Текст книги "Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века"

Чемерица на вятке и в окрестных землях

В Вятском крае чемерица чаще встречается на востоке[96]96
  Казаков М.П. Лекарственные растения Кировской области, их заготовка и применение. Киров: [Б. и.], 1963. С. 94.


[Закрыть] и на севере[97]97
  Полуянов К.К. Лекарственные растения. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1981. С. 96; Лекарственные растения Кировской области / сост. Г. Н. Луппова, И. Я. Новосёлов. Киров: Волго-Вят. кн. изд-во, Киров. отд., 1984. С. 116.


[Закрыть].

В начале 1930-х годов в Нолинском районе (неподалёку от того места, где жили герои этой истории), по наблюдениям местного краеведа, собирали и продавали на базарах немало разных лекарственных трав. Однако в составленном тогда перечне чемерицы нет[98]98
  Беднягин А. Народные лекарственные растения Нолинского района // Нижегородское краеведение. 1931. № 7–8. С. 26–29.


[Закрыть].

Из опубликованной в 1848 году статьи академика К.А. Мейера о флоре Вятского края (озаглавленной по-латыни и написанной по-немецки) явствует, что вятские крестьяне активно использовали несколько видов чемериц. Сушёный и истолчённый в порошок корень чемерицы Лобеля вдыхали при обмороках и головокружении. Вываренный в воде корень чемерицы белой прикладывали к коже против чесотки. Знали, что чемерица лесная действует опьяняющим образом и при этом вредна для скота[99]99
  См.: Буш Н. Народная медицина в Вятской губернии. Вятка, 1894. (Отд. оттиск из «Календаря Вятской губернии на 1895 г.»). С. 354, 358, 360.


[Закрыть].

Судя по сведениям, собранным в 1960-х годах студентами и преподавателями Кировского пединститута, чемерицу, в соответствии с особенностями говора, могли также называть «чемеричей». В Кайском районе это растение определяли как «сорняк наподобие осоки, трубочки как у кукурузы». В Халтуринском районе собирателям поясняли, что это высокая трава, длиной и полметра, и метр, очень ядовитая, которую прежде употребляли вместо табака: «Старики всё чемерицу брали на табак. Крепка она очень». А в Нолинском районе слово женского рода «чемеря» обозначало «картофельный суп, заправленный мукой»[100]100
  Картотека словаря вятских говоров (Вятский государственный университет). S. v. «Чемерица», «Чемерича», «Чемеря».


[Закрыть].

Итак, в Вятском крае чемерицу Лобеля (и другие растения, называвшиеся чемерицей) хорошо знали. Однако в недавно вышедшем большом своде «Флора Вятского края» отмечено, что чемерица Лобеля встречается «оч[ень] редко»[101]101
  Тарасова Е.М. Флора Вятского края. Ч. 1: Сосудистые растения. Киров: Киров. обл. тип., 2007. С. 207.


[Закрыть]. Такое заявление весьма странно. Вот и в соседнем Прикамье, по свидетельству П. Н. Крылова, чемерица во второй половине XIX века принадлежала к наиболее употребительным травам. В деревнях она была известна почти каждому[102]102
  Крылов П. Указ. соч. С. 11.


[Закрыть].

Судя по уже опубликованным данным, в некоторых местах России (в том числе на Вятке, в Прикамье и в Нижегородчине) и Украины (на Черниговщине и Черкасщине) чемером также называли макушку головы, темя, вихор, чуб, хохол, косу[103]103
  Даль В.И. Указ. соч. Т. 4. С. 589; Этимологический словарь славянских языков. Вып. 4. С. 52–53; Толстой Н.И. Указ. соч. С. 283–285.


[Закрыть]. Эти сведения подкрепляются и уточняются данными из Картотеки словаря вятских говоров: иногда «чемер», а чаще «чемерь» – это «волосы выше лба и на макушке головы; чуб, чёлка; вихор; вообще: волосы»[104]104
  Картотека словаря вятских говоров. S. v. «Чемер», «Чемерь».


[Закрыть]. Н. И. Толстой, который исследовал этот вопрос, сделал вывод: «Семантическая цепочка развития значений вплоть до вихра волос не вызывает особых сомнений. Её можно представить следующим образом: болезнь живота (от отравления и т. п.) – болезнь вообще – болезнь головы – место на голове, где лечится болезнь головы. Последний семантический шаг может пониматься как метонимический перенос значения»[105]105
  Толстой Н.И. Указ. соч. С. 284.


[Закрыть]. Кажется, нужно принимать в расчёт и то, как чемерица Лобеля выглядит. Верхушка растения представляет собой длинную метёлку (с маленькими невзрачными цветками), притом что растение высокое – до полутора-двух метров: «Местами чемерица… так обильна и растёт настолько густо, что в предрассветном тумане кажется, будто стоит войско»[106]106
  Гром И.И., Шупинская М.Д. Указ. соч. С. 64.


[Закрыть]. Вероятно, такая метёлка напоминала чуб на голове.

Академик И. И. Лепехин, проехавший весной и летом 1771 года от Тюмени до Архангельска, неоднократно отмечал на своём пути среди прочей растительности чемерицу. Она «по мокрым местам изобиловала» на северо-востоке Вятского края, между городами Каем и Слободским. Да и перед тем, на пути от Тюмени к Уральским горам, как заметил Лепехин, чемерица (или «чихотная трава») занимала «потовые места» (влажные). По его словам, «из корня… крестьяне делают конское лекарство». Лепехин подробно описал непростой способ его приготовления. Смешивая с кормом, снадобье дают лошадям и таким образом «очищают они внутренность лошадей». А в связи с путешествием от Великого Устюга к Архангельску Лепехин писал: «В каждом доме у крестьянина бывает запас чемеричного корня, которым они лечат свой скот весною от угрей, которые не иное что суть, как зародыши овода, в великом множестве здесь водящегося. Сим корнем, истолченным в муку, присыпают они расковыренные угри и тем умерщвляют червяков. <…> Когда сей корень, по их примечанию, довольно имеет силы к умерщлению червей, под кожею находящихся, то из сего сделано заключение, что он полезен должен быть и от внутренних червей, коих мы глистами называем и коим малолетные особливо подвержены бывают. Таким малолетным детям до половины золотника дают чемеричного корня, смешенного с медом сырцом… Хотя сие в прочем весьма пряное и ядовитое средство кажется; однако крепкой крестьянских детей желудок дальнего вреда от него не чувствует» (курсив автора. –  В.К.)[107]107
  Полное собрание ученых путешествий по России, издаваемое Императорскою Академиею наук, по предложению ея президента: с примечаниями, изъяснениями и дополнениями. Т. 5: Окончание Записок путешествия академика Лепехина. СПб.: При Имп. акад. наук, 1822. С. 186, 59–60, 294–295.


[Закрыть].

В более поздние времена и сибиряки предлагали детям настой корней чемерицы Лобеля «от сердца», зная, однако, что из-за этого случается понос и рвота. Они же отваривали в молоке корень и травянистые части чемерицы Лобеля и по одной рюмке давали этот отвар при лечении золотухи (которая тоже обычно бывает у детей)[108]108
  Уткин Л.А. Указ. соч. С. 20, 48.


[Закрыть].

В народной медицине вполне могут использоваться растения ядовитые. Исследовательница народной медицины украинского Полесья отмечала такую особенность: местные жители активно применяют для лечения ядовитые растения (в том числе чемерицу)[109]109
  Игнатенко (Колодюк) И.В. Лекарственные растения в народной медицине украинцев Полесья (по полевым этнографическим материалам) // Этноботаника: растения в языке и культуре / отв. ред. В. Б. Колосова, А. Б. Ипполитова. СПб., 2010. (Acta linguistica Petropolitana. Тр. Ин-та лингвистических исследований РАН / отв. ред. Н. Н. Казанский. Т. 6. Ч. 1). С. 200–213.


[Закрыть]. В соседнем с Вяткой Прикамье чемерицу использовали не только наружно, но иной раз и внутрь – при глистах, запое и даже при отравлении. Причём давали немалые дозы, так что у больных случались сильная рвота и понос[110]110
  Крылов П. Указ. соч. С. 100.


[Закрыть]. Но сильнодействующие растительные яды употребляли внутрь всё же нечасто.

Фотографии Сергея Лобовикова. Начало XX века

Итак, даже само название травы чемерицы связано со словами, указывающими на болезненные проявления, в том числе на боли в животе. И это неспроста: чемерица действительно ядовита. Однако ей находилось применение. Ею выводили насекомых-паразитов. Мужики курили её взамен табака, она одурманивала, считалась «крепкой». А в народной медицине разные виды чемериц использовали преимущественно для лечения наружных кожных болезней. Для внутреннего же применения она не слишком пригодна: ею можно отравиться. Попытки такого применения бывали. Но в этих случаях люди, использовавшие чемерицу, хорошо понимали, что передозировка очень опасна.

Коварство и любовь?

У нас нет оснований подозревать Мавру или Акулину в том, что кто-либо из них перепутал зелья, подав смертоносную чемерицу вместо какой-нибудь невинной травки. Мавра определённо заявила, что это была чемерица. Она и не пыталась оправдываться указанием на возможную путаницу.

Если в этом случае чемерицу использовали не вместо какого-нибудь другого снадобья, а прямо по назначению, то по какому именно?

Возможно, коварная Мавра хотела погубить, извести нелюбимого мужа. Обычный тогда женский способ – отравить злодея. Так поступила «леди Макбет Мценского уезда» из повести Н. С. Лескова (1864): свёкор откушал каши с грибочками да и помер. Мавре, не ходившей на исповедь и к причастию, морально-религиозные соображения серьёзным препятствием быть не могли. Коли справедливы туманные намёки и подозрения её земляков, то к своим двадцати годам, когда её отдали замуж, Мавра уже успела сполна оценить общество ухажёров. Этим парням нужна была её благосклонность, и понятно, что она от них получала только подарки, ласку да любовь. Любовь – от ухажёров, не от законного мужа. Мужик вообще относился к своей бабе как к собственности. То-то Варлам сердился, что после свадьбы она с ним «мало говорит». Он её, видите ли, «подрал за уши». Такое проделывают с малолетними. В те времена крестьянин свою жену за провинность мог «учить» иначе – нещадно лупцевал кулаком, поленом, вожжами. Жестокие избиения зачастую воспринимались без особого трагизма: бьёт – значит, любит. А оттаскать за уши – это унизительное для взрослой женщины наказание. Этак мужья с жёнами не поступают. И с ним – навсегда? Вот принял бы незаметно для себя чемеричного порошка да изошёл рвотой и лихорадкой. Мало ли какая болесть по весне приключиться может…

Казалось бы, в качестве любовного снадобья, как на том настаивала Мавра, чемерицу можно было применить уж совсем сдуру. В решении Нолинского уездного суда предусмотрена такая возможность: мол, «по глупости своей» Мавра не только чемерицу, но и что-нибудь иное запросто поднесла бы несчастному Варламу.

Любовный приворот?

Всё же могли ли чемерицу использовать для приворота?

Парни прибегали к магическим действиям, чтобы пользоваться успехом у баб и девок, девушки – чтобы мужчины их ценили и сватались. А замужние женщины стремились таким способом восстановить мир в семье: пусть муж подобреет, будет любить и не станет рукоприкладствовать. Любовная магия обычно состояла в том, что человеку, на которого она была направлена, следовало тайком подать с пищей или питьём что-либо, связанное с другим человеком: когда мужчина вкусит каплю пота, менструальной крови, грудного молока или воды, которой женщина омылась, то и привяжется. Если использовали травы, то, как правило, такие, название которых по созвучию ассоциировалось с любовными отношениями или «прилипанием» – любисток, лепок. Либо же травы приятные людям, красивые[111]111
  См.: Смилянская Е.Б. Указ. соч. С. 182; Топорков А.Л. Любовная магия // Славянские древности: этнолингвистический словарь / под ред. Н. И. Толстого. М.: Междунар. отношения, 2004. Т. 3: К (Круг) – П (Перепёлка). С. 154–158.


[Закрыть]. Типичным при таких действиях было произнесение заговора[112]112
  Смилянская Е.Б. Указ. соч. С. 108.


[Закрыть]. Увы, в нашем случае следствие этим не заинтересовалось.

Мог ли порошок из сильнодействующего ядовитого растения применяться для любовного приворота? Казалось бы, это нелепость. Но есть одно важное обстоятельство.

Любовная магия предназначена для того, чтобы внедрить в человека «тоску». Тоска понималась как нечто внешнее. Попав в тело жертвы, она сушит и томит, не даёт покоя. Это тяжкая напасть, которая действует на человека разрушительно. Человеку становится тошно. В старинных лечебниках тоской могли называть тошноту или боль в желудке, причём всё это ассоциировалось со стеснением сердца. В качестве лекарства «от тоски» предлагали зелье, прочищающее желудок. По сути, нападение «тоски» – это разновидность порчи. Недаром «тоской» страдали кликуши[113]113
  Топорков А.Л. Заговоры в русской рукописной традиции XVXIX вв.: история, символика, поэтика. М.: Индрик, 2005. С. 153–182; Его же. Тоска // Славянские древности: этнолингвистический словарь. 2012. Т. 5: С (Сказка) – Я (Ящерица). С. 296–298; Его же. «Лежит доска, на ней тоска»: тоска в любовных заговорах // Русская речь. 2015. № 3. С. 114120; Toporkov Andrei. The Image of Toska (Melancholy) in Russian Love Spells // Magic, Texts and Travel: Homage to a Scholar, Will Ryan / ed. by Janet M. Hartley, Denis J. B. Shaw. London: Study Group on Eighteenth-Century Russia, 2021. P. 100–113; Лоскутова Д.Н. Образ тоски в традиционной народной культуре тамбовских крестьян // Филологическая регионалистика. 2018. Т. 10. № 1–2. С. 32–40.


[Закрыть].

Как писала исследовательница народной религиозности Е. Б. Смилянская, «магию подозревали везде, где чувство выходило из подчинения разума». По её наблюдениям, «магическое сознание склонно объяснять “злым помыслом” не только душевную одержимость, сопровождающую любовную страсть, но и болезнь физическую» (курсив автора. –  В.К.)[114]114
  Смилянская Е.Б. Указ. соч. С. 179, 181.


[Закрыть]. Историк А. С. Лавров заметил: «Совершенно очевидно, что любовная магия воспринималась как “чёрная”, отречённая»[115]115
  Лавров А. С. Колдовство и религия в России: 1700–1740 гг. М.: Древлехранилище, 2000. С. 93.


[Закрыть].

Тоска могла овладеть человеком так.

Осенью 1850 года жившая в починке Лобачевском Глазовского уезда Вятской губернии крестьянская девка Палагея Мокрушина, 23 лет, приболела и вскоре решила, что её «испортил» сосед Михаил Коробейников. По её версии, он подлил какого-то снадобья в «яровой кисель». Правда, тогда угостилось несколько человек и остальные ничего такого не ощущали. Как было записано со слов пострадавшей, «лишь только поела она этого киселя, то в то же время почувствовала болезнь во внутренности своей и объята была несносною тоской»[116]116
  ЦГАКО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 237. Л. 3 об. См. также: ЦГАКО. Ф. 237. Оп. 154. Д. 1045.


[Закрыть]. Спустя некоторое время сидела она у себя дома на печи. Туда пришёл Коробейников, чтоб лечить наговорами какую-то их родственницу. Тут-то Палагея и сообразила, что он, оказывается, чародей! А он, закончив с той бабой, расположился на полатях. Вот её показания в пересказе чиновников: «…Коробейников, лежавши на полатях к верху лицом, читал какую-то длинную речь, которая заключалась в том, чтоб напустить на неё Палагею тоску. И во время чтения дотрагивался бывшею в руках его лучиною до левого ея боку. Из всей речи она по тяжкой болезни помнит, что только он призывал всех ветров и духов для того, чтоб они напустили на неё несносную по нём тоску. И лишь только он кончил речь свою, то она задрозжала всем телом, а болезнь жесточе прежнего начала свирепствовать, и во внутренности у ней появились какие-то животные, которые безпрестанно трапещутся и причиняют давление сердца до того, что она еле переносит» (курсив мой. –  В.К.)[117]117
  ЦГАКО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 237. Л. 4–4 об.


[Закрыть]. Палагея утверждала, что он уже прежде домогался её: основывала она «подозрение своё в испорчении её Коробейниковым на том, что он ранее сего имел виды склонить её к прелюбодеянию с ним, но так как она от сего уклонялась, то он, выдавая себя за чародея, каковым и действительно есть, не смотрев на ея несогласие, надеялся склонить к сему чародейством, а в противном случае напустить болезнь»[118]118
  Там же. Л. 5–5 об.


[Закрыть].

Далее оказалось, что животные, которые завелись у неё в утробе, – бесы. У Палагеи открылась способность вещания не своим голосом. К ней стали отовсюду приходить люди, которым голос давал предсказания, и они платили семейству Палагеи деньгами и съестным. Она вместе с домашними приехала из своего починка в город Вятку. И только в 1853 году, после вмешательства самого губернатора, кликушу наказали за ложный донос на Коробейникова: прописали ей розог и водворили по месту жительства.

Вынос покойника. Вятка

Началось-то всё с того, что немолодая по тогдашним меркам девушка заподозрила: женатый сосед её вожделел. Почувствовала она ту самую тоску, которую наводили колдовскими манипуляциями, когда хотели кого-либо к себе приворожить. Тоска была ощутима как тяжкая болезнь и проявилась подобно отравлению. В конце концов, стала Палагея кликушествовать.

Значит, снадобье, отравлявшее человека, могло-таки вызывать «тоску» – состояние, которое считалось первейшим признаком любовного приворота. Не для того ли Мавра применила сильнодействующий порошок из чемерицы – целебного и ядовитого растения, хорошо знакомого людям XVIII века?

Глава 4
Картёжники в ссылке

Академики игры. Последствия праздничной драки. На житьё в уездные города. Хворый секунд-майор. Бесчинства коллежского асессора. Игроки и ревизор

В Центральном государственном архиве Кировской области (ЦГАКО) хранится архивное дело из фонда канцелярии вятского губернатора с заголовком: «Дело о карточных академиках». В нём собраны официальные бумаги за 1797–1798 годы. Как только дело было закончено, канцелярские служители дали ему столь интригующее заглавие[119]119
  ЦГАКО. Ф. 582. Оп. 2 з. Д. 396. Благодарю выявившего эти документы сотрудника архива Михаила Валерьевича Меланина.


[Закрыть].

Академики игры

В самих архивных бумагах выражение «карточные академики» ни разу не встречается. Похоже, оно было неофициальным – современники знали, что так именовалась шайка московских шулеров, разоблачённых и подвергнутых наказанию в 1795 году. Об этих людях многие слышали, их многие запомнили: например, о них вкратце писал публицист и учёный В.А. Гольцев в своей книге о законах и нравах в XVIII веке[120]120
  Гольцев В.А. Законодательство и нравы в России XVIII века. Изд. 2-е. СПб.: Тип. А. Якобсона насл., 1896. С. 79.


[Закрыть].

Историк Н.Д. Чечулин отмечал, что в правление Екатерины II «вместе с роскошью усилилась до страшных размеров карточная игра; о развитии её в столицах есть упоминания ещё раньше; в провинции же она была прежде известна гораздо менее и составляла принадлежность лишь общества более богатых и образованных людей; но, начиная с конца 80-х годов (1780-х. –  В.К.), дворяне почти только и делают, что сидят за картами, и мужчины, и женщины, и старые, и молодые; садятся играть с утра, зимою ещё при свечах, и играют до ночи, вставая лишь пить и есть… составлялись компании обыграть кого-нибудь наверняка; поддерживать себя карточною игрой нисколько не считалось предосудительным»[121]121
  Чечулин Н. Русское провинциальное общество во второй половине XVIII века: исторический очерк. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1889. С. 90–91.


[Закрыть]. Бытописатель М. И. Пыляев на основании воспоминаний и частных архивов составил подробный очерк об играх, знаменитых картёжниках и шулерах XVIIIXIX веков. Он упоминал и о той самой московской «картежной академии». При описании шулерских сообществ им используются красочные словеса: «профессор карточной пёстрой магии», «профессор карточной магии», «академия игры» (таковая имелась в середине и второй половине XIX века в Барнауле)[122]122
  Пыляев М.И. Старое житьё: очерки и рассказы о бывших в отшедшее время обрядах, обычаях и порядках в устройстве домашней и общественной жизни. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1897. С. 24–25, 42, 46, 48.


[Закрыть]. Так что ироничные «академические» титулования были тогда в ходу для обозначения завзятых игроков-шулеров – задолго до романа Германа Гессе «Игра в бисер» с его магистрами игры.

Вообще-то азартные карточные игры в те годы находились под запретом, и уж тем более преследовалось мошенничество при игре. Это напрямую следовало как из нескольких указов Екатерины II, так и из «Устава благочиния» (1782). Правда, высочайшие указания мало кого останавливали. По словам современного историка В. В. Шевцова, «на практике азартная игра не влекла за собой наказания, если она не сопровождалась какими-либо противозаконными действиями и была лишь развлечением, не переходящим рамки семьи или дружеского круга»[123]123
  Шевцов В.В. Карточная игра в России (конец XVI – начало XX в.): история игры и история общества. Томск: Томск. гос. ун-т, 2005. С. 56. См. также: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: быт и традиции дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб.: Искусство – СПб., 1994. С. 148, 155.


[Закрыть]. Кроме того, слишком уж тонка была грань между дозволенной игрой «на интерес» и недозволенной – на деньги либо имущество (когда ставки мало-помалу доходили до умопомрачительных размеров).

Обложка архивного дела. Надпись: «1 798-го года. Дело о карточных академиках»

Самые популярные азартные игры были довольно просты. Решающими в них оказывались не столько умение и память, сколько случайность, удача, выдержка – как тебе карта ляжет, так и будет. Такова, скажем, ставшая фатальной для пушкинского Германна из «Пиковой дамы» игра «фараон» (и её разновидность «штосс»)[124]124
  О правилах «фараона» и «штосса» см.: Там же. С. 229–233.


[Закрыть].

Последствия праздничной драки

В весенний Николин день, 9 мая 1795 года, во время традиционного гуляния москвичей в Сокольниках, подрались подпоручик Афанасий Волжин и коллежский асессор Павел Иевлев. При разбирательстве выяснилось, что оба состояли в шулерской «академии». Они не поделили добычу, один вроде бы надул другого, вот Иевлев и побил Волжина. Начавшееся следствие обнаружило многих иных, подобных им «академиков».

Московский житель, знаменитый историк и археограф Н. Н. Бантыш-Каменский 23 мая 1795 года писал князю А. Б. Куракину в его саратовское поместье: «У нас сильной идет о картежных академиках перебор. Ежедневно привозят их к Измайлову. Действие сие в моих глазах; ибо наместник возле меня живет. Есть и дамы… Basta!» Названный тут наместником М. М. Измайлов – московский главнокомандующий и губернатор. 14 июня Бантыш-Каменский сообщал Куракину: «Академики картежные, видя крепкой за собою присмотр, многие по деревням скрылись»[125]125
  Московские письма в последние годы Екатерининского царствования: от Н. Н. Бантыша-Каменского к князю Александру Борисовичу Куракину. 1794 и 1795 годы // Русский архив. 1876. № 12. С. 409, 410.


[Закрыть], то есть разъехались по своим поместьям. Некоторых, впрочем, покарали. Занимавшийся этим делом Измайлов извещал императрицу о ходе следствия. 4 июня она направила ему указание:

«Михайло Михайлович.

Не видя из представления вашего о карточных игроках, коих вы по делам Волжина и Шетиловича допрашивали, кто они таковы и чьи те домы, где были сборища для карточной игры, я желаю, чтоб вы доставили мне об них, не исключая ни одного, имянной список»[126]126
  Письма и рескрипты императрицы Екатерины II-й к московским главнокомандующим: VI. К М. М. Измайлову // Русский архив. 1872. № 5. Стлб. 869.


[Закрыть].

На житьё в уездные города

Покуда следствие ещё шло и московское общество только о том и судачило, императрице пришлось разбираться с иным скандальным происшествием в Москве, которое тоже касалось картишек. 7 июля Екатерина писала московскому главнокомандующему Измайлову, что жена отставного гвардии поручика Петра Михнева подала ей прошение, жалуясь на мужа, который проиграл в карты до 60 тысяч рублей некоей «соединенной компании» (то есть шайке шулеров). Екатерина предлагала Измайлову расследовать это дело и затем уведомить её, «из кого состоит та соединенная компания»[127]127
  Там же. Стлб. 870–871.


[Закрыть]. Как видим, тем летом императрице не давали покоя скандалы с шулерами-картёжниками. Очевидно, мнение В. В. Шевцова о том, что шулерство в России стало профессиональным занятием лишь в начале XIX века[128]128
  Шевцов В.В. Указ. соч. С. 58–59. Ср.: Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 159.


[Закрыть], следует скорректировать: и прежде, в конце XVIII века, то и дело появлялись этакие «соединённые компании» да «академии».

Окончательное решение о наказании «академиков» Екатерина приняла 7 августа 1795 года: «Находящихся в Москве коллежских асессоров Павла Иевлева и Дмитрия Малимонова, секунд-маиора Роштейна, подпоручика Афанасия Волжина и секретаря Луку Попова, которые, как по произведенному следствию оказалось, не взирая на законную строгость, с какою запрещены в империи нашей всякие азартные и разорительные игры, не только продолжали таковые игры, но при оных употребляли все средства хитрости и обмана для вовлечения других в пагубные свои сети, повелеваем, как людей провождающих праздную и развратную жизнь и совершенно вредных обществу, удалить из столицы нашей, отправя их на житье в уездные города “Вологодской и Вятской губерний”, с тем, чтоб городничие тех городов имели за поведением их наблюдение, внеся притом имена их в публичные ведомости, дабы всяк от обмана их остерегался». Императрица далее просила Измайлова подтвердить «всем тем, кои в представленном от вас списке поименованы, дабы они от упражнения в разорительных играх всемерно воздержались под страхом нашего гнева и неизбежного взыскания по законам». Отобранные же у Волжина ценные бумаги на 159 тысяч рублей и различные драгоценности, «яко стяжание, неправедным образом снисканное и ему непринадлежащее», велено было передать на благотворительность[129]129
  Письма и рескрипты императрицы Екатерины II-й… Стлб. 872–873.


[Закрыть].

Наказание Екатерина II определила самолично, без правильно организованного суда – по-матерински, так сказать. Российские самодержцы и впоследствии, до середины XIX века, лично распоряжались о высылке и надзоре, если в действиях или помышлениях кого-либо из дворян усматривали нечто предосудительное. Наказания были выборочными и очень зависели от умонастроения монарха в тот момент.

Отголоски шумного московского дела доносились до тульского поместья, где жил литератор и учёный А. Т. Болотов. В феврале и марте 1796 года он занёс в свой дневник слух о том, что «играют по-прежнему, и не столько в Москве, сколько в самом Петербурге». Потом исправил: нет, в Москве с этим «величайшая строгость». Наконец, упомянул о ложной, как оказалось, молве, «что в мае выйдет манифест и все сосланные игроки будто будут прощены»[130]130
  Болотов А. Т. Памятник претекших времян, или Краткие исторические записки о бывших произшествиях и носившихся в народе слухах / изд. П. С. Киселёва. М.: Тип. В. Исленьева, 1875. Ч. 1. С. 30, 72, 95.


[Закрыть].