Текст книги "Русская философия today"

Деятельностное понимание сознания фундировало в 70 гг.марксистскую антропологию как самостоятельную область советской философии, вычленявшуюся отчасти из истмата, отчасти из диамата. Разработка концептов "деятельности" и "практики" – целая диссидентская эпоха в развитии советской философии, породившая целую генерацию в той или иной степени нонконформно мыслящих философов – под штандартами Ильенкова, Леонтьева либо югославского философско-теоретического движения, объединявшегося вокруг журнала "Praxice".

Другое теоретическое движение, хотя и осталось в рамках ортодоксальной диаматовской схоластики, вместе с тем имело столь же важное креативно-формирующее воздействие на процессы конституирования самодостаточного, имеющего собственные традиции философского сообщества в нашей стране9595
  Философское сообщество 30-50 гг. нельзя назвать полноценным самостоятельным субъектом – слишком часто насильственно прерывалась преемственность, концептуальные схемы были заемные («священное писание»), директивно предписывались политическими структурами.


[Закрыть], как и две выше отмеченные новации. Я имею в виду постоянно шедшие в 60-70 гг. дискуссии о порядке построения системы категорий диалектического материализма и о разных предлагаемых и реализованных вариантах ее конструирования. Гегельянский строй мышления предполагал, что философия должна быть стройной дедуцируемой системой категорий, и это привело к многим попыткам реализации этого теоретического императива. Период схоластики, как известно, наблюдается в эволюции многих интеллектуальных движений – как религиозных, так и светских, – и везде, наряду с явно негативными последствиями консервирования и стагнации, он несет и явно позитивное, подготовляющее последующий интеллектуальный прорыв. Это тщательная рефлексивная и философско-лингвистическая работа с категориями, понятиями в отношении выработки классических стандартов фундаментальных смыслов и коннотаций, что и есть, собственно, создание национального словаря сообщества, своих традиций употребления, использования, правил и образцов мыслительного конструирования9696
  Так, средневековая схоластика предуготовила, посредством своих знаменитых дискуссий по темам Платона и Аристотеля и на языке, который именно после симбиоза с национальными стал транспарентным, появление национальных философий (и сообществ) в Англии и Франции. Так же и у нас – высокоабстрактные дискуссии, казалось, о бесплодных, худосочных понятиях и принципах (типа как строить систему категорий диалектики или же какая категория исходна для диамата: вещь, свойство, отношение, взаимодействие, сколько у материи атрибутов и модусов и т. п.) приводили к общему подъему рефлексии и категориальной отточенности национального профессионального философского языка.


[Закрыть].

Дискуссия по проблеме систематизаций категорий диамата приводится здесь лишь в качестве наиболее показательного примера, поскольку фиксировала подобную определительную работу на самом фундаментальном уровне предельно общих понятий. Сходные, сообщество-образующие дискуссии (о предмете, системе категорий – гегелевский формат мышления), но уже в рамках философских дисциплин менее абстрактного уровня, проходили в истмате, этике, эстетике и научном атеизме.Подобные дискуссии выявляли лидеров – наиболее интересных творческих личностей и полемистов, которые до сих пор составляют костяк сообщества вместе с генерацией их более молодых коллег, вышедших на авансцену в конце 80-х – 90-х гг.ныне уже канувшего в Лету ХХ в.

Из тематических ингредиентов советской философии наибольший урон понес истмат9797
  «Научный коммунизм» не в счет, это был скорее идеологический довесок, как и научный атеизм, которые просто аннигилировались, оставшись неотчуждаемыми компонентами мировоззрения разве что уж совсем старых и безнадежно ригидных профессоров философии.


[Закрыть] в силу своей жесткой ортодоксальной связи с марксистским «материалистическим пониманием истории» и теорией общественно-экономических формаций. Если из диамата в современную, актуально преподаваемую философию вполне успешно перекочевали и материалистическая в целом онтология, и диалектика, и «основной вопрос философии» с подразумеваемой упрощенной историко-философской схемой деления всех и вся на «два непримиримых лагеря»9898
  Это объяснимо, похоже, благожелательным отношением к материализму ученых естественнонаучного профиля, которым вполне понятны и близки рассуждения о материи, развивающемся мире и аппеляции к чувственному опыту, практике как критериям истины. Позиция «естественной установки» всегда близка традиции естественнонаучного материализма, а марксизм всегда себя позиционировал как продолжателя традиции философского материализма и даже позитивизма, к которому был неравнодушен Энгельс.


[Закрыть], то истмат «скукожился» до одного из возможных подходов к пониманию общества (формационного), а современная «социальная философия» представляет собой сейчас странный на вид винегрет из социологии, философской антропологии и культурологии.

§ 3. ИСТОКИ: РЕЦЕПЦИЯ В 90 ГГ. ХХ В. НАСЛЕДИЯ КЛАССИЧЕСКОЙ РУССКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ

Другой, менее значимый по влиянию ингредиент, нежели базовый (советская философия), – знакомство с и вбирание в себя наследия русской философии XIX – первой половины XX вв.: религиозной и светской, до 1917, и эмигрантской, равно как и текстовое знакомство с современной западной философией. Эту рецепцию идей условно можно разделить на два характерных периода: общий культурный шок и последующую выборочную приватизацию рецепиируемого формирующимися теоретическими позициями. О чем здесь идет речь?

Публикация в конце 80 – начале 90 гг. ХХ в. основного массива работ русских философов произвела не меньший культурный шок, чем разоблачения сталинизма-ленинизма, коренных пороков и преступлений советского режима. Важным, однако, отличием влияния публикаций тиражами в десятки тысяч экземпляров произведений русских философов от "Огоньков","Литературных газет", "Детей Арбата", "Белых одежд" и пр. было то, что они имели позитивный эффект воодушевления гордости за страну, которая имеет таких мыслителей. Это было особенно важно в условиях обвальной мировоззренческой дезориентации, крушения прежних кумиров и идеалов. Мировоззренческие ориентиры: "Россия, которую мы потеряли", "возрождение традиций" временно стали гаванью спасения для тех, кто уже не мог или же просто не желал безропотно жевать либеральную жвачку. В начале 90-х русские философы (Бердяев, Ильин, Франк, Булгаков, Флоренский и др.), как и Солженицын, стали "апостолами" и символами самобытного пути развития России, прерванного большевистской революцией. Увлечение всем этим временно приняло почти что эпидемический характер9999
  Один мой знакомый философ иронизировал в то время, что Бердяева сейчас столь же усердно штудируют, цитируют везде,к месту и не к месту, как в недавнем прошлом основоположников. Увлекаемость авторитетами, лучше западными и запрещенными, всегда была нашей отличительной чертой. Русские философы, вернувшиеся из забытья, отвечали всем нашим критериям «сакрального»: эмигранты (с Запада),запрещенные ранее и гонимые – значит, за дело, за истину.


[Закрыть]. Некоторые из сообщества оказались зараженными до полной потери советской самоидентификации. Как ни странно, к ним относятся и многие представители когорты историков русской философии. В советское время они прославляли материализм, западнический прогрессизм, атеизм революционных демократов и народников, клеймили «поповщину и идеализм» большинства русских философов. Культурный шок переоценки советских ценностей и рецепции идей грандов русской религиозно-идеалистической философии переключил реле их мышления на противоположный полюс: в течение 90-х был создан миф о том, что аутентичная (т. е. отвечающая менталитету русского народа) русская философия – обязательно религиозно-идеалистическая, православная. Сложился односторонний образ русской философии, в которой западнические или космополитические тенденции развития, которые есть всегда и везде в любой национальной философии, всячески умалялись, их значение девальвировалось. То, чем ранее восторгались, предали анафеме, возвращая наследие философов начала ХХ в., сделали акцент на безмерном возвеличивании линии Бердяева – Булгакова – Флоренского («путейцы»), предав забвению значение философов «Логоса» (Яковенко, Гессен и др.). Подобный мировоззренческий крен имел и существенные идеологические следствия – как бы «метафизически» (из «онтологического строя»мышления русского народа) обосновывался особый путь России в пику Западу и его ценностям. Бурный рост национализма, ксенофобии, антизападного реваншизма – побочные следствия подобного перекоса. Такова противоречивая картина и издержки культурного шока, рецепции.

Всё же, думаю, большинство отечественного философского сообщества, воспитанное более на идеях западной философии XIX в. (классическая немецкая философия, марксизм), осталось им верно, со скепсисом в целом относясь к стилю философствования a la russe (религиозный объективный идеализм вкупе с иррационализмом). Для этого большинства культуршок прошел в форме знакомства не столько с текстами русских философов зарубежья, сколько с текстами кумиров их студенческой молодости, идеи которых знали по пересказам "Критик современной буржуазной философии" и скудным цитатам. Культуршок пробил замкнутый контур в целостном марксистском мировоззрении, которое, однако, и до того было апплицировано идеями хотя и "не наших", но оттого не менее любимых философов, также утолявших некий мировоззренческий голод.

У многих советских философов до культуршока погружения в хлынувшие вдруг воды текстов современной западной философии было довольно причудливое мировоззрение. В неких основах, которые у разных философов были разные – кому нравилась более диалектика, кому учение о материи, мне, к примеру, материалистическое понимание истории и марксистская антропология100100
  Сейчас, слава Богу (не то что в 90 гг.), уже не надо никому особо доказывать фундаментальность идей Маркса для развития мировой философии вообще и для констелляций идей, называемых каждый раз какой-нибудь «национальной философией». Затем я убедился, что материалистическое понимание истории вообще находимо в фундаменте современной общепринятой «трехчленки»: первобытное общество – традиционное – индустриальное, а марксовая праксиология – один из краеугольных камней современной западной философской антропологии.


[Закрыть], – все мы были марксистами. Вместе с тем, Маркс не разрабатывал специально, как любой профессиональный философ, многие философские области: теорию познания, экзистенциальные проблемы, этику, эстетику или же философию религии. Не считать же, право, за таковое его отдельные суждения типа «религия – опиум для народа, вздох угнетенной твари» или его фейербахианские реминисценции. Даже самый блестящий и, казалось бы, универсальный интеллект отдельного человека, увы, всегда ограничен. Сила марксизма как идеологии в том числе была основана на том, что его первым номером был действительно глубокий мыслитель. Казенное парарелигиозное советское философствование 30-50 гг. еще не могло даже помыслить себе развитие или дополнение Учения. В 60-80 гг. уже началось творческое развитие марксистской парадигмы – как и всякое развитие – на грани балансирования между ревизией и отрицанием. Просочившиеся сведения о новых идеях, концептуальных схемах сочетались либо приспосабливались, внутренне изменяя ее, к ортодоксии. Оглядываясь назад, можно видеть феноменологические, экзистенциалистские, неопозитивистские и пр. мотивы, нотки в философских трудах того времени.

И вот шлюзы открылись, и мы с упоением, захлебываясь от восторга и от волны, отдались хлынувшему потоку. Первой волной были переводы "старой современной классики" – XIX и первой половины ХХ вв. Вероятно, это было просто проще в отношении авторских прав, хотя о том в России тогда менее всего думали. Скорее, эти имена (Ницше, Шопенгауэр, Бергсон, Дильтей, Хайдеггер, Фрейд со товарищи) были на слуху, имели всё еще притягательно-зловещий ореол запретности и неслыханных откровений101101
  Представляется, что до сих пор издание этой обоймы – костяк отечественной книжной индустрии в этом сегменте.


[Закрыть]. Потом подошла постмодернистская волна, которая оказала влияние, сравнимое с наследием русской философии, только в противоположной амплитуде. Только разве что ленивый философ не ругал постмодернизм, однако радикальная встряска была обеспечена, поколеблены были даже железобетонные скрепы мировоззрения совсем уж одиозных преподавателей-марксистов, до сих пор составляющих костяк корпуса вузовской философии102102
  То есть тех, кто собственно-то Маркса и не читал, не понимал, ограничиваясь плоскими пересказами в пухлых книжках советских философских бонз.


[Закрыть]. И вот, говоря словами Фуко, есть надежда, что плоский казенный марксизм «исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке».

Переводы постмодернистских авторов сыграли, таким образом, такую же критическую, эмансипационную роль, как и на Западе, еще более возросшую в условиях крепости прежнего советского строя мышления и нашей природной склонности к поиску, полаганию тотальных метафизических истин103103
  Для некоторых постмодернизм стал именно тоталитаризмом «навыворот»: последним, в принципе возможным, словом в – развитии человеческой мысли. «Постмодернизм – навсегда!», как любит выражаться один мой друг философ.


[Закрыть].

И гораздо полезнее оказалась третья волна – уже скорее академических переводов, в условиях прекращения бума и лихорадки всеядного поглощения. Тогда-то пришли, приходят в переводах серьезные основательные авторы, разрабатывающие либо свои внутридисциплинарные философские "делянки", либо свои характерно-парадигмальные направления.

К тому времени рецепция давно уже вступила в фазу "приватизации". Последняя метафора обозначает самовольное объявление своих приоритетных прав на пользование культурным капиталом каких-либо рецепиируемых авторов (западных либо своих, возвращаемых из забытья), декларирование существования особых сущностных смысловых связей между "донорами" и "реципиентами", использование имен, идей, авторитета "доноров" в качестве символов своего группового единства, идентичности.

Приватизация, тем самым, также означает, что, во-первых, появляются, консолидируются некие устойчивые неформальные группы по интеллектуальным и идеологическим интересам, не совпадающие с прежними, формальными либо личностными группировками, для преследования карьерно-лоббистских интересов. Во-вторых, приватизация свидетельствовала о радикальном изменении тематической структуры прежде единого в советское время тематического поля философского знания.

В отношении первого обстоятельства можно сказать следующее. 90 гг. ХХ в. напоминают – разумеется, в "свернутом виде" – третью четверть XIX в., называемую часто "периодом ученичества" у Запада. Тогда, напомним, под влиянием активной переводческой работы и академического взаимодействия, в российской университетской философии практически синхронно с западными появлялись "русские" позитивизм, неокантианство, персонализм, марксизм, радикальный (вульгарный) материализм и пр. Важнейшим отличием 90-х было то, что еще в рамках советской философии в конце 70 – 80 гг., в формате контридеологической тематизации "критики современной буржуазной философии", в ряде крупнейших философских центров (институте философии РАН, МГУ, ЛГУ, УрГУ, Ростове-на-Дону, Новосибирске, Томске) были подготовлены высококвалифицированные кадры, хорошо владеющие основными международными языками философской коммуникации (английский, немецкий, французский, испанский), которые уже в те времена стали первыми медиаторами между советским философским сообществом и Западом. Правда, в стиле Эзопа, однако важнейшие мысли и постулаты передавались совершенно адекватно. И эти же философы стали первыми адептами критикуемых ими западных мыслителей: то, что основательно изучаешь, с тем сживаешься и идентифицируешься. Потому, когда в 90-х начался культуршок текстовой интервенции с философского Запада, они, будучи учеными толмачами, обслужившими деятелей книжного бизнеса, стали и "местными резидентами", дистрибьютерами основных западных "интеллектуальных корпораций", честно, "по идее", служа им, чувствуя себя, не больше не меньше, маленькими "гуру". Они вполне успешно сами пробовали перо – от "философии предисловий" к якобы совсем самостоятельному философствованию. Однако всё время появляется что-то "в стиле Так появились отечественные "философия науки","философия языка", русский постмодернизм, русский психоанализ (от последних западных модификаций), русский экзистенциализм, философская антропология, гендерные исследования и пр.

Приватизация наследия русской дореволюционной и эмигрантской философии не могла не быть более идеологизированной в отличие от академической философии, ведь речь идет об оценивании своих, которые знают нас и потому более точно, метко и эмоционально сильнее на нас воздействуют. Они же потому более авторитетны и использование их имен идеологически более эффективно. Вековечная российская, и не только, дихотомия "контекстуалистов и универсалистов", "патриотов и космополитов" вновь воспроизвелась в России 90-х гг. ХХв. Как и ранее, славянофилы (неославянофилы) в понятном большинстве и в фаворе у власти и у РПЦ. Но и здесь есть внутренняя дифференциация: от агрессивно-националистических, православно-ортодоксальных установок – до просвещенного, либерального национализма в духе Бердяева. Западники, каквсегда, более образованны и интеллектуально блестящи, немногочисленны, но потому более сплочены, боевиты, имеют свое представительство в редколлегиях (значит, на страницах журналов) и в органах философской власти. Как всегда, первые умиляются собственной феноменальной духовностью (софийностью, соборностью, всемирной отзывчивостью и пр.) в пику смердящему Западу; вторые же сокрушаются по поводу извечной кутерьмы в государстве и в мозгах на фоне совершенного интеллектуального Ordnung западной жизни и философии.

Приватизация рецепиируемого знания выразилась не только в интеллектуально-идеологических притязаниях и консолидациях неформальных групп, но и в номенклатурно-дисциплинарном перекраивании философского знания, приведении его организационной структуры в большее соответствие со сложившейся международной практикой. Ясное дело, что первое связано со вторым – вновь оформившаяся группа стремится найти стабильные ресурсы поддержки в системе государственного образования и академических структурах путем обоснования общественной целесообразности и эффективности автономии своего корпуса знания в составе либо философии, либо гуманитарных дисциплин. Вначале были решены наиболее очевидные проблемы раздробления мегаструктуры советской философии, давно уже ставшей архаичной и сдерживаемой исключительно административно-идеологическими узами, на собственно философию, философские науки и новые (для России) гуманитарные дисциплины. В последнем случае появились культурология, политология, широкий спектр "конкретных" социологий (семьи, управления, политических процессов, религии и мн. др.). Философские науки, типа этики, эстетики, философии религии и пр., получили более широкую автономию и, в свою очередь, свое дисциплинарное дробление. Наконец, собственно философия также претерпевает глубокую перестройку: к онтологии и теории познания, социальной философии добавились специализации типа "философской антропологии", "логики и методологии науки", "философии науки и техники", и, полагаю, дело этим не ограничится.

Итак, из двух истоков – советской философии и рецепции идей в 90-е гг. – образуется современная отечественная философия 00-х гг. XXI в. Обратимся же теперь к анализу ее жизни в интеллектуальном, социально-организационном и социально-психологическом отношениях.

§ 4. СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ: ОСНОВНЫЕ ЛИНИИ СОПЕРНИЧЕСТВА И РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ПРОСТРАНСТВА ВНИМАНИЯ

Рассматривая содержательную сторону интеллектуальной жизни в отечественной философии последних 3-4 десятилетий, мы используем модель «пространства внимания» в философском сообществе, разработанную Р. Коллинзом104104
  Коллинз Р. Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. С. 34-35, 144.


[Закрыть]. Известно, что в разное время философы обсуждают не все возможные интеллектуальные вопросы и темы, а лишь некоторые имеющие место быть именно здесь, исходя из традиций предшествующей духовной истории и культурного капитала, которые производятся, актуализируются именно в данном месте105105
  «Ключевая задача творчества состоит в том, чтобы определить нерешенную проблему и убедить коллег в значимости работы над ее решением. Для интеллектуалов типично создавать проблемы в тот самый момент, когда они их решают. В Индии вопрос о том, как избежать пут кармы, не существовал до тех пор, пока буддисты не предложили средства для избавления. Эпикур сделал страх перед богами предметом размышления в тот самый момент, когда проповедовал путь избавления от такого рода страхов. Кант выявил угрозу наукам именно тогда, когда он возвестил коперниканскую революцию, устраняющую эту угрозу» (Коллинз Р. Указ. соч. С. 143).


[Закрыть]. Пространство внимания, таким образом, продуцируется во взаимодействии, личностно-творческих конфликтах некоторых групп-участников интеллектуального процесса и представляет собой наиболее интенсивно сфокусированные процессы общения между ними, в которых они передают и перерабатывают прежний культурный капитал, превращая его в новую культуру, новые (обновленные) философские позиции. Причем «структура интеллектуальной жизни управляется принципом: число активных школ мысли, которые воспроизводятся в течение более чем одного или двух поколений в аргументативном сообществе, колеблется примерно от 3 до 6»106106
  Там же. С. 144.


[Закрыть]. Среди них сильные позиции, господство которых утверждается мощной внешней поддержкой (государством, идеологией, церковью и пр.), и слабые – со слабой или находящейся в упадке внешней организационной основой. Сильные позиции – дробятся, слабые – консолидируются. Меняющиеся внешние условия общественной жизни, обеспечивающие материальную основу для работы интеллектуалов,их представление результатов публике существенно влияют на историческую динамику пространства внимания, линии преемственности, усиление или ослабление позиций, в чем мы сможем убедиться, рассматривая переход от философии в СССР 50-80 гг. к российской философии 90 гг.

Важная особенность пространства философского внимания в нашей культуре заключается в том, что чисто философская проблематика никогда не составляла его основного содержания. Как справедливо отмечает Aileen Kelly в "The Routledge Encyclopedia", "русская мысль отличается отсутствием фиксированных предубеждений о природе в соответствующих границах философии. Состояния экстремальных политических репрессий и экономическая отсталость не способствовали расцвету философии как чисто теоретической дисциплины, академическая философия пришла на русскую сцену поздно, и те, кто посвящал себя вопросам онтологии и эпистемологии, осуждались за свое равнодушие к социальным проблемам, стоящим пред страной. С проекта вестернизации Петра русская философия стала преимущественно делом писателей и критиков, которые черпали свои идеалы и ценности из европейских источников и фокусировались на этике, социальной теории и философии истории…"107107
  Aileen Kelly. Russian philosophy // http://www.rep.routledge.com/article/E042


[Закрыть]

Подобные обстоятельства, с одной стороны, облегчают нашу работу, т. к. в условиях подобного "тотального" философствования, когда оно совпадает с общественно-политической борьбой, имеет ярких выразителей-трибунов (типа Солженицына,Сахарова или Проханова), картина интеллектуальных позиций достаточно явственна. С другой же стороны, отмеченная незрелость академической философии, ее сокрытость осложняет опознавание и маркировку собственно философских позиций, которые оказываются симбиотичными с социальными, идеологическими вопросами.

Потому следует, на наш взгляд, говорить о двух контекстах скорее "пространства интеллектуального внимания": мировоззренческом и философском. Они переплетаются между собой, но также и достаточно явственно могут быть разделены. Мы намерены представить две последовательные модели "современной русской философии": советской философии конца 50-х – конца 80-х гг. ХХ в. и российской философии 90-х ХХ в. -00-х гг. ХХI в. Каждая, соответственно, будет включать в себя: широкий, мировоззренческий круг позиций и узкий, собственно философский. Широкий круг – своего рода "условия", общий контекст, значимый для нас решением вопроса об идеологической внешней поддержке тех или иных позиций и их материально-организационной основе, сообщающих им "силу" (материальная, информационная поддержка, культурные ресурсы) либо "слабость". Этот круг связан с политической и социальной борьбой, идеологическими противостояниями внутри страны и на международной арене и будет нами затрагиваться в плане анализа его внутренних движущих конфликтов – это дело скорее социологических и политологических дисциплин. В отношении же "узкого" круга, собственно фокусов философского внимания внутри общего пространства интеллектуального внимания, – это и составит предмет нашего интереса.

Общее пространство интеллектуального внимания в 50-89 гг.ХХ в. в СССР можно "разлиновать" в виде 4 позиций: одной "сильной", но стремительно теряющей свое влияние в 80-х, и трех "слабых", напротив, набирающих силу к концу советского периода. Позиция советской марксистской философии, где и происходили всё же основные события в развитии отечественного философского знания108108
  Это не означает умаления значимости фигур интеллектуальной оппозиции, ставших впоследствии фокусами общественного внимания (Сахаров, Солженицын, Гумилев, Мень, Шафаревич и др.). Нахождение в интеллектуальном подполье всё же существенно ограничивало возможности их влияния на основные читательские массы СССР. Их практически не знали за пределами обеих столиц и некоторых крупных региональных центров, да и там они были известны в основном среди интеллигенции.


[Закрыть], обеспечивалась мощнейшими ресурсами советского государства. Марксизм-ленинизм был официальной идеологией коммунистической партии и правительства, обязательным предметом в вузах и при подготовке кандидатских диссертаций, обеспечивался преподавательским корпусом, имевшим существенные бонусы в сравнении с остальными вузовскими работниками, а кадры высшего уровня (кандидаты наук и особенно доктора) даже включались в знаменитую «номенклатуру». Невероятные для сегодняшних дней тиражи философских журналов и книг, выход на публику через средства массовой информации и общесоюзную систему агитации и пропаганды делали эту позицию господствующей, практически единственной, родственной «традиционной церкви», создающей «естественное мировоззрение», воспринимаемой органичной самому строю бытия. Именно сюда устремлялись многие молодые умы, стремящиеся и к созданию своей высокой интеллектуальной репутации, и к улучшению, через его осмысление, «лучшего в мире строя»: понятно, что оба эти стремления имманентны молодым. События, происходившие именно в марксистко-ленинской философии, оказывались в центре внимания формирующегося профессионального сообщества советских философов (обществоведов).

Другие мыслители, принадлежавшие к остальным трем, позиционировались (и позиционируются до сих пор) как интеллектуальные деятели религии, идеологии, художественного творчества, культуры, но не как "философы", хотя и никто не отказывает им в основательной "философичности", однако так же, как и тем же ученым-естественникам либо литераторам. С одной стороны, это следствие основательной укорененности в то время представления о тождественности "современной философии" – марксистской философии с сопутствующим соответствующим цензурным и административным "огораживанием"печатного слова, с другой – отсутствием немарксистского философского словаря русских терминов и нежеланием оппозиционных интеллектуалов говорить на "птичьем языке" идеологических шаманов. Эти позиции можно квалифицировать как "слабые" в силу либо преследований, либо отсутствия поддержки со стороны государственных структур. Они имели очень ограниченные ресурсы влияния и распространения в самой стране (не на озабоченном правами человека Западе): "кухонные сообщества" интеллигенции, единицы тайных меценатов из властвующих, некоторые церковные структуры. Соответственно их слабости, они имели тенденцию к взаимной терпимости, сотрудничеству, заключению временных союзов.

Речь идет о следующих мировоззренческих позициях109109
  См. Эпштейн М. Феникс русской философии // http://www.emory.edu/INTELNET/ar_phoenix_philosophy.html Модель Эпштейна выглядит убедительной, тем более что он сам принадлежал к числу активных участников московской «подпольной» интеллектуальной жизни 70-80 гг. Автор указывает, правда, 7 позиций, однако я полагаю, что «неорационализм» следует причислить к сильной, мегапозиции «советской марксистской философии», которая, как мы увидим, находилась в состоянии постоянного внутреннего брожения и расщеплений, как всякая «сильная» позиция. Позиция «персоналистской философии» вряд ли может таковой называться в качестве именно «философии»; относимые сюда литераторы-диссиденты (Я. Друскин, Лидия Гинзбург, А. Битов, А. Сахаров и др.) скорее выражали традицию либерализма в борьбе с режимом. Позиция «постструктурализма» или «концептуализма», выражаемая в философских произведениях (В. Подорога, М. Рыклин и др.), четко оформляется и становится известной читающей публике лишь всё же в 90-е.


[Закрыть].

Национализм, отмечает Эпштейн, как общественно-литературное явление появился в начале 70 гг. и разрабатывался писателями, критиками, историками и учеными. Его идейными источниками были концепции славянофилов XIX в., евразийцев 20 гг. ХХ в., а также теории западных консерваторов (Р. Генон).Сферой его конституирования были литература, критика, исторические исследования. В дополнение следует сказать, что здесь мы могли видеть не только великорусский (державный) национализм, но и просыпающийся национализм наиболее активизирующихся в конструировании своей особой идентичности народов СССР (казахов, кавказских народов и пр.). Здесь ставились, решались и по-своему такие общефилософские вопросы, как отношения между культурой и нацией, коллективной ответственностью и виновностью, биологической энергией и моральными паттернами этнических групп.

Другой значимый тренд того времени – религиозная философия. Некоторое религиозное оживление начинается еще в 50 гг., и с самого начала можно говорить об особом настрое синтетичности в религиозных поисках. В это время Д. Андреев пишет свою знаменитую «Розу мира», пытаясь объединить религиозную мудрость Востока и Запада как путь создания некой будущей «интер-религии». Тогда же и начинается экспансия восточных религиозных идей. Ю. Н. Рерих приехал в СССР и последние два года своей жизни прожил в Москве (1957-1960),создав здесь школу изучения философии и религии Востока, в частности Тибета110110
  Малинова М. А. Рерих Юрий Николаевич // Философы России XIX-XX столетий. Биографии. Идеи. Труды. М.: Академический проект, 2002. С. 816.


[Закрыть]. В 70-80 гг. наиболее видной фигурой в православной философии был отец А. Мень, разработавший в своем семитомном труде («В поиске Пути, Истины и жизни») «философию духовного восхождения», которая ведет человечество от язычества к христианскому откровению богочеловечества111111
  Мень Александр // Философы России XIX-XX столетий. Биографии. Идеи. Труды. М.: Академический проект, 2002. С. 622.


[Закрыть].

Важное явление в советской интеллектуальной жизни 6080 гг. – конституирование отечественной культурологии как фактически новой дисциплины, де-юре, как образовательной дисциплины, появившейся лишь после краха коммунизма. Именно здесь, в сфере, в меньшей степени подвластной влиянию марксистского официоза112112
  Основоположники практически оставили эту сферу без своего внимания, полагая ее третьестепенным отголоском влияния гораздо более значимых экономических и политико-правовых форм. Проблемы художественного творчества, прекрасного, мифа и карнавала, символов и религии полагались достаточно далекими от мирских идеологических и политических нужд и людей, занимавшихся этими вопросами обычно оставляли в покое. Более того, подобная сфера была даже своего рода «дальним краем» интеллектуальной жизни и сюда «ссылали» некоторых неуемных идеалистов, типа А. Ф. Лосева: античный символизм как ссылка для «диалектического идеалиста».


[Закрыть], появился ряд мыслителей мирового уровня. М. Бахтин – наиболее влиятельный на Западе отечественный мыслитель. Далее это А. Ф. Лосев, Вл. Библер и С. Аверинцев.

Вернемся всё же собственно к философии, которая развивалась в 50-80 гг. в рамках марксистских установок и где происходили ключевые события и судьбоносные дискуссии. Возникает резонный вопрос: где было это "где"? Кто и почему остались в истории советской философии на первых, вторых и третьих ролях? Вполне понятно, что сами градации от первого до третьего условны, зависят и сейчас от предпочитаемого субъекта оценок. История философии свидетельствует и о случайностях, и о явных несправедливостях, о забытых, "открываемых","создаваемых" и "переоткрываемых" философах113113
  Наиболее яркие примеры «переоткрытых» философов в Новое время – Спиноза и Юм. Кьеркегор был «создан» – объявлен экзистенциалистами своим предтечей.


[Закрыть].

Интеллектуальные репутации создаются при жизни и могут выглядеть очень внушительными, особенно если они опираются на мощные административно-организационные (высокие посты в академических, образовательных структурах либо контроль над инфоресурсами) и символические ресурсы (авторитет традиции). Вместе с тем, первые устойчивые оценки "значительности" появляются лишь 2-3 поколения спустя, а признаваемые в международном масштабе – и того позднее. Тем не менее мы уже находимся у черты отстояния (два поколения),когда возможно появление первых историко-философских оценок событий 50-80 гг. и первых приблизительных прикидок в отношении последних 15 лет.

Пространство внимания – феномен неоднозначный, особенно в таких эзотеричных и автономных областях общественной жизни, как философия. В отличие от потребительских товаров, где многое решает агрессивная реклама, массовость и доступность, в интеллектуальном "производстве" эти факторы не являются решающими. Мы знаем, сколько и какими многотысячными тиражами издавали в СССР книг тех философов, которые считались самыми успешными в той системе, равно как известны и другие философы, не имевшие практически никаких информационных возможностей, но бывшие реальными властителями дум интеллигентной публики того времени. В этой связи также возникает определенная историко-философская несправедливость в ущерб "тихому профессионализму": пространство внимания в жизни гуманитарного сообщества "стягивается" почти всегда в область острых дискуссий, противостояний – желательно, хотя бы косвенно, с власть предержащими, – область бурных страстей, высокого эмоционального накала и этического пафоса. Борьба привлекает людей, сообщает им идеалистический настрой, что невозможно ни при корыстном верноподданичестве казенной идеологии, ни, увы, при методическом рационализме профессиональной науки.

Соответственно, прежде чем говорить о последовательностях в развитии советской философии 50-80 гг., следует сказать о трех существовавших тогда "измерениях" или "аспектах", каждый из которых имел свои внутренние закономерности изменений.

Первое измерение – идеологизированное, ортодоксально-охранительное, представлявшее официальную философию, тесно смыкающуюся с партийно-государственным аппаратом, идеологическими службами. Это гранды советской философии, академики и редакторы центральных теоретических журналов ("Вопросы философии", "Коммунист", "Партийная жизнь"): М. Б. Митин (1901-1987), Ф. В. Константинов (1901-1991), П. Н. Федосеев (1908-1990), Л. Ф. Ильичев (1906-1990) и др., контролировавшие вплоть до середины 80 гг. "большую" кадровую политику в философских структурах. Эти люди и их окружение обосновывали "ленинский этап в марксистской философии",писали классические по своей казенности учебники "Основ марксистской философии" и громили буржуазную философию и ревизионистов.

Другое измерение – профессионалы-марксисты, чья приверженность идеям Маркса носила бескорыстно-убежденный, конструктивно-методологический характер. Я лично знал и знаю многих таких людей, всю жизнь посвятивших разработке каких-либо относительно частных вопросов будь то онтологии, гносеологии или социальной философии. Это своего рода "конкретные специалисты" или же "практики", использующие, по терминологии Т. Куна, парадигму для решения своих "головоломок" (нерешенных частных проблем). В применении же к нашей идеологизированной парадигме они опирались более на вполне научно-философские тексты Маркса и Энгельса (конечно,с известными оговорками), чем на ежегодно меняющиеся агитки постановлений пленумов и съездов КПСС. Скорее, это аполитичные либо осторожные, трезво-рассудочные люди, часто даже "изоляты", т. е. не склонные участвовать в философской коммуникации именно по соображениям "невмешательства".Последней позиции наиболее умело удавалось придерживаться философам, занимающимся либо малоидеологизированными проблемами философии науки и техники, либо, напротив,до предела ритуализованной "критикой буржуазной философии",когда после всеми понятных дежурных фраз о "загнивании"следовало детальное, со смаком излагаемое содержание учения очередного "загнивающего", со всеми филигранными нюансами и рефлексивными утонченностями, просто непонятными для "философов первого измерения". Не всем, однако, так везло: есть области философского знания, прямо относящиеся к изучению общества, в советской философии – теория исторического материализма, где существовал столь же суровый идеологический контроль, как и в святая святых – научном коммунизме. Так,в 1975 году был разгромлен отдел исторического материализма ИФ РАН, его ключевые деятели (В. Ж. Келли, Е. Г. Плимак)были обвинены в "подрыве основ" на обсуждении их книги в Академии общественных наук по проблемам марксистской концепции общественно-экономических формаций114114
  Пустарнаков В. Ф. История института философии РАН в субъективном восприятии // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 33; Философия в России: версии и реалии // Вопросы философии. 1997. № 11. С. 6.


[Закрыть].