Текст книги "Снятие последней печати"

Я выехал к набережной, хотел искупаться, но передумал, круто свернул влево и погнал свою крошку в гору в сторону драмтеатра. Уже было проехал этот приятный бордовый с двумя башенками домик, как у самого входа у афиши увидел двух девушек. Одна из них плакала, другая её, по всей видимости, утешала. Я собирался выехать на Куйбышевскую, как в зеркальце увидел лицо той, которая утешала. Валерия. В её светлых глазах растерянность, на губах то ли полуулыбка, то ли полугримаска. Она наверняка узнала меня, смотрела неотрывно, левой рукой гладила по голове подругу. Какое-то отчаяние в глазах. Тот же серебристо-сиреневый платок на шее, на этот раз она была в юбке и, как мне показалось, порядком поношенных туфельках. Какой-то опять не очень добрый голос с вполне явными ругательно-оскорбительными интонациями изрек:»Что же ты, хромая сволочь, на девочку тогда покатил такие срамные бочки! Что за бродячий папаня и скоротечно сгинувшая маманя тебя произвели на этот свет». Я резко газанул задним ходом и подъехал к подругам.

Я никогда не видел, чтоб на меня так смотрели женские глаза: сияющие, удивленно-радостные.

– Леонид, я боялась, что никогда вас больше не встречу – ведь у нас такой большой город.

Подруга Валерии поспешно вытирала глаза, поправляла свою завивку и стала поспешно прощаться. Тут же твердый голос Валерии её остановил:

– Никуда не пойдешь, Ниночка. Мы вместе поужинаем, а потом поедем домой – сегодня ты ночуешь у нас с мамой… Леонид, вы торопитесь?

Я взял её руку и почувствовал, как её пальцы плотно обхватили мои.

Эта Ниночка оказалась девонькой не только зареванной, но ещё и замужней, хотя внешне они с Валерией были ровесницы. Как вскоре выяснилось, она вышла замуж меньше года назад, а буквально на днях супружник её оставил и ушел к Ниночкиной приятельнице. Во всем этом деле, несмотря на явную драму, было что-то смешное. Валерия искренне сочувствовала подруге, успокаивала её. Я, со своей стороны, решил тоже подключиться, несмотря на то, что эта Нина не вызывала у меня никаких добрых чувств. Она производила удручающее впечатление своей разреванностью, какой-то сопливостью и заметной глупостью. Можно было лишь удивляться, что могло связывать Валерию с этой малосимпатичной соплячкой, так поспешившей выскочить замуж. То, что я стал говорить сильно удивило меня самого, причем сразу же во время моего монолога. Я тогда успел подумать, а не лицемер ли я, и знаю ли как следует собственное нутро. Понес я потрясающие вещи.

– Знаете, Нина, ваш избранник совершенно недостоин вас. Бросить такую красивую девочку и уйти к другой – про себя же подумал «ну и мурло у тебя, Нинушка, правильно сделал твой козел, что ушел». Не надо огорчаться из – за этого. Лучше сейчас, чем потом – ведь ясно, что у него никакого чувства не было.

В ответ Нина плаксиво проверещала:

– А я ведь ему поверила. Правильно девчонки говорят – нельзя парням верить – все обманщики.

Валерия продолжала гладить подругу по голове и так светло поглядывала на меня, что я почти возликовал и был готов произнести что-то ещё более фальшивое. К счастью, слезливая Нина перехватила инициативу и стала говорить, что не поедет к Валерии – ей стыдно перед Надеждой Филоретовной. Вероятно, так зовут маму Валерии. К счастью же от того, чтоб если б я продолжал изголяться в том же стиле, то Валерия наверняка поняла бы, что я насмешничаю над её подругой. Она стала убеждать Нину, что ей надо успокоиться, не оставаться одной со своими переживаниями. И тут я выступил вроде как солидный покровитель двух юных дев.

– Валерия, у меня есть предложение, Я не думаю, что оно вам покажется диким или дерзким. Поедем ко мне, у меня три большие комнаты, я живу один, посмотрите какой-нибудь фильм, вместе поужинаем, а потом вы с Ниной уйдете в выбранную вами комнату, где вас никто не побеспокоит.

Я вполне допускал, что мое предложение покажется Валерии и диким, и дерзким – её же плюгавенькую подружку я вообще в расчет не брал. Дальнейшее показало, что я полностью не отдавал себе отчета, с какой девушкой свела меня судьба.

Валерия достала свой мобильник, набрала номер и не спуская с меня глаз, в которых светилась благодарность и ещё что-то такое, которое мои заскорузлые мозги не могли разобрать, сказала:

– Мама, сегодня я ночую у Нины. Не беспокойся.

Едва мы перешагнули порог моего жилища, Нина принялась с большим пылом ходить из комнаты в комнату, завистливо вздыхать, приговаривать «живут же люди». Потом, утерев глаза, которые и так уже утратили следы её безутешного горя, уселась в кресло, потрогала бархатистую обивку и, взяв в руки пульт, больше не отрывалась от телевизионного экрана. Валерия вплотную подошла ко мне и прошептала:

– Не обращайте внимания, Леонид. Нина убогая, затюканная девочка, всегда была такой, мы же учились вместе до седьмого класса. Рано ушла из школы, устроилась работать в химчистку, по глупости выскочила замуж. Теперь вот расхлебывает. Леонид, вот эти книги по архитектуре и живописи Ренессанса ваши?

– Ну, да, – сказал я. Правильнее было бы не продолжать это предложение, я же добавил:

– Я понимаю, Валерия, вы никак не ожидали у такого типа, как я, встретить подобную литературу.

Она долго и как-то проникновенно посмотрела на меня и спокойно заметила:

– Если б я этого не ожидала, я никогда не подошла бы к вам и уж точно не оказалась бы здесь.

Понятно, что если я вызвался играть роль гостеприимного хозяина, то надо все обставить наилучшим образом. Холодильник, как водится, был у меня полупустой, в буфете тоже было не густо. Я решил девчонок оставить одних, сам же сбегать в ближайший магазин. Но незаметно уйти не удалось. Валерия вроде бы вся углубилась в мои красочные альбомы, но едва я открыл входную дверь, причем старался это сделать бесшумно, тотчас появилась в прихожей. Глаза встревоженные.

– Леонид, а вы куда?

Я стал объяснять и не очень-то внятно, что ничего нет, надо кое-что купить. Она улыбнулась, сказала, что ничего не нужно и не надо ни о чем беспокоиться. Видя, что я твердо решил их капитально накормить, Валерия заявила, что идет со мной.

Масштабность моих закупок была такова, что она лишь качала головой. Наконец, сказала:

– Это вы впрок закупаете, Леонид? Вы тратите сто лько денег – честное слово, мне не по себе делается.

Я на минуту отвлекся, сгладывая пакет с трюфелями в свою обширную суму, в которой уже было и так сложена вся отборная гастрономия, включая баночки с красной икрой.

– Вы не поверите мне, Валерия, но деньги это последнее из благ, которое я ценю. Объясняется же это тем, что у меня их слишком много. Впрочем и раньше, когда их почти не было, я к ним относился также.

Несколько секунд она пристально вглядывалась в меня. Хотела что-то сказать, но передумала. Когда мы проходили мимо аптеки, она сказала, что два раза в неделю убирается там.

– Видите, это аптека на углу, из её окон видны три вяза. Я вас видела дважды, Леонид, и однажды вечером с той женщиной – брюнеткой. Вы с ней по-прежнему встречаетесь?

– Это женщина шлюха, не просто шлюха – она ещё кое-чем занимается и обслуживает влиятельных персон, но, к сожалению, узнал я об этом слишком поздно.

Помолчав, она сказала:

– Я верю вам во всем, Леонид, но все-таки мне трудно представить, что молодой мужчина, имеющий большие деньги, будет интересоваться дворцовыми постройками Флоренции и творчеством Андреа Палладио.

– Валерия, не делайте из меня интеллигента, Я работаю в автомастерской, а что до книг, я их приобрел из чистого любопытства к ярким картинкам. И совсем в малой степени от любознательности. Но, с другой стороны, такого рода живопись, даже в книжных иллюстрациях, уж не говоря о дворцах Палладио, может кое – чему научить и даже приучить. Не так давно я побывал в Москве и пару часов провел на Волхонке. Думаю, что если б не эти книги, я даже не знал бы о существовании этого музея. Но если много времени проводить в музеях или быть постоянным посетителем старых итальянских храмов или дворцов, то окружающий мир станет немного скучноватым. Не так давно мне пришла в голову странная мысль, допускаю, что дурацкая. Мысль вот какая. Где-то среди этих книг, которые вы видели у меня, имеется иллюстрированная биография Рембрандта. Там есть подробные фотографии дома художника, обстановки в маленьких сереньких комнатках. Мне все это показалось такой скукой, такой тяжелой затхлостью, что я подумал: а не ушел ли Рембрандт в свое искусство, чтобы забыться, попасть в другой мир, им самим созданный. Может быть, действительно определенная часть художников, да и не только художников, но и музыкантов, поэтов искусственно создают свой мир, чтобы убежать от надоедливого быта, тоскливого однообразия, а часто, наверное, от горестей и, между прочим, нищеты и безденежья. Это что-то вроде тех, кто забываются за стаканом водки.

Я взглянул на Валерию, она чуть прикусила нижнюю губку, на меня не смотрела. Мне уже стало казаться, что я наговорил чего-то лишнего, как почувствовал, что она взяла мою руку и бережно-осторожно просунула свои пальцы между моими.

Нина ушла спать в одиннадцатом часу, до отвалу нагрузившись колбасой, красной икрой и телевизионной сериальщиной, мы же с Валерией болтали до двух часов. Она рассказала, что окончила десятый класс в этом году, дальше не стала учиться, работает художником-оформителем в клубах, детских садиках, иногда участвует в изготовление рекламных щитов. Живет вдвоем с мамой на улице Победы в маленькой двухкомнатной квартирке.

– Мама работает в НИИ нефтяной промышленности. Живем мы скромно, но дружно. Да, я ещё вам не сказала, что сейчас кроме уборки в аптеке, я ещё помогаю оформлять декорации к спектаклям в драмтеатре. Вот, Леонид, вроде я вам во всем исповедовалась. А вы? Вы говорили, что работаете в автомастерской. Это интересно?

– Да, – сказал я неуверенно, – но создавать декорации к спектаклям наверняка много интереснее.

Валерия качнула головой, улыбнулась.

– Ну это громко сказано создавать декорации.

Декорации рисует театральный художник, я же подрисовываю всякие кустики, цветочки, травку. Так, жалкий подмастерье. И деньги ничтожные. О творчестве там нет речи.

– Валерия, есть у вас свои картины, чьи-то портреты, зарисовки?

– Есть, но их немного. Их было бы больше, если б я целыми днями не была бы на работе или не гоняла, как савраска, в поисках ещё каких-то дополнительных заработков.

И тут мне в голову пришла довольно плодотворная, как мне показалось, идея пристроить Валерию в какое-то учреждение, где ей будут прилично платить. Ведь у меня «Серторий», есть мобильное спецуправление чем черт не шутит: эта девочка мне очень понравилась и есть смысл ей оказать поддержку. Надо отдать должное мне самому в данной ситуации – я решительно ничего не хотел получить от Валерии и действовал вполне бескорыстно, но преждевременно болтать о своих намерениях не собирался.

– Что в моей работе не очень мне по вкусу, то это отсутствие разнообразия и выдумки. Там все знакомо и все известно. Даже такие авто, где наворочено невесть сколько электроники и придуманы мудреные противоугонные средства. Я уверен, что работа простого декоратора-оформителя, не обязательно художника, хороша тем, что в ней громадное поле для разворота воображения и выдумки. Всегда можно сотворить что-то новое, сделать так, как никто этого не делал. Вот и возникает вопрос: а с чем ты пришел в это ремесло? Починить машину всякий может; лучше, хуже, за день или за пару суток – все это не вопрос. А поэту, если он не поэт или художник по рождению, в его ремесле делать нечего и ни одна школа или институт его этому делу не научат.

– Более, чем согласна, но вот незадача: как определить, с чем ты пришла в это ремесло. Откровенно говоря, я не знаю. С раннего детства я рисую, занимаюсь лепкой, нагружаю и даже перегружаю воображение всякого рода конструкциями, цена которых мне неведома. Любая другая работа меня не влечет. Вопрос заработка во многом заставляет людей отказываться от своих склонностей. На поприще художника, стихотворца не заработаешь, а если когда-то что-то и получится, то к этому времени можно остаться в одном рубище. Не знаю, надолго ли меня хватит, но пока я буду жить так, как живу сегодня.

Мы встречались с Валерией уже третий месяц, дважды она оставалась у меня с ночевкой, но без всяких интимов. Не то, что я этого не хотел – просто какой-то внутренний голос осаживал меня. Я вполне четко осознавал две вещи: впервые в жизни я встречаюсь с девочкой, которая мне не просто нравится, с которой вовсе не надо стремиться переспать – во мне бродили какие-то малознакомые чувства. Влюбленность? Глубокая увлеченность, боязнь потерять Валерию? То, что я ей нравился, то, что она дорожила нашими встречами и никогда не опаздывала на свидания, да даже если бы опаздывала – все это было абсолютно ново в моей жизни. Мы не сразу перешли на «ты» и первый раз поцеловались у этих трех вязов только через много дней после нашей первой встречи. Вел я себя совершенно не так, как свойственно мне. Нетрудно представить, что Валерия принимала меня за малоопытного тюфячка, робкого несмышленыша в общении с женским полом. Я был абсолютно уверен, что именно таким я был в её глазах – нерешительным, неопытным, чуть ли не девственником. Но заблуждался я по крупному. Мы были у меня, она собиралась уезжать. Я обнял её, поцеловал в губы, хотел отстраниться, но Валерия меня удержала, поцеловала ещё раз и негромко с легкой улыбкой сказала:

– Лёнечка, зачем ты так делаешь? Я не сомневаюсь, что у тебя были женщины и не только та брюнетка. Ты умеешь целоваться, это чувствуется. Но со мной тебя что-то удерживает. Даже твои объятия – у тебя сильные руки, однако ты словно боишься, что я неверно истолкую твои движения. Любая часть меня доступна. Мне скоро семнадцать, мужчин я не знала. И вообще чувствуй себя раскованнее.

После таких слов многие мужчины дали бы волю своим желаниям. Со мною же случилось обратное. Валерия сделалась для меня каким-то особым существом. Когда тебя любят, а все говорило за то, что она меня любит, ты ведешь себя совершенно по другому. Может быть, это не относится ко всем, но со мной произошло именно так. Я старался делать все то, что могло доставить ей радость: дарил дорогие вещи, в том числе книги по изобразительному искусству, цена которых взлетала до заоблачных высот, драгоценные украшения, которые Валерия категорически не хотела брать, причем вполне искренне не хотела. Явилась однажды в автомастерскую – на такси приехала – увела меня куда-то за какой-то сарай, крепко обняла, многократно поцеловала, погладила по щеке, чуть слышно сказала:

– Лёнечка, дорогой мой, ты совершенно подавлен поведением этой упрямой девки. Я возьму твои украшения, только не переживай – не стоят эти камешки твоих переживаний.

Неожиданно позвонил Кимура. Я уже начал забывать звук его приятного голоса с незабываемым акцентом. Он сказал, что нам надо встретиться, но лучше не здесь, а, скажем, в Москве.

– Леонтий Дмитрий, почему в Москве, объясню при встрече. Встретимся, если не возражаете, у входа в ГУМ в следующий вторник в десять утра.

Я не возражал, но тут же вспомнил, что в эти дни и сам собирался связаться с кем-нибудь из персонала «Сертория», возможно, даже с самим Кимурой и переговорить о подходящей работе для Валерии. И я уже завел разговор об этом, когда мягкий голос Кимуры прервал меня.

– Дорогой Леонтий Дмитриевич, мы уже осведомлены, что вы встречаетесь с очаровательной девушкой. Её полное имя Валерия Александровна Палий. Она киевлянка, приехала в Самару с мамой в семилетием возрасте. Мать Надежда Филоретовна, инженер-химик, долгое время не могла найти работу на Украине, приехала в Самару по приглашению своего бывшего шефа, работала вначале в Новокуйбышевске, а затем её пригласили в НИИ нефтяной промышленности. Валерия очень серьезная и талантливая девочка, обладает сильным характером. Несмотря на возражения со стороны матери, она оставила школу и стала сама зарабатывать. Насколько нам известно, Валерия прекрасно рисует, отличается тонким вкусом – её работы по оформлению ряда помещений клуба железнодорожников, двух детских садов носят самобытный и оригинальный характер. Леонтий Дмитриевич, пристроить Валерию Палий к самостоятельной деятельности вполне реально.

До вторника, когда я должен быть в Москве и встретиться с Кимурой, у меня оставалось ещё несколько дней. Мы с Валерией встречались каждый день, я побывал у неё дома и познакомился с её мамой. Надежда Филоретовна приняла меня очень хорошо. Эта была красивая женщина, высокая, стройная, выше Валерии. Мы много говорили о жизни в Самаре, о музыке, в которой я ни черта не смыслил, об искусстве, где я тоже был порядочным туземцем. Надежда Филоретовна очень удивлялась, что я работаю простым ремонтником.

– Послушайте, Леонид, мне кажется вы немножко лукавите. У вас такой великолепный язык и вы так прекрасно и естественно держитесь, что мне трудно видеть в вас автослесаря.

Эти две красавицы мать и дочь меня буквально вгоняли в краску. Я чуть ли не клялся и божился, что работаю именно в автомастерской и Валерия это сама видела, так как однажды побывала там.

– Надежда Филоретовна, мне никто никогда не говорил, что у меня хороший язык. По-моему, самый обыкновенный. Возможно за последние годы он улучшился – я стал много читать.

– Вы очень скромный человек и очень порядочный – в наше время это большая редкость. Мне приятно, что Валера с вами встречается.

Мне было очень хорошо в их доме и я лихорадочно подыскивал какой-нибудь впечатляющий подарок маме Валерии. Я пригласил Надежду Филоретовну к себе, купил громадную вазу из чешского стекла, пристроил в неё громадный букет роз и лилий. Она пришла вместе с Валерией. Стол я сам приготовил. Правда, это не совсем так – жаркое, салаты, фрукты, вино и прохладительные напитки были заказаны в ресторане. Надежда Филоретовна покачала головой и, узнав, что эта роскошная ваза с цветами предназначена лично ей, обняла меня, поцеловала и сказала, смеясь:

– Вы очень опасный человек, Лёня. Так вы можете соблазнить любую женщину.

Валерия сидела на диване, глаза её сияли. Я тогда подумал, что это лучший день в моей жизни.

Я не знал, надолго ли задержусь в Москве, сказал нашему бригадиру, что, скорее всего, брошу работу в мастерской. Меня особенно никто не уговаривал остаться, мы с ребятами на прощание выпили, но все-таки условились иногда давать о себе знать через мобилу.

На мой обычный мобильник изредка позванивала Ольга и, конечно, Валерочка. Валерочка звонила несколько раз на дню. Просто так звонила, она все время хотела видеть меня и я раскисал. Как-то она позвонила и сообщила, что её пригласили работать заместителем начальника большого рекламного агентства. Я мгновенно сообразил, в чем дело – Кимура зря словами не бросается, оперативно сработал.

– Это совершенно непонятно и отдает какой-то мистикой. Приходит в аптеку, где я мою полы, – Лёнечка, я тебе говорила об этой аптеке – какой-то прилично одетый мужчина, вызывает меня. Я не хотела с ним вообще говорить, лишь спросила, откуда ему известна моё имя и фамилия. Он отшутился типа «слухом земля полнится», сказал, что представляет интересы рекламного агентства «Волжские дали», которое ищет хорошего художника и дельного администратора. По словам этого человека его жена видела мои работы в клубе железнодорожников и они ей очень пришлись по вкусу. Он предложил мне зайти в агентство, присмотреться к делам и, если меня такая работа устроит, тотчас приняться за дело. Мужчина оставил адрес агентства, телефон и все компьютерные реквизиты. Я не очень-то ему поверила, но все-таки решила зайти в эти «Дали». С виду вполне солидная организация, большие комнаты, имеется своя типография в соседнем здании. Месячный оклад в двадцать пять тысяч чистыми – ничего себе. Я тут же вспомнила Конан Дойля и его рассказ о лиге красноголовых, то бишь рыжих. Неужели и тут какое-то надувательство? Но кого и зачем? Лёнечка, я начала работать в этой странной фирме, выяснила, что эти «Волжские дали» спонсируется самарским хлебобулочным заводом и одновременно мясокомбинатом и при всем при том это агентство ныне вполне самостоятельно, обладает солидными заказчиками, кстати, не имеющими никакого отношения ни к хлебопекам, ни к мясникам. Вот такие неожиданные дела у меня. А ты? У тебя есть какие-нибудь новости?

Я сказал, что через пару дней должен быть в Москве, и тут же приврал, что по делам друга. Голос у Валерии сразу стал другой.

Она тревожно спросила:

– А это надолго?

– Нет, Валерочка, совсем ненадолго. Я позвоню.

Я был в мастерской, когда на мой айфон пришла эсемеска, явление само по себе редчайшее. Всего несколько строк:

«Недавно С. Нелидов сбил на трассе двух девушек. Одна умерла, не приходя в сознание, другая в тяжелом состоянии в больнице. Если выживет, останется калекой. Вчера Нелидов был застреляй в собственной квартире. Пожалуйста, будьте дома весь сегодняшний вечер». Кто написал это, было неведомо. Если сегодня я не уеду, то наша московская встреча с Кимурой сорвется. Но все говорило за то, что мне не стоит трогаться с места. Гибель Нелидова меня поначалу не особенно расстроила, но поскольку мне о ней сообщили, значит это каким-то образом касалось меня.

Я сидел у себя и размышлял. Если ко мне кто-то явится, то не исключено, что это мог быть Кимура. В таком случае поездка в Москву отменяется само собой. Потом мои мысли завертелись вокруг Нелидова. За то, что он сделал, его должны были судить и отмотать на полную катушку. Кто его мог пристрелить? Парень погибшей девчонки? Смог бы я, оказавшись в таком положение, как этот парень, убить виновника смерти моей подруги? Не уверен. Я знал, что Нелидов гоняет на своем авто, как недоброй памяти Еремей и сбил он этих подружек по дурацкой небрежности. Дело-то это не меняет, хотя как сказать. Того швейцарского диспетчера, виновного в гибели самолета с детьми, зарезал какой-то кавказец, потерявший в этой катастрофе ребенка. Нет, я не смог бы так поступить – тут не было умысла и диспетчеру надо было дать серьезную отсидку с последующим отстранением от профессии. Будь я судейским, этого кавказца я бы определил в отсидку с капитальнейшим сроком. Многое из того, что происходило в России и в мире мало стыковалось с добром и справедливостью. Это надо было принять, не задаваться нелепыми вопросами о добре и зле и продолжать жить, как тебе отмерено природой. Большинство людей уверенно сказали бы, что я везунчик, что не ценю того, что имею и они наверняка были бы правы. Лично для меня все обстояло не совсем так. Я не был ни игроком, ни любителем всякого рода приключений, деньги, как таковые, меня не радовали – откровенно говоря, я просто не знал, что с ними делать. По моему разумению есть два вида использования денег. Первый – покупай на них удовольствия, всякие. Какие, например? Выпивка в неограниченном количестве, недвижимость, лимузины, яхты. Что ещё? Женщины? Никакие из этих благ меня не привлекали. Второй путь использования твердой валюты – вложения, основание компаний, процветающий бизнес. Это сторона деятельности меня тоже не прельщала, к тому же на такие далеко идущие дела у меня просто мозгов не было. Я дорабатывал последние деньки в автомастерской, ждал, пока на мое место кого-то возьмут. Быть может, именно на такого рода работах мое истинное предназначение и эти копания в машинах мне были вполне по душе. На большее же я явно не тяну.

В десятом часу в дверь негромко постучали. Молодой мужик, сухопарый, с залысиными, чуть седоватый, лицо смышленное, совсем неулыбчивое, как у Кимуры.

– Господин Шебеко? – Мы обменялись рукопожатием.

– Мое имя Гердт Зайдлитц, занимаю пост финансового аналитика в «Сертории», одновременно являюсь управляющим франфуртского коммерческого банка. Вы, господин Шебеко, будучи крупным депозитарием нашего банка, фактически представляете главу всего конгломерата, от вашего решения во многом зависит кадровая политика «Сертория». Я имею ввиду ваши полномочия, которые позволяют назначать и смещать любых должностных лиц организации. Мой визит обязан некоторым событиям недавнего происхождения. Сутки назад хорошо вам знакомый господин Кимура совершил грубейшее противоправное действие – он убил члена когломерата Сергея Нелидова. Мотивы этого поступка нет необходимости обсуждать и принципы сенсея Кимуры нам, европейцам, глубоко чужды. Завтра, господин Шебеко, вы должны были встретиться с господином Кимурой в Москве и обсудить очень важный вопрос. В настоящее время господин Кимура в Европе и вместо него вашим советником отныне буду я. Дело, которое предстоит нам решить, достаточно щекотливое и мне бы не хотелось его обсуждать в стенах вашей квартиры.

Среди тех людей, с которыми мне приходилось вступать в контакт, были всякие типы и типчики. Конечно, имелись и достойные люди и здесь в Самаре, и в Тольятти и вовсе неважно, чем они занимались, как держали себя, сколько раз в разговоре матюгались. От многих из этих людей шел дух, который с подростковых времен я достаточно явственно ощущал. Дух разный: иногда он внушал доверие, нередко вперемежку с доверием охватывало неопределенное чувство и я затруднялся понять, что за личность передо мной; чаще тот, с кем я разговаривал, был настолько перенасыщен собственной амбициозностью и тщеславием, что хотелось плюнуть и послать его подальше. Были и такие, которые прямо-таки воняли. Эти персоны ничего дурного ни о ком не говорили, они зачастую были вежливы, улыбчивы, даже предупредительны, но от них исходил воистину смердящий дух. Сама улыбка – она ведь тоже разная. Может быть, я глуп, может быть, наивен, хотя во мне наверняка намешан густой коктейль из того и другого, но все-таки улыбка Кимуры внушала мне полное доверие и симпатию. В этом человеке было что-то солнечное, как ни в одном другом, кого я встречал. Если он прикончил Нелидова, то наверняка за дело. Этот же, стоящий передо мной, самоуверенно вещающий, некий ходячий циркуляр. Вероятно, он немец, судя по имени и препротивному акценту. Но не в этом же дело. Нет, в любом случае общаться с данным субъектом я не стану. Либо Кимура, либо никто. Этот «Серторий» – я что, хотел иметь властные полномочия, владеть сокровищами этого никчемного бездельника Али – бабы? Сам черт не знает, что я хотел и что я хочу. Но зато и без всякого черта ясно, чего я не хочу. Я не запомнил фамилии человека, не спускавшего с меня глаз.

– Номер мобильного телефона Кимуры прежний?

Этот визитер после короткой паузы заявил:

– Я бы не рекомендовал вам ему звонить.

– Вы мой вопрос слышали?

Не знаю, какое впечатление моя сухая категоричность производила на других, меня она удивляла – я просто с трудом узнавал собственный голос.

– Да, разумеется, господин Шебеко. Номер прежний.

– Хорошо. Я вас больше не задерживаю, никаких дел лично с вами я вести не буду.

Этот человек некоторое время постоял в передней – я его так и не пригласил пройти в комнату – и, чуть кивнув, ушёл.

Какие чувства в те минуты бродили во мне? Думаю только одно – равнодушие.

Поздно вечером я набрал номер Кимуры, слабо надеясь в успехе. Я буквально возликовал, когда услышал:

– Это вы, Леонтий Дмитриевич? Поверьте, я очень рад вас слышать. Мне пришлось срочно уехать и хотя наша связь по вашему айфону закрытая я вам не стал звонить. К тому же я не уверен, что после того, что случилось, я буду продолжать работать в нашей компании.

Полный энтузиазма и большого душевного подъема, я почти выкрикнул:

– Дорогой Кимура, скажите тем, кто определил меня на должность серого кардинала: если вы не будете работать в конгломерате, то и я брошу эту службу куда подальше вместе со всеми своими активами. Я хочу вас видеть. Некоторое время тому назад в своём почтовом ящике я обнаружил конверт с заграничным паспортом на мое имя, вдобавок завизированный на пять европейских стран. Тогда я не мог взять в толк, на кой черт мне этот документ нужен. Сейчас он мне нужен более всего. Вы не против, если я к вам приеду?

– Буду искренне рад, дорогой Леонтий Дмитриевич. Берите билет на берлинский рейс, я вас встречу в аэропорту. Сообщите только время вылета и номер рейса.

Хотелось ли мне узнать, почему Кимура прикончил Нелидова? Вряд ли. Хотелось ли мне впервые в жизни попасть за кордон? Ещё того меньше. Вполне четко я знал одно – очень хотелось увидеть Кимуру. Возможно, я крупно заблудился и вообразил то, чего и в помине не было, но с первых минут нашего знакомства Кимура для меня воплощал доброту, справедливость, он излучал какой-то внутренний свет. Это было более чем непонятно, непонятно от того, что я ровным счетом не имел никакого представления о его реальных делах. Я читал о религиозных фанатах, о слепом фетишизме, монахах расстригах, которые уходили в мир от полного разрыва с верой и единоверцами – у них имелись на то основания. Я не исключал, что в жизни Кимура может быть далеко не тот, из которого стоит лепить кумир, да мне и не свойственно было брать кого-то в примерные иконки. У меня никогда не было никого из живых и мертвых, известных и малоизвестных персон, которым я готов был подражать. Для себя я твердо знал лишь одно – с Кимурой легко дышится, он свой и ему можно во всем верить.

Мне, однако, сразу не удалось улететь в Германию. Сначала меня позвала Валерия посетить рекламное агентство» Волжеские дали» (название какое-то дурацкое, вроде из прошлого моего ехидного деда). Я похвалил все, что увидел, ещё раз поздравил её с хорошей должностью, но тут же почувствовал, что она как-то тяжело воспринимает все, что я говорю. Тогда я подумал, что те, кто соединяют свою жизнь с не очень умными женщинами, вероятно, правы. С умными не просто – от них трудно что-то скрыть. Валерия, конечно, не догадывалась, кому была обязана своей новой хорошо оплачиваемой работой, но она наверняка чувствовала, что я не пылал к ней страстью. Она мне нравилась, это так, но ей этого было мало и она переживала. Я вовсе не думаю, что это задевало её самолюбие – ей просто хотелось равной, обоюдной разделености. Вроде мне надо было гордиться, что такая красивая и умная девочка так искренне увлеклась этим хромоногим и вечно недовольным типом, но ничего подобного я не испытывал. Все-таки во мне были какие-то серьезные выверты, даже сейчас, когда я уже давно не стремился никому из удачливых индивидуумов подложить какую-то свинюшку. Она была моей, вся и не скрывала этого. Однажды, едва почувствовав мою скользящую руку на своем бедре, она с готовностью подобрала платье до самых белоснежных трусиков, обняла меня за шею, потянула на себя, но я остановился. Спрашивается, почему? Я не мог ответить на этот вопрос. Меньше всего я думал о целомудрии Валерии, не было у меня и слабости в желании. Быть может, я где-то в глубинах души считал, что если между нами произойдет сексуальный контакт, хотя бы один, это меня к чему-то обяжет. Это ж просто ненормально – она несколько раз ночевала у меня и у нас ничего не было. Любая девчонка наверняка бы крупно разозлилась и немедленно сбежала бы. Валерия нет. Она прекрасно знала, что я вполне здоров, мотивы же моего поведения не понимала. Я так думаю, что если б я даже был законченным импотентом, она бы никуда не ушла, во всяком случае в то время.