Текст книги "Русский агент в американской пехоте. Приключения агента Эжена. Основано на реальных событиях"

Хуже всего у меня обстояло дело с плаваньем. На занятие по плаванью в бассейн учебного центра и пришел сержант Колд, хотя шла уже пятая неделя моего обучения. Колд любил держать своего подчиненного в напряжении, и когда этот бедолага, заранее выбранный на роль жертвы будущего спектакля безжалостным сержантом, думал, что угроза миновала – этот садист появлялся из-за занавеса на сцену. В то утро наше отделение впервые отрабатывало аварийную высадку с борта на берег. Мне, к тому же, не повезло с фамилией – она начиналась на литеру «Б» и я всегда стартовал в своем отделении вторым. Это создало большое удобство для сержанта. Пока первый курсант барахтался в бассейне в полной выкладке, в каске и с винтовкой, пытаясь проплыть шестьдесят ярдов до дальнего борта за четыре минуты, – Колд курил свою отвратительную филиппинскую сигару, а когда к борту бассейна подошел я – к нему подошел и Колд. Основная хрень состояла в том, что я сумел проплыть довольно быстро для себя сорок ярдов, а затем утопил винтовку. Первые три минуты, пока я плыл, как мне потом сказали парни, Колд стоял с разочарованным видом, но после моего грандиозного промаха, он оживился, закурил новую сигару и стоял у бортика, широко расставив ноги и раскачиваясь всем своим тренированным телом взад и вперед. Утро для него прошло не зря – этот садист блаженствовал, а я нырял на глубину два метра и пытался выудить винтовку. Минуты через две я догадался расшнуровать бутсы, подплыл к дальнему борту и выкинул обувку на резиновый коврик. После этого мне удалось вытащить М16 достаточно быстро. С бутсами и винтовкой в руках я вернулся на исходный рубеж.

Колд не выдержал и обратился к инструктору: «Вы позволите, господин лейтенант?». Получив разрешение, Колд повернулся лицом к шеренге нашего отделения и произнес: «Парни, не торопитесь ржать, наш босоногий Рыбачек отлично выполнил задание командования и показал всем как надо высаживаться на берег врага, если хочешь быстро получить в пузо пулю от коммунистов. За точное, мать твою, выполнение сложного задания Рыбачек поощряется двумя сутками ареста. Капрал занесите это поощрение на дверь сержантского кубрика в лист наших награждений, я же этим вечером поищу в личном талмуде Рыбачка адрес мудаков из Колумбуса и подробно сообщу им о сегодняшнем подвиге героя, которого они специально для нас выловили в мутных зеленых стоках Огайо». Все курсанты нашего отделения ненавидели Колда, и он это знал, но все они при его речи расплылись в широких улыбках, а некоторые так пожирали сержанта глазами, что могли подавиться. Арест действительно был занесен в мое личное дело, но не реализован.

Однажды на третий месяц учебы мы проснулись утром по команде вахтенного, и заспанные потянулись из своего кубрика в гальюн в конце каюты. Перед самым построением на утренний кросс шесть курсантов нашего отделения обнаружили отсутствие поясных ремней на своих прикроватных табуретах. Мой ремень был на месте, так как моя койка была вдоль стены, а ремни пропали у тех, чьи койки стояли у длинного низкого иллюминатора. Курсанты доложили о происшествии капралу Битеру, он сбегал и доложил сержанту Колду. Сержант дал команду искать ремни и обещал жестко наказать шестерых уродов и раззяв. Целый день половина нашего отделения таскала подсумки, ножи, а вечером кольты, в руках, получив за это букет взысканий от инструкторов. Поиски ремней вечером в нашей каюте и вокруг нее ничего не дали. На следующее утро шести несчастным курсантам капралы – помощники Колда – выдали новые замшевые ремни. А следующие недели две по очереди «уроды и раззявы» заступали в виде наказания на ночные караульные посты.

Уже после увольнения капрала Битера я узнал, что это была операция сержанта Колда по развитию у курсантов бдительности, в которой принимали участие капрал Битер и еще какие-то неустановленные приспешники сержанта из других отделений. Вахтенные нашей команды накануне днем открыли запоры иллюминатора нашего кубрика, ночью иллюминатор был открыт «ворами», которые с помощью палки с металлическим крючком стащили у спящих курсантов ремни. Все это действо контролировал вечно вонючий капрал Битер, койка которого стояла рядом с моей. Командование базы было в курсе, но цель была достигнута – мы стали убирать ремни с табуретов в тумбочки (это было нарушением одной из инструкций), постоянно проверять запоры иллюминатора, и следить друг за другом. Иначе говоря, мы стали недоверчивы, подозрительны и бдительны одновременно.

Раз десять в течение учебы наша команда участвовала на местности в общих учениях разной военно-технической направленности. Пара учений была посвящена защите от химического оружия. Первое прошло на второй неделе обучения, и оно для меня завершилось благополучно. На втором учении на второй месяц учебы я реально отравился отравляющим газом, был отмечен как боевая потеря, после чего доставлен санитарами в бессознательном состоянии в госпиталь. Попутно я испортил боевые показатели всей нашей учебной команде и отрастил лишний зуб на себя в необъятной звериной пасти сержанта Колда. Все это было последствием моего сидения в составе отделения в полном комплекте средств химической защиты в резиновом шатре, в который инструкторы напустили слабый отравляющий газ. По распорядку учений сидеть мы были должны три часа, после первого часа сидения я вырубился и упал лицом вперед со скамейки. Очухался я уже в комнате госпиталя нашего центра. Вечером я явился в свою каюту, утром узнал, что имею еще двое суток ареста. Этот второй арест, которые последовал через небольшой промежуток времени за первым арестом, полученным мной за подвиги в бассейне, также не был исполнен.

Из развлечений доступных нам в учебном центре были: полчаса просмотра телепередач вечером каждого дня и занятия в спортзале по воскресеньям. Я регулярно участвовал по воскресеньям в баскетбольных матчах в составе команды своего отделения против других команд из всех отделений нашей базы. Обычно мы проигрывали. Как-то в конце третьего месяца обучения после обеда мы играли с командой из отделения учебной команды G14. Мы опять проигрывали безнадежно, но в третьей четверти немного оживились, а я забросил пару трехочковых. Парни при нашей атаке дали мне пас, но неожиданно я получил крепкий удар коленом по кобчику – пошатнулся, встал на обе ноги, и, следующим шагом, сделал пробежку. Унизительный удар коленом по заднице так меня разозлил, что я отшвырнул мяч, развернулся к предполагаемому обидчику и с правой нанес сильный крюк в его голову.

Высокий парень в белой майке (мы играли в зеленых) попытался уклониться, и мой хлесткий удар прошел вскользь по его левой брови. Костяшками правого кулака я как ножом содрал ему всю кожу вдоль брови до мяса, кровь полосой в четыре дюйма хлынула вниз и мгновенно залила ему левый глаз, щеку, подбородок и верх майки. Немедленно началась махаловка, мне подбили левый глаз, а я сумел крученым ударом в солнечное сплетение отправить еще одного соперника на пол. Общая потасовка в составе десять на десять шла на баскетбольной площадке минуты три, потом в дело вмешались капралы и какие-то сержанты. Матч закончился.

Курсанты из команды G14 грязно ругались и обещали утопить меня уже завтра в первой попавшейся сточной канаве, заставить меня перед этим сожрать свои гребаные кишки и еще много чего. Пострадавшего от моего удара увели в госпиталь, где бровь зашили. Во время драки в спортзале находился мой сержант Колд, но он в события не вмешивался. За драку во время спортивного состязания никто наказан не был, угрозы курсантов повисли в воздухе, а мой авторитет как Рыбачка с Огайо неожиданно укрепился. Многие курсанты до этого показывали свою удаль в боксерских поединках в перчатках, но такого массового, кровавого и жестокого мордобоя, который я устроил в спортзале, в учебном центре не было уже пару лет.

Новый Орлеан, штат Луизиана. «Заброска»

Историю моей заброски в Америку как советского агента Эжена я начну с предистории – со знакомства моих родителей. Как я говорил ранее мой отец Луку Бандияну в конце тридцатых годов уехал из Румынии в Америку. Дело было так – он, в те годы молодой и весьма симпатичный человек и телеграфист по профессии, был знаком с радистом грузового румынского теплохода «Аджитат». И когда это судно с грузом мебельной дубовой и буковой доски отправилось из румынской Констанцы в Саванну в Джорджии, радист с разрешения капитана и за небольшие деньги пристроил Луку в своей каюте. В Саванне Луку вышел на берег, но это было не то место, где румын, знающий румынский и немецкий языки мог найти работу.

У Луку было немного валюты во франках, на поезде он доехал до Нового Орлеана и попытался найти работу там. Единственным, чего он достиг – был привод в полицию, т. к. Луку фактически был нелегалом – не оформил свой въезд в США должным образом. В полицейском участке Нового Орлеана он познакомился с юной красоткой француженкой – своей будущей женой. Красотка (будем ее условно называть Лулу) была задержана по обычной для красоток причине – за приставание к прохожим, то есть за уличную проституцию. Некие марсельцы быстро вызволили красотку Лулу из лап полиции, и она вернулась к своим занятиям, а попутно помогла Луку. Он отдал полицейским через марсельских братков почти все свои франки, но в обмен получил документы на въезд. То ли второпях, то ли намеренно в его американских бумагах он был записан без буквы «у» на конце фамилии. Так мой не биологический отец стал эмигрантом Луку Бандиян, въехавшим в США через Новый Орлеан, штат Луизиана, из Румынии.

В качестве компенсации за завышенную цену оказанной услуги, марсельские парни дали Бандияну пару-тройку наколок к своим знакомым в штатах Теннесси, Кентукки, Огайо. Бандиян взял в свою очередь адресок кафе, в котором обычно искала клиентуру моя биологическая мать Лулу, пообещал ей черкнуть пару строк, и уехал по железной дороге в Луисвилл, штат Кентукки, город на реке Огайо. Поработав там годик или более в неком полулегальном бизнесе, он поехал в Цинциннати, а оттуда в Питтсбург. Из каждого города Луку Бандиян непременно посылал весточку в Новый Орлеан к своей француженке Лулу. В Питтсбурге Бандияна застала война. Появились военные заказы и Луку приняли на какой-то завод, связанный с производством телефонной аппаратуры. Он получил комнату в заводском бараке и в одной из открыток-весточек пригласил мою будущую мать Лулу приехать в Питтсбург осмотреться, а если что и остаться. Репутация Лулу в Новом Орлеане не давала ей возможности создать свою семью, и она приняла приглашение Луку Бандияна. Вскоре Луку Бандиян и Лулу сочеталась законным браком. Молодые поселилась в комнате Луку в заводском бараке, а Лулу Бандиян устроилась посудомойкой в ресторане на железнодорожной станции. Так в Питтсбурге мои родители провели военные годы.

А нам необходимо перенестись в окрестности Москвы. На некий сверхсекретный объект, где-то между Подольском и Серпуховом, из Германии чекисты доставили группу военнопленных немецких и австрийских врачей – генетиков. Эта группа в ходе своей научной работы в третьем рейхе вплотную подошла к возможности встраивания в геном человека любой целевой установки поведения индивидуума. Эта установка до поры до времени находилась в спящем состоянии, но могла быть оживлена особым способом – или уколом, или путем температурного удара (теплом или холодом), или специальной кодовой фразой, т.е. с использованием канала слуха. Работы пленных генетиков заинтересовали секретные управления советской разведки и был открыт НИР, назовем его «Виноград», по реализации идеи заброски советских агентов на запад путем оплодотворения западных женщин семенем с заряженным нужной установкой геномом. Авторство этой революционной идеи не известно, но многие считают, что это предложил лично «САМ».

«Виноград» года через два стал давать практические результаты, были произведены натурные опыты, так как в учреждениях чекистов людской материал находился в любом количестве и даже с избытком. В самом конце сороковых годов было изготовлено нужное семя, для чего использовали семя особо ответственных, а главное здоровых работников органов. Встал вопрос доставки семени в организм биологической матери будущего агента. В рамках «Винограда» прорабатывались разные идеи, но остановились на подмене оперативным способом вагинальной противозачаточной свечки, которую американская «пациентка» вводила в себя после полового акта, на специальную свечку, содержащую сперму с заряженным геномом.

Тут, я должен отметить, что Лулу Бандиян после войны иногда покидала барак своего мужа Луку Бандияна и уезжала в Новый Орлеан, где девушки ее грациозной комплекции легко находили обеспеченную клиентуру среди моряков – ветеранов войны. В Новом Орлеане одним таким ветераном войны был неизвестный мне советский тайный агент. Его снабдили нужной сверхсекретной вагинальной свечкой, а он представил в Центр досье на возможные объекты внедрения. Возможно, работа мужа Лулу на полусекретном заводе в Питтсбурге сделала свое дело. Советский агент воспользовался услугами Лулу, подменил ее противозачаточное средство, и она к радости моего небиологического отца Луку Бандияна родила ему в Питтсбурге мальчика. Это был я – Эжен Бандиян.

Загадкой для меня остается тот факт, что без всякого, казалось, внешнего толчка в моем пятнадцатилетнем сознании всплыла фраза про Элвиса, тем более что Элвис Пресли в момент моего «внедрения» был неизвестен. Я предполагаю, что были какие-то корректоры «Винограда», которые ко мне направлялись. Особо подозрительна мне немка-сиделка, которая в самом начале шестидесятых годов приходила несколько раз в гости к моей матери. Эта престарелая фрау Зиммер или Биммер часто говорила с Лулу Бандиян на французском языке, а себе под нос бормотала что-то по-немецки, что вполне могло быть акустическим кодом, воздействующим на меня. Как минимум после ее визитов я непонятно откуда стал проявлять интерес к немецкому языку и к концу школьного обучения его прилично знал.

Имеются ли другие агенты, которые вошли в жизнь с помощью «Винограда» я информации не имею, как непонятно мне выполнил ли я свое подлинное боевое задание, или мне его заменили на другое.

Западная Германия, Ильцен

Прошло три месяца или чуть больше с начала моей службы на тренировочной базе разведбатальонов сил спецназначения морской пехоты. В один из воскресных дней, когда учебных занятий, тренировок и прочей принудиловки не было, но мы должны были торчать в расположении своей команды, так как были в «оперативном резерве», вахтенный вышел из сержантского кубрика и громко проорал о минутной готовности учебной команды G3, то есть моей, к общему построению на плацу. Сообщение застало меня у телевизора. Я отнес свой табурет в кубрик нашего отделения, надел пилотку, куртку и побежал на плац. Капралы быстро провели построение. И, когда наш ужасный сержант Колд с фуражкой в левой руке, что уже не предвещало ничего хорошего, вышел из двери каюты нашей команды и спустился на одну ступеньку – капрал учебного отделения Н1 бросился к нему и доложил о построении. Колд как обычно кивнул ему всем туловищем, не сгибая бычью шею, и прошел к центру нашей шеренги.

«Парни», рявкнул он, «командование решило, что вам пора завершать свой балдеж на этом Калифорнийском пляжике. Вы все произведены в рядовые и зачислены в кадровый состав разведывательного батальона 91. Скоро мы отправимся к старым телкам в Европу. Но не думайте, что там, в пивных краях, мамочка даст вам пососать свои сиськи. Я вчера приказом назначен кадровым командиром вашей роты. Командирам отделений приказываю обеспечить получение рядовыми их личного оружия, боекомплекта, сухого пайка на трое суток, и прочего скарба. Вылет из Огаста, штат Мэн, утром. Наш Геркулес уже заливают керосином. А сейчас справа по одному бегом в сержантский кубрик для бюрократии, подписок-расписок и прочей идиотской хрени. Капрал, командуйте!»

После ужина мы по отделениям сидели в готовности к вылету в своих кубриках. Наконец-то я получил денежное довольствие за три учебных месяца. Толщины бараньей котлеты с плаката в Колумбусе эта пачка купюр не достигала, но настроение, обычно весьма поганое, мне улучшила. За полночь объявили построение, потом мы колонной по два дошли до главных ворот базы, запрыгнули в грузовики, капралы зашнуровали тенты изнутри и мы поехали. Ни один офицер центра, включая командира нашего учебного батальона первого лейтенанта Ласси, нас не проводил. Сержант Колд был прав – ни одна мамочка не давала нам свою сиську.

Всю ночь мы ехали в грузовиках до военного аэродрома в Огаста. По приезде капралы отпустили нас в здание аэропорта на двадцать минут на всякие естественные потребности. Я покурил, сходил в сортир, сожрал большой кусок консервированной колбасы из сухого пайка и запил его сельтерской из пластикового пакета. Светало, когда мы погрузились в Локхид Геркулес. Внутри лайнера половина кресел была отвинчена и на освободившейся площадке были уложены и привязаны тросами к полу чугунные радиаторы. Вонючий капрал Битер шепнул нам, что мы летим в Исландию, а оттуда в Гамбург в Западной Германии. На кой хер нужно было везти радиаторы из Америки в Германию это, я думаю, знали только на самом верху в Пентагоне. Мне кресла не досталось, но я шикарно устроился на брезентовых почтовых пешках в самом хвосте лайнера в почтовом отсеке. Примерно через полчаса после посадки и проверки капралами личного состава 130-й Геркулес запустил сначала первую пару своих пропеллеров, затем вторую, начал рулежку, разгон и оказался в воздухе. Вскоре сержант Колд созвал капралов и дал им какие-то указания. Наш капрал Битер так передал его приказ: «Курить, срать, ссать в полете запрещается. Лайнер перегружен, и пилоты отстегнули бочки для дерьма, чем довели полетный вес до взлетного. Гальюны заперты. Если кому невтерпеж – и он обделается – получит двое суток ареста немедленно по прилету в Гамбург. Хорошая новость – до Исландии 4 часа лета и там мы приземлимся на час или больше». Все четыре часа полета до Исландии я сладко спал на первоначально довольно колючих мешках с почтой, которую для придания ей мягкости мне пришлось утрамбовать прикладом моей штурмовой винтовки.

Когда Геркулес начал снижение, я проснулся. Пилоты выполняли разворот против ветра и так заложили вираж на левое крыло, что я свалился с почтовых мешков к двери запасного выхода. Это вызвало большую радость у парней моего отделения, и они сопроводили мой трюк всякими дружескими комментариями, самый мягкий из которых был – «доигрался карпатский говнюк Рыбачек» – жизнь продолжалась. Лайнер стал терять высоту и делал это с надрывным ревом моторов очень резкими рывками. Колбаса, сожранная мной в Огаста, объединилась с шипучей сельтерской, и эти продукты попыталась освободиться из моего желудка, но я удержал их силой воли и страхом очевидного ареста за облеванные мешки с почтой. Сделав несколько козлов, покрутившись и повиляв хвостом, 130-й Геркулес остановился. Все иллюминаторы у нас были задраены и «что же там за бортом» мы не знали.

Сержант Колд вышел из кабины пилотов, а он летел именно там, посмотрел на наши заспанные рожи и пролаял: «Парни, поздравляю, вы в Европе на островке Исландия. Стоянка сорок минут. Когда я покину борт, можете выползать на взлетную полосу. Температура за бортом десять градусов по Фаренгейту, в домик аэропорта идти не советую, справа по борту прекрасное место, подготовленное для вас вашими предшественниками – там вы и проделает все свои делишки, да не обморозьте свои окурки на исландском ветерке.» Сержант Колд нас не обманул – исландский ветер обжигал. Справа, ярдах в двадцати от взлетной полосы, в каменистой тундре располагался огромный шершавый кусок льда грязного желто-коричневого цвета величиной с три хоккейных поля. Это была замерзшие моча и кал американских военных путешественников. Мы бодро дошагали до этого странного стадиона, встали по ветру – то есть в направлении кабины пилотов нашего Геркулеса и в семьдесят две струи произвели свежую горячую заливку полярной ледовой арены. Я покурил, посмотрел на какую-то страшно далекую низкую гору, и залез по трапу в теплое брюхо лайнера. А еще через четыре часа мы плюхнулись в Гамбурге. Первое задание Центра было выполнено – я начал службу в 91-м разведывательном батальоне морской пехоты, размещенном на базе в Западной Германии.

Уже знакомые нам по аэропорту Огаста серые военные автобусы ждали нас в Гамбурге в аэропорту на острове Финке. Погрузка была недолгой, и вскоре по четвертому шоссе, о чем мне сообщили дорожные указатели, я продвигался на юг в Ильцен – старинный графский город на речке Ильменау. В Ильцене мы достаточно круто повернули на запад, вскоре попали на границу Люнебургской пустоши, повернули снова на север и через полчаса въезжали на территорию базы спецподразделений американской морской пехоты. Весь путь от аэропорта до базы занял четыре часа. Первое же, что бросилось мне в глаза по приезду, был высокий флагшток, воткнутый в массивное бетонное основание у штаба базы. На флагштоке зимний ганноверский ветер рвал полотнище американского флага. Сержант-майор Колд знал, очевидно, местные порядки. Он сам лично проследил за нашим построением, находясь строго по уставу на левом фланге строя, затем подозвал к себе командира первого отделения и отправил его в штаб как ротного вестового. Свои необычные действия Колд выполнял, будучи одет в парадный синий мундир и белую парадную фуражку, которые он напялил на себя в самолете при подлете к Гамбургу. Вскоре из штаба вышел очень высокий и худой капитан, также в парадном мундире и перчатках. Колд лично подал команду «смирно» и строевым уставным шагом мимо всего нашего строя подошел – подлетел к тощему капитану и что-то ему коротко доложил. Капитан прошел к центру строя, отдал нам честь, а затем, не говоря ни слова, удалился в свой одноэтажный штаб. После этого капралы по отделениям строем повели нас в нашу двухэтажную казарму в дальнем конце базы.

Театральное представление, устроенное сержантом Колдом, называлось «представление вновь прибывшего маршевого подразделения старшему начальнику» и более никогда не повторялось. Оно было предназначено одному зрителю – командиру нашего резервного 91-го разведбатальона Питеру Смитсону – тощему и высоченному капитану. Это был потомственный штабной вояка, помешанный на ритуалах, прохождениях, речевках, подъеме флага, сигналах горниста, барабанном бое и прочей херне, которую мы совершенно не изучали на базе в Огаста. Родился Смитсон в штате Массачусетс и считал себя потомком первых переселенцев из Англии. За высокий рост и сутулость он имел кличку Слипер Смитсон (т. е. Шпала Смитсон), и все его так и звали – или Слипер Смитсон или просто Слипер. Слипер в свободное от службы время, разумеется, читал местную и выписываемую из Америки военную газету, а также всякие военно-исторические журналы, разбирающие актуальные вопросы тактики 1774 года и прочую муру.

Самым говенным качеством Слипера было создание им в каждом подразделении батальона, и даже вне его, глубоко законспирированной сети секретных агентов – стукачей. Свое детище Слипер всячески лелеял, разоблаченного стукача – пытался «списать на берег», а на его тепленькое место искал очередного пидора и, конечно, находил. Под началом Слипера мне предстояло прослужить почти все тысячу с хвостиком дни, проведенные мной в Ильцене. Положительным качеством Слипера было то, что он не вылезал из своего штаба и с базы и не занимался непосредственно военной службой, как делом низким, грубым и не достойным его как местечкового военного теоретика. В итоге наши задницы, теперь уже задницы кадровых рядовых, а не курсантов, были опять в полном распоряжении сержанта Колда. Должность командира кадровой разведроты предназначалась для второго лейтенанта, а не сержанта-майора, но наш командир роты сержант Колд не мог получить новое звание, ибо нигде не учился. По должности и денежному довольствию, однако, эта военная сволочь стала офицером и находилась на взлете своей карьеры. Нам это дало большое облегчение в службе, – так как садист Ник Колд существенно умерил свои порывы.

Необходимо отдать должное военно-строительному управлению Пентагона – казарма, в которую заселилась наша пятая рота 91-го резервного разведывательного батальона, была очень хорошо продумана и удобна. На втором этаже размещались одноместные номера, по иному и не скажешь, для шести командиров шести отделений нашей пятой роты, двухместный номер командира роты, одноместные номера для работников службы управления роты, помещения самой службы управления. Во всех номерах были: санузел, душ, холодильник, большой встроенный шкаф, укрытый за сдвигающейся ширмой. В двух холлах для отдыха в противоположных концах коридора стояли буфетные стойки с посудой, общие морозильники, телевизоры.

У командира роты в гостиной на полу на ножках стоял индивидуальный телевизор, у окна располагался письменный стол. У левой стены командирской гостиной военные дизайнеры расположили столик журнального типа и два вращающихся кресла, а в спальне большую кровать с подогревающимся матрасом и потолочный вентилятор. По тем временам это был полный технический рай. Первый этаж, который отводился рядовому составу, имел два холла с телевизорами и общими холодильниками в противоположных концах широкого коридора, в котором легко можно было провести общее построение. По обе стороны коридора были жилые комнаты, рассчитанные на двух человек, в каждой был санузел и раковина с большим зеркалом. На этаже было четыре (!) общих душа. Основной и резервный входы в казарму размещались по центру здания. При этом основной вход выходил на плац, а резервный на тыл казармы, который граничил с закрытыми подстриженным декоративным кустарником двумя ротными спортивными площадками – гимнастической и баскетбольной. Подняться на второй этаж можно было только по лестницам, идущим наверх из холлов первого этажа. Холлы второго этажа имели аварийные пожарные двери, выходящие на две пожарные лестницы, прикрепленные к торцам казармы. Одним словом, это было удивительное здание.

И таких комплексов из казармы и спортивного ядра было на базе пятнадцать! К казарме с чудесными свойствами мы еще вернемся, а сейчас я хочу поговорить немного о других вещах.

Позднее я вспоминал свою биографию в поисках ответа на два вопроса.

Первый состоял в том, почему Центр давал мне мало заданий? Ответ я находил, в том числе и в том, что все пошло не так, как там планировали. В Центре думали, что я попаду в отряд морской пехоты в какой-то горячей точке планеты, лучше всего во Вьетнаме, и буду оттуда самое малое раз в месяц, а то и раз в неделю, присылать информацию с координатами объектов, именами командиров, и планами американского командования. И агент Эжен будет приносить неоценимую пользу в великом соперничестве коммунистов с капиталистами. Вместо этого я оказался в резервном батальоне в тихом месте в Нижней Саксонии. Никто не скрывал расположение и состав нашей базы, её чертежи и планы инновационных казарм публиковали в открытых военных изданиях, из той серии, что читал наш военно-фантастический службист капитан Слипер.

Представим себе сюрреалистическую картину: Слипер из Ильцена и «Слипер» из Москвы с Лубянки оба выписали один и тот же американский военный журнал. Первый это сделал напрямую, второй через посредника в виде военного атташе в советском посольстве в Вашингтоне. И вот в одно и тоже астрономическое время они открывают страницы свежего номера этого журнала. Саксонский Слипер внимательно просматривает статью о своей базе, и затем пишет в редакцию автору статьи письмо с едким замечанием о том, что тот ошибается – в холле двенадцатой казармы для рядового состава резервной специальной разведывательной роты, недавно прибывшей в Ильцен, открываются на ночь четыре, а не три фрамуги, и именно этим достигается уменьшение среднеказарменной концентрации сероводорода, который вырывается ночью из задниц шестидесяти шести рядовых морских пехотинцев, дрыхнущих в своих комнатах на первом этаже казармы.

Одновременно эту же статью читает лубянский «Слипер», он ловко, как ему кажется, выуживает сообщение о прибытии нашей роты в Ильцен и строчит наверх такое разведывательное донесение:

«По оперативным данным из компетентных источников стало известно, что база морской пехоты США, проходящая в наших сводках под кодом «Ильцен-2», в середине зимы, предположительно в первую декаду февраля, получила серьезное усиление в виде специально обученной роты добровольцев. Рота развернута в двенадцатой казарме объекта, ее численный состав оценивается в семьдесят пять человек, в том числе шестьдесят шесть человек рядовых пехотинцев, имеющих особую подготовку. Задачи свежей роты уточняются. 15 …………ля 196… года. Капитан «Слипер».

Эта картина и представляет собой верх идиотского милитаризма того времени.

Второй вопрос, который я себе задавал, состоял в том – почему командование морской пехоты не давало нам заданий боевого значения, мы не участвовали в столкновениях с противником, не ползали по его тылам и не захватывали какого-либо «языка»? Ответ я вижу в том, что наша резервная разведывательная рота, наспех сколоченная из крепких, но желторотых юнцов, не вписывалась в военную доктрину мирного времени. Нас не знали куда пристроить. Шестьдесят шесть добровольцев, пошедших в морскую пехоту в разведку – этот эпизод как пример прекрасной работы служб волонтерского набора – наверняка вошел в сводки, в отчеты, в доклады генералов. И эта строчка в докладе решила судьбу нашей роты – нам нельзя было сказать: «Парни, вы не нужны морской пехоте, идите домой, учитесь, заводите семью и детей.» Генералы посмотрели на карту Германии, ткнули в нее пальцем, попали в нашу инновационную базу, и послали нас туда. Но иногда от наших генералов строгие дяди из Вашингтона требовали для выполнения важного специфического задания небольшое хорошо обученное подразделение. Тут в штабе морской пехоты вспоминали о нас и затыкали нашей «специально подготовленной» ротой очередную военно-политическую дыру.

Этот факт придал моей карьере, как агента Эжена, любопытный характер.

Вернемся, однако, к событиям, произошедшим сразу после спектакля с нашим представлением капитану Слиперу. Нас быстро расселили в двенадцатой казарме, я был помещен, согласно списку, составленному лично сержантом Колдом, в комнату №18, ближайшую к тыловому выходу казармы. Моим сокамерником был Йозеф Бирман, рядовой не из моего отделения. Для понимания одного дальнейшего эпизода лучше всего посмотреть на чертежик казармы, который я вам набросал по памяти.