Текст книги "Уголовных дел мастер"

– Так будет лучше и для них, и для нас, – резонно заметила она. – А будут спрашивать, говори, что трудишься юрисконсультом в коммерческой фирме.

С той поры в присутствии посторонних Антонина предпочитала не говорить о профессии мужа. Правда, через несколько лет выяснилось, что киллер все-таки не ошибся, отправил на тот свет того, кого ему заказали, а Изольда Леонидовна, судя по всему, прекрасно расслышала вопрос и направила гостя по нужному адресу.

Расследуя дело об убийстве столичного авторитета по кличке Рэмбо, милиция арестовала некоего Ристальщикова. Этот ничем не примечательный двадцатипятилетний паренек, хилый и узкоплечий, оказался настоящим профи. Признался в убийствах по заказу пяти человек, в том числе и Фосина. Как установило следствие, Фосин занимал должность гендиректора небольшой кондитерской фирмы, занял сто тысяч долларов у некоего Авербаха и отказался возвращать долг. Такая наглость стоила ему жизни, заимодавец заплатил Ристальщикову за ликвидацию должника пять тысяч долларов.

Унаследовав сладкий бизнес, Елена Константиновна оказалась благоразумнее покойного мужа. Когда Авербах потребовал от нее, учитывая нанесенный моральный ущерб, не сто, а двести тысяч долларов, безропотно подчинилась, хотя ей пришлось продать злосчастную квартиру и почти достроенный загородный дом. Авербах по достоинству оценил благоразумие вдовы и вскоре на ней женился. Объединив капиталы, парочка создала ОАО «Карма», за пять лет супруги подгребли под себя четверть конфетного рынка Украины. Фирма все еще раскручивалась, когда разразилась гроза – Авербаха задержали по подозрению в организации заказного убийства гражданина Фосина. Через семьдесят два часа ему удалось выйти на свободу. Понимая, что гулять на воле осталось недолго, он оформил дарственную на супругу, завещав ей все движимое и недвижимое имущество.

Когда прокурор подписал постановление на арест Авербаха, тот уже был таким же нищим, как и большинство граждан Украины. Став единственной хозяйкой «Кармы», Елена Константиновна после второго ареста мужа незамедлительно с ним развелась, за несколько дней ликвидировала бизнес, продав фирму за полцены. Авербах, вероятно, надеялся, что супруга сделает все возможное, дабы поскорее вызволить его на свободу или хотя бы скостить срок до минимума, но жестоко ошибся. Елена Константиновна еще до начала суда укатила на ПМЖ в Германию, забыв попрощаться с бывшим мужем. Авербаху дали двенадцать лет, а Ристальщикова приговорили к пожизненному заключению. Когда Ворсину поведали эту историю, он долго раздумывал, рассказывать ли об этом Антонине, потом решил, что будет лучше, если она так и останется в неведении.

Подозревать Антонину в том, что она копалась в его файлах, глупо, жена панически боялась компьютера и принципиально не хотела его осваивать. Сколько ни пытался Ворсин втолковать ей, что между компьютером и телевизором принципиальной разницы нет, Антонина только иронически улыбалась и презрительно поджимала губы. Она считала, что вреда от компьютера гораздо больше, чем пользы.

– Во-первых, зрение со страшной силой портится, – утверждала она. – Посмотри на себя: за два последних года ты полдиоптрии потерял. Во-вторых, компьютер до такой степени развращает человека, что он без этого электронного костыля и шагу ступить не может. Я уж не говорю о компьютерных играх – это погибель для молодежи. Психиатр, с которым я часто общаюсь по службе, прямо таки места себе не находил, когда мы беседовали. К нему мамаша примерно нашего с тобой возраста привела своего балбеса. Осмотрел он парня, никаких аномалий, только щитовидка слегка увеличена, но после Чернобыля такое наблюдается практически у всех киевских детей. Единственная странность – больно неразговорчив, слова не вытащишь. Видит – женщина едва сдерживается, чтобы не разрыдаться. Стал утешать, дескать, повода для беспокойства нет, здоровье у парня по нынешним временам отменное. Она и рассказала кошмарную историю.

Богдан учился в институте, а по вечерам составлял компьютерные программы для фирмы. Иногда звонил и предупреждал родителей, что переночует на работе. Утром, как правило, приезжал домой, завтракал и отправлялся в институт. Примерно полгода назад пропал на два дня. Вернувшись, сделал вид, будто ничего не произошло. После этого случая Богдан все чаще являлся домой под утро, а на вопрос, где был, обычно отвечал: «На работе». Но, позвонив директору фирмы, его отец, Олег Константинович, узнал, что сына уволили за прогулы.

Когда парень в очередной раз не явился домой, Олег Константинович позвонил в институт, где ему сказали, что студент неделю не посещает занятия. Спустя трое суток после исчезновения сына родители написали заявление в милицию. Олег Константинович обзвонил все морги и больницы, но безрезультатно. И тут ему на глаза попалась заметка в газете, где речь шла о пареньке, который, «присев» на компьютерные игры, украл дома сто гривен и двое суток путешествовал по компьютерным клубам. Он вспомнил, что Богдан в последнее время по выходным дневал и ночевал у компьютера, играя в какую-то стрелялку. В Киеве сотни компьютерных клубов и интернет-кафе. Поиски Богдана могли затянуться надолго, если бы не помог случай. Поздно вечером позвонил парень, приняв Олега Константиновича за Богдана, спросил: «Ты все еще в „Бухте“ торчишь?».

Олег Константинович нашел в блокноте сына несколько телефонных номеров и наудачу стал названивать. Один из знакомых Богдана сказал, что «Бухта» – это круглосуточный компьютерный клуб, назвал его адрес. Через полчаса он с женой прибыл туда. Богдан сидел за компьютером. Посмотрел на родителей, как на пустое место, но, похоже, узнал. Взяв за руку, отец повел его за собой, как бычка на привязи. Он превратился в покорное и безвольное существо. Олегу Константиновичу удалось выяснить, что Богдан около года назад всерьез увлекся компьютерными играми, даже в составе команды участвовал в нескольких международных турнирах. Богдан просидел целый месяц под домашним арестом, а затем отец определил его в строительную бригаду. Он копает траншеи и потихоньку приходит в себя.

Сергей Антонович не удивился.

– История развивается по спирали: если раньше дети много читали, теперь их трудно оторвать от монитора, – убеждал жену Ворсин. – И ничего страшного в этом нет, во всем нужно руководствоваться здравым смыслом. Яд в малых дозах – эффективное лекарство, ты это знаешь не хуже меня. Я как-то на одном из сайтов прочел интервью с бывшим старшим оперуполномоченным питерского уголовного розыска. Сегодня он считается одним из лучших в России журналистов, пишущих о компьютерных играх. Когда этот мент сутками пропадал на работе и с риском для жизни искоренял преступность, то получал гроши. Однажды он купил популярную компьютерную игру, пару раз прогнал ее на компьютере, написал статью для московского журнала. Гонорар, который получил опер, превысил его месячную зарплату. После этого он уволился со службы, подался в обозреватели компьютерных игр. И в гробу теперь видал всю организованную и неорганизованную преступность!

– А кто тебе мешает заняться тем же самым?

– Если все сотрудники правоохранительных органов статьи кропать начнут, кто же бандитов ловить будет? – пожал плечами Ворсин.

– А ты не задумывался, что за служение злу всегда много платят?

– Что ты имеешь в виду?

– Вот я медик, получаю копейки, хотя более благородной профессии, на мой взгляд, в мире не существует. Учителя тоже с хлеба на воду перебиваются, а ведь от них будущее страны зависит. Ты работаешь следователем, избавляешь общество от всякой нечисти, а зарплата у тебя такая же никудышная, как и у меня.

– Можно подумать, что среди врачей коновалов мало, – заметил Ворсин, сообразив, куда гнет жена: с тех пор, как она ударилась в религию, везде подозревала происки дьявола.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – обиделась Антонина. – Не надо передергивать. Речь идет о профессии, а не об отдельных ее представителях. Если бы все медики были, как ты выражаешься, коновалами, тебя бы давно на этом свете не было. Вспомни хотя бы Крым, где тебе череп проломили.

Сергей Антонович плюнул от досады и вышел из спальни. В тот вечер Антонина, вдоволь наплакавшись, исчерпала запасы скорби и заснула так крепко, что даже на работу проспала, хотя раньше за нею такое не водилось. А Сергей Антонович так и не сомкнул глаз, вспоминая горькое и счастливое прошлое.

Глава вторая

Могильное дело

Поступая в юридический институт, Ворсин ни минуты не сомневался, что будет заниматься практическим уголовным правом. Изучая историю КПСС, он однажды прочитал в учебнике фразу, что при коммунизме не будет преступников, все люди, дескать, станут свободными и сознательными, а труд на благо общества превратится для них в осознанную необходимость. Последнее словосочетание Сергея страшно развеселило. По его пониманию, любая надобность, пусть даже трижды осмысленная, никакого отношения к настоящей свободе не имеет. Осознанный труд на благо других не свойственен человеку по определению и возможен только в том случае, если этот гражданин будет вкалывать по принуждению. Ясно как божий день, что любой работяга рано или поздно такое абсолютно «вольное» занятие возненавидит и непременно восстанет. А коли так, придется создавать службу принуждения, суд и прочие силовые ведомства. Но поскольку в таком случае без квалифицированного дознания не обойтись, то профессия следователя будет востребована при любом коммунизме. Да и воры, положим, никуда не денутся, будут красть хотя бы из-за любви к искусству. Когда Ворсин однажды высказал эти мысли преподавателю истории КПСС, тот, испуганно оглянувшись, обозвал его еретиком и посоветовал покрепче держать язык за зубами.

После окончания института Ворсин попал по распределению в Северокрымск, захолустный уездный городок, расположенный в северо-восточной части Крымского полуострова. В середине тринадцатого века здесь была возведена резиденция одного из наместников Золотой Орды, назывался город Колхатом. Он начал торговать, разросся и превратился в большой центр, но после того, как столицу крымского ханства перевели в Бахчисарай, зачах. Когда сюда пришли русские солдаты, от него остались только крепостные укрепления. Их разобрали и построили из древних камней две деревни. После революции их объединили в одно большое поселение, которое через двадцать лет стало райцентром, получило статус поселка городского типа. Обо всем этом Ворсину рассказала директор местного исторического музея Анна Пермякова, с которой он познакомился сразу после приезда в Северокрымск. Девушка обратилась в милицию после того, как в полукилометре от города кто-то раскопал могильник четвертого века нашей эры. Для Ворсина это был первый рабочий день в качестве оперуполномоченного уголовного розыска. Заместитель начальника РОВД по оперативной работе Андрей Осипов, поручивший ему расследовать «могильное» дело, был немногословен.

– В нашем районе это уже третий случай. Я, конечно, понимаю, что ты не Шлиман, но и разграбленная гробница далеко не Троя. Так что отнесись к делу серьезно. Если помощь потребуется, заходи без церемоний.

Когда Анна привела Сергея на могильник, он удивился. Единственный шурф выкопали на три метра в глубину.

– Кто-то подсказал им, где копать, – убежденно проговорила Анна. – Крым недаром называют перекрестком цивилизаций. Здесь побывали многие народы: тавры, греки, готы, аланы, сарматы, гунны, болгары, печенеги, половцы, генуэзцы, татары и армяне. И все оставили следы своей материальной культуры. Посмотрите, – она нагнулась и подобрала череп тускло-желтого цвета. – Скорее всего, это мужчина. Причем, судя по зубам, пребывал в преклонном возрасте, видите, как эмаль сточена. В те годы, так же как и сегодня, от кариеса никто не был застрахован, даже аланы.

Пролезть в узкую нору, ведущую в гробницу, Ворсин не смог. Побывавшая там раньше Пермякова сказала, что грабитель вынес из могилы все ценное, оставил только разбитый глиняный кувшин.

– И чем же поживился?

– В таких могильниках попадаются и золотые украшения, но чаще всего можно найти кувшины, бусы из янтаря или крымского сердолика, ожерелья, бронзовые серьги.

Печально рассматривая череп, Ворсин подумал о бренности всего сущего на земле и беззащитности покойников. Взять тех же аланов. Эти люди жили, как умели: растили хлеб и детей, с почестями предавали земле умерших, рыли для них под землей просторные камеры, оставляя рядом все, что могло понадобиться на том свете. Они, вероятно, даже не представляли себе, что потомки начнут вскрывать священные гробницы с такой же легкостью, как консервные банки.

– Мне трудно сказать, кто это сделал, – пожала плечами Анна. – Но древностью у нас интересуется только один человек – Василий Вирник. Не думаю, что он сам раскопками занимался, но что-нибудь об этом наверняка знает.

Сорокалетний Вирник работал водителем на птицефабрике, жил в частном доме на улице Подпольщиков.

– По нему психушка давно плачет, – охарактеризовал Василия директор птицефабрики. – Обязательно побывайте у него дома. Вместо того чтобы как все нормальные люди яблоки, черешню или персики посадить, он весь приусадебный участок елями да соснами загородил и макеты каких-то дурацких дворцов понастроил. Про таких в народе правильно говорят: без царя в голове.

Добравшись до улицы Подпольщиков, Ворсин спросил первого попавшегося прохожего, как найти дом Вирника. Тот с улыбкой ответил:

– Идите все время прямо, не промахнетесь.

Жилище Вирника выглядело необычно. Большинство частных домов в Северокрымске построены из ракушечника, изредка попадались кирпичные строения, только Вирник соорудил сруб. Эта затея, вероятно, обошлась недешево, так как с лесом в Крыму туго. Дом с мансардой, крытый не бледно-серым шифером, который на полуострове применялся повсеместно, а листовым железом, покрашенным в клюквенный цвет. Но больше всего удивили Сергея двустворчатые резные ставенки, которые на юге Украины, в отличие от средней полосы России и Сибири, встречались редко. Участок вокруг дома по периметру обсажен стройными голубыми елями. Такие Ворсин видел только на железнодорожном вокзале в Симферополе и в Никитском ботсаду под Ялтой. Между ними росли элегантные туи.

Не обнаружив на калитке электрического звонка, Сергей открыл ее и направился по песчаной дорожке к дому. Не сделав и пяти шагов, внезапно почувствовал, что за ним кто-то внимательно наблюдает. Острое чувство опасности заставило оглянуться. Ворсин окостенел: угрюмо насупившись, на него исподлобья смотрел огромный пес с коротко обрубленными ушами. Судя по глубоко посаженным глазам, в которых клокотала желтая злоба, к незваному гостю кавказец не питал никакого почтения. Откуда он появился, оставалось загадкой, собака будто материализовалась из воздуха. «Мальчик, на место!», – услышал Сергей Антонович. На пороге дома стоял худощавый мужчина в черной футболке. Ворсин обратил внимание, что одно плечо у него выше другого. Пес, недовольно фыркнув, неторопливо прошествовал мимо Ворсина и скрылся за углом.

– Он только с виду такой свирепый, а на самом деле мухи не обидит, – весело пояснил мужчина. – Меня Василием Андреевичем кличут, – представился он. – А вы, надо полагать, не местный?

– Оперуполномоченный, – произнес Сергей. Он смутился из-за того, что испугался обыкновенной собаки. – Я два дня назад приехал.

– И сразу попали с корабля на бал. Вас, значит, Пермякова ко мне прислала? – догадался Василий. – Да вы не стесняйтесь, про меня много небылиц наплели, я привыкший. Вам уже говорили, что я малохольный и чокнутый? Когда у людей не хватает мозгов, чтобы объяснить поступки другого человека, они объявляют его полоумным, потому что им так удобно. Когда я сюда перебрался, шибко удивился: как так – соседи промеж собой не дружат, в гости друг к другу не наведываются. На кого не взгляни, каждый сам себе на уме, с хитрецой и оглядкой, ни слова по простоте душевной не выскажет. В лицо говорит одно, а за спиной другое, при этом изгаляется, языком молотит, как крупорушка. Как такое может быть? А потом понял. Народец здесь собрался пришлый, люди из разных концов Украины и России приехали, родни вокруг нет, чего им стесняться? Вот и показывают истинную натуру. Ноев ковчег, одним словом. Да вы в дом проходите, чего на улице торчать, я вас чаем из трав попотчую.

Ворсин ожидал увидеть земляной пол и срубленные при помощи топора неуклюжие столы и табуретки. Комната, в которую привел Василий, мало чем напоминала крестьянскую светлицу. Всю ее заднюю часть занимал дефицитный и дорогой шкаф, именуемый в народе «стенкой», до отказа забитый книгами. Возле окна примостился журнальный столик, сработанный из песочно-желтого полированного камня, рядом с которым вальяжно разместились два кресла. По приглашению хозяина Ворсин с удовольствием погрузился в одно из них.

Василий принес чайник, две тонкие фарфоровые чашечки и сахарницу, в которой лежал кусковой желтоватый сахар. Ловко разлив чай, Василий пояснил, что уже давно не пьет грузинский, который, на его взгляд, по вкусу напоминает обыкновенную солому.

– Когда сюда перебрался, завзятым травником заделался, – пояснил он. – В здешних местах растут ромашка, чабрец, лимонник, зверобой, горицвет, душица и десятки других лекарственных трав. Поначалу удивлялся, глядя на местных жителей: в двух шагах природная лечебница, а они, когда заболеют, антибиотиками травятся.

– Я так понимаю, в Крым вы из Сибири переехали? – поинтересовался Ворсин.

– Если точнее, то из Туры. Есть такой поселок городского типа в Красноярском крае. Считается центром Эвенкийского национального округа. Расположен на реке Нижняя Тунгуска, в том месте, где в нее впадает другая река Кочечум. Поселок маленький, всего пять тысяч жителей.

– На эвенка вы не похожи.

– Я чистокровный украинец, родом из Бобровицы Черниговской области. А в Туру попал случайно. После службы в армии за длинным рублем на Север подался. Мечтал устроиться на золотые прииски, а попал в леспромхоз. Поскольку служил в танковых войсках, с трактором справился без труда. Думал пару лет отпахать, на «Москвича» заработать и свалить на историческую родину. А вместо этого десять лет отмотал. Как говорят зэки, от звонка до звонка. Большие деньги человека развращают. Это я понял, когда в первый раз в отпуск собрался. Сначала на пару недель в Крым подался, в санатории «Узбекистан» отдыхал, а потом на побывку домой съездил. Бывшие одноклассники к тому времени все переженились, детьми обзавелись. Посмотрел я, как они за сто десять рублей в месяц вкалывают, каждую копейку считают, и понял, что такая жизнь не по мне. Да вы пейте, пейте, а то чай остынет, – спохватился Василий.

Ворсин оценил приятный аромат и тонкий вяжущий привкус травяного чая.

В институте во время сдачи экзаменов приходилось не спать ночами, спасал только черный, как антрацит, чифирь. Метод заварки немудреный, но действенный: в большой чайник с только что вскипевшей водой высыпалась пачка грузинского чая, а затем посудина укрывалась какой-нибудь дерюгой на полчаса, чтобы напиток настоялся. Чифирь, правда, изрядно сажал сердце, но зато начисто лишал сна.

– Вы заметили, что многие заболевания сегодня стали агрессивнее, чем последние полста лет назад? Люди с упорством, достойным лучшего применения, денно и нощно сами себе роют большую-пребольшую яму. Вместо того чтобы пользоваться проверенными рецептами, которым тысячи лет, они ударились в химию, изобретают новые все более мощные лекарства.

– И что же вы предлагаете?

– Ничего нового. Нужно возвратиться к собственным истокам: вспомнить забытые старинные рецепты, возродить народное целительство, которое официальная медицина, по моему мнению, совершенно несправедливо преследует. Я вот на Севере наблюдал, как врачуют шаманы. Поучительный процесс. Они воздействуют, прежде всего, на подсознание больного, вызывая у него нужные для исцеления ассоциации. Вас в институте наверняка учили, что материя первична, а сознание вторично. Знахари придерживаются прямо противоположной точки зрения, считают, что для того, чтобы поставить на ноги больного человека, нужно изменить его сознание, пробудить в нем те внутренние силы, о которых он даже не догадывается. Приведу пример из личных наблюдений. Все приезжие на крайнем Севере страдают от недостатка витаминов, а эвенки придумали гениально простой способ восполнения этих веществ – едят сырую оленью печень. Эвенков иногда называют тунгусами, что в переводе на русский язык означает «идущие поперек хребтов». И это точное определение, потому что тяга к жизни у этого народа сумасшедшая. Подумайте сами, в каких условиях им приходится жить. Зимой температура иной раз доходит до пятидесяти градусов, причем морозы длятся по восемь-девять месяцев в году. Лето нежаркое, самый теплый месяц – июль, хотя и в это время года природа иногда устраивает фокусы, днем пятнадцать градусов, а вечером снег повалил. По-научному этот край называют экстремально дискомфортной зоной. Европеец без соответствующей подготовки и амуниции тамошнюю зиму не переживет. Да и эвенки, честно говоря, давным-давно вымерли, если бы не олени. Эти славные животные, по сути, сытная еда, теплое одеяло и вездеход повышенной проходимости в одной упаковке. Эвенки истинные дети природы. Пользоваться железом они стали не так давно, после того, как по Нижней Тунгуске к ним приплыли первые русские купцы. Они тысячу лет кипятили воду в деревянных чанах, бросая туда раскаленные камни, а мясо жарили на углях. Из соболиных шкур делали одеяла и подбивали ими лыжи. За простой медный котел заезжим купцам отдавали столько собольих шкурок, сколько в него влезало. И при этом называли русских глупыми людьми, потому что котел мог прослужить целый век, а любой мех лишь несколько сезонов. Еще чаю хотите? – спросил Василий, заметив, что гость поставил на столик пустую чашку.

– Не откажусь, – ответил Ворсин. Необычный напиток так ему понравился, что он решил выяснить состав трав.

– Дело не только в травах, – угадав его мысли, заметил Василий. – В Северокрымске вода жесткая и совершенно не годится для чая, вы в этом скоро сами убедитесь. Мне пришлось нанять бурильщиков, пробить скважину во дворе, чтобы добраться до тридцатиметрового горизонта, где вода приемлемого качества. Кстати, в Туре вода тоже неважная, слишком много железа и солей. Когда я туда попал, удивлялся идиотизму ситуации – две громадных реки под боком, а воду можно пить только в кипяченом виде. Это с одной стороны. А с другой, весной в Туре грязь непролазная, все жители ходят в болотных сапогах с подвязками, перекинутыми через плечо. В противном случае можно запросто остаться без обуви.

– Послушайте, – воскликнул Ворсин, хлопнув себя по лбу. – Когда вы про тунгусов заговорили, я о метеорите вспомнил. Как-то прочитал рассказ Казанцева «Взрыв», в котором говорилось, что в Сибири погиб инопланетный космический корабль. Это случайно не в тех краях произошло?

– Так оно и есть, – улыбнулся Василий. – Место падения метеорита находится недалеко от села Ванавара, которое считается центром Тунгусско-Чунского района. Я бывал в тех краях, но если вы рассчитываете услышать что-то новое, то зря, никаких следов инопланетян не обнаружил. Скорее всего, это был метеорит, а рассказ Казанцева – обычная фантастика. Хотя существует и другое мнение, якобы, не метеорит, а сверхмощный удар молнии искусственного происхождения, своего рода научный эксперимент. Та же шаровая молния обладает огромной разрушительной силой. Впечатляет теория, что гениальный физик проник в тайну грозы и научился аккумулировать электрические разряды в нужном месте и в определенное время. А когда понял, что таким способом любой город можно стереть в порошок, предпочел, чтобы его открытие кануло в лету. Что толку теряться в догадках? Когда-нибудь ученые разберутся с этим феноменом. Куда большее впечатление на меня произвело плато Путорана, расположенное севернее Туры. Я был ошеломлен, когда попал туда. Плато представляет собой гигантскую базальтовую плиту, абсолютно плоскую и испещренную глубокими каньонами. Там много изумительно чистых и красивых речек, водопадов и озер. Плато называют краем толсторогов, северных оленей и полярных волков. Кстати, тамошних толсторогов так и называют путоранскими, больше они нигде не встречаются.

– Про толсторога в первый раз слышу.

– Его еще называют снежным бараном или чубуком. Отличается от своих парнокопытных собратьев здоровенными рогами, которые у него больше метра. Толстороги живут в горной Азии и в Северной Америке. Но мне ужасно не повезло, толсторогов не видел, хотя пробыл на Путоране три дня. Это путешествие до сих пор вспоминаю, а прошло больше десяти лет.

– Назад вернуться не желаете?

– Воздух на Севере разреженный, кислорода гораздо меньше, чем в европейской части Союза. Туру по этим характеристикам можно приравнять к высокогорью. А у меня с легкими проблема. Левого нет, а правое тоже некомплектное, две доли вырезали. Я даже бегать не могу, сразу задыхаюсь.

Ворсин сочувственно промолчал. Он не стал спрашивать, что произошло, поскольку знал, что такое бывает только в тех случаях, когда человек заболевает раком.

– Нет, я захворал не тем, о чем вы сейчас подумали, но, честно говоря, хрен не слаще редьки. Называется болячка туберкулезом, но я не заразный. Так что пейте чай спокойно.

– Я не из робких.

– Да вы не обижайтесь, люди разные попадаются. Некоторые, узнав, чем я переболел, начинают стороной обходить, будто я прокаженный. Я их не осуждаю. Сам виноват. Когда у меня в Туре впервые туберкулез диагностировали, сразу же в больницу положили на семь месяцев. После этого мне, дураку, надо было хотя бы на пару лет домой умотать, чтобы, как врачи советовали, на свежих фруктах и овощах здоровье поправить, а я уперся рогом, остался на Севере. Не хотелось никуда уезжать еще и потому, что в больнице с медсестрой познакомился, влюбился в нее по самое некуда. Правда, налюбоваться на свою кралю не успел, меня в отдаленный леспромхоз вместо травмированного бульдозериста на полгода послали. Как ни упирался, пришлось ехать, иначе бы уволили без выходного пособия. В медвежьих углах с людьми не больно церемонятся – волк вместо медбрата, а скорую помощь заменяет медведь. Там меня снова скрутило, еле до конца командировки дотерпел. Когда сызнова в больницу угодил, туринские врачи в противотуберкулезный санаторий в Симеиз отправили. Сказали, что нужно специальное обследование пройти под наблюдением опытных специалистов. Я думал, что подлечат, да и отпустят на все четыре стороны, а вместо этого легкое под корень отчекрыжили. Через три месяца предложили в другой санаторий перебазироваться, более подходящий для меня. Так и попал в Северокрымск. Здешний воздух оказался лечебным, все каверны зарубцевались. Возвращаться в Туру врачи не советовали, да и смысла не было, нареченная письмо прислала, что замуж вышла за кореша моего. Так и прижился здесь. Сначала в общежитии валандался, а потом угол у одной бабульки снял. Родных у нее не было, все в войну перемерли, так что польза была обоюдная: я ей по хозяйству помогал, продукты покупал, а она еду готовила, меня обстирывала. Свободного времени навалом, вот и пристрастился к чтению. Много литературы прочитал про свою болячку, о том, как с нею в старину боролись, какие меры нужно принимать, чтобы забыть о ней раз и навсегда. Например, чем хорош воздух в Симеизе? В самом поселке и вокруг него растет много хвойных деревьев, выделяющих фитонциды, которые убивают микобактерии туберкулеза. Вот и решил, что когда обзаведусь собственным жильем, обязательно посажу на участке сосны. Предложил хозяйке, она согласилась. Когда выяснилось, что в Северокрымске сосны не растут, выбор пал на ель Энгельмана, которую еще голубой называют. К нам ее завезли из Северной Америки. Хлопот с нею, конечно, много, не любит она поздние весенние заморозки, но зато красота во дворе круглый год. После смерти Валентины Матвеевны домик мне достался. Поссовет, правда, попытался его экспроприировать, но не тут-то было: бабушка за год до смерти дарственную на меня оформила. Со временем вместо хаты сруб поставил.

– Мне говорили, что вы какие-то макеты дворцов построили.

– Они глаза многим мозолят. Пойдемте, сами увидите.

Ворсин в сопровождении Василия вышел из дома, повернув направо, направился по узкой тропинке, покрытой гранитной крошкой, вглубь участка, куда недавно удалился угрюмый Мальчик. Завернув за угол постройки, Ворсин остановился, пораженным очаровательным зрелищем: приусадебный участок разбит на большие клумбы, в центре каждой красовались настоящие дворцы, только в уменьшенном виде. Сергей узнал один из них. Знаменитое Ласточкино гнездо, которое изображали на всех открытках, посвященных Крыму. Ворсин приблизился к диковине, мысленно прикидывая, сколько времени пришлось потратить на ее создание. Хотя замок по высоте не превышал полутора метров, все архитектурные детали оригинала сохранились. Нагнувшись, Сергей осторожно потрогал угловую башню, проверяя, из какого материала она сделана.

– Это диорит. Можете не беспокоиться, не развалится. Ласточкино гнездо послужило началом моей коллекции, – пояснил Василий. – Когда начал собирать фотографии замка, чтобы нарисовать рабочие чертежи, то выяснилось, что его обычно снимают с моря, в этом случае получаются наиболее красивые и эффектные виды. Пришлось купить «Смену», самому заняться фотографией. Израсходовал больше десятка пленок, чтобы получить изображения Гнезда с разных точек. Моя настырность вызвала подозрение у милиции, которая, решила, что я собираюсь разнести на куски памятник истории. Насилу убедил, что я не диверсант. Самое интересное, что через год начальник Алупкинской милиции, находясь в командировке в Джанкое, вспомнил обо мне и заглянул в Северокрымск. К тому времени, кроме Ласточкина гнезда, я построил макеты двух вилл, расположенных в Симеизе. Вот этих, – кивнул в сторону причудливых зданий Василий. – Они называются «Мечта» и «Ксения», входят в комплекс зданий противотуберкулезного санатория «Красный маяк». Когда я в Симеизе лечился, часто захаживал в гости к знакомым, которые в нем отдыхали. Туда ежегодно из Средней Азии привозят молодых девушек. Вы что-нибудь слышали про дефолианты, которыми обрабатывают хлопок, чтобы он листву сбрасывал? Так его гораздо удобнее комбайнами собирать. После машин на поля загоняют девушек, которые подбирают то, что не смогла собрать техника. Беда, что дефолианты бьют по легким. Все девушки, попадающие в «Красный маяк», имеют начальную стадию туберкулеза. Их легкие на рентгеновских снимках выглядят так, будто изображение затянуто дымкой. Девушки лечатся в санатории сорок пять дней, уезжают домой совершенно здоровыми. Вот что значит целительный климат южного берега.