Текст книги "Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел"

Назначение государственным секретарем Коковцова ничего не знаменовало, кроме того, что недюжинность сменили посредственностью и становился в хвост на министерские вакансии искушенный в политической интриге бюрократ, посредственного ума, абсолютно лишенный всяческой творческой инициативы, нудный болтун, гладким, но скучным словоизвержением пытавшийся прикрывать отсутствие живой мысли. Забавно в нем было то, что он мог говорить часами. И ничего не сказать.

* * *

Сослуживцами моими в Отделении промышленности, наук и торговли Государственной канцелярии, возглавлявшемся статс-секретарем Государственного совета Тецнером, были – из старших – помощники статс-секретаря князь Дмитрий Петрович Голицын и Сергей Васильевич Безобразов.

Голицын был писателем, известным в свое время в литературе под псевдонимом Муравлина. В эти дни он творил имевшую потом кратковременный успех ультранационалистическую пьесу в стихах «Услада» – времен Великих Новгорода и Пскова[181]181
  Речь идет о следующем произведении Д. П. Голицына-Муравлина: Сон Услады: Сказка-шутка в 3-х д. // Свет: Сб. романов и повестей. Т. 4. СПб., 1902.


[Закрыть]. Ставил ее в «своем» в ту пору Малом театре издатель «Нового времени»[182]182
  «Новое время» – ежедневная «политическая и литературная» газета, основанная А. С. Сувориным и выходившая в 1863–1917 гг. в Петербурге. Являлась органом консервативно-либерального направления.


[Закрыть] Алексей Сергеевич Суворин. Сослуживцы автора, конечно, в полном составе присутствовали на премьере. Театр бешено рукоплескал резюмировавшим центральную тему словам героя: «Русь создалась своим домашним строем. Им дорожить как кладом мы должны». Требовали повторения. Артист повторил. Зайдя в антракте приветствовать автора за кулисы, мы присутствовали при том, как режиссер Евтихий Карпов распекал артиста за повторение монолога, беспримерное и неуместное – горячился Карпов – в драматических представлениях. «Это вам не оперетка и не опера». Суворин вступился за артиста, возражая против рутины, доказывая, что жизнь ее ломает. Голицын был простой, милый человек, мягкий, благожелательный. Литературная работа отвлекала его от самоусовершенствования в писании журналов Государственного совета. И писал он их неважно. Поэтому ответственных работ ему не давали, и он имел мало шансов попасть в статс-секретари. Вскоре, обойденный назначением на освободившуюся вакансию лица со стороны, он устроился членом cовета министра народного просвещения. А немного погодя оказался на высоком, равном министерскому посту главноуправляющего ведомством учреждений императрицы Марии (ведомство женских институтов).

Сергей Васильевич Безобразов с атаманом безобразовской шайки ничего общего, кроме фамилии, не имел. Это был честный, умный и обладавший солидными знаниями человек, ранее служивший в бывшем Кодификационном отделе. Со слиянием этого отдела при государственном секретаре Н. В. Муравьеве с Государственною канцеляриею Безобразов оказался автоматически вступившим в эту последнюю. В составе Государственной канцелярии Кодификационный отдел был переименован в Отделение Свода законов. Сергей Васильевич был впоследствии назначен статс-секретарем Государственного совета, заведующим этим отделением, после известного профессора Петербургского университета по кафедре уголовного права Сергиевского. О Безобразове у меня сохранилась память как о человеке не только умном, но и умевшем удивительно правильно охарактеризовать сущность и оценить значение всякого сколько-нибудь приметного события, проникновенно предвидя его последствия. Поразительно разбирался в обстановке. Отчетливо знал, куда мы идем. В области законодательной работы был большим ее знатоком. Побеседовать с ним было всегда интересно и приятно. А всякий его совет, всякое разъяснение по порою встречавшимся в нашей работе недоуменным вопросам имело большую ценность, отличаясь ясностью и исчерпывающею полнотою.

Другим умницею в числе моих сослуживцев был старший делопроизводитель Михаил Иванович Неклюдов, впоследствии статс-секретарь реформированного в 1906 г. Государственного совета. Образованный, обладавший большою эрудициею в области права, трудоспособностью и усидчивостью, вполне овладевший законодательною работою и, в частности, умением писать журналы, он был справедливо ценим, и ему открывались широкие карьерные возможности.

Но он не был честолюбив. Некрепкое здоровье и прирожденная стоическая философия склоняли его к скромности, уединению и тишине. Не с той отчетливостью предвидения, которая отличала Безобразова, он также умело разбирался в политической обстановке и правильно расценивал события и людей.

Председателем Государственного совета был в то время дядя царя, брат его деда императора Александра II великий князь Михаил Николаевич. Председатели департаментов: законов – Фриш и промышленности, наук и торговли – Чихачев уже названы выше. Председателем Департамента государственной экономии был маститый старец граф Дмитрий Мартынович Сольский, возведенный в графское достоинство Николаем II за рекордно длительное состояние в высших государственных должностях с шестидесятых годов прошлого столетия. Должность председателя Департамента гражданских и духовных дел была как будто временно вакантна.

Товарищем государственного секретаря был при Плеве и остался при Коковцове опытный в делах Государственной канцелярии, служивший в ней с младших должностей барон Юлий Александрович Икскуль фон Гильденбандт, тихий, тщедушный и хромой. Статс-секретарем Департамента государственной экономии был приятель Коковцова, бывший его сослуживец по тюремному ведомству, перемещенный оттуда в Государственную канцелярию стараниями Коковцова, когда последний был товарищем государственного секретаря, Сергей Васильевич Рухлов, происхождением из крестьянской семьи и сохранивший и тип, и облик крепко скроенного крестьянина-пахаря[183]183
  Формально С. В. Рухлов являлся сыном губернского секретаря, который, однако, происходил из крестьян (Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. С. 575).


[Закрыть]. Статс-секретарем Департамента законов был чопорный, сухой, худой и черный барон Роман Александрович Дистерло, а Департамента гражданских и духовных дел – такого же крестьянского облика, как Рухлов, короткий, пузатый, внешне простой, но лукавый Петр Алексеевич Харитонов. Он вошел в Государственную канцелярию со слиянием с нею бывшего Кодификационного отдела, где служил под начальством возглавлявшего отдел Эдуарда Васильевича Фриша. Эдуард Васильевич покровительствовал Харитонову и в Кодификационном отделе, и в Государственной канцелярии. Перед назначением председателем Департамента законов Фриш председательствовал в Департаменте гражданских и духовных дел, на должность статс-секретаря которого и провел Харитонова. Кроме четырех статс-секретарей четырех департаментов Государственного совета (четвертый – промышленности, наук и торговли со статс-секретарем Тецнером), были еще два статс-секретаря, заведовавшие отделениями Государственной канцелярии: свода законов (бывшим Кодификационным отделом) и общих дел, обслуживавшим общие собрания Государственного совета и ведавшим делами личного состава, а также общего заведования учреждениями совета и канцелярии. Статс-секретарем, заведовавшим Отделением свода законов, был упоминавшийся выше профессор уголовного права Сергиевский, громоздкий, неуклюжий, прозванный студентами за свирепость на экзаменах и крестьянскую внешность «уголовным мужиком». Должность же статс-секретаря, заведовавшего Отделением общих дел, занимал Николай Федорович Дерюжинский. Я его знал еще со времен моего детства по Ярославлю, где он служил, при прокуроре Николае Валериановиче Муравьеве, товарищем прокурора, часто бывая в доме моих родителей. Его любили в Ярославле за приятный нрав и хороший тенор, который он культивировал и впоследствии. В Ярославле выступал на благотворительных концертах и имел успех. Недостаток чересчур маленького роста скрашивался в нем пропорциональностью фигуры и приятностью черт выразительного и умного лица. Муравьев его ценил и дружил с ним. Когда Муравьев был назначен государственным секретарем, он не замедлил провести Дерюжинского на должность помощника статс-секретаря Государственного совета. Из помощников статс-секретаря других отделений Государственной канцелярии, помимо нашего, уже очерченного в своем составе, упомяну в качестве наиболее примечательных об Александре Федоровиче Трепове, ставшем впоследствии министром и даже председателем Совета министров; о Николае Павловиче Гарине, занимавшем недолгое время должность директора Департамента полиции, а потом в звании сенатора специализировавшемся на сенаторских ревизиях; о Владимире Иосифовиче Гурко, сыне известного по анналам турецкой войны генерала Гурко, человеке очень умном, способном, но во мнении современников цинически беспринципном, взятом Плеве, ввиду его способностей, управляющим Земским отделом, затем бывшем некоторое время товарищем министра внутренних дел; наконец, о Дмитрии Николаевиче Любимове, сыне известного профессора Московского университета по кафедре физики, также очень способном и также взятом Плеве с собою в Министерство внутренних дел директором канцелярии министра.

Если принять во внимание, что, помимо государственных секретарей Муравьева, Плеве и Коковцова, и другие старшие чины Государственной канцелярии Рухлов, Харитонов, Трепов, далее предшественник Тецнера по должности статс-секретаря Департамента промышленности, наук и торговли, состоявший в описываемое время товарищем государственного контролера Дмитрий Александрович Философов, наконец, вскоре затем вступивший в Государственную канцелярию преемником того же Тецнера по той же должности Николай Николаевич Покровский, – все стали в свое время министрами, князь Голицын (Муравлин) – главноуправляющим равного министрам ранга, а многие другие бывшие служащие канцелярии выдвинулись на посты товарищей министров и на другие высшие должности, – бывшую Государственную канцелярию приходится, как ее в шутку и называли, признать подлинною академиею министров. Нечего говорить, лишь немногие из перечисленных лиц соответствовали полученным высоким назначениям. Но, надо отдать справедливость Государственной канцелярии, по широким ее горизонтам, по требовавшейся от служащих эрудиции, трудности школы, беспощадно проваливавшей отстававших и неуспевавших, ни одно другое учреждение не способно было выдвигать персонал, более подходивший, в смысле бюрократической подготовки, к занятию высших государственных должностей.

* * *

Близилась к концу весенняя сессия Государственного совета. Мы собирались на доклады в кабинете статс-секретаря, более напоминавшем салон, нежели кабинет, в роскошных апартаментах Мариинского дворца. Мягкая мебель, тяжелые портьеры, ковры, картины, бронза. В стороне одинокий письменный стол. Садились на мягких креслах вокруг крытого тканною скатертью другого центрального, круглого стола. Непринужденно курили. Дворцовые служители

в ливрейных фраках с позументами и аксельбантами, в чулках и башмаках обносили нас чаем с печением. Дружно и весело проходил доклад.

В дни заседания собирались к часу дня. Спешно переодевались в хранившиеся в канцелярии наши фрачные вице-мундиры, сменяли цветные галстухи на форменный черный и с папками дел и бумагами спешили в зал. Прибывали члены Государственного совета, министры или их товарищи, государственный секретарь или его товарищ. Пробирался к председательскому креслу адмирал Чихачев. Заседание открывалось. Крытый бархатом стол был устроен покоем. Спиною к окнам садился председатель, имея напротив себя рядом сидевших государственного секретаря или его товарища и статс-секретаря департамента. Направо от председателя, огибая стол, рассаживались по старшинству члены Государственного совета. Налево садились министры или их товарищи. Внутри покоя ставились два маленьких столика для чинов канцелярии. На переднем располагалось лицо, чье дело в данный момент слушалось, а второй занимали младшие делопроизводители и причисленные, которым поручалось, при обсуждении наиболее сложных дел, вести протокольную запись заседания. Ожидавшие своей очереди чиновники канцелярии, которым были поручены другие дела по повестке, садились за длинный стол, поставленный вдоль задней стены зала заседаний.

Крупных дел не было, департамент спешил покончить с накопившимися мелкими законопроектами. Прений по существу они не вызывали. По делам, требовавшим денежных ассигнований, если не было предварительно достигнутого соглашения испрашивавших кредиты ведомств с Министерством финансов и Государственным контролем, происходила мелкая торговля представителей ведомств, в которую Государственный совет обычно не вмешивался. И соглашение достигалось. В законопроекты вносились по докладу статс-секретаря преимущественно формальные замечания канцелярии, и тем дело оканчивалось. Члены Государственного совета преимущественно сосредоточенно молчали. Граф Игнатьев, как только садился, тотчас принимался зарисовывать кого-нибудь из присутствовавших. Эскизы его были талантливые. По зарисовке каждого, он их пускал циркулировать по рукам своих высокопоставленных сотоварищей. Диверсию еще составляли выступления Владимира Ивановича Ковалевского. Оппозиция Витте наглела и не пропускала случая ломать его в лице ближайшего и талантливейшего его сотрудника. Способствовала завистливая ненависть к талантам Ковалевского со стороны сделавшегося государственным секретарем Коковцова. Не было пустяшного дела, по которому выступал Ковалевский, чтобы оппозиция за это дело не ухватилась и не начала злопыхать. Особенно неистовствовал терявший перед Ковалевским голос от душившей его злобы лидер оппозиции Кобеко. В свое время он был очень взыскан министром финансов, когда состоял членом его совета и пользовался его подачками, за которые очень низко кланялся министру. Ковалевский корректно, тонко, но со всею беспощадностью свойственных ему остроумия и находчивости отшвыривал своими возражениями злобствовавшего старика.

При всем обилии дел, накопившихся под конец сессии, мы, за их мелочностью, от работы не изнемогали. Трафаретные по таким делам журналы пеклись как блины. Встречаясь в канцелярии в перерывах между докладами и заседаниями, часто беседовали. Темою для разговоров, под свежим впечатлением смены государственного секретаря, служили воспоминания о Плеве. Мы ему сделали обычное коллективное подношение в виде, насколько я помню, очень изящного и дорогого письменного прибора. Получили каждый в благодарность за память и подарок фотографическую карточку Плеве с его надписью. Карточка была удачная. И воспроизводила внушите<ль>ные твердость и строгость нового министра. Как он их проявлял в судебном ведомстве, в Департаменте полиции, которого был директором, и потом в должности товарища министра внутренних дел, об этом личных воспоминаний в нашей среде не было. Приводились случаи проявления Вячеславом Константиновичем твердости и строгости в должности государственного секретаря. В канцелярии, при установившейся, в силу особых условий ее работы, системе отбора персонала, произошло отнюдь не являвшееся редким назначение на освободившуюся вакансию через голову лица, считавшего себя кандидатом на эту вакансию. Обиженный служащий объявил, что такому порядку надо положить конец, и он пойдет объясниться с Плеве. И он пошел. И объяснился. Плеве вскоре позвонил и предложил вошедшему курьеру оказать помощь объяснившемуся служащему. Ему от краткой, но внушительной отповеди Плеве сделалось дурно, и он впал в обморочное состояние. Таков был эффект холодного, отчетливо скандировавшегося слова и острого, насквозь пронизывающего взора жестких глаз. Внушительным, очевидно, оказалось и содержание отповеди. Объясняться с Плеве по аналогичным случаям больше уже никто не решался. Он был взыскателен и по отношению к любимцам. Одним из них был некоторое время служивший в младших должностях канцелярии, впоследствии видный «кадет», Владимир Дмитриевич Набоков, сын бывшего министра юстиции Набокова. Считая себя по какому-то поводу обязанным отцу, под начальством которого в свое время служил, Плеве был исключительно благожелателен по отношению к сыну. Не только быстро назначил его на штатную должность в канцелярию, но и провел в камер-юнкеры. Набоков, хотя способный, но самовлюбленный и не в меру себя переоценивавший, тяготился медленностью карьеры и, поработав и показав, что может работать, стал от работы отлынивать, отдавшись другим перспективам, отчасти в области научного дилетантизма, отчасти общественной деятельности. В конце концов, он вовсе бросил работать в канцелярии, продолжая, однако, оставаться в штате и получать жалование. Плеве его призвал. Отчитал в следующих примерно выражениях: «Владимир Дмитриевич, – сказал он, – вы, бесспорно, являетесь ценностью, но по отношению к канцелярии ценностью, к сожалению, лишь декоративного свойства. Мне думается, что как ни высоко учреждение, в котором вы фактически не служите, а которое только украшаете своим редким присутствием, вы все-таки и для него представляетесь роскошью непозволительною. Прошу вас сделать соответствующий вывод из этих слов». Набоков подал прошение об увольнении. Примеров твердости и строгости Плеве не перечесть. Его поголовно боялись все чины Государственной канцелярии, не исключая статс-секретарей. Последние дрожали перед ним, пожалуй, более других, поскольку чаще с ним соприкасались, и было у них больше поводов навлечь на себя неудовольствие грозного начальника. Считались с Плеве и члены Государственного совета, завися от него по части испрошения очередной награды, денежных пособий (аренд), отпусков, перемещений из департаментов в общее собрание и т. п. И с ними Плеве бывал крут. Хотя мои родители давно с ним были знакомы и отношения ими поддерживались, я лично знал его мало. Был момент – я был тогда студентом университета – когда Плеве вздумалось сблизить меня со своим сыном, моложе меня на год и только собиравшимся поступить в университет. Я стал бывать у Плеве. Он был тогда товарищем министра внутренних дел и жил на казенной квартире на Большой Морской, в последнем доме, там, где Морская обрывается выходом на Мойку, напротив реформатской церкви. Семья состояла, помимо Плеве, из его жены Зинаиды Николаевны, сына Николая, дочери Елизаветы и престарелого тестя Вячеслава Константиновича. Мне было не по себе у Плеве. Хотя и отменно любезный, хозяин меня подавлял всем тем, что делало его внушительным и строгим и мало ослаблялось подчас шутливым его тоном. Зинаида Николаевна была бесцветная, безличная и скучная женщина, с давних пор подавленная бесчисленными изменами мужа. Менее всего она была способна внести оживление в их дом. Николай Вячеславович был крайне в себе замкнутый человек и, хотя неглупый, но, как и мать, бесцветный и физически, и морально, с которым, как я ни старался, установить что-либо общее было совершенно невозможно. Он хорошо учился. Был даже относительно способный человек, что помогло ему впоследствии сделать именем отца большую карьеру. Но он всю жизнь составлял отчаяние Вячеслава Константиновича своею именно какою-то отчужденностью от всего человеческого и живого. И с родным отцом у Николая Вячеславовича не было ничего общего. Слишком разительны были контрасты. И это сказывалось на их отношениях. Тесть Плеве бессловесною тенью скользил по комнатам и исчезал, создавая смутное впечатление расплывчатого серого пятна. Всех теплее в этой семье (этим, однако, немного сказано) была дочь Плеве, его любимица, Елизавета Вячеславовна. В ней сказывались некоторые, значительно, впрочем, смягченные, черты Вячеслава Константиновича. И в смягченном виде они создавали их обладательнице относительную привлекательность. Ради дочери Плеве устраивал у себя время от времени вечера. Вскоре Елизавета Вячеславовна вышла замуж за сенатского чиновника Вуича. Тогда дом Плеве окончательно заледенел. Я стал обмениваться с Николаем Плеве редкими визитами. Потом и они оборвались.

* * *

Кончилась сессия. И мы разъехались. Я отправился, по обычаю, в имение моей тетки О. И. Батуриной в Ковенской губернии, где и провел показавшиеся мне с непривычки чересчур затянувшимися четыре месяца ваканта. Работу по изданию «Сборника консульских донесений» вел, сидя в имении. Статьи и корректуру отправлял в типографию по почте.

На 1-е октября сессия Государственного совета возобновилась. Проводили всякие дела – и малые, и большие. Но интересных дел вплоть до конца года не было.

Глава 9. 1903 год

Супруг сестры царя Ксении Александровны великий князь Александр Михайлович был моряк. Хотелось быть набольшим в Империи моряком, а именно генерал-адмиралом. Но пост был занят великим князем Алексеем Александровичем, родным дядею царя. Было признано справедливым компенсировать Александра Михайловича. Не представлялось возможным сделать его главою военного флота. Решили возглавить им торговое мореплавание. Соответствующего отдельного ведомства не существовало. Для Александра Михайловича его создали – царским рескриптом на имя великого князя, помимо Государственного совета, которому, между тем, принадлежало обсуждение всяких вообще предположений об учреждении не только целых ведомств, но и отдельных должностей.

Так создалось Главное управление торгового мореплавания и портов в составе канцелярии и двух отделов, образованных из соответствующих делопроизводств Министерства финансов (той его части, которая ведала дела промышленности и торговли) и Министерства путей сообщения (по портовому управлению). Были переданы в новое ведомство и подчиненные влившимся в него частям министерств местные учреждения[184]184
  Главное управление торгового мореплавания и портов, на правах министерства, было учреждено 7 ноября 1902 г. В состав нового ведомства, возглавленного великим князем Александром Михайловичем, из Министерства финансов передали отдел торгового мореплавания, Совет по делам торгового мореплавания и Комитет по портовым делам, из МПС – отдел торговых портов. Кроме того, подразделениями Главного управления являлись Совет главноуправляющего торговым мореплаванием и портами, Технический совет, канцелярия главноуправляющего (с июня 1903 г.) и архив при ней, Учебный комитет по мореходному образованию и Комитет по делам о выдаче ссуд на приобретение морских торговых судов (оба – с мая 1904 г.). В октябре 1905 г. Главное управление торгового мореплавания и портов вошло в состав вновь образованного Министерства торговли и промышленности (Высшие и центральные государственные учреждения России. Т. 2. СПб., 2001. С. 196–198).


[Закрыть].

Новому министру понадобился товарищ. Рекомендован был и в январе 1903 г. назначен товарищем к великому князю статс-секретарь Департамента государственной экономии Государственного совета Сергей Васильевич Рухлов. Рекомендовал Коковцов.

На место Рухлова был переведен Тецнер, а к нам назначен статс-секретарем из Министерства финансов Николай Николаевич Покровский, с должности вице-директора Департамента окладных сборов. Это был первый случай назначения вице-директора на статс-секретарскую должность, по рангу соответствовавшую должности товарища министра. Государственная канцелярия нахмурилась. Но Коковцов, хорошо знавший Николая Николаевича по его службе в Министерстве финансов и правильно его оценивший, был стократ прав, остановив свой выбор на Покровском и проведя его на пост статс-секретаря. Выдающиеся способности будущего государственного контролера, впоследствии министра иностранных дел, его исключительная образованность, ум и громадная трудоспособность снискали ему на первых же шагах службы в Государственной канцелярии всеобщее уважение. А его скромность, приветливость и доброта завоевали ему и всеобщие симпатии. Не смог только усидеть при нем на своем месте князь Дмитрий Петрович Голицын (Муравлин). Покровский был настолько его моложе, что при всей тактичности Николая Николаевича, ни в малейшей степени не проявлявшего себя начальником не только по отношению к князю, но и к канцелярской молодежи, самолюбие князя все-таки страдало от сознания формальной подчиненности такому молодому статс-секретарю. С другой стороны, назначение Покровского через голову князя, бывшего в то время первым по старшинству помощником статс-секретаря, особенно подчеркивало всю безнадежность дальнейшего продвижения Дмитрия Петровича по Государственной канцелярии. Этим, конечно, князь был обязан только и только самому себе, ибо, лишь снисходя к делам Государственной канцелярии, он настолько всегда поверхностно и нехотя занимался ими, что совершенно не был подготовлен к должности статс-секретаря. За всем тем оставаться ему было тяжело. Это было понято. И князю удалось устроиться членом совета министра народного просвещения. На его место был назначен начальник отделения канцелярии Комитета министров Николай Леонидович Петерсон, впоследствии директор канцелярии, а потом помощник наместника на Кавказе. Петерсона же перевели в Государственную канцелярию из канцелярии Комитета министров потому, что место его понадобилось, чтобы при первом случае быть продвинутым на должность помощника управляющего делами комитета, недавно перед тем женившемуся на дочери В. К. Плеве Н. И. Вуичу, бывшему до того одним из обер-секретарей Сената.

С Покровским меня связывали общие друзья и соседство по Ковенской губернии. Мы давно знали друг друга понаслышке. Но до этого случая, когда он совершенно неожиданно оказался назначенным моим начальником, ни разу еще не встречались.

Встретившись с Покровским, трудно было вообще с ним не сойтись. Связывавшая меня с ним общность интересов особенно располагала к сближению. Оно быстро укрепилось между нами. И много способствовало ему то обстоятельство, что совершенно случайно мы друг к другу подошли и методами, и формами работы. Она завязалась у нас согласная, дружная. Встретившись зимою, мы сразу заговорили о лете в Ковенской губернии и заранее обещались друг друга летом посетить.

* * *

В начале весны в суде слушалось дело Шабельской по обвинению ее в ряде мошенничеств, которые она учинила, используя свою связь с В. И. Ковалевским. Фигурировали векселя с подложною подписью Ковалевского. В достаточной степени скандальное дело основательно нашумело в печати и в обществе. Его злорадно подхватила оппозиция Сергею Юльевичу Витте, чтобы сломить ближайшего и талантливейшего его помощника, да кстати лишний раз ударить по самому министру финансов. Скандал, дискредитировавший его сотрудника, использовался, чтобы скомпрометировать самого Сергея Юльевича.

Атака, в связи с усилением оппозиции, была основательная. Чтобы отсрочить собственное свое падение, Витте пожертвовал Ковалевским. Владимиру Ивановичу пришлось уйти в чистую отставку. Он никогда не мог простить этого Витте. Но он был неправ. Если бы Витте не уступил, то пришлось бы уйти обоим. Ковалевский все равно не мог бы остаться.

В преемники ему Витте провел Василия Ивановича Тимирязева, бывшего в то время финансовым агентом в Берлине. По поводу этого назначения Витте говорил: «Они (оппозиция) добились удаления человека талантливого, умного и остроумного, полного кипучей энергии и творческой инициативы. Я им дам взамен деревянную куклу, от одного взгляда на которую мухи со скуки дохнут».

Незадолго до отставки Ковалевского министром финансов был внесен в Государственный совет законопроект о страховании рабочих[185]185
  Речь идет об утвержденном императором 2 июня 1903 г. законе «О вознаграждении потерпевших вследствие несчастных случаев рабочих и служащих, а равно членов их семейств в предприятиях фабрично-заводской, горной и горно-заводской промышленности». Закон предусматривал установление страхования рабочих от несчастных случаев за счет предпринимателей и введение в течение 5 лет, с 1 января 1904 г., закона об обязательном страховании.


[Закрыть]. Назначено было дело к рассмотрению вскоре после ухода Владимира Ивановича. Защищать проект явился Витте. Воспользовавшись случаем, чтобы опровергнуть распространившуюся клевету о том, будто Витте сам предал Ковалевского, отводя лично против него, Витте, направленный удар, тогда как Ковалевского персонально никто будто бы и не думал ломать, Сергей Юльевич заявил соединенным департаментам, что он извиняется за недостаточную подготовленность к представлению объяснений по подробностям проекта. «Их должен был доложить Государственному совету только что оставивший свой пост по обстоятельствам, от меня не зависевшим, – подчеркнул С. Ю. Витте, – мой товарищ».

Подготовленность на самом деле оказалась, разумеется, полная. Витте возвращался к делу, которое пытался провести еще в царствование Александра III и от которого тогда отказался лишь вследствие проявленного им малодушия, как он сам охарактеризовал причину своего отступления, перед противодействием всесильного советника царя К. П. Победоносцева. Витте повторил – на что не раз указывал – что Александр III по этому поводу ему заметил: «Напрасно вы отступили; я бы вас поддержал». «Я был тогда неопытен, – продолжал Сергей Юльевич, – но теперь не отступлю. Теперь отступать нельзя. И без того я вношу предлагаемую меру со значительным опозданием». Действительно, страна стояла в ту пору уже перед правильно организованным, широко распространенным и быстро возраставшим революционным движением на фабриках и заводах. Оно перекидывалось из города в деревню, вглубь страны, особенно в тех местностях, в которых крестьянство терпело земельный голод. Витте обрушился с резкою критикою на действия Министерства внутренних дел. Как известно, ведомство это уже несколько лет перед тем завело свою оригинальную агентуру в лице продававшихся ему предателей и провокаторов из революционных кругов. Оно думало через посредство их овладеть движением и, овладев, парализовать[186]186
  В данном случае подразумевается так называемая зубатовщина – политика полицейского социализма, проводившаяся в России по инициативе начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова, которому в конце XIX – начале XX в. покровительствовали московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, московский обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов и министр внутренних дел В. К. Плеве. В русле этой политики, в целях легального решения рабочего вопроса, по инициативе охранных отделений, местных учреждений Департамента полиции, создавались профессионально-просветительные организации рабочих, контролировавшиеся его агентами. Попытки московской полиции регулировать отношения между рабочими и фабрикантами в пользу первых имели место еще в 1898 г. В 1901 г. С. В. Зубатов изложил в особой записке Д. Ф. Трепову, поданной им Сергею Александровичу, идею создания легальных организаций рабочих под контролем полиции с целью улучшения их быта и отвлечения пролетариата от влияния на него революционных учений. В том же году в Москве возникли две первые зубатовские организации – общества взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве и ткачей. В 1902–1903 гг. подобные объединения были созданы также в Киеве, Минске, Николаеве, Одессе и Харькове. Кроме того, С. В. Зубатов инспирировал создание Независимой еврейской рабочей партии, которая появилась в конце 1901 г. и рекрутировала рабочих Северо-Запада. В ознаменование 41-й годовщины отмены крепостного права 19 февраля 1902 г. зубатовские организации провели в Москве невиданную по размаху патриотическую манифестацию около памятника Александру II в Кремле. С. Ю. Витте оценивал зубатовщину крайне отрицательно. В январе 1902 г. он раскритиковал Сергея Александровича за приверженность принципу, что «реформы должны идти сверху, а не снизу», и насаждение «полицейского социализма» (Половцов А. А. Дневник. С. 108). Между тем, косвенно С. Ю. Витте был одним из виновников появления зубатовщины, поскольку, как министр финансов, в ведении которого находился рабочий вопрос, уделял его решению слишком мало внимания. Подразумевая конец XIX – начало XX в., В. И. Гурко писал, что «отсутствие в то время отвечающего условиям времени и развивающейся промышленности рабочего законодательства, а также вялость деятельности Фабричной инспекции, <…> невольно наталкивали лиц, отвечающих за сохранение спокойствия в стране, на принятие таких мер, которые, по существу, отнюдь не входили в круг их деятельности» (Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого. С. 140). С назначением С. В. Зубатова в 1902 г. начальником Особого отдела Департамента полиции он начал насаждать свою систему и в Петербурге, однако зубатовщина способствовала не ка-нализированию, а дальнейшему развитию рабочего движения. В 1902 г. зубатовские организации, поддерживаемые полицией в противовес Фабричной инспекции, организовали стачки на московских фабриках, а также в Минской губернии, в июле 1903 г. – всеобщую забастовку фабрично-заводских и портовых рабочих Одессы. Хотя тогда же С. В. Зубатов получил отставку, зубатовщина продолжалась и после его отставки. В феврале 1904 г. с разрешения МВД был утвержден устав Собрания русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга во главе со священником Г. А. Гапоном. Подробнее о зубатовщине см.: Корелин А. П. Русский «полицейский социализм» // Вопросы истории. 1968. № 10; Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996; Потолов С. И. 1) Петербургские рабочие и интеллигенция накануне революции 1905–1907 гг.: «Собрание фабрично-заводских рабочих г. С.-Петербурга» // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 – февраль 1917. СПб., 1997; 2) Георгий Гапон и либералы (новые документы) // Россия в XIX–XX вв.: Сб. ст. к 70-летию со дня рождения Рафаила Шоломовича Ганелина. СПб., 1998.


[Закрыть]. При этом не отдавало себе отчета в том, что закупленные им лица, чтобы отвести подозрения товарищей, работали не только на него, но и на революцию, и на последнюю едва ли не больше, чем на него. Министерство внутренних дел играло с огнем. В этом отношении и во многих других, в препятствовании всяким разумным, умеренным домогательствам общественных организаций, всяким начинаниям других ведомств, направленным к предотвращению революции, Витте находил «поддерживавшийся Министерством внутренних дел порядок хуже всякого беспорядка». «Революцию, – продолжал министр, – надо предотвращать своевременными мерами, устраняющими повод к недовольству революционно настроенных масс. Предлагаемая мера не только диктуется требованиями справедливости, но и преследует именно эту цель. Касается она наиболее восприимчивого ко всяким революционным учениям общественного слоя фабрично-заводских рабочих. И надо эту меру провести!»

После этого общего выступления Сергея Юльевича Витте, дополненного некоторыми другими его соображениями преимущественно детального свойства, с возражениями министру от лица крупной промышленности выступил сам заводчик-фабрикант князь Александр Дмитриевич Оболенский. Прерывающимся от волнения голосом, глубоко вдыхая и выдыхая воздух, от чего слово выливалось в рыдающий звук, князь бессвязно, нескладно нес самого его конфузившую чепуху. Дело все-таки сводилось к тому, что не хотелось поступиться частицею прибылей на уплату причитавшейся по проекту с нанимателя доли страховых взносов за рабочих.

Задача Александра Дмитриевича выступить застрельщиком оппозиции по данному проекту была вообще неблагодарная. А его багаж возражений был настолько скудный, что, быстро его исчерпав, он увял и, красный от волнения и конфуза, сел на свое место. Витте не удостоил его ответом. Лениво развалясь в кресле, он рассеянно слушал выступавших одного за другим прочих оппозиционеров. Все они по неубедительности их бессодержательных доводов были отменно жалки. После насторожившего внимание блестящего вступительного слова Сергея Юльевича сановная аудитория стала скучать.

Диверсию внес приглашенный в заседание для дачи объяснений мой двоюродный брат, директор Департамента полиции Алексей Александрович Лопухин. Свойственный ему мальчишеский темперамент, лишавший его сплошь и рядом чувства меры, занес его и на этот раз. Не испросив инструкций своего принципала В. К. Плеве, Алексей Лопухин стал болтать о том, что происходило на самом деле, но раскрывать что во всей обнаженности отнюдь не входило в виды Министерства внутренних дел. Слово «революция» не сходило с языка Алексея Лопухина. Он напугал старцев Государственного совета до полусмерти. Скука прошла. Старцы жадно ловили каждое его слово. Витте ликовал[187]187
  Вписано вместо: «чуть-чуть улыбался».


[Закрыть]. Враждебное ему ведомство лило воду на его мельницу. Мало того, настаивая на наличии революции à outrance[188]188
  В преувеличении (фр.).


[Закрыть], сотрудник В. К. Плеве утверждал предпосылку к брошенному министру внутренних дел политическим его противником Сергеем Юльевичем Витте обвинению в том, что насаждаемый Плеве порядок хуже всякого беспорядка.