Текст книги "Русский агент в американской пехоте. Приключения агента Эжена. Основано на реальных событиях"

Два дня назад ранним утром на правом фланге первой роты службу нес рядовой по кличке Эдж. На Эджа я невольно обратил внимание на аэродроме Уилуна в день нашего прилета. Представьте себе детину, который при выходе из самолета пригибает голову – рост детины был без малого семь футов. Сослуживцы этого великана называли Большой Эдж, либо Индеец Эдж. Индейские, скорее всего семинольские, гены слабо угадывались в Эдже. Только, если посмотреть на Эджа в профиль, то по форме ноздрей его носа и наклону лба можно было понять – перед нами потомок свирепого индейского воина – Черного Орла или Кровавого Когтя.

Пост Индейца Эджа не был патрульным – его отделение охраняло дорожку, идущую от рокадной дороги из Уилуна внутрь охраняемой зоны. Эдж, как обычно, сидел внутри своего «вигвама» – навеса со скамейкой и телефоном на столбе. Он не первый раз был на этом посту, его функция состояла в проверке пропусков у «калифорнийских физиков», которые в сопровождении офицера из службы Шугара шли одну милю пешком от дороги до своей шахты в низине. Проверки случались не часто, так как почти все физики, их было около пятидесяти, прилетали непосредственно на свою площадку на вертолетах. И вот в это утро компания из двух физиков и трех физичек высадилась из джипа на дороге и пошла по тропинке. Офицер, подвозивший компанию, развернул свой джип и уехал в Уилуна досматривать свой австралийский сон. Компания была явно навеселе, они болтали, смеялись, толкали друг друга, словом вели себя так, будто они не в пустыне, а на Бродвее.

Индеец Эдж сразу подметил, что у пяти «физиков» нет сопровождения. Когда веселая компания подошла на десять ярдов к зоне поста, которая была отмечена двумя железными колышками, вбитыми в землю, Индеец Эдж встал, вышел из-под навеса и громко сказал: «Прошу остановится, в настоящее время вход для вас на охраняемую территорию не возможен.» Голос Эджа не проник в сознание физиков, которые смеялись над чем-то своим и, взявшись под ручки, двигались к своей цели в таком порядке: впереди пухлый физик с двумя физичками, сзади один физик с одной физичкой. События стали развиваться стремительно. Пухлый физик с физичками вкатился на нетрезвых ногах на территорию поста, Эдж передернул затвор винтовки М16 и предупредил: «я применяю оружие, первый выстрел будет предупредительным, второй останавливающим нарушение». Пухлый физик понял, что имеет дело с серьезным парнем, но решил выказать свою крутость перед своими физичками. Он гаркнул: «Слушай ты, мудак болотный, опусти свой мушкет и продолжай спать на своей лавочке. Ты что меня не узнал, это я, протри свои мутные зеленые зенки. Мы из дублирующего состава, с нами три наши сотрудницы.» После этого он сделал шаг вперед. Эдж понял, что физики не хотят ему подчиниться, и выстрелил из винтовки в воздух, а затем рявкнул: «На землю, мать твою, не двигаться!» и из ракетницы красной ракетой вызвал подмогу на свой пост. Физики в блестящих костюмах и их подружки в коротких платьях упали на холодные камни.

Прошло пятнадцать – двадцать минут (в это время в отделении Индейца Эджа по рации искали лейтенанта Харша), холодная земля стал протрезвлять физиков-дублеров. Их пухлый главарь сменил тактику и жалобно проныл: «Парень, мне надо отлить, я встану?». Индеец Эдж посмотрел на просителя презрительно и тихо сказал: «ты можешь сделать это лежа, я не смотрю». Вскоре на двух джипах примчался лейтенант Харш, он проверил документы у физиков, и забрал их на командный пункт своей роты, там они сидели до восьми утра и затем добрались в сопровождении офицера от Шугара к себе на шахту. Когда они уезжали, и лейтенант Харш их провожал, то пухлый физик высказал просьбу: «Лейтенант не надо сильно наказывать того здорового пехотинца, просто он слегка погорячился». «Не беспокойтесь», успокоил его Харш, «он будет поощрен нашим командованием, самое малое внеочередным отпуском. Работайте спокойно, наши парни надежно охраняют вас днем и ночью». Обосранный дублер-физик покраснел, и уехал для продолжения своих очень важных работ.

Вот, в кратком изложении, что рассказал нам Слайси. Я решил задать прямой вопрос капралу Битеру: «Не пойму я, они сюда приехали девок щупать, или еще чего? Крутят музыку, пьют, летают вертолетами. Как будто здесь не австралийская пустыня, а Санта Барбара или Монако.» Ответ я получил не от Битера, а от Малыша Когё, который сидел на земляном полу барака скрестив ноги, и развлекался тем, что кидал теннисный мячик в темнозеленые ящики с гранатометами, ловил мячик с отскока и кидал его снова. Малыш, не прекращая свое бестолковое занятие, сказал: «база Ильцен в Германии, курорт Санта Барбара в Калифорнии, аэродром Уилуна в Австралии». Битер удивленно посмотрел на корейца и спросил: «Малыш, ты перегрелся у плиты? Иди, подыши свежим воздухом, достал уже своим теннисом!»

На этом рассказ Слайсэ и наш диалог завершились, я накрылся стеганым одеялом и заснул. Когда я проснулся, Слайсэ повторял свой рассказ, основные факты из которого я уже слышал. Новым было то, что дублеры-физики были одеты в синие пиджаки с искрой и джинсы, и от них пахло не только виски, но и терпкими духами, как от самых дорогих телок в Гамбурге. Ясности это для меня в решении загадки Уилуна не добавило.

Без особых приключений мы выполняли свою «боевую» задачу на рубеже в Уилуна четыре декады. Во второй половине июня 196… года в один из дней сержант Манила лично объехал шесть бараков нашей роты и сообщил, что наша смена уже приплыла на военном транспорте из Окинавы в порт Дарвин на австралийской Северной территории. Завтра три свежие роты перебросят в аэропорт Уилуна, послезавтра мы должны сдать сменщикам свои рубежи и оборудование в бараках.

Все получилось так, как говорил сержант Манила. Свежее отделение приземлилось на Ирокезе у нашего барака в обед. Парни привезли нам с Окинавы жар субтропического лета, четыре коробки баночного японского пива и большой бумажный мешок струганной соленой рыбы. Их подарок был немедленно пущен в дело. Затем мы сдали им свой рубеж, объяснили основы отдыха в пустыне с помощью рации Моторола, погрузились в Ирокез и полетели в казарму аэропорта Уилуна. В этой казарме произошла встреча пехотинцев всей нашей роты, я тепло обнялся со своим заклятым другом Изей Нациком, с которым за шесть недель я лишь пару раз коротко поговорил по рации.

Перелет нашей роты в Дарвин и погрузка на транспорт не представляют ничего интересного для читателя. На транспорте мы доплыли до порта Наха на Окинаве. Все время плавания от Дарвина до Наха меня мучила морская болезнь от сильной болтанки в Филиппинском море, и я понял, что морской пехотинец из меня никудышный. На Окинаве мои мучения закончились, наша рота разместилась в казарме на военно-морской базе и получила десятидневный отпуск для поправки здоровья и подготовки к перелету в Сан-Диего. Здесь я более подробно обменялся с Изей Нациком впечатлениями от охраны неизвестно чего и неизвестно от кого в пустыне Гибсона. Выяснилось, что я не знаю одного важного эпизода из нашей доблестной австралийской эпопеи.

Япония, Окинава

На Окинаву мы приплыли в разгар лета, температура в тени достигала девяносто градусов по Фаренгейту, на солнце – ста градусов. Мы отвыкли в пустыне от влажности, и учились заново дышать полной грудью. На второй день я и Изя Нацик уехали из нашего лагеря морской пехоты Цукеран, расположенного в небольшом городке с именем Гинован, в центр довольно крупного японского города Наха – главного в префектуре Окинава, где с удовольствием побродили около часа по кварталам улицы Кокусай Дори, застроенной в старом европейском стиле. Затем мы забрели в японские кварталы города и попытались в игрушечном кафе, будто сколоченном на скорую руку из черных деревянных ромбиков, столбиков и резных дощечек, и покрытом бумажной игрушечной крышей, съесть какую то местную снедь с помощью двух струганых палочек. Там же мы выпили по маленькой порции горячей и пахучей японской водки – сакэ, при этом официант в смешной юбке подбегал к нам с кувшинчиком, который он постоянно подогревал на малюсенькой спиртовке, и с церемонным поклоном и другими японскими ужимками пополнял водкой наши миниатюрные стопки-наперстки. Когда мы устроились под навесом для курения на морской набережной, с видом на белый песок пляжа и светло-серые воды Китайского моря, Изя Нацик под большим секретом рассказал мне следующее.

Сразу после происшествия в первой роте лейтенанта Харша случилось гораздо более серьезное происшествие в его второй роте на северном рубеже, в той самой из которой к нам был переброшен дилер Вэйл. В одном из отделений этой роты служил пехотинец Миллер. В июле завершался третий год его службы по контракту, и он хотел поступить в какой-то университет со стипендией за армейскую службу. Миллер носил неизвестно как образовавшуюся кличку Пеннипен. Пеннипену нужно было сдать всего один экзамен – по математике, поэтому он непрерывно таскал с собой тетрадку, учебник, задачник и все время пытался вбить математические формулы себе в голову. В ту ночь Пеннипен вышел на маршрут. Он считал, что с севера из пустыни никакая опасность позиции «физиков» не угрожает, поэтому отошел по маршруту ярдов на триста, спрятался за скалой, и, сидя на корточках при свете фонаря, начал решать какие-то школьные задачки. Штурмовую винтовку при этом он прислонил к скале, и это его подвело. Так вот, в ту ночь все шло как обычно, фонарь горел, Пеннипен решал свои примерчики, винтовка стояла у скалы. Но случилось непредвиденное – то ли Пеннипен задел винтовку, то ли она была им поставлена на песок, который под ее тяжестью осыпался, все это уже не важно. Винтовка упала и из положения «лежа» сама произвела три выстрела (дала очередь с отсечкой после третьего), три ее пули с расстояния около мили долетели до павильона физиков в низине и на своем круто падающем излете разбили стекла в трех секциях окон, которые, оказывается, шли узкой полосой вдоль всего потолка этого огромного сооружения. И тут Пеннипену повезло три раза.

Во-первых, в эту ночь ни одного физика не было ни на шахте, ни в павильоне, все они куда-то свалили на вертолетах. Соответственно, никто из них ничего не услышал и не увидел.

Во-вторых, круглосуточную охрану шахты и павильона вело спецподразделение, не входившее в отряд лейтенанта Шугара, и подчинявшееся кому-то наверху (я думаю, этот верх был в лице самого дяди Шугара).

В-третьих, лейтенант Харш находился в эту ночь во второй роте. Распространенное мнение гражданских об армии типа «подальше от начальства, поближе к кухне» на практике часто ошибочно. Харш сам услышал выстрелы с позиции Пеннипена (на рисунке это место обозначено как «пост Миллера»), и пока Пеннипен только еще думал, что ему делать, вертолет Харша уже летел к нему. Харш прибыл на место, разобрался в ситуации, заставил Пеннипена найти три стреляные гильзы, а затем заменил его на посту капралом, и вылетел на вертолете в Уилуна. Уже в полете лейтенант Харш доложил лейтенанту Шугару, что летит к нему с важной новостью. Шугар приказал своему дежурному офицеру закрыть Пеннипена – Миллера в одном из кабинетов, а через четыре часа (это время ему, наверное, понадобилось для получения указаний от дяди из Пентагона) самолично отвез Миллера на аэродром, куда вскоре неизвестно откуда прибыл реактивный лайнер и забрал на свой борт упомянутого пехотинца. После этого пехотинец Миллер пропал из всех документов сводного отряда Шугара, его отметили в сводке как заболевшего и госпитализированного, и Изя Нацик больше ничего не смог узнать о судьбе Миллера – Пеннипена от своих знакомых офицеров (в большинстве его карточных партнеров).

Через много лет, по другим каналам я узнал следующее. Пеннипена – пехотинца Миллера доставили из Уилуна в Канберру в госпиталь при американском военном консульстве. Прилетевший специально к нему врач из Америки поставил диагноз: психическое расстройство в форме галлюцинаций и навязчивых идей как осложнение от острого приступа пустынной лихорадки. Секретная комиссия обследовала «павильон физиков», и установила, что ему нанесен незначительный урон и работы могут продолжаться. Специальная бригада «чистильщиков», прилетевшая на том же лайнере, на котором увезли «заболевшего» пехотинца Миллера, провела тщательный осмотр павильона и удалила все осколки стекол, говорят, даже они нашли в песке одну пулю (?). С лейтенанта Харша потребовали написать задним числом рапорт о заболевании Миллера и взяли строгую подписку о неразглашении. Эпизод не был отмечен нигде ни в одном документе. Оружие Миллера было изъято чистильщиками, как и все его личные вещи.

Рядовому составу второй роты Харша объявили, что возможно болезнь Пеннипена – Миллера – это осложнение после перенесенного в детстве коклюша – симптомами которого бывают слуховые галлюцинации (такие же галлюцинации как с моей тихой музыкой), которое Миллер скрыл от командования, и нахождение с которым в зоне очень низкой влажности не рекомендовано. Для «ликвидации возможной инфекции» и с целью «не дать развиться эпидемии» всех пехотинцев второй роты заставили сожрать ударную дозу фтивазита в таблетках – препарата от туберкулеза – и повторно написать список перенесенных болезней (то есть запугали медицинскими страшилками окончательно). Все эти меры, разумеется, были частью операции прикрытия Шугара младшего со стороны Шугара старшего. Следы «захворавшего» бедняги Миллера, пострадавшего от излишней увлеченности школьной математикой, потерялись в военных госпиталях, его стали лечить от галлюцинаций и залечили до такой степени, что он реально поверил, что его винтовка М16 не стреляла, а ему все привиделось и «прислышалось».

В Центр о событиях в Уилуна я доложил (это было в сентябре этого же 196… года в Гамбурге) факты, которые точно знал, а вам могу изложить свои версии по задачам нашего сводного отряда, решавшимся нами в мае-июне 196… года в пустыне Гибсона.

Версия первая.

Мы охраняли действительно американских или австралийских физиков, которые готовили какой-то эксперимент, может быть взрыв атомной или нейтронной бомбы. Не так далеко от этой местности такие взрывы ранее проводились.

Версия вторая.

Это были американские геологи, бурившие шахту в поисках чего-то стратегического, а правительство Австралии не хотело, чтобы это получило огласку у населения страны. Через двадцать лет в этой местности нашли богатые месторождения окиси урана.

Версия третья.

Это работала какая-то межправительственная комиссия, изучавшая что-то на поверхности земли. Может быть, это был крупный метеорит, может быть, как ныне модно писать, НЛО – неопознанный летающий объект или обломки и фрагменты чего-то неопознанного. Возможно, при изучении этих объектов раздавались какие-то звуки, их «физики» из комиссии стремились заглушить громкой музыкой.

Версия четвертая.

Мы охраняли зону кино или телесъемок. Возможно, съемки велись в шахте, а может быть в павильоне. Если допустить, что наглые «дублеры», пойманные Индейцем Эджем, были голливудскими киноактерами – то велась какая-то съемка для правительства Америки. Если фантазировать дальше и допустить, что киношники снимали игровой фильм о произошедшей вскоре лунной миссии американских астронавтов, то американский флаг, который «астронавты» воткнули в «Луну» в павильоне вблизи австралийского поселка Уилуна, вполне мог слегка «полоскаться», (как это и видно на «прямой» телетрансляции), под действием западного ветра, проникавшего ночью в павильон физиков через окна, разбитые тремя случайными выстрелами из винтовки М16 бедняги Миллера. Незадачливые и самоуверенные киношники не учли этот фактор, а когда с ужасом увидели свой киноляп, предпринимать было что-либо поздно. Музыку в районе павильона, с направлением излучения «от павильона в пустыню» включали не пьяные похотливые киношники для развлечения, а служба безопасности «Шугара старшего», преследуя цель акустически заглушить специфические киношные команды, типа «Кадр пятый, дубль второй, камера, мотор!» и тому подобную показную кинодурь, сопровождающую любые голливудские упражнения. Естественно, по законам жанра, уже в начале июля 196… года чистильщики «Шугара старшего» должны были разобрать все сооружения на нашей боевой позиции, и вывезти их части военной авиацией на какую-то промежуточную базу в пустыне. Следом за ними другая независимая группа сбросила этот «ненужный строительный мусор» в океан, например в Индийский, поближе к Антарктиде и подальше от торговых путей и глаз всяческих «защитников природы», в том числе и лубянских. Так, скорее всего, и была навсегда затоплена в мировом Океане тайна лунного объекта в Уилуна.

От автора:

Почему имело место мнемоническое совпадение – Луна – Уилуна – понятия не имею! Я лично проверял этот географический объект на карте Австралии и обнаружил – агент Эжен – говорит правду (!) – поселок Уилуна существует, читатели могут легко в этом сами убедиться. Версия с объектом Уилуна нигде мне не встречалась, а какого-то углубленного изучения я не проводил, и проводить не планирую – это вне сферы моих интересов.

Продолжение монолога агента Эжена.

Кстати, я в своем личном деле обнаружил одну единственную короткую запись об этих шести неделях. Вот она дословно:

Дата: «…» мая – «….» июня 196… года.

Содержание работы/службы: «участие в учениях по ускоренной переброске в составе подразделения в удаленную стратегическую точку в Австралии и отводе в составе подразделения на место постоянного базирования в Европе».

И ничего более.

Все версии, изложенные мной выше, ничем не подтверждены и равноценны.

Вернемся к нашему отдыху на Окинаве. На следующий день, после похода в город Наха, Изя Нацик сообщил мне, что у него есть важные дела на базе Цукеран (на которой мы жили третий день!) и он не сможет сопроводить меня в моей сегодняшней прогулке. Я тоже решил не уезжать с базы, и после завтрака побрел в спортивной легкой форме в сторону спортивного ядра, в надежде покидать баскетбольный мячик. Но, на удивление, на базе Цукеран баскетбол не пользовался популярностью. Местные пехотинцы отчаянно сражались в американский футбол. Игра в этом поединке современных гладиаторов ведется овальным мячом, который, в отличие от баскетбольного, совершает немыслимые смешные отскоки, когда ударяется о землю. Даже на любительский матч нужно облачаться в толстые трусы с накладками, под которыми причинное место закрыто гнутой металлической ракушкой. На голову надевается шлем с решеткой, предохраняющей челюсть игрока от перелома. В чем прелесть игры, в которой соперник норовит тебе врезать коленом по яйцам или плечом выбить тебе мозги, не совершая при этом нарушения – мне было непонятно. Другие, менее крутые парни играли в соккер, который в Европе называется просто «футбол». Я решил принять участие в этом состязании. Как полного лоха, меня сначала поставили в ворота, но, после пропущенных мной пары мячей, я был переведен партнерами в центр поля. Там я приносил своим партнерам и своим соперникам мало вреда, хотя несколько раз ударил ногой по мячу – такому же круглому как в баскетболе, но поменьше. Я поймал себя на мысли, что хочу схватить непослушный футбольный мячик руками, но силой воли удержал себя от этого грубейшего для соккера нарушения. Время до обеда прошло неплохо, но потом солнце прогнало нас с поля, только американские футболисты, истекая потом, продолжали свои жесткие гладиаторские игры. Блестящие шлемы у гладиаторов отражали солнце, они орали и радовались, когда получали какое-то «очко» или «очки», но им недоставало римлянок на трибунах, которые восторгались бы их жестокостью, умелыми ударами в пах и ловкостью при откручивании головы соперника, и махали бы им красными ажурными платочками.

На следующий день Изя Нацик все решал свои важные дела на базе, а я продолжил свои уроки освоения соккера.

На следующий день (мой пятый день на Окинаве) Нацик сообщил мне, что с одним своим приятелем он поедет в город Наха. Таинственный приятель желает сохранить инкогнито, но Изя только мне, как братишке Рыбачку сообщает – они едут в японский бордель, где будут получать все виды наслаждения от местных элитных проституток, обзываемых гейшами. Отдых это не дешевый, но приятель «угощает» Изю Нацика (скорее всего, гасит последнему карточный долг). В результате я продолжил свои упражнения в соккере и, как мне показалось, стал делать в нем некоторые успехи.

В казарму Изя Нацик вернулся под утро, он устало плюхнулся в койку, рядом со мной и заснул. Действительно, Изя источал какие-то особые японские ароматы. Их букет содержал множество компонентов, не исключая и такие, на которые натасканы сторожевые псы в Нью-Йоркском порту, которые «служат» там специалистами по поиску разнообразных наркотиков.

Проснулся Изя одновременно со мной, – сработал, врезанный в его мозг за десять месяцев службы, распорядок дня военного пехотинца. Он посмотрел на меня, сидящего на койке и загоготал. Я не понял в чем дело, Изя загоготал еще громче и пояснил: «Рыбачек, иди в сортир и посмотри на себя в зеркало». Еще сонный я потащился к умывальнику, где повстречал Лаки, который с сочувствием спросил меня: «Где это тебя так отделали, Рыбачек?» Из зеркала на меня смотрела незнакомая полукруглая ряжка. Правая половина лица была моя, но левая раздулась наподобие воздушного шарика. В то же время я не чувствовал никакой боли. Я пошел к Битеру, и доложил, что на построение не выйду, а иду в госпиталь на базе. По дороге я вспомнил один важный эпизод из своей вчерашней игры в соккер. Я попытался ударить мяч головой, но попал не в мяч, а врезался левой частью своего подбородка в твердый череп соперника, при этом внутри моей верхней челюсти что-то хрустнуло, но никакой боли я не чувствовал.

Дежурный хирург на базе посмотрел на меня подозрительно и спросил: «Дружище, да тебя копытом, что ли ударили? Кто этот жеребец? Будешь писать рапорт, или сразу лечиться?» Я изложил ему суть моей версии, он не поверил, но отправил меня к стоматологу. Стоматологом работала женщина, она властным голосом приказала мне раскрыть рот, железной палкой больно постучала по всем моим зубам, а затем их же весьма больно поковыряла острым железным крючком. После этой экзекуции она несколько раз ткнула в мою распухшую физиономию своим твердым указательным пальцем и что-то после этого рассматривала. Узнав, что я на базе транзитом, она поставила диагноз: «Рядовой, у тебя обширный флюс и гнойная опухоль корней на трех зубах верхней челюсти, включая левый глазной, делать обезболивающий укол опасно – новокаин может пройти по гнойному руслу канала в мозг, и ты впадешь в кому или того хуже». Хирург чуть ли не радостно сообщила мне, что три воспалившихся зуба нужно немедленно удалить без наркоза, опухоль спадет, к вечеру, если не будет осложнения, она отправит меня из палаты в казарму. Протезирование я буду выполнять на основном месте базирования. Причина, вызвавшая у меня обширный флюс, эту бравую крепкую женщину средних лет (возможно в звании лейтенанта), которая безжалостно рвала зубы у крутых морских пехотинцев, сержантов и офицеров, не интересовала.

Пришлось подчиниться. Описывать боль выдирания зубов без наркоза не буду – и так понятно. Осложнения не было, вечером я прибыл в казарму в своем обычном виде, но потеряв три передних зуба в левой верхней челюсти. Когда я шел в казарму, то думал, что излюбленное писателями место хранения шпионских микропленок в зубе у агента, абсолютно ненадежно. В десять минут лейтенант-стоматолог выдерет тебе эти зубы-контейнеры и бросит их в свои белые эмалированные кровавые тарелки. И где их потом искать? Такими размышлениями завершился мой шестой день на Окинаве.

Мой седьмой день на Окинаве начался с построения, на котором перед нашей пятой ротой появился командир сержант-майор Колд по кличке Манила, которого мы не видели со второго дня прибытия. Колд вышел перед строем и огорошил нас двумя новостями.

Он сказал: «Парни, решение о вашем перелете через Аляску в Сан-Диего командование отменило. Вы плывете послезавтра на военном транспорте до Панамского канала, и дальше по Атлантике до Гамбурга. Я вчера сдал командование пятой роты лейтенанту Сиверсу (он проходит у меня под кличкой Харш). Еще ранее Сиверс принял командование всего нашего отряда, с ним то вы и отправитесь на вашу базу в Ильцен через Гамбург. Служите парни, удачи!»

Железного сержанта Манила я больше не видел. Капрал Битер объяснил мне, что Манила встретил на Окинаве своих бывших начальников по Нячангу и боях при Куангчи, они обещали ему помочь со сдачей экзамена на второго лейтенанта, поэтому он и остается. Кроме того, на Окинаве остается капрал Вэлит-Вэйл (его на Окинаве догнал приказ о присвоении звания), он написал рапорт о переводе в подразделение сержанта Манила и его просьба удовлетворена. Так сразу две помехи в моей карьере агента Эжена самоустранились.

Манила ушел и перед нашим строем мы узрели лейтенанта Сиверса – Харша, который сказал: «Сегодня последний день увольнений на Окинаве. Разрешаю находиться вне пределов базы до девяти вечера местного времени в нашем населенном пункте Гинован. Завтра будем готовиться к полуторамесячному переходу через два океана в Гамбург. Послезавтра около полудня первая, вторая и пятая роты под моим командованием отплывают из порта Наха. Сегодня увольнение для всех командиров отделений разрешаю до часа дня, в два часа совещание в моем штабе. Вольно. Разойдись!»

Еще в мае я должен был связаться с Центром через кафе «…» в Гамбурге, это свидание переносилось минимум на сентябрь. Но мне пришла голову счастливая мысль – надвигалось «Четвертое июля» – повод поздравить Элвиса. Сделать это нужно было из Гинована с почты, и для этого даже не требовалось отклеиваться от Изи Нацика, если он за мной увяжется.

Изя после построения предложил мне: «Ну что, Рыбачек, прошвырнемся по Гинован Бич, хлебнем последний раз японского темного, на девочек посмотрим!» Я предложение одобрил. Мы уехали в город, и не спеша с остановками и посещениями маленьких кафешек, двигались по извивающейся набережной с юга на север. Слева тянулся исключительно ровный пляж с белым песком, а за ним спокойное море изумительного серо-голубого цвета. Я искал на дорожных указателях надпись «почта». Может быть, такая уже была, но указатели, с текстом написанным иероглифами мне ни о чем не говорили. По прошествии некоторого времени я был вознагражден – стрелка указывала на улицу, идущую перпендикулярно набережной, а табличка имел нужную мне надпись «Центральное отделение связи Иса, Гинован, префектура Окинава – 450 м». Я указал Изе Нацику на табличку и предложил ему со мной дойти до почты, откуда я хочу послать своему старику Луку Бандияну в Огайо весточку. Изя посмотрел на указатель и, как я и рассчитывал, поленился тащиться 450 метров туда и обратно, а остался на берегу в скверике у какого-то красивого стеклянного домика, возможно маленького отеля, а я быстрым шагом пошел на почту.

На «Центральной почте Иса» я выбрал открытку с видом пляжа, моря и надписью «Привет с Окинавы» и написал такой текст: «Элвис, поздравляю тебя с 4 июля 196.. года. Жду твоего возвращения на сцену. Рядовой 91 батальона морской пехоты Эжен Бандиян.»

Весточка в Центр о моем местонахождении была успешно отправлена. Единственным неприятным обстоятельством, поджидавшим меня через два дня, была морская болезнь, которая меня уже сильно потрепала в Филиппинском море. Первая четверть пути в Гамбург была такой же или даже хуже, чем путь из порта Дарвин, но затем мой организм адаптировался, а при подходе к берегам Европы я чувствовал себя старым морским волком, покорителем океанов. Доля правды в этом была – при входе в порт Гамбурга в первых числах сентября 196… года я совершил один полный оборот вокруг Земли – стал кругосветным путешественником.

Плакат на призывном пункте в Колумбусе врал в отношении денежного содержания, но «увидеть весь мир», часто против воли и желания, добровольцу морской пехоты правительство США возможность предоставляло.