Текст книги "Русский агент в американской пехоте. Приключения агента Эжена. Основано на реальных событиях"

Западная Германия, Гамбург-1

В воскресенье автобус с нашей базы доставил меня в Ильцен, откуда вскоре я на рейсовом автобусе отправился в Гамбург. Через три часа я находился на месте встречи со связником из Центра. Пусть читатели думают, что это было начало скандально известной улицы Репербан. Я погулял мимо витрин небольших магазинчиков, перешел на противоположную сторону улицы, остановился у миниатюрного аккуратного газона с одинокой скамейкой, закурил, и бросил взгляд вокруг. Мой стаж работы в образе агента Эжена составлял менее полугода, а подготовки я не имел никакой, если не считать пару раз появлявшихся в моем сознании управляющих моими поступками командных фраз, поэтому я не мог определить – заинтересовал агент Эжен кого-нибудь или нет. Я решил присесть на скамейку, подождать минут пятнадцать, а потом еще пошататься мимо всяких местных весьма пикантных заведений, но делать это не пришлось.

Слева от меня от одной из витрин отклеилась личность, в которой угадывался сутенер и дилер самого мелкого пошиба. Его лицо, высохшее от кокаина или плохого тюремного питания, украшали стриженые усики, а крашеные черной басмой волосы, свисающие со лба, были щедро удобрены дешевым бриолином, запах которого отдавал скипидаром, гуталином и потом. Сутенеру-дилеру было на вид лет двадцать. В три шага он оказался возле меня и с явным турецким акцентом весьма игриво спросил: «Господин рядовой желает пару хороших сигареток или девочку из Стамбула?». Что-то подсказывало мне, что вопрос незнакомца не случаен, и я ответил: «одну сигаретку, но очень хорошую». Сутенер-дилер вынул из кармана засаленного замшевого пиджачка свой товар и произнес все также игриво и с акцентом: «Белая лига, с вас три марки, господин». Я заплатил ему два доллара и выдохнул: «Орегон». Сутенер-дилер – посыльный Центра – продолжил: «Господин, зайдите в любое воскресенье в кафе „….“ и закажите газету и любую выпивку. Затем действуйте по приказу связного, назвавшего пароль „Завтра будет полная Луна“. Ваш отзыв прежний». После этого вертлявый незнакомец мне церемонно поклонился и пропел глупый куплет из популярного телевизионного мюзикла: «У Мехмета для вас – все самое лучшее прямо сейчас». На этом моя вторая в карьере агента Эжена встреча с представителем Центра завершилась.

Третий контакт агента Эжена с представителем Центра, мог состояться в указанном мне турецким дилером гамбургском кафе не ранее мая 196… года, и я уже подумывал о том, как мне все обставить, но непредвиденные обстоятельства перенесли все эти гамбургские планы на осень.

Австралия, Уилуна, пустыня Гибсона

Май 196.. года стартовал с неприятного сюрприза. За полночь, когда я практически спал, из своего очередного полулегального вояжа по базе в нашу комнату возвратился Изя Нацик, Он был слегка «под шафе», поэтому налил в умывальник холодной воды и сунул туда голову, а когда Изя вытирал волосы, то наклонился и шепнул мне на ухо: «Рыбачек, ты спишь, братишка? Удивительные дела – сержант Колд в нашей казарме!». Я успел подумать только одно: «Ни хрена себе!», после чего продолжил засыпать и заснул. Утром новость дошла до меня окончательно – мое положение как агента Эжена серьезно ухудшилось.

В этот время я выходил из возраста ранней молодости и стал с удивлением отмечать, что умнею. Умнел я не в смысле улучшения своих результатов, каких то успехов и военно-технического интеллекта. Я стал неожиданно для себя анализировать все события и действия людей в этих событиях. В моем мозгу стали выстраиваться сценарии возможного моего поведения, варианты взаимодействия моих сослуживцев и начальников. Я прирастал рассудительностью, хитростью, комбинаторным мышлением, и все тем, что присуще сильному шахматисту, играющему важную партию. Но моя партия разыгрывалась не на клетчатой доске, а прямо в жизни. Тогда я не осознавал этого, а сегодня понимаю, – это в моем геноме созревал «Виноград», он становился старше, настаивался, набирался градусов и вскоре представлял собой комбинацию из ценных и терпких ингредиентов.

Я представлял собой продукт, изготовленный советскими спецслужбами, с этикеткой: «Эжен, агент, изготовлен из „Винограда“ урожая 194… года». Проблема моей агентской карьеры была в том, что мои австро-немецкие и советские создатели сами пали жертвами реорганизации секретных советских органов. Продолжатели дела по теме «Виноград» были отправлены в отставки в середине шестидесятых годов, а руководители семидесятых годов не понимали, как им использовать доставшееся наследство по теме «Виноград», в том числе и в моем лице. Впрочем, я это уже говорил, но невольно повторился.

Итак, на утреннем построении сержант Колд вопреки протоколу, который вбивал в нас любитель ритуалов капитан Слипер, не стал тратить время на подъем флага у нашей двенадцатой казармы по сигналу батальонного горниста, равнение строя на флаг и шагистику командиров отделений мимо нашего строя с докладами. Колд вышел перед строем, и мы подумали, что он хочет нам объяснить, как любил это делать в Огаста, что мы забыли о полной принадлежности наших толстых и тощих задниц ему как прямому начальнику. Но мы ошибались. Колд был одет необычно – в панаму, бутсы на двойной каучуковой подошве и пятнистую десантную форму цвета светлого кофе с молоком.

Он был краток:

«Парни, командование морской пехоты оказало нам большое доверие и специальным приказом включило в состав сводного разведывательного отряда. Отряд возглавил лейтенант Шугар, с которым вы знакомы. В него включены первая и вторая роты нашего 91-го батальона и наша пятая рота. Операция начнется через четыре дня. Точка планеты, куда мы будем доставлены секретна. Все узнаете на месте. Сегодня получаем два комплекта пустынной формы, личное оружие забираем в личные кубрики. Сухой паек не брать. Личные вещи не более 10 фунтов на человека. Отбой в восемь вечера, подъем в четыре утра завтрашнего дня, вылет из Гамбурга в восемь утра. Шататься по базе и общаться вне пределов двенадцатой казармы запрещаю. Командирам отделений приступить к выполнению приказа. Разойдись».

Мы не узнали сержанта Колда, которого на месяц раньше вызвали из отпуска – это был другой человек, следовательно, надвигалось нечто реально серьезное и опасное.

Неуловимый лейтенант Шугар, который дистанционно руководил нашей пятой ротой во время отпуска сержанта Колда, поднялся по системе должностей еще выше, и так отдалился от рядового состава, что не соизволил появиться перед нашим строем.

В восемь утра следующего дня наша пятая рота погрузилась в аэропорту Гамбурга в грузопассажирский Локхид Геркулес. Лайнер был полностью готов к длительному перелету, мы сложили свой багаж и личное оружие в отсек, оборудованный в хвосте, сели в кресла строго по отделениям и пристегнули ремни. Перелет был трудным, утомительным и долгим. Краткое его описание звучит так: Гамбург, Анкара, Карачи, Бангкок, Сингапур. Нигде лайнер мы не покидали, после посадки и заправки он продолжал свое движение по маршруту. Наконец, через сутки, в восемь часов утра по Гамбургскому времени и в пять часов дня по местному мы приземлись на аэродроме в центре Австралии. Это был аэродром Уилуна, располагавшийся севернее поселка золотодобытчиков того же названия на краю пустыни Гибсона. Мы вылетали из благодатной саксонской весны и оказались в конце сухой австралийской осени. Когда лайнер остановил свои четыре пропеллера, и я вышел на верхнюю площадку поданного для нашей высадки трапа, то в лучах низкого солнца, светившего с запада, увидел панораму, очень похожую на картинку в моем школьном учебнике географии с подписью «пустыня южного полушария Земли». Передо мной раскинулась бескрайняя желто-коричневая равнина, упиравшаяся с северо-западного фланга в низкие горы без единой травинки. Картину пустыни дополняли несколько низких деревьев с широкой кроной, посаженных человеком вдоль границы аэропорта, сухой холодный ветер и тишина, которая была наполнена тихими звуками, происхождение которых было неизвестно.

К границе аэродрома Уилуна прижалось одноэтажное здание транзитной казармы. В ее первом зале уже разместились первая и вторая рота 91-го батальона. Мы заняли половину второго зала. Вторую половину нашего зала заняла группа управления нашего отряда, возглавляемая лейтенантом Шугаром. Я впервые весьма близко от себя увидел этого карьериста. Это был тренированный молодой человек, с тонкими приятными чертами лица. Его появление в Австралии и представляло тот гениальный фланговый маневр, предпринятый пентагоновским дядей Шугара, в ответ на происки старого Перца. Лейтенант Шугар был назначен командиром подразделения, которое было подчинено напрямую специально учрежденному комитету министра обороны. Все вашингтонские кореша старого Перца остались за флажком даже прежде, чем лошадь Шугара – наш сводный отряд – вышла на дистанцию. Второй раз лейтенант Шугар предстал перед нами на этом же аэродроме при нашем отбытии из зоны операции. Его метод дистанционного управления продолжал действовать. Шугар непрерывно располагался в своем кабинете, оборудованном в номере маленькой гостиницы поселка Уилуна. Для него связь с чудодейственным дядей и получение от него всяческих указаний были жизненно необходимы. А решить некоторый задачки в Уилуна красавчику Шугару предстояло, только едва ли он сам их решал. Уровень мышления, продемонстрированный лейтенантом Шугаром при решении проблем в Уилуна, выдавал совсем другого управителя – дядю Шугара, который действительно не зря жевал свой пентагоновский хлеб.

Утром сержант Колд провел построение в зале казармы и объяснил нашу задачу. Она оказалась очень проста: наша рота с завтрашнего утра приступает к охране рубежа в пустыне. Длина нашего рубежа около 20 миль, на нем уже построены шесть постов, из которых мы будем вести круглосуточное встречное патрулирование с оружием вдоль рубежа. Наш левый фланг примыкает к правому флангу первой роты, правый фланг примыкает к левому флангу второй роты. Внутри охраняемой территории ведутся работы особой важности. Знать и стремиться узнать, в чем состоят эти работы, нам категорически запрещается, за нарушение этого приказа – военный трибунал и срок до пожизненного. Проникновение людей с охраняемой территории и на охраняемую территорию через наш рубеж должно пресекаться немедленно, применение оружия не будет считаться преступлением и согласования не требует. Время участия нашей роты в операции предварительно обозначено как один месяц.

Для понимания событий в Уилуна, я нарисовал план нашего расположения в в пустыне Гибсона, охраняемой силами нашего сводного отряда. Рубеж нашей роты – роты сержанта Манила (об этом имени я вскоре расскажу) – прикрывал площадку в каменистой пустыне, расположенную в низине глубиной не менее 100 футов от уровня грунтовой дороги, которая шла в поселок Уилуна на юг.

Утром началась переброска роты Колда с помощью двух вертолетов «Ирокез» на рубеж. Последнюю переброску на свою позицию, которая располагалась на правом фланге рубежа роты, выполнило мое отделение. Павильон, в котором нам предстояло провести предстоящий месяц, имел вид длинного барака шахтеров или скотоводов. В бараке мы обнаружили большой запас консервированных продуктов, ящики с боеприпасами, огромное количество канистр с водой. Вдоль стены были оборудованы лежаки с матрасами и одеялами. На единственном столе в бараке стояла батальонная радиостанция «Моторола», около стола сгрудились пять металлических круглых топчанов, похожих на барные стульчаки. Единственным источником света в этом «баре» был аккумуляторный фонарь, стоящий у Моторолы на столе.

Секретная операция в Уилуна, Австралия.

Через час к нам по еле заметной рокадной дороге за рулем джипа пожаловал сержант Колд. Он приказал капралу Битеру начать патрулирование на своем участке точно в семь утра по местному времени, для чего составить график боевого патрулирования на декаду. С этого же времени вступает в силу боевой табель отделения. Колд приказал включить на прием по боевому каналу РС «Моторола», вести блокнот связи и уехал. Мы легли спать, а капрал Битер сел за стол и при свете аккумуляторного фонаря начал составлять боевой график. По боевому табелю рацию должен был включать я, но Битер сам прекрасно справился с моей функцией связиста. Через час Битер растолкал Малыша Когё и назначил его дежурным по отделению. Подъем состоялся в шесть утра, в семь утра на маршрут вышел первый патрульный. По графику эта честь выпала пехотинцу Ежи Далински по кличке Лаки. Лаки родился в Торонто в Канаде, но вскоре его родители переехали в район Чикаго. Семья Лаки не относилась к благополучным, его отец – поляк – неоднократно сидел в тюрьме. Поговаривали, что Лаки пошел добровольцем в морскую пехоту с целью спрятаться в армии от возможной уголовной ответственности. Поведение Лаки было для меня не вполне понятно, одно время я рассматривал возможность сотрудничества Лаки с военной полицией, но я ошибся. Вторым после Лаки навстречу ему по маршруту вышел я, следом за мной пехотинец по кличке Слайсэ.

Первые сутки патрулирования по графику замыкал Малыш Когё. Ему навстречу вышел Лаки, навстречу Лаки вышел я. Когда я встретил рядового Слайсэ, шедшего из барака навстречу мне, он сказал, что в барак не вернулся с маршрута Малыш Когё, и Битер уже доложил Колду, что я, Рыбачек, не встретивший Когё на маршруте, гребаный раззява и законченный мудак. В барак я возвращался с предчувствием ужасного гнева Колда, но тому было не до меня. Сержант говорил по рации. Я застал такой диалог:

– Лусон, я очень рад, что ты нас поддерживаешь на своей птичке.

– Не вопрос, Манила, что там у тебя за проблема?

– Малыш Когё, мать его, два часа назад пропал на маршруте при патрулировании с оружием, что посоветуешь, Лусон.

– Понял, Манила, я вылетаю к тебе на твой правый фланг, будем искать раздолбая Когё в пустыне, с докладом в штаб в Уилуна я советую повременить.

Завершив разговор, сержант Манила (это было филиппинское прозвище и позывной сержанта Колда) коротко бросил Битеру: «сейчас прилетит Ирокез моего товарища по Нячангу лейтенанта Лусона, их вертолетная эскадрилья с Тайваня переброшена для нашего прикрытия. Искать Малыша Когё в пустыню со мной летят Лаки и Рыбачек, ты на связи. До моего приказа никаких докладов в службу Шугара.»

Через час я сидел, свесив ноги с левого борта Ирокеза, и в бинокль изучал каменистую пустыню под нашим вертолетом, правый борт оседлал Лаки. Сержант Манила и лейтенант Лусон искали Малыша Когё в пустыне по секторам окружности с центром на рубеже, с которого исчез кореец. Мы выполнили за двенадцать часов семь полетов, и Манила решил – летим еще раз и докладываем наверх. Но, при восьмом полете, мы успели отлететь на Ирокезе от барака нашего отделения всего на девять – десять миль. В рации Ирокеза зашуршал голос Битера: «Битер вызывает Манила, Битер вызывает Манила! Малыш Когё на базе! Повторяю, Малыш Когё на базе! Возвращайтесь!»

История исчезновения и возвращения Малыша Когё была полуфантастическая.

В ста пятидесяти ярдах от нашего барака в самом начале маршрута патрулирования была относительно ровная площадка. На ней под навесом располагались около двадцати бочек с дизельным топливом, поставленных на попа, и две дизельные электростанции – основная и резервная. Малыш Когё утверждал, что когда он вышел на маршрут, то у него не хватало сил даже на то, чтобы нести винтовку М16. Объяснял он это тем, что не спал четвертые сутки, впрочем, и мы все спали последние четверо суток урывками. Он дошел по маршруту до дизелей и увидел, что у дальнего дизеля не опломбирована крышка кабельного ящика. Малыш решил, что поспит часик и потом пойдет на маршрут. Он выложил кабель на землю, залез в ящик и заснул. Проснулся он от страшного грохота. Малыш вылез из ящика и увидел, что на первом дизеле, на расстоянии ярдов в десять, два рабочих в спецовках ведут работы по запуску.

Действительно, пока мы искали на Ирокезе лейтенанта Лусона пропавшего Когё, обсматривая в бинокли с высоты треста футов камни пустыни Гибсона, к нашему бараку на джипе приехала пусковая бригада электриков. Электрики раскатали 100 ярдов кабеля от основного дизеля до нашего барака, установили в бараке стационарное внутреннее освещение, электроплиту, водонагреватель, шкаф питания для рации, а на крыше барака прожектор. После небольшого перерыва электрики начали запуск дизеля в работу. Звуки запуска дизеля разбудили Малыша Когё, а в металлическом ящике они показались ему ужасно громкими. Когё вылез из ящика, и кружным путем пошел в барак. Когда он вошел туда и сказал: «Господин капрал, пехотинец Хи с маршрута прибыл» – капрал Битер посмотрел на корейца как на пришельца из иных миров. Битер спросил: «поганый кореец, где тебя носило четырнадцать часов? Рота на ушах, мать твою, сержант Манила подумал уже, что тебя вараны загрызли, и твоя корейская мама во Фриско больше никогда не сможет отлупить своего сыночка. Объясняй, зачем ушел в пустыню?»

Когё сказал, что он хотел поспать всего часок в железном ящике дизеля, и не понимает, как случилось то, о чем говорит господин капрал. После этого, как я говорил выше Битер, радировал Манила новость о чудесном явлении в барак живого и невредимого Малыша Когё, который не только не уходил с маршрута, а напротив находился на нем, но спал. Манила не поверил Малышу Когё и повел корейца на место совершения проступка – к дизелям. Я и Лаки пошли вместе с Манила. Малыш Когё показал, как залез в ящик и как в нем спал с винтовкой в руках. Ствол винтовки дюймов на двадцать высовывался из ящика, если Когё не врал, но никто из патрульных ствола не заметил. Манила допросил электриков, они Когё вообще видели в первый раз, но подтвердили, что кабель у резервного дизеля был сложен бухтой на земле. К резервному дизелю электрики не подходили. Ситуация зашла в тупик и не в мою пользу. Манила повернулся и спросил «Рыбачек, что скажешь? Видел ствол винтовки Когё, мать твою?» Я отрицательно покачал головой. Комиссия вернулась в барак. Сержант Манила и лейтенант Лусон о чем-то посовещались у вертолета. Затем Манила дал команду: «Битер, продолжать несение службы! Что ты писал в блокнот связи за последние сутки?» Опытный Битер не писал ничего. Вертолет Лусона с сержантом Манила улетел.

В обед на следующий день на джипе приехал Манила. Лейтенант Шугар изучил ситуацию с «засыпанием» Хи и через четыре часа разродился витиеватым решением:

«С учетом фактора смены часовых поясов, который сказался на слабом организме пехотинца пятой роты рядового Хи, в форме болезненного впадания последнего в сонное состояние при выполнении им патрулирования, отстранить до окончания операции рядового Хи от патрулирования и назначить постоянным дежурным по связи в своем отделении. Командиру пятой роты сержанту Колду принять меры к повышению физической готовности пехотинца Хи. По завершению операции и прибытию пятой роты на место постоянной дислокации, сержанту Колду направить рядового Хи в госпиталь для углубленного медицинского обследования».

В решении лейтенанта Шугара чувствовались ум и изворотливость дяди Шугара.

Я сомневался тогда, и тем более сомневаюсь сегодня, в версии «впадания» Малыша Когё в сонное состояние и его сомнамбулическом «отдыхе» в жестяном ящике дизеля. Но где он был – маленький кореец, имеющий плохую физическую готовность – осталось для меня неразрешенной загадкой.

На рисунке нашей позиции место, в котором якобы четырнадцать часов беспробудно спал Малыш Когё отмечено как «Пост Малыша».

В этой истории была польза для меня, как агента Эжена. В восьмом поисковом полете лейтенант Лусон провел свой Ирокез над обрезом начинавшегося склона низины, в которой я в бинокль хорошо рассмотрел два сооружения. Первое представляло собой длинный барак, превышающий барак нашего отделения в пять-шесть раз. На рисунке это сооружение, обшитое со всех сторон листами серого материала, похожего на шифер, подписано как «Шахта «физиков». Название шахта родилось в моей голове сразу – во время поездок с отцом я видел такие сооружения у шахтеров в горах Западной Виргинии. На отдалении около полумили от шахты было другое большое сооружение, накрытое огромной маскировочной сеткой. В высоту этот павильон (как он и назван мной на рисунке) был не менее восьмидесяти футов, а в длину футов четыреста. Под сеткой рассмотреть что-то было затруднительно, но мне показалось, что павильон и шахта были соединены рельсами. С уровня нашего барака шахта и павильон в низине были не видны, и если бы не поиски Малыша Когё, то я этот секретный объект никогда бы не увидел.

Потянулась первая неделя нашей «боевой» работы. Пехотинцы нашего отделения не очень обиделись на Малыша Когё, удачно откосившего от патрулирования, а капрал Битер нагрузил на него приготовление нам жратвы и уборку барака, а функции оператора связи выполнял сам. Вопрос, который доставал нас в Ильцене, в Уилуна встал перед нами снова. Этот вопрос – куда девать свободное время? Болтание по пустыне с винтовкой М16 нас немного развлекало, забегая вперед, скажу, – никаких попыток проникновения, и вообще никаких происшествий на нашем рубеже до завершения операции не было. Но лежать в свободное время в бараке на матрацах, или курить около барака (литые «барные» стульчаки – все кроме одного для капрала – мы вытащили на улицу) было скучно до тошноты. Выручала только Моторола. Умные производители сделали у неё два канала – боевой, по которому можно было вести переговоры в режиме «прием-передача», и приемный с плавной настройкой на гражданских частотах. Обычно капрал Битер, а в его отсутствие любой пехотинец, в том числе и я, включали станцию на гражданский диапазон и ловили далекую музыкальную волну. Эфир приближал нас к Австралии, Новой Зеландии, Вьетнаму, Филиппинам, Китаю. Из динамика неслась музыка «Радио Аделаида», «Радио Сингапура», «Радио Окленда» и многих других станций.

Большим знатоком популярной американской музыки оказался Слайсэ, пехотинец родом из предместий Бостона. Он реально знал на память песни многих популярных авторов, в том числе Элвиса Пресли, мнимым фанатом которого числился я как агент Эжен. Слайсэ в старших классах помогал своему отцу в баре – жарил бургеры, разливал напитки. В его обязанность входило, также, кидать монетки по заказу клиентов в музыкальный автомат с пластинками, – эта обязанность дала ему за годы работы обширные познания. Когда Слайсе крутил настройку Моторолы, и находил далекую мелодию, он безошибочно называл имя исполнителя, название песни и год выпуска пластинки для автомата с этой песней. Двухмесячное общение со Слайсэ существенно укрепила мою агентскую легенду.

Прошла первая декада нашей службы в Уилуна, заканчивался май 196… года. Ночи в австралийской пустыне становились холоднее, температура опускалась до сорока по Фаренгейту, сержант Манила приказал личному составу роты следовать по маршруту в утепленной тужурке. Ночью мы выходили на маршрут с аккумуляторными фонариками. Ощущение от пешеходных прогулок со штурмовой винтовкой и с фонариком по пустыне особенные, и их трудно передать словами. В два часа ночи твой обитаемый мир сжимается до размера желтого электрического круга. Темнота вне круга густеет, профиль дорожки искажается, она надвигается горбатой «спиной» на тебя и круто падает вниз впереди за границей электрического мира. Кажется, что перед тобой провал черного бездонного ущелья, еще один шаг, и ты сорвешься туда и начнешь бесконечное падение. Звезды с неба, объединенные в созвездия, неизвестных для северянина конфигураций, мигают, гаснут и загораются снова. Ты понимаешь, что это зрение обманывает тебя, но иллюзия сильнее твоего разума. Слух обостряется, ветер начинает выдувать протяжные высокие мелодии, он шуршит по разлому скалы, барабанит по камням, из холодной темноты кидает тебе в лицо мелкую песчинку. Ты принимаешь песчинку за майского жука, отмахиваешься от него, и успокаиваешь себя: «парень, ты не в Огайо, тут нет майских жуков». Слово «Огайо» отравленной стрелой впивается в твое сознание, а ветер подхватывает его и журчит водной струей по камням безжизненной пустыни Гибсона. Тебе надоедает бороться с электрическими призраками, ты нарушаешь инструкцию, выключаешь фонарь и ставишь его на землю, туда же отправлена бесполезная штурмовая винтовка и ремень с бессмысленно тяжелыми подсумками и двумя гранатами. Ты садишься на корточки, втыкаешь в землю десантный нож и вслух говоришь: «врете краснокожие, бледнолицый брат вас не испугался!» После выкуренной сигаретки нервы немного успокаиваются, и ты включаешь фонарь и продолжаешь движение. Когда патрулирование закончено ты никому в бараке не говоришь ничего о прелестях путешествия с фонарем по пустыне, друзья по отделению отвечают тебе тем же.

В один из таких ночных походов я кроме обычного шелеста ветра по камням и музыки песчинок услышал необычное и незнакомое мне гитарное соло, а еле слышный голос несколько раз шепнул мне на ухо «hush, hush» (на русском это означает – тише, тише). Я усмехнулся и подумал – «ну вот братишка Рыбачек, ты и свихнулся, прощай Гамбург, прощай Элвис Пресли, поедешь домой ловить на муху скользкую форельку в горном ручейке!» На обратном пути светало, и пустынные призраки угомонились, но приблизительно в том же месте тропинки, где меня голос призывал быть тише, он позвал меня на помощь жалобным словом «help!», и после знакомого мне, но медленного гитарного перебора, еще раз пропищал – «help!» Эта была песенка Биттлз, я знал ее еще по школьным танцулькам в Ист-Ливерпуле, но почему в моем внутреннем мире всплыла именно эта мелодия? Был ли это сигнал из Центра, вшитый мне посыльным в Питтсбурге? Или я просто окончательно свихнулся? Ответа не было.

Несколько дней музыка в моей голове не звучала, и я успокоился. По графику Битера за мной шел на маршрут пехотинец Слайсэ. Он всегда что-то жевал, и карманы его тужурки были набиты жвачкой, галетами, мятными конфетками, плитками арахиса в сахарной помадке, вялеными вьетнамскими бананами, а иногда горькими шоколадками с изюмом, полагающимися нам как морским пехотинцам, выполняющим боевое задание. Слайсэ шел по маршруту, жевал очередную конфетку и нарушал инструкцию – надувал щеки и «играл на губах» – изображал из себя джазиста-трубача. Обычно я кричал ему – «привет Слайсэ, не лопни от мятных конфеток!». Он подходил ко мне и по-доброму отвечал: «Рыбачек, аккуратней сри в пустыне, ребята вляпались в дерьмо на дорожке, и определили по запаху, что это кукурузные хлопья из Огайо с твоей родины!» Мы курили, и расходились, я шел отсыпаться в барак, а шагающий и жующий трубач Слайсэ уходил по тропинке в сторону левого фланга нашей позиции.

В одну из ночей в первые дни июня 196… года я шел по маршруту и вновь услышал музыку в своей голове. «Концерт» шел в той же последовательности от hush до help. Я остановился на дорожке, и услышал вдалеке шаги пехотинца Слайсэ, обычно не слышные в звуках его губной «трубы». Я крикнул «привет Слайсэ, не лопни от мятных конфеток!» И получил неожиданный ответ: «спокуха, Рыбачек, это я Вэйл». Через пять минут все прояснилось: сержант Манила из роты лейтенанта Харша и по приказу лейтенанта Шугара перебросил своего протеже Вэйла в наше отделение. Эта переброска якобы была выполнена для ликвидации дыры в патрулировании, которая образовалось после начала сонной болезни Малыша Когё. Затем капрал Битер перевел Слайсэ в графике патрулирования так, чтобы он мог помогать с приготовлением жрачки Малышу, так как капрал устал от нескончаемой корейской похлебки из консервированного тунца и оладий из слипшегося черного риса с соевой подливкой. В результате моим сменщиком оказался дилер Вэйл.

От дилера Вэйла явно тянуло спиртным. Он понял это и предложил: «хлебнешь, Рыбачек», вытягивая бутылочку с красной наклейкой из грудного кармана – это был филиппинский ром. Я удивился – «где взял?», Вэйл не ответил. В этот момент ветерок подул чуть сильнее, и к нам прилетела очередная стайка гитарных баре и человеческих стонов. Вейл сказал: «достали эти калифорнийские „физики“ своим кислотным музоном». Все мои тревоги развеялись после его рассказа. Он нес службу во второй роте лейтенанта Харша на позиции севернее нашей. С некоторых пор в шахту стали приезжать для ведения работ люди, которых Вэйл назвал «физиками». По ночам они крутили пластинки с музыкой и с мощных источников звука транслировали ее в пространство пустыни Гибсона. По складу рельефа получилось так, что барак отделения Вэйла попадал в некую акустическую зону, где музыка, излучаемая с сооружений физиков, звучала так громко, что мешала спать. Особо физики любили крутить одну пластинку – ее Вэйл назвал «Shades of Deep Purple» (типа «мазки фиолетовым»). В ней присутствовали песенки, слова из которых я принимал за «голоса» в своей голове.

На момент нашего разговора я уже знал кое-что о самом дилере Вэйле. Он был старше меня на три года, отслужил два года по призыву в частях морской пехоты, служил в одном батальоне с сержантом Манила, воевал в джунглях у Нячанга. Вышел в отставку и год жил на Западном побережье, вновь поступил на службу в морскую пехоту по контракту и встретился с Манила уже в Ильцене. Вэйл ожидал получения звания капрала по выслуге, что и случилось всего два месяца спустя, когда он остался на Окинаве. Но я немного забежал вперед. Подытоживая сказанное, отмечу – Вэйл был не так глуп и труслив, каким мне первоначально показался. Жизнь научила его лавировать и выбирать сторону сильного, и дилер Вэйл всегда придерживался этого правила.

Вэйл отхлебнул глоточек рома из своей карманной бутылочки и продолжил. Год назад он жил в Окленде, городке рядом с Фриско, и там хорошо шла «кислота» с этим названием «deep purple». Моряки, тинэйджеры, студенты любили глотать эти таблетки на берегу океана, и там, под шум волн, проваливаться в фиолетовую пропасть. «Когда, Рыбачек, мы вернемся в Ильцен и я получу капрала, то могу по номиналу угостить тебя парой этих „фиолетовых“ музыкальных таблеток. Глядишь и ты начнешь бацать на гитарке и, наконец, выйдешь в люди».

Сообщение Вэйла содержало много информации, нужно было объединить ее с другими кусками и попробовать понять – что и от кого мы охраняем в пустыне Гибсона.

Минуло еще дней десять. Я вернулся с маршрута, доложил об этом Битеру, сунул свою винтовку в общую пирамиду и плюхнулся на матрас. В бараке не спали Битер, Малыщ Когё и Слайсэ. Последний только что вернулся из первой роты лейтенанта Харша, куда ездил на джипе для получения ящика сухого молока. Слайсэ рассказывал о происшествии в роте Харша. Он поведал следующее.