Текст книги "Заххок"

– Подождите, скоро примет. Но долго не говорите. Сегодня его японское телевидение снимает.

– Ишь ты! – присвистнул Джахонгир. – Какой канал?

– Не помню, трудное слово. У меня записано.

– Будь другом, глянь.

Адъютант замялся:

– Подожди, позже скажу.

– Государственная тайна?

– Э, секрета нет. Просто, понимаешь… – начал было мямлить адъютант, но вдруг махнул рукой: – А, ладно. Сейчас посмотрю.

Перед ним на столе лежал поверх бумаг короткий автомат. Должно быть, УЗИ. Адъютант покосился на закрытую дверь кабинета и осторожно потянул листок, придавленный ствольной коробкой.

Джахонгир засмеялся:

– Заминирован он у тебя, что ли? Убери, неудобно же.

– Файзали оставил, – неловко проговорил адъютант.

Он всё-таки извлёк бумажку и прочитал название телеканала, которое мне ничего не говорило, да и Джахонгиру, кажется, тоже. Мы отошли в сторону.

– Это он о Файзали Саидове? – спросил я.

– Ну да. Слышал о нашем герое?

Кто же о нём не слышал? Файзали – полевой командир, фигура, почти столь же легендарная, как Сангак. Рассказывают, что в самом начале войны боевики оппозиции захватили отца Файзали. Полевой командир умолял вернуть ему отца живым, предлагал взамен отпустить взятых им пленных. Отца принесли в мешке. Он действительно был жив и ещё дышал. Старика зверски пытали, вырвали ногти, лоскутами содрали кожу… И Файзали начал мстить за отца. Прославился он не только безумной храбростью, но и жестокостью. Одержимый жаждой мести, действует лишь на свой страх и риск. Не подчиняется никому, в том числе Сангаку.

Пока мы говорили, из кабинета Сангака вышел парень в чёрной робе. Приёмная разом затихла, я понял, что это и есть Файзали. Он подхватил со стола автомат и, ни на кого не глядя, пошёл к выходу. Файзали был у выхода, когда снаружи кто-то рванул дверь, в проёме возник плотный человек в камуфляже. Файзали, будто в упор его не видя, шагнул навстречу как в пустоту…

Ситуация точь-в-точь повторяла архетипическое противоборство героев на мосту. Добрый Робин и Маленький Джон с разных сторон вступают на бревно, переброшенное через ручей, и сходятся на середине. Ни один не может отступить – конфликт рыцарских амбиций… Тогда-то, в приёмной Сангака, об отвлечённых материях я не размышлял. Успел лишь подумать: человек в камуфляже не успеет или не захочет отскочить назад. Файзали оскорбится и застрелит его у всех на глазах.

События разворачивались, словно в киноэпизоде, снятом рапидом. Старуха, стоящая рядом со мной, бормотала, отгоняя беду, её голос глухо рокотал и тянулся записью на пониженной скорости:

– Э-э-э, то-о-в-б-а-а, то-о-в-б-а-а, …

Под этот растянутый бубнящий аккомпанемент Файзали напрягся в полушаге от соперника, готовясь к столкновению.

Человек в камуфляже шагнул навстречу, медленно поднимая руки.

Файзали, продолжая движение, упёрся грудью в человека в камуфляже.

Человек в камуфляже крепко обхватил Файзали.

Я успел подумать, что… Но время сорвалось обратно, в нормальную скорость, я услышал, как человек в камуфляже кричит радостно:

– Файзали, брат! Рад тебя видеть! Как дела? Как живёшь?! Сколько лет, сколько зим…

Продолжая обнимать Файзали, он каким-то ладным, неуловимым движением повернулся вместе с ним в дверном проёме вокруг оси. Теперь человек в камуфляже оказался в приёмной, а Файзали в коридоре.

– Рад был тебя встретить, – сказал человек в камуфляже, разжимая объятие. – Будь здоров. Увидимся.

Файзали медленно растянул губы, изображая улыбку:

– Увидимся. Готовься…

Оба не тронулись с места.

– До свидания, – сказал человек в камуфляже.

Файзали не шелохнулся.

Человек в камуфляже резко развернулся и пробормотал негромко:

– Чёрт с тобой! Хочешь играть, играй в одиночку.

У меня от души отлегло. Однако человек в камуфляже оглядел приёмную, остановил взгляд на Джахонгире и закричал зло и весело:

– Ну, чего уставился? Давно не видел?!

– Давно, – ответил Джахонгир спокойно.

Человек решительно направился к нему, на ходу поправляя ремень с кабурой. Жест мне очень не понравился. Этот тип полагает, что дал слабину с Файзали, и выбрал жертву, чтоб отыграться. Он встал перед Джахонгиром, глядя ему в глаза. Смелый парень этот тележурналист – не дрогнул, взгляда не опустил. Человек в камуфляже сказал:

– Здорово, дружище.

И с размаху впечатал ладонь в пятерню Джахонгира, вылетевшую навстречу:

– Сто лет не виделись.

– Тысячу, – поправил Джахонгир. – Давно ты у Сангака? Я думал, по-прежнему в Красной Армии небо коптишь.

– Не слышал, как меня подставили?

– Что стряслось-то?

Человек в камуфляже взглянул на меня.

– А-а-а-а, – сказал Джахонгир. – Это Олег. Коллега, репортёр.

Мы обменялись рукопожатиями. Человека в камуфляже звали Давроном.

– Так что случилось-то? – спросил Джахонгир.

– Игры начальства…

И тут некстати адъютант крикнул:

– Эй, журналист из Москвы! Заходите.

Я протянул руку Даврону:

– Надеюсь, увидимся.

Мне хотелось поближе узнать человека, раззадорившего моё любопытство.

– Увидитесь, увидитесь, – пообещал Джахонгир. – Даврон, приходи вечером в гостиницу. Посидим, поговорим, выпьем, по старой памяти.

Открывая обтянутую кожей дверь кабинета, я старался угадать, кого увижу. В Душанбе пришлось наслушаться разного. «Народный защитник, – говорили одни. – Мудрый, справедливый. На него вся надежда». Другие рассказывали страшные истории о кровожадном монстре: «Этот Сангак даже родного брата убил». Худой, измождённый школьный учитель убеждал меня страстным шёпотом: «Мясник, изувер. Мясницким топориком разделывает взятых в плен исламистов…»

Кто он на самом деле?

Сангак вышел из-за стола мне навстречу. В моем лице он приветствовал всю прессу России. Народный вождь не походил ни на бывшего буфетчика, ни на бывшего рецидивиста. Он словно высечен из каменного монолита. Плотное телосложение. Широкое смуглое лицо. Короткая полуседая бородка. Слегка глуховатый голос. Низкий тембр. Чистый и грамотный русский язык. Распознать в нем многолетнего сидельца смог бы, вероятно, лишь чрезвычайно зоркий и знающий наблюдатель. Да и в том я не уверен.

Пожав мне руку, Сангак уселся в обкомовское кресло. Я расположился напротив – за столом, приставленным перпендикулярно к его полированному прилавку со стопками папок и бумаг, и включил диктофон. Сангак заговорил, не дожидаясь вопросов:

– Никогда не скрывал и не собираюсь скрывать, что не раз был лишён свободы. Народ знает, за что я находился в заключении, за что был репрессирован мой отец, и не он один, но и почти весь мой род. Я – простой смертный и никогда раньше не занимался политикой. Жизнь заставила встать во главе моего народа…

Развивал он тему довольно долго, а я, дождавшись конца очередной тирады, задал тот самый, интриговавший меня вопрос – а не принадлежит ли собеседник к какому-либо из высших сословий?

Сангак изучающе посмотрел на меня. Думаю, он никак не ожидал от чужака из Москвы подобного захода. Визуальное обследование моей особы прервал телефонный звонок. Сангак поднял палец и указал на диктофон. Я выключил. Сангак взял трубку, послушал, рыкнул сердито:

– Найди его. Пусть ко мне зайдёт.

Бросив трубку, проворчал:

– Таких людей давить надо. Как тараканов. Это настоящий враг народа…

Секунду собирался, мысленно возвращаясь к беседе.

– Включите.

Я включил диктофон.

– Да, – сообщил Сангак просто, безо всякой рисовки, – по происхождению мы сейиды, по материнской линии состоим в кровном родстве с эшоном Султоном…

Я угодил в десятку! Хотелось бы только знать, правду ли говорил Сангак или романтизировал свою генеалогию. Сейиды – потомки пророка Мухаммеда. Замечательный знаток Средней Азии, профессор Александр Александрович Семенов любил рассказывать, как спросил однажды бухарского эмира Абдулахада: «Ваше высочество, почему вы слово «сейид» всегда ставите прежде всех ваших имён, званий и титулов?» Эмир в это время сидел за трапезой. Он отложил кость, которую высасывал, вытер жирные пальцы и ответил: «Звание сейида у меня никто не может отнять, ибо оно наследственное, родовое. А эмиром я могу быть сегодня, а завтра очутиться в ничтожестве, если меня, да не допустит этого Аллах, лишат трона». Кстати говоря, именно это и произошло с его сыном – последним бухарским эмиром Алим-ханом – тем самым, что был свергнут большевиками, бежал в Афганистан и закончил жизнь «в ничтожестве». Конечно, далеко не всякий сейид становился правителем. Более того, обнищавшим потомкам пророка приходилось порой заниматься чёрным крестьянским трудом. Или торговать пивом в буфете.

Сангак между тем продолжал:

– Брат матери, мой родной дядя, мулло Абдулхак был первым учеником и помощником эшона. Он был высокий, мощный. Однажды во время гражданской войны его отряд, отступая, оказался в ущелье с водопадом, через который кони не смогли перейти сами. Моя дядя перетащил на себе через поток двадцать семь лошадей.

Мать рассказывала, как в Шугноу переносили старое кладбище, чтобы освободить место для золотых разработок. Разрыли и могилу мулло Абдулхака, похороненного рядом со своим отцом. Останки переносили, заворачивая в ткань. Прах отца, человека обычного телосложения, уместился в половине простыни. Кости мулло Абдулхака пришлось завернуть в целую простыню. Ключицы у него были, как у быка. Ребра – как у коня. Одно ребро оказалось наполовину перебитым. Это след пули, которой его ранили в Бальджувоне, где эшон Султон воевал против Энвер-паши. Когда эшон узнал, что мулло Абдулхак умер, он плакал горькими слезами. А вскоре самого эшона Султона погубил Фузайл-максум. Этот Фузайл приехал к нему и сказал: «Собери всех своих мюридов, будем бить чекистов».

Эшон Султон ответил: «Хватит. Не буду проливать кровь своих братьев. И без того пролито достаточно крови…»

И Фузайл, шакал, подлым образом повесил эшона и распустил слух, что казнили его чекисты. Этот Фузайл родом из Гарма, из Хаита, из того клана, что начал нынешнюю войну. С того-то ещё времени и идёт меж нами борьба…

Сангак замолчал, потому что в дверь постучали.

Думаю, вошедший был тем самым врагом народа, которого надо давить как таракана. Я с первого взгляда опознал в нем руководителя – по кожным покровам особой выделки. Лица начальственных персон обтягивает не грубый керзач, который пускают на физиономии рядовых граждан, а высококачественный, «командирский» хром. Правда, этому конкретному товарищу хромовая заготовка досталась с брачком – над левой бровью торчала довольно большая бородавка.

Сангак пригнулся к столу, как лев перед прыжком. Однако враг народа шёл с уверенностью человека, привыкшего к вызовам на ковёр.

– Ты что задумал?! – грозно вопросил Сангак. – В городе хлеба не хватает. Люди голодают.

Враг народа ответил вкрадчиво:

– Дядя Саша… – он подчеркнул, что обращается не к руководителю, а к человеку: – Дядя Саша, у меня на родине, в Дарвазе, люди не голодают. От голода умирают…

– Хочешь и городских уморить?!

Враг народа выразительно покосился в мою сторону. Сангак сказал:

– Нам поговорить надо.

Я взял диктофон и вышел. В приёмной команда японских телевизионщиков готовилась к съёмке, возилась с аппаратурой. Джахонгир ушёл. Даврон беседовал с адъютантом. Я дождался паузы и отбуксировал его в уголок.

– Даврон, знаете, что за человек этот… враг народа? Тот, что сейчас у Сангака.

– Партиец какой-то. Был секретарём райкома, вторым или третьим. Где-то в Восе или Московском… Сейчас возле Народного фронта болтается…

– За что его Сангак распекает?

– Без понятия.

Хотелось расспросить о многом, но я решил не гнать коней, вечером будет поспособнее. Разговор перешёл на общие темы: недавние зверства исламистов в окрестностях Курган-Тюбе, возвращение таджикских беженцев из Афганистана… Наконец дверь святилища открылась, враг народа вышел с листком в руке. Бумажку он бережно сложил, спрятал во внутренний карман пиджака и удалился с удовлетворённым видом.

Японцы обрадованно засуетились, но адъютант крикнул:

– Даврон, зайди к Сангаку.

Японцы обиженно загалдели. Ещё сильнее, думаю, они оскорбились, когда после Даврона вновь позвали меня. Я спросил Сангака:

– Человек, который к вам заходил, кто он? – имея в виду: «Что он натворил?»

Сангак ответил недовольно:

– Дела. Мы теперь власть. Приходится решать много вопросов.

Понимать следовало: «Впустили тебя с парадного входа? Знай место и на кухню не лезь». Без перехода он продолжил:

– Во всем, что случилось с нами, я обвиняю Горбачева и всех этих прогнивших карьеристов, генералов-адмиралов. Это они довели нас до нынешнего состояния. Из России зараза потихоньку проникла и в Среднюю Азию…

Трибун и оратор, говорил он долго, и его, видимо, мало волновало, что в приёмной томятся японцы. Важнее было через московскую газету высказаться перед российской аудиторией. И хотя он перемежал свою версию событий гражданской войны политическими лозунгами и призывами, филиппиками против врагов, вряд ли это была расчётливая демагогия. У меня создалось впечатление, что он говорит то, что думает и как думает.

Позднее, прослушивая диктофонные записи, я пришёл к заключению, что Сангак ни в коем разе не приукрашивал свою родословную. Доводов несколько. В его родных местах народ знает как свои пять пальцев все линии родства со столь прославленной личностью, как эшон Султон, а потому хвалиться ложной генеалогией попросту глупо – сразу же уличат и позора не оберёшься. (По этой же, думаю, причине глава Таджикистана Эмомали Рахмонов ни разу самолично не упоминал о своей принадлежности к «белой кости». Иное дело – смутные слухи, которые распространяют сторонники.) Однако история его возвышения оставалась загадкой.

Вечером я взял бутылку водки, припасённую для такого случая, и пошёл к телевизионщикам. Ребята установили тумбочку меж двух кроватей, выложили полбуханки хлеба, пучок редиски и зелень. С провизией в Курган-Тюбе не густо… Долговязый телеоператор Би-би-си, сразу же взялся опекать меня.

– Олег, садитесь, пожалуйста… Нет-нет, не на койку! В кресло садитесь. Вы гость.

Разлили.

– Не чокаясь, – скомандовал Джахонгир. – За Мирзо.

– Да, за покойного Мирзо, – откликнулся Би-би-си, а мне пояснил: – Тоже с нашей студии… Два дня назад на съёмках погиб.

– За всех. Двадцать наших ребят погибли.

– Э, ничего, – сказал Би-би-си, ставя стакан. – Война кончилась. Мы в каких местах побывали – не убили. Теперь, наверное, уже не убьют…

– Меня, кстати, однажды Даврон от смерти спас, – сказал Джахонгир. – Тот парень, с которым я тебя днём знакомил. Ты бы его в Афгане видел, о нем легенды ходили.

– Да, – повторил Би-би-си значительно. – Видели бы вы его в Афгане!

– Вы тоже там побывали?

– Нет, – смутился Би-би-си. – Я нигде не был.

Надеюсь, я скрыл своё собственное смущение. Да что смущение – комплекс неполноценности. Эти трое парней прошли через всю страшную гражданскую войну. А я? В наше время любой, полагаю, мужчина, не участвовавший в какой-нибудь из войн, чувствует свою несостоятельность в присутствии тех, кто прошёл испытание близкой смертью.

– А как он с Файзали лихо управился, – сказал я.

– С Файзали надо, как с ядовитой змеёй, обращаться, – откликнулся Би-би-си.

– Правда ли, что его Палачом прозвали?

– Разное говорят, – сказал Джахонгир. – Многое верно, многое вымысел, слухи… А может, и не слухи. Неоднозначный персонаж.

– Он не таджик, – вмешался водитель. – Он локай.

О локайцах я успел кое-что узнать в свою востоковедческую бытность, когда два года назад сидел в архивах и ездил по горным кишлакам, записывая рассказы стариков о борьбе с басмачеством в двадцатые-тридцатые годы. Надо сказать, что в Южном Таджикистане самое долгое и упорное сопротивление Красной армии оказали именно локайцы, одна из узбекских народностей, под предводительством знаменитого курбаши Ибрагим-бека. До революции локайцы, по сути, владели всей Вахшской долиной. После поражения Ибрагим-бека их здорово потеснили, а вскоре в долину начали насильно переселять людей из разных горных районов, но это совсем другая история…

– Национальность ни при чем, – сказал Джахонгир. – Среди таджикских командиров тоже немало злодеев. А психопаты есть в каждом народе.

– Думаешь, Файзали… того? – спросил я.

– Спроси у психиатров, сумасшедший он или нет. Но с катушек слетел, как пить дать.

– Любой бы слетел, если бы с отца кожу содрали ленточками…

– Отца Файзали просто убили, – поправил Джахонгир. – Ты его с другим командиром путаешь, с Файзали Файзалиевым. Это с его отцом такое проделали. Он не настолько знаменит, как тёзка, но жесток, пожалуй, не меньше…

Он обернулся к водителю:

– Между прочим, этот второй Файзали – таджик.

– Те, кто над простым народом издеваются, не таджики, – ответил водитель. – Они вообще не люди.

Я спросил:

– Ну, а этот, первый, он чем прославился? Кроме жестокости, конечно.

– У него как в армии, – сказал Джахонгир. – Свою банду называет бригадой, себя – полковником. Бронетехника: танки, несколько БТРов, кустарно бронированные МАЗы и КамАЗы – короче, рейдовый отряд «механизированной бригады» имени его самого. Представь, какая сила. Сходу сбивал боевое охранение, врывался в посёлок, где засели «вовчиками». Выбивал противника, ну, и начиналось – грабежи, мародёрство, насилие…

– Файзали сам не воюет, – вставил водитель. – Его ребята дерутся, он на базе остаётся. Кого ребята в плен захватят, к нему приводят. Он допрашивает…

– Да, так некоторые говорят, – сказал Джахонгир. – У меня точных сведений нет. Что знаю наверняка – после налёта ребят Файзулло от кишлака оставались лишь головешки. Сжигали все начисто. А ведь мирное население. Простые крестьяне. Вся вина лишь в том, что они – другие…

– Что с ними после происходило?

– Бежали в Афганистан.

– Тактика выжженной земли.

– Но одного не отнимешь, – сказал Джахонгир, – для победы Народного фронта он сделал немало. Он вообще никому не подчиняется, даже Сангаку. Что-то вроде мании величия.

– А Даврон? – спросил я. – Знаю, твой приятель, но… Он-то ни с кого кожу не сдирает?

Джахонгир засмеялся.

– Не беспокойся. Слуга царю, отец солдатам. Образцовый советский офицер. Даже слишком образцовый. Педант.

– С Афганистана знаком?

– С малолетства, с детского дома. Друзьями не были, он и в ту пору особняком держался. А в Афгане как-то сошлись.

Он на глаз прикинул мой возраст.

– Ты с какого года? На глаз, с шестьдесят пятого… Тогда, конечно, не мог слышать о Чорбогском землетрясении. В газетах не писали, мало кто о нем знает.

Я не стал его разубеждать.

– Даврон из того кишлака, из Чорбога. Ты, может, слышал… Да нет, вряд ли – давняя трагедия. Целый кишлак погиб. Землетрясение, сошёл сель. Глина залила дома выше крыш. Спасатели нашли живым только одного мальчишку крохотного. Даврона. Каким чудом он спасся, никто понять не мог…

– Судьба, – прокомментировал водитель. – Бог спас.

Я сказал:

– Первое марта тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.

Би-би-си вежливо восхитился:

– Олег, вы энциклопедия.

– Откуда знаешь? – спросил Джахонгир.

– Родился в этот день.

Я, конечно, остался бы в неведении, что незадолго до моего рождения где-то далеко в горах произошло страшное землетрясение, но родители не раз об этом рассказывали. Отца отправили на спасательные работы, его не было в городе, когда я появился на свет и даже когда мама со мной, новорождённым, выходила из родильного дома. Чорбогское землетрясение стало нашим семейным событием и вошло в семейное предание. Я много раз слышал папин рассказ про то, как он нашёл маленького мальчонку… В детстве я часто представлял, что сталось с мальчиком, но представить не мог, что когда-нибудь его встречу. Такие совпадения случаются исключительно в мелодрамах и индийском кино.

– Сам-то он как объясняет? – спросил я.

– Наверное, вообще не помнит, что произошло. Дети забывают страшное. Я и сам узнал случайно, много лет спустя, когда навещал директора детдома. Хороший был мужик…

Даврона ждали допоздна, и он наконец явился. Подтянутый и ладный, как идеально вычищенный и смазанный автомат Калашникова с патроном в стволе, до поры до времени поставленный на предохранитель. Разумеется, с бутылкой. Наша к тому времени опустела.

– Здравия желаю, господа журналисты. Вольно. Можете сесть…

Его усадили, разлили водку по стаканам.

– За победу.

Поговорили о том, о сём, но вскоре Даврон поднялся:

– Простите, мужики, ухожу. Забежал на минуту.

– Ещё посидите, – попросил Би-би-си.

– Завтра рано вставать. Еду на Дарваз. Кстати, – повернулся он ко мне, – с тем деятелем, о котором ты спрашивал. С Хушкадамовым. Муку повезёт. Сангак меня с ним послал. Проводка и сопровождение колонны.

– А давай-ка я тоже поеду. Возьмёшь? – вырвалось вдруг у меня.

Он среагировал мгновенно:

– Нет.

Я даже слегка растерялся, столь грубо и резко это прозвучало.

– Даврон, я не шпион. Обычный репортёр.

– И репортёрам там делать не хрена. Что ты хочешь раскопать?

– Ну… скажем, утраченное время…

Он усмехнулся:

– Часы потерял? На, возьми мои, – Даврон начал расстёгивать браслет.

Я и себе-то толком не мог объяснить, почему меня внезапно потянуло в горы. Может, водка осветила реальность волшебным светом, и что-то такое вдруг почудилось… Словно приоткрылась какая-то дверца, и я сунулся в неё, не рассуждая и толком не зная, зачем. Может, сработала репортёрская интуиция. А может, того проще – до смерти захотелось вновь окунуться в атмосферу горного селения… Запах дыма и навоза. Ледяной ветер и жаркое солнце. Близкие вершины в разреженном воздухе… Совершенно неважно, куда ведёт дверца – в волшебный сад или на задний двор крестьянского дома, где нет ничего, кроме сараев, загончика для овец и нужника, занавешенного дырявой мешковиной. Что ж, и такой вариант неплох. А главное, хотелось ближе разглядеть Даврона, мальчика из семейного предания…

Рядом с моим стаканом легли командирские часы. Я отодвинул их к Даврону.

– Не совсем то. Понимаешь, с Дарвазом у меня многое связано… Хочу побывать в тех краях, коли уж случай подворачивается.

– Гнилое время для туризма, – отрезал Даврон.

Би-би-си пришёл мне на подмогу:

– Даврон, возьмите его, пожалуйста.

Уговаривать пришлось долго. В конце концов Даврон достал из кармана камуфляжной робы игральную кость.

– Загадай число.

– Три.

Даврон бросил кость. Выпала тройка.

– Одно условие, – сказал он. – Едешь на свой страх и риск. Я за тебя не отвечаю. Ты сам по себе, я сам по себе.

– Разумеется. Падающего толкни и прочее…

– Ты не понял.

– Да понял я, понял.

– Нет, не просек! Скажи вслух: «Даврон, ты за меня не в ответе».

Видно было, что он не шутил. Пришлось подчиниться.

– Произношу по складам: Ты. За. Ме-ня. Не. От-ве-ча-ешь. Сойдёт?

– Я предупредил, – отрезал Даврон.

Когда он ушёл, спросил я Джахонгира:

– Как это понимать? «Скажи вслух…» и вообще…

– Есть у него… как бы сказать… одна хитрая теория… Он мне однажды в Кабуле по пьяни кое-что приоткрыл. В основном намёками. Но ты его не расспрашивай, он этого не выносит. Вообще не упоминай, что я тебе что-то говорил.

Утром я появился в условленном месте. На дороге уже выстроилась колонна КамАЗов. Даврон давал наставления водителям. Я подождал, пока он закончит, и подошёл. Даврон равнодушно глянул на меня, как на постороннего. Отвернулся, наблюдая, как водители рассаживаются по машинам. Будто не сидели мы минувшей ночью за одним столом, или, точнее, тумбочкой. Мне показалось даже, что он меня не узнал.

– Привет, – сказал я. – Когда выезжаем?

Даврон соизволил обернуться:

– Запомни три правила. С вопросами не лезть. Ни во что не соваться. Сидеть тихо как мышка. Назад будешь добираться самостоятельно. Всё понял?

Резкость тона была объяснимой – человек занят, ему не до любезностей. Но враждебность-то откуда и почему? Однако я не желал отказываться от поездки из-за перемен в его настроении и ответил в том же стиле, убрав лишь агрессию:

– Так точно.

– Передумал? – спросил Даврон.

– Никак нет.

В его мрачном взоре промелькнула ироническая искорка.

– Вольно.

Затем я удостоился чести лично познакомиться с самим, так сказать, караванщиком – врагом народа Хушкадамовым. Меня сей персонаж мало интересовал, хотя было любопытно, каким образом он ухитрился настолько охмурить дядю Сашу, что Сангак не только не раздавил его, но аж наделил караваном с охраной.

Враг народа благосклонно одобрил моё участие в вояже:

– Корреспондент из Москвы? Очень хорошо. Такие мероприятия надо широко освещать. К сожалению, в моей машине места нет…

– Я с Давроном.

Даврон недовольно хмыкнул, но не возразил. Его УАЗик занимал позицию в середине каравана. Передние грузовики трогались с места один за другим. Я разместился на заднем сиденье, Даврон сел рядом с шофёром и приказал:

– Алик, вперёд.

Смуглый, усатый водитель – весельчак, судя по физиономии, – врубил скорость, направил на меня центральное зеркальце заднего вида и с места, без разбега, спросил:

– Корреспондент, загадки умеешь разгадывать? Что такое: чёрный улей, чёрные пчелы, за чёрным мёдом улетают, назад не возвращаются?

– Демократическая пресса, – сказал я, – и демократические журналисты. С одной поправкой: чаще всего возвращаются и приносят много чёрного мёда.

– Не угадал, – торжествующе объявил Алик. – Это калаш.

Даврон хмуро поправил:

– Пули не чёрные.

– Зато смерть чёрная, – глубокомысленно возразил Алик.

Позже, улучшив момент, я из любопытства поинтересовался, какое имя дали шофёру родители. На Алика он был ничуть не похож. Нарекли его Муборакали, но на автобазе, где он работал до войны, имя сократили, а он к этой краткой форме привык, и она даже стала ему нравиться…

Караван выбрался из города. По обеим сторонам асфальтовой дороги распростёрлись до гор на горизонте хлопковые поля, утыканные сухими стеблями неубранной прошлогодней гузапаи. Мерзость сельскохозяйственного запустения. Развал Советского Союза и гражданская война не смогли полностью разрушить в Вахшской долине очередной слой цивилизации – оказался слишком прочным, но надломлен был изрядно. Этот обширный плодородный оазис расцветал и приходил в полное запустение неоднократно. В античное время он входил в северную часть Бактрии, позднее в державу Кушан, а после падения Кушанской империи – в состав Эфталитского государства. В средние века здесь образовалось несколько небольших княжеств, их поочерёдно завоёвывали тюрки, арабы, саманиды, газневиды, караханиды, сельджуки… Это напоминало смену дней и ночей. Нашествие, война, падение государства – и возделанные земли дичали, покрывались солончаками и тростниковыми зарослями. Возникала новая великая империя – долина оживала, прокладывались каналы, распахивались земли, возводились богатые города. И вновь нашествие, война, падение государства, запустение…

Позади раздались завывания сирены. Замурзанный белый фургончик с красным крестом на боку пролетел мимо нас по встречной полосе, обгоняя колонну, и умчался вперёд.

Я подумал, что цивилизованный слой не настолько уж безнадёжно пострадал, если городская служба скорой помощи спешит в какой-то отдалённый кишлак.

Через минуту по встречной полосе просвистела вперёд синяя, покрытая пылью, «буханка».

Алик поправил боковое зеркальце и сказал негромко:

– Даврон, наверное, за нами.

И тут же слева заунывно завыл и промчался к голове каравана гаишный драндулет с оранжевым проблесковым пупырём и громкоговорителем на крыше.

– Не хватает только санавиации с нурсами, – проворчал Даврон. – Алик, выходи из колонны и – газу.

Водитель взял влево и догнал головной грузовик, перед которым метрах в тридцати медленно тащился гаишник, раскатисто вещая: «ВОДИТЕЛИ КОЛОННЫ, ПРЕКРАТИТЕ ДВИЖЕНИЕ».

Даврон открыл дверцу и замахал рукой: «Вперёд! Не останавливаться».

Громкоговоритель вновь пророкотал: «ПРЕКРАТИТЬ ДВИЖЕНИЕ».

Одновременно «скорая» и «буханка», маячившие впереди на некотором отдалении, притормозили, поджидая гаишника и перекрывая обе полосы дороги.

Даврон махнул рукой – «Стоп», крикнул:

– Алик, тормози. Олег, сиди. Не высовывайся, – и выскочил из машины.

Колонна встала. Давронские молодцы попрыгали из кузова с оружием наготове. Один остался наверху. На крыше кабины он пристроил сошки ручного пулемёта, направив ствол в сторону автомобилей, надвигающихся на караван задним ходом.

Блокирующие машины остановились вплотную к колонне. Из «буханки» вывалились вооружённые парни, одетые по-военному кто во что. Из «скорой» вышел человек в чёрном халате, накинутом на плечи, и направился к нам, слегка сутулясь, старомодной развинченной воровской походочкой. Сухой и хищный, он напоминал птеродактиля, летучего ящера. Халат свисал с плеч, как сложенные крылья. Оружия при нем, по всей видимости, не было. Гаишник остался сидеть в своём драндулете.

Даврон стоял посреди дороги у бампера головного грузовика. Я, разумеется, тоже выбрался наружу, подошёл к нему.

Ящер остановился перед Давроном. Повернул голову на жилистой шее – мазнул тухлым взором по настороженным давроновым ребятам. И вдруг кожистое веко на правом глазу едва заметно дрогнуло. Ящер кому-то подмигнул. Растянул губы в гнилой ухмылочке, блеснув полным комплектом стальных зубов. Продемонстрировал дружелюбие.

– Ну чё, командир, всё путём? Не кашляешь?

– Ты кто такой? – спросил Даврон.

В подобных толковищах нельзя отвечать на вопрос. Ответил – считай, проиграл раунд, а то и весь матч.

Ящер отклячил нижнюю челюсть:

– Ты чё?! Не знаешь? Нехорошо.

– А тебя все должны знать? – дружески спросил Даврон.

– Не знаешь, значит, не знаешь, – сказал ящер. – Тебе же хуже. Плохо, когда не знаешь.

– Раз ты учёный, скажи: Курган-Тюбе где находится?

Глаза ящера вспыхнули на долю секунды, как две тухлые неоновые лампочки. В костяном черепе мозг размером с орех заработал с перегревом, перебирая варианты: что за прикол? в чем подлянка? Лампочки погасли.

– Что, командир, дорогу потерял? Заблудился?

– Нет, мужик, ты заблудился, – произнёс Даврон раздельно и с нажимом. – Курган – позади тебя. Тебе туда надо. Не в ту сторону поехал. Усёк?

Ящер укоризненно щёлкнул никелированным клювом:

– Э, командир, я с тобой как с человеком… Не хочешь как люди перетереть, позови того фраера. Зухура. С ним говорить буду.

Даврон сказал резко:

– Старший здесь я. А говорить не о чем. Ты со своими гавриками развернёшься и почешешь обратно.

– Старший, да? Тогда прикажи фраеру, чтоб сюда пришёл.

Тем временем из колонны выползла «Волга», из которой с достоинством выбрался враг народа Хушкадамов и просительно крикнул издали:

– Даврон, пожалуйста… Подойди.

Даврон кобениться не стал. Бросил кому-то из своих молодцов: «Комсомол, присмотри» и не спеша двинулся к врагу народа. Говорили они долго, наконец Даврон вернулся.

– Пойдёте позади, – сказал он ящеру. – Порядок не нарушать. Не обгонять. Усёк? Ежели чего… Что такое шайтан-труба, знаешь?