Текст книги "Русская философия today"

Всё же пространство внимания отечественного философского сообщества было сфокусировано в третьем, дискуссионном измерении, которое создавалось деятельностью некоторых философов, которым суждено было стать первостепенными фигурами (по значимости и влиянию на дальнейшее развитие советской философии). Это можно даже определить не только по каким-то вкусовым пристрастиям, но и по вполне объективным показателям: количеству ссылок и упоминаний в литературе, освобожденной от цензуры (т. е. с 90-х), исследовательских работ – у нас и за рубежом, по количеству влиятельных современников, объявляющих себя их учениками или последователями.Основные виды неформальной институциализации, которые объединяли, конституировали складывающиеся направления в советской философии: спецсеминар115115
  Э. В. Ильенкова, куда входили В. А. Лекторский, Г. С. Батищев, Л. Н. Науменко, В. М. Межуев. См.: Митрохин Л. Н. «Докладная записка – 74» // Вопросы философии. 1997. № 8. С. 49.


[Закрыть], кружок116116
  Сначала Московский логический кружок 1952-1954 гг.: A. А. Зиновьев, Г. П. Щедровицкий, Б. А. Грушин, М. К. Мамардашвили. – Новейший философский словарь. Минск: Изд. B. М. Скакун, 1998. С. 392; Московский методологический кружок, с конца 50-х – 80-е гг.: Г. П. Щедровицкий, И. С. Ладенко, Н. Г. Алексеев, В. А. Костеловский, Б. В. Сазонов. См.: Розин В. М. Рожденный мыслить. Эволюция взглядов и особенности взглядов Г. П. Щедровицкого // Вопросы философии. 2004. № 3. С. 144-156.


[Закрыть], группа117117
  Например, так называемая «группа БСЮ» (Блауберг-Садовский-Юдин), разрабатывавшая теорию систем с конца 60 гг.


[Закрыть] и, наконец, наиболее претенциозное, трудноопределимое и субъективистское название – «школа»118118
  Во многих случаях термин «школа» используется в малообязывающем метафорическом применении, типа «школа диалектической логики» или «школы в философии науки» 60-80 гг. (в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Новосибирске, Ростове-на-Дону). См.: Степин В. С. Деятельностная концепция знания (дискуссии с Игорем Алексеевым) // Вопросы философии. 1991. № 8. Потому время от времени появляются статьи с характерными заголовками, типа: Мареева Е. В. Существует ли «школа Ильенкова»? // Вопросы философии. 2004. № 3. С. 66-76. В 80-х – начале 90-х гг. В. С. Библер прямо назвал свое объединение «школой диалога культур». См.: Ахутин А. В. Всё еще только начинается… Памяти В. С. Библера. Антинекролог // Вопросы философии. 2001. № 6.


[Закрыть]. Итак, какова динамика расщепления «сильной» марксистской позиции в советской философии в ее дискуссионно-творческом направлении?

Основные активные фигуранты процесса расщепления оказались в одно время практически в одном месте (философский факультет МГУ, ИФ РАН). Они были молоды, энергичны и честолюбивы, и к тому же охвачены альтруистическим пафосом этического идеализма (служение идеалам свободы, борьбы с отчуждением, глубокое обновление марксизма и т. п.). Уже в 50 гг., как вспоминают очевидцы и участники тех событий, начались первичные групповые консолидации и дискуссии между этими людьми, ставшими впоследствии культовыми фигурами советской философии. Вместе с тем, арена философского факультета, даже МГУ, не могла стать стартовой площадкой для начала размежевания позиций – слишком небольшая аудитория интеллектуалов. Лишь заручившись поддержкой либо нейтралитетом лиц, контролировавших философские СМИ и издательства, можно было бы сделать местные споры на философском факультете всесоюзной философской дискуссией.

Местные споры на философском факультете МГУ в 50 гг. о соотношении формальной и диалектической логики, о путях создания новой "содержательно-генетической логики", похоже, таковыми бы и оставались, если бы не два существенных обстоятельства, связанных со смягчением режима (хрущовская оттепель). Во-первых, начались идеологические преследования молодых философов, тотчас сделавшие их известными сначала московской публике, создавшие им интеллектуальную репутацию диссидентов в области мысли, но, вместе с тем, не закончившиеся, как ранее, лагерями. Во-вторых, идеологическое и философское руководство, решившись, очевидно, не ограничиваться лишь негативом преследования, попыталость найти, как тогда говаривали, "коллективным разумом" некое позитивное решение поставленных молодыми философами проблем,но в более широком контексте и с привлечением большинства сообщества. Вероятно, это было, так сказать, первое издание "гласности". Если ранее дискуссии были синонимом чисток, как,к примеру, дискуссии 30-х между "диалектиками" и "механицистами" или же так называемая дискуссия (погром) по книге Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии"(1947), то начиная с 60-х они всё же стали внутрицеховым профессиональным делом и началась собственно живая творческая философия. Рецидивы вмешательства партийных цензоров и "оргвыводов" были, но уже стали влиять несравненно меньше: пострадать, быть "несгибаемым мучеником", предметом восхищенных взоров молодежи – одно, стать лагерной пылью – другое.

Все началось "по меньшей мере с изданной в 1963 году книги Б. М. Кедрова119119
  Б. М. Кедров, как, к примеру, П. В. Копнин или А. П. Шептулин, представляют собой, в отличие от уже упоминавшихся Митина, Константинова, Федосеева и иже с ними, тип профессионалов, умевших найти компромисс с властями, сделавших успешные карьеры в официальных философских структурах. Большая личная одаренность делала их проницательными в отношении опознавания новых философских идей и сочувствующими диссидентам – их носителям. Будучи сами талантливыми во всем людьми – в отличие от диссидентов, и в политике компромисса, – они были настоящими «ангелами-хранителями»: и людей, и новых идей.


[Закрыть], в которой онтологизация советской философии порицалась как сталинский пережиток", соответственно,"проблема соотношения диалектики, логики и теории познания стала предметом дискуссии … Эта проблема связана с «Философскими тетрадями» Ленина, где последний замечал, что в марксовом «Капитале» «применена к одной науке логика, диалектика и теория познания (не надо 3 слов: это одно и то же)материализма, взявшего всё ценное у Гегеля и двинувшее сие ценное вперед»"120120
  Ойттинен В. Апории идеального в диалектической концепции Эвальда Ильенкова // Вопросы философии. 2004. № 3. С. 94-95.


[Закрыть].

Итак, соотношение диалектики, логики и теории познания было проблематизовано, к решению подключились многие философы, однако тон задали те, кто уже почти десятилетие поднаторели в подобных же спорах на философском факультете МГУ. Именно их имена стали обозначать как минимум три позиции в понимании соотношения логики и теории познания, которые инициировали последовательности учеников и новых дискуссий.

Наиболее известной и влиятельной стала позиция Э. В. Ильенкова: "философия есть логика и теория познания марксизма,а ее предмет – мышление"121121
  Науменко Л. К. Эвальд Ильенков и мировая философия // Вопросы философии, 2005. № 5. С. 135.


[Закрыть]. Он занимал, таким образом, радикальную, можно сказать гегельянскую, позицию тождества бытия и мышления – диалектика, логика и теория познания полностью совпадают. Ильенков, судя по всему, был последовательным марксистом, глубоко знавшим не только основное концептуальное содержание собственно классического марксизма, но и историю «вызревания» его основных ингредиентов у Спинозы, Фейербаха и Гегеля. Его несомненное достижение – придание современному марксизму категориальной строгости, рефлексивной глубины и творческой проблематизации. Именно это сделало его знаменем, сакральным символом для философской молодежи 70-80 гг., ставшей, в свою очередь, в настоящее время у кормила отечественной философии122122
  Указывают на то, что они – последователи, ученики, единомышленники Ильенкова: и В. А. Лекторский, и Г. С. Батищев,и В. М. Межуев, и А. В. Бузгалин, и мн. др.


[Закрыть]. Этому, вероятно, способствовало и то, что Ильенков долгое время оставался в центре внимания сообщества, став, в отличие от других участников дискуссии 60 гг., еще и активным деятелем последующей, еще более известной и философски более глубокой дискуссии 70 гг. по проблеме идеального.

Альтернативная позиция была представлена А. А. Зиновьевым и Г. П. Щедровицким. Это очень разные люди и философы, однако в рассматриваемое время они были едины в том, что логика и теория познания существенно отличны друг от друга, имея свое автономное целесообразное содержание. Зиновьев, судя по его легендарной диссидентской политической биографии, парадоксальным произведениям и высказываемым точкам зрения, всё же вряд ли подходил на роль какой-либо определенной "школы"123123
  Хотя ему и приписывают «школу», состоящую из совершенно разных по взглядам, да и по философским занятиям людей, таких как Г. П. Щедровицкий, М. К. Мамардашвили и Б. А. Грушин. См.: Александр Зиновьев: мыслитель и человек (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2007. № 4. С. 36.


[Закрыть]. Одно представляется бесспорным: его проблематизирующее, глубоко эмоциональное влияние на всех участников философских событий 50-60 гг. и интенсификация им отечественных исследований в формальной и математической логике, стимуляция творчества таких видных философов-логиков, как В. А. Смирнов, Д. П. Горский, В. С. Тюхтин и др124124
  Степин В. С., Лекторский В. А. Институту философии РАН 70 лет // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 19-20.


[Закрыть].

Иное дело Г. П. Щедровицкий, сумевший создать, удержать и в течение трех десятилетий развивать четкую оригинальную позицию, объединившую вокруг себя целое сообщество верных учеников и последователей, продолжающих его дело и по сей день, которую условно можно назвать "методологизмом" (на его "онтологической" стадии развития). Представляется, что лишь Щедровицкий остался по-настоящему на всю жизнь верен идеалу философской молодежи МГУ 50-х – созданию "содержательно-генетической логики". Логика – это эмпирическая наука, а мышление – исторический процесс и мыслительная деятельность (взятые в виде объективированных знаковых средств и продуктов), которые подлежат моделированию и теоретическому описанию125125
  Розин В. М. Эволюция взглядов и особенности философии Г. П. Щедровицкого // Вопросы философии. 2004. № 3. С. 144-156.


[Закрыть]. Отмечают, правда (М. А. Розов, В. М. Розин),что эволюция «сообщества Щедровицкого» пошло во многом по «сектантскому» пути со своей замкнуто-автономной культурой, проблематикой и языком.

"Методологизм" Зиновьева-Щедровицкого инициировал также и такие важные направления развития в отечественной философии, как деятельностный подход в исследовании мышления (В. А. Лефевр, О. И. Генисаретский, В. А. Розин) и системные исследования (Э. Г. Юдин, В. Н. Садовский, И. В. Блауберг, Д. В. Гвишиани, В. И. Кремянский, В. П. Кузьмин)126126
  Блауберг И. В. Из истории системных исследований в СССР: попытка ситуационного анализа // Вопросы философии.1991. № 8.


[Закрыть].

Наконец, еще одна позиция, направленная и против онтологизма мышления, и против его эмпиристской трактовки, бывшая в то время, можно сказать, "маргинальной" и, соответственно,не получившей ни какого-то звучного резонанса, ни учеников и последователей, представлена "трансцендентализмом" М. К. Мамардашвили. Исходя из картезианско-кантианского понимания,он полагал, что невозможна позитивная теория сознания, как ее себе представляют гегельянцы (система общих, по сути умозрительных, категорий мышления), или же эмпирики (система тех же общих категорий, выявляемых эмпирически, деятельностно-практически, на деле также умозрительно). В силу своей интенциональной природы мышление не может быть "схвачено" в категориях "предмета" или "вещи"127127
  Новейший философский словарь. Минск: Изд. В. М. Скакун, 1998. С. 392.


[Закрыть]. Потом, позже он, правда, создал свою оригинальную концепцию исторического развития философской рефлексии128128
  Порождающие структуры рефлексии, или три фундаментальные абстракции, введенные Платоном, Декартом и Марксом: абстракция «рациональной структуры вещей» (рефлексивный дубль трансцендирования), абстракция «операционального сознания» и абстракция «практики». См.: Мамардашвили М. К. Сознание как философская проблема // Вопросы философии. 1990. № 10.


[Закрыть].

Мамардашвили создал позднее прецедент немарксистского философствования в марксистской стране, служил своего рода центром притяжения молодых философов, которых не удовлетворяла марксистская философия и ее проблематика, которые тянулись к современным формам трансцендентальной философии: феноменологии и экзистенциализму. Как известно, это философ "сократического стиля": "был великий мастер импровизации и мудрой философской беседы" и неохотно писал129129
  Сенокосов Ю. П. Мамардашвили Мераб Константинович // Алексеев П. В. Философы России XIX-XX столетий. Биографии, идеи, труды. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Академический проект, 2002. С. 597.


[Закрыть]. Может, именно это, плюс его философско-аналитический интерес к художественному творчеству (лекции по М. Прусту),и повлияло на складывание его высокой интеллектуальной репутации «западного русского философа» или самородного философа, как типаж, не встречавшийся в то время в академической философской среде.

Другая знаменитая дискуссия, которая, похоже, окончательно сформировала самодостаточное, связанное осознанными общими интересами, опытом борьбы и компромиссов, сообщество групп профессионалов-философов, развернулась в конце 70-х и продолжалась до середины 80-х гг. И вновь, как и в 60 гг., здесь выявились три позиции130130
  Любутин К. Н., Пиоваров Д. В. Диалектика субъекта и объекта. Екатеринбург: изд-во Уральского университета, 1993. С. 240-250.


[Закрыть], актуализировавшие в советской философии классические подходы к сознанию: объективистский (Платон), субъективистский (материализм, субъективный идеализм) и марксистский. В отличие от дискуссии 60-х, сама формулировка проблемы которой была изначально гегельянско-марксистской (тождество или единство диалектики, логики и теории познания), дискуссия об идеальном представляла собой актуализацию одной из стержневых и фундаментальных историко-философских проблем и уже, при всем известном марксистском «политесе» участников, привлечение классических и немарксистских по сути аргументов. Это – свидетельство складывания уже многомерного философского сообщества с широким диапазоном немарксистских интенций дальнейшего развития. Это также переходная форма от неестественного, тоталитаристского, моноидеистического (по типу церкви) философского (!) сообщества – к «нормализованному», т. е. плюралистическому, полицентричному сообществу, где «позиция» в высокозначимой дискуссии есть одновременно характерное направление со своей оригинальной парадигмой, а не вариация, аспект одной.

Наибольшее впечатление на сообщество произвела концепция идеального Э. В. Ильенкова. Немарксистские подходы всё еще воспринимались, "по умолчанию", как, может, и полезно-интересные, но односторонние – такова была суггестивная сила профессиональной марксистской социализации большинства сообщества советских философов (другой просто не было, за исключением хитрых молчунов из подразделения "критики современной буржуазной философии").

Проект творческого развития марксистского тезиса о практической природе человеческого сознания представлялся интригующим и перспективным, к тому же на челе философа уже лежала романтическая печать и диссидента, и, одновременно, маститого академического философа, чьи заслуги неохотно, но признаются властью131131
  «Гносеологический скандал» на философском факультете МГУв 1953, конфликт с руководством редакции «Философская – энциклопедия» в 60-х. Вместе с тем, в 1965 г. ему была присуждена академическая премия им. Н. Г. Чернышевского. См.: Новохатько А. Г. Ильенков Эвальд Васильевич // Алексеев П. В. Философы России XIX-XX столетий. Биографии, идеи, труды. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Академический проект, 2002. С. 378. Статья по «Идеальному» в «Философской энциклопедии» стала одной из ярких, культовых и проблемных работ 60-70 гг.


[Закрыть].

Деятельностная концепция идеального является примером утонченного, рефлексивного марксизма, эволюционировавшего в сторону современных прагматистских концепций сознания.Идеальное – это «схемы практики» (алгоритмы, операции, стереотипы) или особый, сигнальный компонент («форма» деятельности) самой реальной материальной деятельности людей.Подобные схемы переносят информацию о родовых (общих)свойствах извне – в сознание, формируя субъективный образ общего. Ильенков попытался последовательно провести принцип материализма и дедуцировать свойство идеальности (невещественности) из определенной стороны материальной практики, описать именно диалектику трансформации. Само будущее идеальное уже присутствует отчасти, как «форма», в объективной социальной реальности, являясь неким согласованием как природных свойств вещей, входящих во взаимодействие с нами, так и, одновременно, наших существенных антропологических особенностей (потребности, установки). Тем самым он сделал значительный вклад в вековечный поиск объяснений того, каким чудесным образом, посредством каких трансформаций идеальное содержание нашей черепной коробки довольно-таки верно воспроизводит внешнее обстояние дел, что позволяет нам эффективно пользоваться природными силами.

Объективистская интерпретация идеального была представлена в дискуссии М. А. Лифшицем. Общее, прообраз идеального существует в самих вещах материального мира. В отличие от классических античных объективно-идеалистических интерпретаций Платона и Аристотеля, здесь идеальное – некий определенный единичный материальный предмет, представитель какого-либо отдельного класса вещей. У классиков античности общее как бы "вторгается", придает форму материи миру идей – либо через изначально заданную ось подражания миру вещей, либо через божественную интервенцию формы (от формы всех форм, в конченом счете). С точки зрения же Лифшица, реальность организована в виде множества множеств, каждое из которых содержит целый класс схожих объектов, объединенных вокруг некоего образца, паттерна класса ("идеи", сказал бы Платон). В природе существуют совершенные и несовершенные вещи, относящиеся к одному и тому же классу (множеству), – какой-то элемент множества объективно вбирает в себя главные характеристики самого множества в большей степени, чем его другие элементы. Это совершенный предмет, хороший репрезентант всего множества. Имея дело с ним, человек способен сразу схватить "общее", т. е. характерный "рисунок" свойств стоящего за этим эталоном класса вещей132132
  Концепция, конечно, очень антропоморфна, вернее, может быть, биоморфна: все-таки именно живое организованно по классам (видам), имеющим некий общий организующий паттерн (код ДНК) и соответствующую программу развития. Когда мы экстраполируем то же самое на мир неживой природы, говоря о его «классах» предметов, то здесь всё приобретает скорее метафорический и субъективный характер: «классы» масштабируются нами малоотносительно ко многим уровням (микро-, макро-, мега-) и возможным измерениям вселенной.


[Закрыть].

Сильная сторона этой позиции, как и всего объективного идеализма, – утверждение о реальной объективной подоплеке наших общих образов мира. Это не просто наши конструкции, составленные из черточек-отвлечений от реально-единичных вещей, – нет, буквально есть именно единичные денотаты общего (идеи Платона, Бог религий, совершенные предметы Лосева-Лифшица). Судьба подобной концепции была, однако, незавидной: как бы ни клялись ее сторонники в материальности совершенных предметов, слишком очевидной была ее метафорически-идеалистическая подоплека (ну как реально найти подобные гипотетические «совершенные предметы»?). Она просто не могла привлечь серьезного внимания реалистов и прагматиков марксистского закала. Ее уважали за изящество и классицизм, но не более того. По-настоящему противостояла позиции Ильенкова другая концепция, причудливым образом соединявшая в себе субъективный идеализм картезианства с элементами кантианской концепции активизма сознания.

Третья позиция, а по значимости влияния на умы вторая после ильенковской, была разработана Д. И. Дубровским. Идеальное существует только в голове отдельного человека и в нем нет абсолютно ничего вещественного ни извне (ни вещественного содержания, ни "формы" того внешнего объекта, целостный образ которого переживается человеком), ни изнутри – идеальное не есть "материя" внутрителесных физиологических процессов. Как и полагал Декарт, дух есть абсолютная противоположность материи и "живет" в теле как "квартиросъемщик"(в телесном автомате). Но что же это такое в отношении информации, поступающей нам от органов чувств?

Идеальное – это то, что делает из общей, поступившей извне информации мозг, вернее, как говорил Дубровский, "мозговой нейродинамический процесс определенного типа". А он ее так препарирует, что делает (формирует) из него общий образ мира. И, похоже, довольно успешно. Суть "препарирования" – отвлечение от вторичного в пользу "сущностного" и экстраполяция "сущности" на класс объектов. Таким образом, формирование идеального – процесс в границах только самого мышления и должен быть исследуем как процессы конституирования личностного значения. Позиция Дубровского хотя и позиционировалась самим автором как последовательно-материалистическая, на деле оформилась затем скорее в феноменологическую. Дубровскому явно симпатизировала "гносеологическая"часть сообщества, которой смертельно надоели гегельянскомарксистские заклинания, "магические формулы" о тождестве, взаимооборачивании материального и идеального, и которая благожелательно восприняла "трансцендентальную чистоту"идеального у Дубровского. Однако, и в том ирония дискуссии в моноидейном философском сообществе, феноменологом Дубровский стал скорее случайно, под давлением аргументов противоборствующих позиций, и не смог, соответственно, дать внятную позитивную теорию, каковая была в то время у Ильенкова.

Середина 80-х, когда отзвучали последние запоздалые выстрелы дискуссии об идеальном, стала прологом начала конца советской философии. Вторая половина 80-х проходила уже под знаком большой идеологической схватки либерализма и коммунизма уже на собственной территории последнего – и когда говорят пушки, музы молчат. Молчала и философия – для правоверного большинства сообщества, воспитанного в естественности марксистских представлений, вскрылась их прежняя зачарованность и ужасающая ограниченность: подобно обитателям Платоновой пещеры, они вдруг увидели вместо теней мир света и настоящих предметов. И это большинство, к коему относит себя и автор, пребывало в шоке и священном трепете от открывшихся безграничных горизонтов133133
  Как-то, еще будучи студентом философского факультета в конце 70 гг. прошлого века, мне говорил один из сокурсников: чем нам еще в дальнейшем заниматься в философии (подразумевалось, конечно, в марксистской философии,"другой" просто не было, «другие» представлялись такими отсталыми, с такими изъянами, что и мысли не было о развитии, к примеру, экзистенциализма либо антропологической философии) – всё ведь уже и так ясно, определено и решено в принципе, остались разве что только «детали», «аспекты». Другие были более оптимистичны, вдохновляясь примером ильенковского обновления.


[Закрыть]. Уже говорилось о прорыве идеологической дамбы и бурных потоках русской дооктябрьской и эмигрантской литературы, равно как и переводов западной философии ХХ в. Я говорю прежде всего о тех, кто был способен учиться, делать выводы, не о «непробиваемой» части сообщества: эти никогда ничего не забывали и ничему не учились. Не следует забывать, однако, что эти потоки ринулись в брешь мировоззрения, образование которой и произошло в революционные годы второй половины 80-х. Атак критической рефлексии134134
  Кто был их субъектом? По прошествии времени склоняешься к заключению о том, что, скорее всего, это было «половина на половину»: боевой антисоветский идеологический «спецназ» Запада плюс недовольный средний класс столиц в лице своих диссидентствующих интеллектуалов.


[Закрыть] не выдержала первоначально наиболее иррациональная часть марксизма: мессианистско-утопический проект – в «славной истории» его реализации. Известно, к чему привел этот полурелигиозный миф о передовом пролетариате, который посредством своей диктатуры, в интересах всего человечества, охваченный этическим пафосом, ведет революционный джихад135135
  Джихад способны вести за собой лишь идеалисты из образованных классов: либо аристократы долга (т. н. «рыцарство»),либо аристократы духа (левые интеллектуалы).


[Закрыть] и строит развитой социализм. В развенчании подобных догматов марксистской веры не нужно было даже задействования сколько-нибудь серьезных умов, вполне хватало резвых публицистов и амбициозных историков. Схема «постепенного опрокидывания» советской идеологии, думаю, у многих в памяти:

1. во всем виноват Сталин, он извратил мудрые заветы Ленина;

2. да нет, Ленин-то и создал в своем революционном нетерпении и в традициях русских нигилистов вариант "казарменного коммунизма", извращающий вполне цивилизованный,"европейский" проект Маркса;

3. вот Маркс-то во всем, оказывается, и виноват, создав новый псевдорациональный революционный миф, соединив европейское (немецкую философию, французскую историю, английскую политэкономию) с восточным, мессианско-религиозным началом (иудаистские мифы о богоизбранном народе, апокалипсисе и царстве Божьем для спасаемых)136136
  Первая такая интервенция восточного концептуального элемента в западноевропейское мышление была связана, как отмечает Гегель, со Спинозой, введшим в интеллектуальный оборот Европы сугубо восточную идею «субстанциальности». «Восточное воззрение об абсолютном тождестве Спиноза впервые сделал приемлемым для европейского способа мышления…» (см.: Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 3. СПб: Наука, 1994. С. 343). Добавим, что эта вот восточная идея субстанциальности, тотальности, растворяющей индивидуальность в своем величественном мировом развитии, перешла по наследству от Спинозы к Гегелю,от последнего к Марксу – и к советскому марксизму. Лишь Гегель пытался диалектически артикулировать и индивидуализировать этот холистский тотальный концепт (синтез Востока и Запада), у остальных тотализм идеи, лишенной плюралистической конкретности и свободы индивидуализма, роковым образом влек к тоталитаризму и моноидеизму.


[Закрыть];

4. в конце концов, "крайним" оказался Платон с его онтологическим удвоением реальности, где программирующая действительность мира идей проецируется в утопию совершенного государства137137
  Неоплатонизм раннего христианства, особенно восточной патристики, закладывает основы российско-византийского способа мышления с его мессианизмом, радикальным идеализмом (бегством от рациональности, умеренности и труда).


[Закрыть].

Справедливости ради следует сказать, что публицистов и идеологов хватило лишь на «вскрытие» первых двух «истоков тоталитаризма», последние два выявили уже всё же философы с соответствующими историко-философскими знаниями.

Теорию коммунизма, в свою очередь, фундировала формационная концепция Маркса. Заметим, преодолевали, т. е. подвергли критической рефлексии, не "материалистическое понимание истории", которое уже органично вошло в кровь и плоть обществознания ХХ в. и лежит в основе большинства современных социально-экономических теорий, а именно чересчур жестко формализованную схему пяти формаций, чья телеологическая логика подстроена именно под этико-утопическую цель ликвидации эксплуатации человека человеком и преодоление отчуждения. Эпоха дикого капитализма, когда неправедные богатства создавались именно аморальными типами посредством бессовестной эксплуатации, породила убеждение крайнего этического ригоризма, типа "собственность – это кража", "богатые – заведомые негодяи, бедные – прирожденно добродетельны". Вместе с тем, общепризнанно, что формационный подход при всей его этико-идеологической ангажированности представлял собой первый удачный опыт идеальной типизации в социальной философии. Примерно в таком ключе и пошло к концу 80 гг. критическое обсуждение теории ОЭФ как основы истмата и параллельное освоение других подходов к исследованию общества: цивилизационного, культурно-исторического, социально-феноменологического, критической теории общества и др. В 90 гг. это привело к конституированию в российском философском сообществе современной социальной философии, с трудом еще освобождающейся от своей истматовской скорлупы, и политической философии.

Третий бастион, который штурмовала рефлексия критической ревизии советского марксизма, – методолого-онтологическая основа основ: диалектика и теория материи. И он, в отличие от научного коммунизма и истмата, оказался наиболее устойчивым, сохраняясь, хотя и в модифицированном виде, в мировоззрении большинства современных преподавателей философии и в программах обучения. Собственно, эта фундирующая часть была наименее идеологизированной и укоренена в солидной историко-философской традиции. Дискуссии о статусе диалектики как скорее пропедевтической методологии формирования гибкого операционального мышления, о категории "материя" как одной (но лишь одной) из фундаментальных концептуализаций естествознания – сыграли важную роль в разумной корректировке в сторону элиминации диамата к одной из возможных онтологий.

Что можно сказать об этих дискуссиях? В целом они сыграли позитивную роль в расчистке "авгиевых конюшен" советского философского догматизма, скорее не наследия самих Маркса и Энгельса, а той констелляции идей под общим лейблом "диалектический и исторический материализм", созданных, заметим, даже не теми отечественными философами, о которых мы здесь упоминали как участниках живого движения марксистской мысли, а теми "философскими мандаринами" и их многочисленной свитой, чьи учебники и исследования138138
  Множество «Основ марксистско-ленинской философии», «Диалектических материализмов», сонмы «Диалектик» (которые, заметим, различались скорее по цвету обложек серии) и «Исторических материализмов».


[Закрыть] полагались по умолчанию за каноническую «марксистско-ленинскую философию». Серость, безликость здесь скорее приветствовались в качестве образцов «научности», скромности и политкорректности. Были и негативные моменты, вполне естественные в периоды глубоких критических чисток, в которых всегда более присутствует и приветствуется радикализм и обилие черных красок. Тогда-то и появились зачастую несправедливые, очернительские, уничижительные характеристики советской философии и того, чем занимались отечественные философы в последние 30 лет. Как всегда, нужно время для более серьезного обдумывания, необходима историческая дистанция для самой возможности развертывания уже позитивной, конструирующей рефлексии целостного осмысления опыта пережитого. Не случайно же именно сейчас, спустя полтора десятилетия после шторма конца 80 гг., уже в нулевые годы XXI в. мы видим мощное интеллектуальное движение по позитивной реконструкции (и конструированию) нового образа советской философии.

Однако что же происходило в отечественной, уже российской, философии 90 – 00 гг.? Здесь мы можем высказать лишь самые общие и приблизительные суждения. Мы вступаем, как образно выразился Р. Коллинз, "во мглу ближайшего настоящего. Поколение перед нами как бы покрыто туманом, который мы могли бы лучше назвать паром, поднимающимся над полемикой, слишком к нам близкой для проникновения. Вряд ли рационально также выделять какие-то конкретные фамилии. У нас нет способа узнать, о ком (если о ком-либо вообще) будут помнить как о выдающейся или второстепенной фигуре: возможно, даже тем именам, которые включены в центральные контроверзы и противоборства целого десятилетия, будет большой удачей оказаться упомянутыми в качестве третьестепенных в будущих трудах по интеллектуальной истории. Такова уж природа пространства интеллектуального внимания. Оно внутренне образовано потоком конфликтов и перегруппировок через поколения, а наша значимость как мельчайших человеческих узелков в этой долговременной сети производится не нами самими, но процессами резонанса, превращающими некоторые имена в символы того, что произошло в памятных поворотных пунктах данного потока"139139
  Коллинз Р. Указ. соч. С. 1015-1016.


[Закрыть].

Учитывая указанные обстоятельства, ограничимся двумя характеристиками:

– обозначением ключевых тем дискуссий, которые ускоряли новые размежевания в отечественном философском сообществе, способствовали конституированию и самоидентификации новых позиций;

– нанесением первых "штрих-кодов" на наличествующие наиболее заметные позиции в современном поле интеллектуального внимания нашего философского сообщества.

В 90 гг. продолжается ревизия наследия советской философии, и страницы журналов по-прежнему пестрели риторическими вопрошаниями, типа «Умер ли марксизм?» (в его постановке сквозит: «да нет же, жив!»), особенно в первую половину последнего десятилетия ушедшего века. Однако они уже волновали большинство сообщества гораздо в меньшей степени (кроме, конечно, «мумифицированных»), чем в конце 80 гг.: в принципе с этим уже каждый разобрался так, как он счел это нужным. На мой взгляд, основное внимание 90 гг. было сфокусировано на двух дискуссиях, которые повлекли за собой некоторые существенные сдвиги в линиях противостояния, образовав новые позиции.

Затравкой одной из них послужила статья А. Л. Никифорова "Является ли философия наукой?" (Философские науки. 1989.№ 6), в которой автор, пользуясь набором вполне адекватных критериев (парадигмального, строгости научного языка, верификации-фальсификации и пр.), утверждал, что философия, впрочем, как и многие другие гуманитарные дисциплины, не является "наукой" в том смысле, в каком этот термин применяется к естественнонаучным дисциплинам. В принципе автор не открыл ничего особенно нового – это различение (по методу и предмету) стало классикой еще в XIX в. (Баденская школа неокантианства), сюда были добавлены еще лишь соображения представителей постпозитивизма (Т. Кун, И. Лакатос). Но не будем забывать, что еще в начале 90 гг. о неокантианстве мы знали лишь в объеме "Критик современной буржуазной философии",а основные их тексты были напечатаны лишь в середине 90 гг.! Это было откровение, это было почти революционно для основного контингента преподавателей философии, которых у нас, собственно, и считают "философами", воспитанных в истовой вере: "философия – царица всех наук", "философия – наука о наиболее общих законах развития мира и человека". Это сейчас может показаться смешным и нелепым, но кто имеет достаточный возраст и память, тот подтвердит.

Конечно же, не было недостатка в старых добрых "гневных отповедях" с высочайшим градусом пафоса и обильным цитированием нетленок, утверждавшим, что философия – альфа и омега наук. Впрочем, подобных произведений, по крайней мере у нас, всегда было в переизбытке: советская система марксистского философского образования, наверное, как и любая теологическая система в свое время, произвела массовый тип философа с "тоннельным мировоззрением". Усвоив как сакральные некоторые установки, он проносит их через всю жизнь, и от любых, казалось бы, самых разумных аргументов простоотмахиваются как от назойливых мух ("слепое пятно" восприятия?), сочетая всё это с феноменальной самоуверенностью. Таким образом, другой край дискуссии, супротив А. Л. Никифорова, – ортодоксально-марксистская часть сообщества, весьма, заметим, голосистая, особенно в то время ожидания реванша. Философия была, есть и будет фундирующей наукой поиска первопричин (Аристотель) и основой мировоззрения – такова, если рационализировать поток сознания, их позиция.

Дискуссия позволила самоидентифицироваться и русским читателям текстов постмодернизма и аналитической философии.

О чем вы, ребята, говорите? О какой философии как науке, когда виднейшие интеллектуальные клиницисты мира давно уже констатировали смерть пациента? Философия всегда была формой полурелигиозного, полуидеологического мышления либо была разновидностью досужей игры в бисер. В лучшем случае, если оставить метафизику попам, художникам и детям, философия остается как некая позитивная разработка в анализе текстов, языка и логики мышления. При существенном различии с первой позицией (философии науки), эта, третья, позиция имела тенденцию к союзу с "позитивистами" – для общей борьбы против более сильной тогда и монолитно догматической позиции вульгарной сверхсциентизации философии. В итоге можно сказать, что сквозной и значимый характер этой дискуссии – в дроблении интеллектуального поля внимания профессиональных философов (в отличие от внутридисциплинарных размежеваний: появления современных социальной философии, политической философии, культурологии) и самоидентификации трех позиций:

→ философии науки, становление «нового когнитивизма»;

→ русского постмодернизма, философии языка;

→ ортодоксального марксизма в поисках своих новых привлекательных имиджей.

Другая ключевая для отечественного сообщества дискуссия 90 гг. была еще громче, заметнее первой, т. к. более тесно была связана с идеологической борьбой и политикой. У нее не было какого-то одного академического повода в виде удачной провокативной статьи. Она была вызвана как мощным «вбросом» в конце 80 – начале 90 гг. в российскую интеллектуальную жизнь огромного числа текстов российских дореволюционных философов и философов-эмигрантов, так и резким обострением политической борьбы в 1993, поражением консервативного блока под реваншистскими лозунгами и, как следствие, «сменой вех» в направлении к дооктябрьским ценностям. Редкий номер философских журналов 90 гг. обходился без материала, связанного либо с публикациями новых русских классиков, либо аналитических работ о них, либо полемики об их значимости. Несть числа конференциям, проведенным в 90 гг., по русской религиозной философии, вплоть до двух конгрессов (1993, 1999). Что такое «русская духовная традиция», какова она, «метафизика русского духа», каково взаимодействие православия и русской философии, православной духовности и «русской идеи» – вот вопросы, составившие канву этой дискуссии.