Текст книги "Снятие последней печати"

В этих «Волжских далях» она чуть ли не за ручку водила меня из комнаты в комнату, показывала выполненные ей рекламные эскизы, здорово, между прочим, выполненные, знакомила со своими коллегами, с увлечением рассказывала о своих ближайших планах. Я изо всех сил делал вид, что мне интересно, она же ясно видела, что это далеко не так. Тогда в агентстве был разгар работы, Валерия же пошла меня провожать. Молчала, крепко сжимала мои пальцы, негромко спросила:

– У тебя кто-нибудь есть?

Меня аж пот прошиб. Вот она, эта штука, во всей своей свирепой цепкости. Постель тут ничего не меняет. Я не уверен, что был готов к таким отношениям. Не обращая внимания на уличное многолюдье, я обнял её, почувствовал, как она плотно прижалась ко мне бедрами и упругой грудью. Сказал я эту фразу не без некоторого пафоса, но вполне искренне:

– Да нет у меня никого, клянусь! Есть только Валерочка Палий.

Она глубоко задышала, чуть слышно выговорила:

– Едешь надолго?

– Нет, Валерочка, нет. Обещаю.

Другого ничего сказать я не мог.

Работу свою в автомастерской я, наконец, закончил, на мое место приняли какого-то парня. Можно было свободно отправляться в Германию. Я взял билет и в тот же день мне позвонила Надежда Филоретовна. Мать Валерии мне никогда не звонила, постоянно передавала привет, больше никакого общения не было. Она спрашивала, не найдется ли у меня время свозить её в Хворостянку. Разумеется, я не стал отказываться, хотя и знал, что путь не близкий. На следующее утро я вылетал, Валерии не стал говорить, что вместо Москвы направляюсь к немцам. Надежда Филоретовна была при параде, одета в модняцкий костюм: брюки, короткий пиджак, под которым была светлая блузка, красиво причесана, подкрашена. При ней был большой портфель, но несмотря на эту канцелярщину, я подумал, что она едет к любовнику, но не с ночевкой – я должен был через несколько часов доставить ей обратно домой. В дороге мы мало разговаривали, Надежда Филоретовна вся ушла в свои бумаги. Дом, к которому мы подъехали, был довольно внушительный, кирпичный, с проектировкой чисто западной. Три этажа, громадный опоясывающий балкон по всему периметру, просторный холл, большущие комнаты – русской деревней, которой всегда была Хворостянка, это и отдаленно не отдавало. Сейчас это никого не могло удивить – по всей России строили такие особняки, что купцы-толстосумы прошлого могли только диву даваться. Хозяин Павел Петрович Полозов, красивый мужчина лет сорока, по старинке припал к ручке Надежды Филоретовны, тепло поздоровался со мной, я же обменялся рукопожатием с тремя гостями, находившимися в салоне, обставленном с княжеской роскошью. После общих слов, был сервирован стол – в доме была какая-то женщина, но явно не супруга Полозова – начался обед, но пили не много. Видимо, здесь должен был состояться какой-то деловой разговор, на котором присутствие Надежды Филоретовны было необходимо. Все говорило о том, что я ошибался относительно интимных отношений между хозяином особняка и матерью Валерии, во всяком случае в эту поездку. Так как разговор стал носить сугубо профессиональный характер, касался он поставки древесины для мебельной фабрики, а также доставок кругляша для частных застроек, похоже, не только частных, я извинился и вежливо покинул салон этих деловых мужей. Все с пониманием отнеслись к моему поступку, Павел Петрович же улыбнулся и очень доброжелательно кивнул мне. Я прошел мимо охранника, направился к моей «клио», но передумал садится, решил пройтись. Стал размышлять о том, зачем, собственно говоря, я качу к Кимуре. Поговорить о том о сем, а зачем? Нелидов и его внезапная кончина меня не интересовали. Я бросил работу и что делать дальше? Отгрохать большущий особняк почище этого? Полозов? Красавец, фигура прямо-таки скульптурная, успешный во всем. Несомненно, Надежда Филоретовна с ним трахается. И правильно делает. Валерия. Ей в материнские дела нечего влезать. И вот тут меня крупно повело. Явился зловещий рецедив, Шебеко – дед и Шебеко – внук к вящей славе сатаны спарились. Думал я вразброд о разном, меньше всего о завтрашней поездке. Встреча с Кимурой наверняка будет приятной и более чем вероятно он мне расскажет что-нибудь интересное об этом «Серторие», но расскажет, если спрошу. Я ни разу не задумывался, насколько долго мне удастся сохранить свою должность теневого руководителя когломерата. Нравилось ли мне такое положение, большие деньги, власть? Ведь власть-то точно была. Я был уверен, что не только власть – моя дурацкая персона находилась под охраной и одновременно под наблюдением. В ту квартиру, балкон которой почти стыковался с моим, вселили семейство. Кто эти люди, было неведомо, но однажды я видел из окна на балконе молодую женщину – она развешивала белье, увидела меня, дружелюбно разулыбалась и что-то сказала – окно было прикрыто и я не расслышал. Думаю, она поздоровалась. Наверняка кто-то из службы конгломерата. Пока я вез Надежду Филоретовну, за нами шла машина, потом её сменила другая. Может я выдумываю, а может и нет – меня точно охраняли. Интересно ли все это было? Интересно, но не настолько, чтобы доискиваться ответа. Считал себя порядочным рвачом – жил на не принадлежавшие мне деньги, удобно было так и я не хотел ничего менять. К тому же все, что происходило вокруг вполне поощряло к такого рода существованию. Взять хотя бы этого сегодняшнего гостеприимного новомоднего купчину Петьку Полозова. Самодовольный красавец, делает деньги безпроблемно, наверняка готов подставить любого, если ему это будет выгодно. Я находился в его доме меньше часу, но то, что говорили его гости, само по себе любопытно. Особенно речи самого молодого, почти моего ровесника. Речь шла о каком-то фильме, в котором банковские бандюки ухитрялись использовать компьютерный вирус для снятия денег. Причем снимались небольшие суммы, так как крупные вложения были под надежной защитой. Полозов проявил живой интерес к такого рода вещам и очень интересовался названием фильма, но его молодой гость не мог вспомнить это название. Мною овладело почти забытое желание крупно напакостить человеку, которого я совершенно не знал. Что мне Павел Петрович Полозов? Да ровным счетом ничто. Я завидовал ему, его красоте, богатству, успеху у женщин? У меня же все это было. Полозов имел красавицу Надю Палей, я же её дочь и это при моей внешности не приведи боже. А о богатстве вообще нечего говорить – я был наверняка много богаче этого Полозова. Так в чем же дело? Неужто дедовские гены так плодотворно внедрились в меня и я так до конца не смогу их извести. Я вовсе не хотел угробить Павла Петровича, выбить ему глаз или причинить какой-то другой телесный недуг – мне хотелось просто затолкать его в вонючую помойку. Надежда Филоретовна провела у Полозова не менее трех часов. Сам Павел Петрович проводил её до машины, учтиво улыбнулся и даже извинился, что мне пришлось некоторое время подождать. Пожимая мне руку и по-прежнему продолжая улыбаться, заметил:

– Нам, мужчинам, приходится мириться с тем, что женщин иногда надо дожидаться. Тем более следует набраться терпения, если женщина красива.

– Несомненно, Павел Петрович, – сказал я и, не удержавшись, ввернул:

– Тем более, если такая женщина идет вам навстречу.

Полозов с легким недоумением воззрился на меня.

– А что, собственно говоря, вы имеете ввиду?

Я тоже решил Павла Петровича одарить лучезарной улыбкой, ничего не ответил и моя «Клио» мягко взяла с места.

Надежда Филоретовна хранила молчание несколько минут. Повернувшись ко мне, сказала довольно сухо:

– И все-таки, Лёня, что ты имел ввиду, произнеся эту фразу? Как это вообще надо понимать?

– Так же, как это понимаете вы, Надежда Филоретовна, и как это понял господин Полозов.

Помолчав, она негромко сказала:

– Скажи, Лёня, а почему ты хамишь? Откровенно говоря, для меня это неприятный сюрприз. И я, и Валерия считаем тебя очень приличным человеком. Ведь Павел Петрович может подумать бог весть что, а нам ни в коем случае нельзя с ним ссориться. Он дал мне возможность прилично зарабатывать, устроил Валерочку в солидную фирму. Теперь он подумает, что мы поддерживаем отношения с сомнительным человеком, позволяющим себе такие неожиданные выходки.

Дед дедом, говяный внучок внучком, а этот Пашка, сын Петров оказывается самый натуральный лидер и мой недобрый бесовский глас рождается совсем не на пустом месте.

– Скажите, пожалуйста, Надежда Филоретовна, вы уверены, что Валерочка работает в агентстве «Волжские дали» благодаря протекции господина Полозова?

Она молчала довольно долго, дольше, чем это делают люди, уверенные в своей правоте. Это уже хороший признак. Я вовсе не собирался признаваться в своих благодеяниях и совсем не хотел с ней ссориться. Если она не была уверена, что это сделал Полозов, значит чувствовала в этом типе какие-то вонючие изъяны.

– Это Павел Петрович вам сказал, что устроил Валерочку в агентство?

– Да. У меня нет оснований ему не верить.

Я кивнул и тут же спросил:

– Скажите, какой пост вы занимаете в этой компании? Это же компания снабженческая, поставляющая древесину многообразным потребителям. Там наверняка в обороте большие деньги. К тому же, как я понял из разговоров присутствующих, господин Полозов занимается не только лесным промыслом. Поймите меня правильно, Надежда Филоретовна, у нас в России очень непросто быть беспорочным бизнесменом и полагаться на порядочность своего шефа. Работая в большой авторемонтной мастерской, я многое видел и знаю, что говорю.

Последнюю фразу я присочинил для вящей убедительности. И видимо мои слова не прошли впустую. Она заулыбалась.

– Я работаю бухгалтером и прекрасно понимаю, что через меня проходят большие суммы и я за них отвечаю. Но я доверяю Павлу Петровичу. Он принял меня на работу около года назад по рекомендации моего начальника из НИИ. Лёня, я понимаю тебя – трудно во всем кому-то верить, но зарабатывать как-то надо, в НИИ у меня грошовые деньги. Посмотрим, что будет дальше., как пойдут дела у Валерочки.

Расстались мы по доброму, но в тот же вечер я связался со спецслужбой конгломерата и поручил понаблюдать за деятельностью Полозова П. П, назвав его хворостянский адрес и одновременно взять под опеку работающую в его бизнесе Надежду Филоретовну Палий.

Попал я в Берлин в полдень. Ничего запоминающегося, город как город. Чистота, порядок, отсутствие толпы и людской неразберихи – это не то, что могло на меня произвести впечатление.

Кимура. Ну, ей богу, не сотвори себе кумира. Мне решительно наплевать было, что был он радушен, постоянно улыбался. Он не делал вид, что улыбается, в нем это все естественно и ему в высшей степени присуще. Это был человек, созданный для веры, симпатии и безусловной преданности всех тех, кто с ним общался. Я совсем не был уверен, что все это ценили, но лично для меня это был бренд высшего порядка. Скажи мне кто-нибудь, что это не так, я бы его четвертовал.

В отеле я спросил:

– Ну, дорогой Кимура, конгломерат действительно готов отказаться от ваших услуг?

Он отрицательно покачал головой.

– Я ошибся, Леонтий Дмитриевич. Все по-прежнему. Более того, если б вы не связались со мной, это сделал бы я. Есть серьезная работа, в которой вы играете определяющую роль. Наша встреча в Москве не состоялась исключительно из-за дела Нелидова. Меня отозвали, но не по факту ликвидации этого подонка, а из осмотрительности – мое возможное задержание было недопустимо. Вероятно, вас интересует, что меня привело к решению пристрелить Нелидова.

Я кивнул, но не был бы огорчен, если б вся эта история полностью прошла мимо меня.

– У вас в Европе бытует совершенно порочная практика искупления любого преступления. Не могу сказать, что на Востоке поголовно все считают, что самое тяжелое преступление нельзя искупить многолетней или даже пожизненным тюремным сроком. Мы, дорогой Леонтий Дмитриевич, находимся в Германии, вы прибыли из России. Обе эти страны совершили в прошлом столетии невероятные по масштабам преступлениям. Россия по отношению к собственному народу, Германия к евреям. Здесь не может идти речи ни о каком искуплении. Если сами русские этого не понимают, то они вполне достойны той судьбы, которую пережили в прошлом и, судя по некоторым признакам, переживают и сегодня. Германия решительно отринула от себя все мерзости гитлеризма, но искупить содеянное немцам не дано. Таково мое мнение и не только мое. Кто такой Сергей Нелидов? Мелкий мошенник, принятый в конгломерат по решению людей, которые хотели использовать его способности к большой коммуникабельности, умение создавать компьютерные программы, которые хорошо продавались. Но некоторые из этих программ с самого начала были инфицированы вирусом, который разрушал компьютерные системы соперничающих с «Серторием» компаний. Сверх этого с подачи Нелидова его близкий друг попал под расследование, его осудили на семь лет, собственность этого человека была поглощена одной из компаний нашего конгломерата. К тому же на счету Нелидова два изнасилования. Когда же он сбил на своей автомашине двух девочек и ухитрился, дав следователю взятку в пятьдесят тысяч евро, выйти живым и невредимым из этого дела, мое терпение закончилось. Я прикончил его в Москве в его собственной квартире. Я бы это сделал, получи Нелидов и солидный срок. Скажите, что я неправ, Леонтий Дмитриевич?

– Не скажу, – не колеблясь, заявил я.

Кимура был человеком не только рассудительным, взвешенным – он был поразительно спокойным и, как казалось, ни от кого не зависел и никуда не торопился. Несомненно, что в системе конгломерата он был не рядовой фигурой, не играл роль некоего передаточного звена. Значительность этого человека бросалась в глаза с первых минут общения с ним и здесь степень его обаяния, которое буквально обрушилось на меня едва он переступил порог моей квартиры, не имело значения. Был ли Кимура в числе тех, кто определял всю деятельность «Серториуса» сказать было трудно – я же решительно ничего не знал об этом закрытом, непонятно для чего созданном объединении. По своим же интеллектуально-психологическим характеристикам, внутренней силовой направленности он вполне мог быть одним из лидеров конгломерата.

Прошло не менее полутора недель прежде чем Кимура заговорил о деле. Я порывался уехать, красоты германских ландшафтов меня не вдохновляли, хотя там было немало запоминающегося и впечатляющего. Кимура терпеливо просил меня задержаться, объясняя это тем, что должен приехать человек, с которым у конгломерата имеются серьезные дела. Я, как мне казалось, вполне резонно заметил, что господин Хромой вполне может решить эти дела, находясь у себя дома.

– Ведь по своей должности мне совершенно ни к чему встречаться с кем бы то ни было. Таково условие игры, в которую вы, дорогой Кимура, вовлекли меня. Разве не так? Ведь за этот неполный год моего пребывания в должности теневого руководителя «Серториуса» я ничуть не поумнел, уверяю вас.

Кимура негромко рассмеялся.

– Я говорил и ещё раз повторяю, Леонтий Дмитриевич, вы недопустимо низко оцениваете свой потенциал. К тому же, должен вам заметить, что за последнее время вы качественно ещё более выросли. Это заметно даже по вашему языку. У меня хорошая память и я помню, как вы выражались в первую нашу встречу и как вы говорите сегодня – это два разных человека.

Комплимент, конечно, ощутимый. Я промолчал. Кимура же заявил:

– Заинтересованное лицо считает полезным для вас, Леонтий Дмитриевич, присутствовать при беседе российского бизнесмена Арнольда Когана, близкого друга президента России, с одним из наших людей. Пользуюсь вашим расположением и даже симпатией ко мне, скажу прямо: глава российского государства на сегодняшний день является одним из крупнейших криминальных деятелей, по своему состоянию он обошел всех миллиардеров, которые числятся в списке Форбса. Никто не может хотя бы приблизительно назвать цифру всех его активов. У господина Путина нет личного счета, на котором были бы проставлены реальные суммы всего того, что он имеет. Его капиталы разбросаны по миру и находятся на счетах доверенных лиц. Одним из этих людей является Арнольд Коган. Он обладает крупным состоянием, имеет недвижимость в Германии, Франции и на Карибах. Не думаю, что нам удастся цивилизованным путем добиться от него правды. Готовы ли вы, Леонтий Дмитриевич, дать разрешение на применение физических мер воздействия?

Я внимательно посмотрел на Кимуру. Лицо того выражало высшую степень благорасположения, теплоты и полную готовность принять все, что скажет теневой шеф конгломерата. Может быть, именно в те минуты я впервые подумал, что основательно и как-то по-детски идеализирую этого человека. Почему именно тогда эта мысль впервые пришла мне в голову? Ведь решительно ничего нового не было ни в словах Кимуры, ни в его делах, ни в выражении его лица. В те часы я не смог ответить на этот вопрос, но уже к вечеру вполне отчетливо было сформулировано общеизвестное правило: на высокие должности искренние и добрые люди не попадают. Степень лжи у всех разная, но она есть у всех, Кимура не исключение. Какая должность у него в «Серториусе» я не знал, но был убежден, что высокая и достаточно влиятельная.

– Сколько лет этому господину Когану?

– Пятьдесят пять.

Я тут же спросил:

– Зачем конгломерату нужны деньги президента?

Кимура тут же ответил:

– Конгломерату не нужны деньги президента, тем более ворованные. Конгломерату нужно основательно подраздеть господина Когана, президентскую шавку, и выбросить его вон из Европы. Все средства Когана и кремлевского суперлжеца и бандюгана должны быть направлены на строительство детских домов, оказании помощи детям-инвалидам, в том числе и тем, которые по решению президента не были переданы иностранным усыновителям.

Меня вновь восхитила не столько осведомленность Кимуры, что было понятно, сколько его блистательный русский. Я не преминул рассыпаться в комплиментах.

– Дорогой Кимура, мне трудно представить, что и по-японски вы так же изумительно чисто и правильно говорите, как по-русски.

Кимура долго смеялся, ничего не сказал, но я видел, что ему приятно. Спустя минуту он повторил свой вопрос.

– Я не возражаю, но что должен в этом случае делать Хромой?

– Хромой должен связаться со спецслужбой конгломерата и отдать соответствующий приказ.

Встреча Кимуры и его людей с этим Коганом произошла в каком-то небольшом домике, довольно невзрачном. Кимура сказал, что господин Коган меня не должен видеть, я же буду наблюдать за беседой этого человека с кем-то из группы Кимуры по телевизионному экрану. У меня будет микрофон, который даст мне возможность связаться с любым присутствующим на этой так называемой беседе. Говорю так называемой, потому что было ясно – здесь состоится не беседа, а самый настоящий допрос, да ещё с пристрастием.

Я удобно устроился в кресле, экран на стене был включен. Арнольд Коган выглядел не лучшим образом. Мужичок среднего роста, редковолосый, мелкоглазый, видимо, уже запуганный и вряд ли ему понадобятся дополнительные методы устрашения. Среди четверки спутников Кимуры я с удивлением увидел того сухопарого типа, который сравнительно недавно явился ко мне и объявил, что теперь он будет моим советником. Фамилию его я так и не вспомнил, помнил лишь имя. Я взялся за микрофон и вызвал Кимуру. Тот отозвался мгновенно.

– Послушайте, Кимура, в свете того, что вы недавно рассказывали господин Гердт – вы знаете, о ком я говорю – и господин Коган, будь он даже главой мафиозного клана, не стыкуются. Немец не вправе допрашивать еврея. Гердт должен немедленно исчезнуть.

Мое требование наверняка разнеслось по комнате, где должен был состояться этот разговор. Я не слышал, что сказал Кимура, мне кажется, что он вообще ничего не успел сказать. Сухопарый немец, не произнеся ни слова, покинул помещение – скорее всего он узнал мой голос и понял, что какие-либо споры ни к чему не приведут.

Разглядывая Арнольда Когана, я не сразу осознал, что с этим человеком уже поработали, поработали коновалы, но, видимо, аккуратно и небезрезультатно. И начавшийся разговор являлся продолжением уже состоявшегося ранее. Вопросы задавал человек, говоривший по-русски не совсем правильно и с устрашающим акцентом. Кимура оставался в тени, я его не видел.

– Господин Коган, вы продолжаете утверждать, что российский президент, с которым вы близко знакомы, не входит в число ваших друзей. Прошу отвечать быстро, правдиво и не вынуждайте нас к повторению болезненных для вас ощущений.

Призыв спрашивающего волкодава (я видел этого крупнотелого типа лишь со спины, но сам его низкий голос с оттенком оголтелости и разнузданности внушал какое-то омерзение) подействовал на Когана чуть ли не мгновенно. Нетрудно было понять причину.

– Президент мало кого любит, уважает. Друзей же у него по сути нет. А те, кто так называются, в одночасье могут этого статуса лишиться. Этот человек озабочен только одним: сохранением власти и собственной безопасности. Народ, которым он управляет, для него беспросветное быдло, у которого нет и не может быть достойного будущего.

Спрашивающий прервал Когана.

– Это понятно. Вы назвали семь фамилий тех, кто хранит деньги президента на своих счетах в иностранных банках. Среди них лишь две русские: Акатьев и Батенков, остальные иностранцы. Следует ли из этого, что господин Путин не доверяет русским людям?

Коган криво усмехнулся.

– Он вообще никому не доверяет. Я не знаю, кто такой Батенков. Акатьев же никто иной, как Аркадий Иосифович Гофф.

– Господин Коган, вы определили несколько банков, где хранятся активы президента. В сущности это глобальная депозитная империя. Вами была названа фамилия итальянского экс-премьера. Насколько правдиво, что люди синьора Сильвио играют ведущую роль в хранении денежной массы и драгоценностей господина Путина в итальянских банках? Господа Гардини и Люминато реальные фигуры или это злобный навет клеветников на праведного российского владыку, обобравшего и осудившего всех тех, кто ему мешал?

Коган каким-то окаменело – равнодушным взглядом смотрел мимо того, кто ему задавал вопросы. Сказал медленно и устало:

– Я никогда не слышал этих фамилий, но можно предположить, что эти люди и множество других включены в широкий круговорот кремлевских капиталов. И в деле тут не только президентская валюта.

– Хорошо, господин Коган. Мы оставим вас в покое, вас и вашу семью. Но это лишь в том случае, если вы полностью рассчитаетесь с долгом. Вы должны господину Меиру Клинкеру более пяти миллионов американских долларов. Будь он жив, он без раздумий снял бы с вас шкуру. Его вдова более милостива и как только вы погасите свой долг, можете считать себя свободным.

Этого Когана допрашивали ещё с полчасика, интересовались его связями с иностранными бизнесменами, вынули из него немало дополнительных сведений, не говоря уж о сумме его долга некоему господину Клинкеру. Меня все это совершенно не интересовало и я спрашивал себя, на кой черт Кимура пригнал меня сюда. Приказ о применении к Когану жестких мер насильственного воздействия я мог отдать не выходя из дома. Узнать о воровских деяниях российского пахана, его самоуправных выкрутасах – да известно это было многим. Да и кто у нас готов жить по другому? Так всегда было и так всегда будет.

Кимура в свойственной ему лучезарно-дружеской манере к вечеру того же дня разъяснил, что мне не мешает визуально познакомиться с одним из тех, кто составлял ближнее окружение президента. Арнольд Коган во многом показательная фигура, его никогда и близко не подпустят к рычагам правительственной власти, но как финансовый снабженец, искусный и крупный махер он незаменим. Этот человек далеко не так прост, его довольно быстро сломали, применив жесткие и действенные меры воздействия. Его также предупредили, что нечто подобное будет сделано и с его семьей, если он будет молчать или давать ложные сведения.

– Леонтий Дмитриевич, у меня один вопрос и ответ на него интересует не столько меня, сколько то лицо, которое горячо печется о вас и назначило вас на должность теневого руководителя «Серториуса». Вопрос такой: готовы ли вы и дальше выполнять функции главы конгломерата, способны ли продолжать применять самые суровые меры наказаний в отношении тех, кто подпадет под такие меры. И здесь не всегда такие решения связаны со степенью виновности того или иного лица. Может случится и такое, что придется убирать лиц, которые ни в чем невиновны, но по разным причинам служат послушным инструментам в руках преступника или преступников.

Я хмыкнул, внимательно посмотрел на мягкое лицо Кимуры и неожиданно в голове моей возник вопрос самого странного, а может и вовсе не странного свойства.

– Откровенно, дорогой Кимура, скажите, только откровенно: вы бы убили меня, если б наверняка знали, что я инструмент в чьих-то руках и исправно в этом качестве творю зло?

Он так долго молчал, непонятно смотрел на меня – я не знал что и думать.

– Чтобы быть инструментом, – наконец, заявил Кимура. – надо быть либо фанатом идеи, либо безмозглым верноподданным, каких, между прочим, великое множество на Востоке и в России, либо бездушной принадлежностью государства. Эти три составляющие однородны и малоразличимы.

Вы же, Леонтий Дмитриевич, прекрасно знаете, что между вами и инструментом в чьих-то руках, причем не обязательно порочным инструментом, нет ничего общего. Сказанное же вами нечто кощунственное.

Мне стало не по себе, я даже отвел глаза в сторону, словно девица, получившая непристойное предложение. Помолчав, сказал:

– Мне нравится мое положение, я готов и дальше творить черт знает что, но хотелось бы узнать, какой бес, видимо, ко мне расположенный, устраивает все эти чудеса и если он кое-что объяснит, то энтузиазма во мне поприбавится.

Кимура заулыбался своей фирменной улыбкой, которой противостоять было трудно, мне трудно – такие, как Нелидов или Новосельцев, да и не только они на эту улыбку просто не обратили бы внимания.

– Дорогой Леонтий Дмитриевич, смею вас уверить, что очень скоро ваш энтузиазм поприбавится.

Я собирался улететь домой, но Кимура предложил мне прокатиться в Милан. Звучало это заманчиво и как-то непривычно, хотя сейчас многие, имея средства, разъезжали по всему свету. Мне говорили, что несколько десятков лет тому назад о выезде за кордон частным лицам можно было лишь мечтать. Некоторые из тех, кто верит в светлое завтра российской империи, утверждали, что свободный выезд явился достижением борьбы русских диссидентов-демократов. Другие не без крутой матерщины заявляли, что никаких демократов в России никогда не было, границы же открыли те, кто их и запирал – открыли для собственного удобства, для понта в глазах Запада. Милан – это Италия, это нешуточное зрелище. Само собой, я согласился, хотя и понимал, что везет меня туда Кимура не просто так и вообще он просто так ничего не делает. Пусть не делает, говорил я себе, но с ним все равно приятно.

Милан вполне обычный и в чем-то роскошный город. Абсолютно современный по архитектуре и динамике жизни и вместе с этим одухотворенный стариной и богатейшим искусством. Меня чуть ли не укачало от вида грандиозного собора, взлетевшего в поднебесье, я вошел в королевскую галерею, красота и масштабность которой завораживала. И привела меня эта многокрасочная лоджия к памятнику Леонардо да Винчи, о котором я уже кое – что начитал. А дальше был совершенно экзотический джентльмен, на которого уверенно вывел меня Кимура.

– Леонтий Дмитриевич, позвольте вам представить синьора Тэда Луминато. Вы наверняка помните эту фамилию из беседы одного из наших людей с господином Коганом. Это необычный человек во многих отношениях.

Ясно, что эта встреча была заранее запланирована, как и ясно то, что именно ради этой встречи Кимура увез меня в достославный город Милан. Не знаю, как в других отношениях, чисто внешне синьор Луминато запоминался с первого взгляда: голова громадная, осененная густой пепельной шевелюрой, лицо идеально круглое, большие очки в золотой оправе. На его губах играла жизнерадостная улыбка, в которой было много по-детски доверчивого. Глядя на него, самому хотелось улыбаться. Такой человек мог безпроблемно поднять настроение.

Кимура с невообразимой легкостью заговорил по-итальянски, его фразы струились речкой, но эта речка тут же застопорилась – на него обрушился водопад словоизвержений синьора Луминато. Он тепло пожал мне руку и продолжал свой обильный монолог, перебрасывая лучезарный взгляд попеременно с Кимуры на меня. По своей доброжелательности эти двое были похожи друг на друга.

Эта беседа продолжалась чуть больше четверти часа, в конце же разговора синьор Луминато крепко пожал мне руку и вручил Кимуре два билета в Ла Скала на балет «Жизель».

Я никогда не видел балет и вряд ли мог по достоинству оценить его. Но это не так важно. Важно другое – я оказался в одном из самых прославленных театров мира, такое не забывается. Я был благодарен Кимуре. Он принял мою благодарность, терпеливо и благодушно кивал, потом же сказал:

– Вы знаете, дорогой Леонтий Дмитриевич, люди в своем большинстве не добры, даже те, которые наделены высоким профессионализмом, нередко отличаются поразительным своекорыстием. На этом людском капище синьор Луминато явление редчайшее. По профессии он заурядный дантист со средним заработком, по душевной склонности фанатичный служитель музыки. Его кругозор в этой сфере необъятен. Тэд страстный коллекционер – у него есть рукописи и партитуры известнейших композиторов, дирижеров. Он знаком со старыми либреттистами, которые хорошо знали тех, кто работал вместе с Пуччини, в том числе с Франко Альфано, который завершил работу над оперой «Турандот». Но это все, так сказать, частности и касаются они только самого Луминато. Это человек абсолютно бескорыстен. Вовсе не обязательно видеть Цезаря, Наполеона, Паганини – их честолюбие и жажда славы безмерны. Видеть нужно таких как Луминато. Почему именно он?

На его личных банковских счетах находятся деньги и ценности несопоставимые решительно ни с какими известными мне вкладами мультимиллиардеров Запада и Востока. Лично Луминато там принадлежат смехотворные суммы в несколько десятков тысяч долларов. Нам удалось выяснить, что большая часть этих вкладов сделана русскими. Я не уверен, что сам Луминато знает, чьи деньги и драгоценности у него на счетах. Спрашивать у него об этом нельзя, обращаться с ним, как с господином Коганом полностью исключается. То, что нам удалось узнать прошло через каналы его приятеля, человека не вполне чистоплотного малоразборчивого в средствах. Луминато этого человека любит и нам пришлось обращаться с ним помягче, чем с господином Арнольдом. Все это вы должны знать, Леонтий Дмитриевич. Через некоторое время вам позвонят и многое, что вам непонятно разъяснится.