Петрович поможет.

– Степан Федорович, вам известно, сколько городские скульпторы требуют за памятник?

– Об этом и говорю! Плевать на них. Мы осилим втроем. Николай Петрович нарисует. Камень привезем с Хибин. Мои руки еще способны погрохать молотком и зубилом.

– А Богунец что будет делать?

– Я лошадиная сила.

Комаров приподнял широкие брови:

– Не понял?.. Мастера-а! Каменную куклу вы сделаете, а не памятник! Память о друзьях на уровне самодеятельности! Неужели, Галыга, ты на это согласен?

– Вообще-то, конечно… Предложил, чтобы знали… Вложить труд свой хотел. А нет… Антоша, говори!

Богунец, засовывая руку в карман, шагнул к столу командира.

– Вот! – И на край столешницы упала тонкая сиреневая книжица. – Если не согласны на предложение Степана – отдаю!

Комаров заглянул в сберкнижку, крякнул, передал Батурину. Тот полистал, отдал рядом сидящему. Книжица пошла по рукам.

– Чего мечтал купить? – спросил Донсков.

– «Волгу» с прицепом для путешествий.

– Все отдаешь?

– Могу добавить наличными.

– Не заболел, Антоша? – ехидно спросил Ожников. – Я не один раз видел, как ты бухгалтера тряс за недоначисленный гривенник.

– Копейка-то трудовая, потом заробленная!

– Даришь или с отдачей?

– Некрасиво, товарищ метеорологический инженер, называть человека жлобом.

– Я только спросил…

– Я вам только ответил!

– А прицеп какой? – поинтересовался шофер бензозаправщика. – Что думаешь иметь за жертвоприношение?

– Не обижай, шеф!

– А ну, давайте, Богунец, двигайте отсюда! – поднялся из-за стола Комаров, и лысина его порозовела. – Вы не жлоб! Очень благородный малый. Хотите на свои рублики! Как же ведь богатые меценаты сирым и нищим хлебальни, сиротские дома строят…

– Михаил Михайлович!

– Подожди, Донсков! Я этому доморощенному благотворителю все выскажу. Вы не о друзьях, Богунец, о себе память оставить хотите. Сто тысяч2323
  Дается в исчислении до денежной реформы 1961 года


[Закрыть] широким жестом на стол! Купец! Мальчишка! Одним махом памятник своему благородству, а нам этим благородством по мордам?.. Идите, Богунец! Идите… Может быть, вы об этом и не думали, тогда извините за резкость. Считайте, вас тут не поняли!

Богунец вздрогнул, когда шофер прокричал:

– Капиталы возьми! Забери сберкнижку! Рябинки на лице Богунца потемнели:

– Я те возьму, старый карбюратор! Отдал, и баста!

– Разговоры! – обычно мягкий Комаров кипел. – Ивану Воеводину подачек не нужно. О своих, сынах заботится государство, а не доброхоты и плакальщики! Все!

– Если не возьмете деньги, я выстрою памятник рядом с вашим. Или сниму деньги с книжки и сожгу! – не двигаясь с места, набычившись, сказал Богунец, и губы его задергались.

– Вон!

– Оставьте этот тон, Михаил Михайлович! – Донсков встал, взял из рук шофера сберкнижку. – Спасибо, Антон! Твой пай обязательно будет в памятнике, а какой, подумаем, ладно? И вас, Степан Федорович, благодарим за заботы.

Галыга, опустив голову, шмыгнул носом.

– Всех прошу уйти. Нерешенные вопросы – завтра, в рабочем порядке. Вас, замполит, тоже не задерживаю, – ровным, напряженным голосом сказал Комаров.

– Владимир Максимович, подожди в кабинете у Ожникова, я сейчас подойду, – попросил Батурин, когда все встали с мест.

Ждать пришлось недолго. Батурин пришел взволнованным и не скрывал этого.

– Сильно расстроился командир. Впервые услышал от него мат. Понять можно. Невольно, но Богунец поиграл в театр. А парню верю – без задней мысли предлагал… Через два дня тебе, Владимир Максимович, следует убыть в управление. Приказ начальника политотдела. Должен был сказать комэск, но видишь, как получилось?

– Знаешь зачем?

– Приблизительно. Вопрос кадровый. О перемещениях. Ты назначен членом комиссии. Придется попыхтеть над личными делами сослуживцев. – Батурин повернулся к Ожникову: – И вас, Ефим Григорьевич, приглашают.

– Я там недавно был.

– Что-то подбросил Гладиков перед отъездом.

– Обо мне?

– Вас касается.

Ожников переменился в лице и, чувствуя, как вспыхнули его большие уши, поспешил отвернуться к окну.

– Через два дня, говоришь? – переспросил Донсков. – Ладно. Мы с Михаилом Михайловичем запланировали последнюю в этот сезон охоту – успеем…

– Пойдет ли он теперь с тобой, Володя… А я, знаешь, в отпуск…