Текст книги "Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника"

Чазов крутился как белка в колесе, он обзвонил все крупные города в надежде где-нибудь на местах найти талантливого специалиста, умельца. Однако все высокие чиновники на периферии не помогли, они сами пользовались услугами чазовского кремлевского управления.

Евгений Иванович предложил Генеральному обратиться к специалистам из ФРГ. Предложение было встречено с радостью, последовала команда, и уже на второй день германские специалисты прилетели в Москву. В очередной раз – слепки, протезы, подгонка. Немцы предложили оригинальные облегченные изделия из специального сырья, работали тщательно. Однако проходила неделя, другая, примерки не удавались.

В конце концов зубы вставили, но Леонид Ильич не мог есть, нормально говорить, опять – раздражение, очередные вызовы немцев в Москву. Брежнев приглашал гостей на охоту в Завидове, отправлял им в Германию охотничьи трофеи. Одному из врачей понравилась голубая ель в Завидове. Ее выкопали и вместе с комлем земли отправили в Германию.

Это продолжалось довольно долго. А кончилось тем, что всем все надоело, снова обратились к тем же московским врачам, с которых начинали.

Последние пару лет я был с ним неотлучно. По дому он ходил сам, а где ступеньки – я помогал. В Завидове он уже не поднимался к себе по мраморной лестнице, только – в лифте.

На работе вначале стеснялся: «Я сам-сам…» Потом привык к моей постоянной поддержке, стесняться перестал.

Документы, которые приносила референт Дорошина, он подписывал не вникая. Все вопросы – политические, экономические, военные – решали за него, вместо него. Как-то зашел разговор о том, что вот, мол, много помогаем Вьетнаму, Кубе, другим странам. Гречко сказал: «Один день войны дороже обойдется». Помощь ни только не уменьшили, но даже увеличили.

Мне кажется, Брежнев взял на должность первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР престарелого В.В.Кузнецова (он был старше Леонида Ильича), чтобы на его фоне чувствовать себя легче. Вообще, когда он видел крепких людей старше себя, у него поднималось настроение, он как бы примеривал их возраст к своему. Мы ехали в машине после одного из приемов, Леонид Ильич заговорил о Е.П.Славском, министре среднего машиностроения, которому было чуть не под девяносто и который мог еще осушить пару фужеров коньяка.

– Вот молодец, видишь! – сказал Брежнев с удовлетворением.

Однако подобная «психотерапия» помогала мало.

Одной его черте поражались все – и наше ближайшее окружение, и иностранцы. Бредет еле-еле, совсем плохой, а через двадцать минут – вдруг свеженький, молодцевато встает из-за стола, бодро двигается. Эти разительные перемены замечали даже телезрители.

В октябре 1979 года мы отправились на празднование 30-летней годовщины ГДР. Торжества проходили в Спорт-халле, Леонид Ильич должен был выступить утром с получасовым докладом. Накануне вечером он тайком выпил большую дозу снотворного (удружил кто-то из соратников) и наутро не смог встать. До доклада оставалось меньше часа, а он не мог ни ходить, ни даже стоять. Советская делегация уехала, а мы продолжали возиться с Генеральным секретарем. Евгений Иванович Чазов знал, что делать. После укола Леонид Ильич немного пришел в себя, и мы выехали на место встречи. Внутренние резервы здоровья и сил были в нем, видимо, огромные.

К президиуму нужно было идти через весь зал. Я проводил его. Первый секретарь ЦК Польской объединенной рабочей партии Эдвард Герек помог Брежневу подняться из президиума, а я ждал возле трибуны. И пока Леонид Ильич читал доклад, я стоял рядом, сзади: если начнет падать – подхвачу. Переживал ужасно: упадет – не упадет… После доклада я также проводил его.

Из-за слабости Брежнева устроители праздника перенесли торжественное шествие. Потом состоялся официальный обед. Стол для главных руководителей был выделен отдельно – на виду у всех. Когда мы вошли, все зааплодировали. Леонид Ильич прошел к столу, поднял ли он рюмку со всеми вместе, не помню. Зато хорошо помню, что, произошло в следующую минуту. Генеральный секретарь покрутил головой налево-направо и громко произнес:

– А что тут делать? Пойдем.

Ничего никому не объяснив, даже не попрощавшись, Брежнев двинулся к выходу. Очень было неловко, стыдно – все на нас смотрят… Пробыли, наверное, минут пять.

Подобные срывы случались все чаще и за рубежом, и в стране.

После каждого напряженного визита наступала разрядка, он в очередной раз срывался, впадал в забытье. Состояние Генерального уже было невозможно скрыть ни от кого.

Бывали ли подобные руководители в истории цивилизованных стран? Не знаю, вряд ли. Помпиду приезжал к нам очень больной, в Пицунде встречался с Брежневым. Вернувшись во Францию, вскоре умер. Но он все же прилично держался. Можно вспомнить беспомощного, в коляске, Рузвельта. Но у того была ясная голова.

Разрабатывается целая система облегчения жизни и работы престарелым лидерам…

История создания специального трапа-эскалатора для подъема Генерального секретаря в самолет стала совершенно уникальной, другой такой не сыскать.

В сентябре 1979 года в одну из пятниц директор Ленинградского опытного завода № 85 гражданской авиации И.Афанасьев получил телефонограмму срочно прибыть в Москву. Не дожидаясь понедельника, под выходные, вылетел. Здесь заместитель министра гражданской авиации Ю.Мамсуров сообщил ему, что от министра Б.Бугаева поступило срочное задание изготовить трап-эскалатор под самолет Ил-62. Фамилия Генерального секретаря не упоминалась, но гость по намекам понял: для Леонида Ильича.

– Задание выполнить в максимально сжатый срок!

– За сколько месяцев?

– За две недели!

– Две недели – абсурд… – не удержался директор.

– Будете докладывать ежедневно, – ответил замминистра.

В понедельник с утра директор собирает руководителей служб, цехов, конструкторов, технологов. Опыта – никакого. Ни чертежей, ни проектов. Срочно изучается работа эскалаторов в театрах и магазинах Ленинграда. Разузнали: в Донецке есть завод, который производит эскалаторы.

В Донецке ленинградским исполнителям заказа удалось получить два новеньких поэтажных эскалатора, они и предназначались для Москвы, но, правда, рядовым пассажирам – для доставки их с первого этажа на второй и далее с выходом на посадку в зале № 2 аэровокзального комплекса во Внукове.

В.Ечкалов, в ту пору главный инженер завода № 85:

– Полученные нами поэтажные эскалаторы были почти негодны, трудно представить, какие ржавые… Разбирали их сами, чистили, смазывали. Пытались опробовать в работе, но цепи соскакивали со звездочек, сползали с роликов резиновые поручни. Пришлось своими силами заняться доводкой узлов эскалаторов. На претензии к поставщику не было времени…

Е.Сериков, бывший заместитель главного конструктора завода № 85:

– В природе еще не было основного документа – технического задания на проектирование изделия, но работы по его изготовлению кипели вовсю. Обычный эскалатор движется со скоростью один метр в секунду. Компетентные товарищи посчитали, что это слишком быстро! Пришлось движение ленты замедлить в пять раз… А на случай непредвиденных аварийных ситуаций внедрили систему блокировок для мгновенной остановки эскалатора… Был разработан график выдачи чертежей в цех, где огородили специальный участок. Задания каждому выдавались категоричные: сделать то-то, например, к обеду завтрашнего дня!.. Если же чертежи уходили в цех не вовремя, то это, разумеется, вызывало соответствующую реакцию у сварщиков, сборщиков. Нужно заметить, каждый – специалист высокого класса! Спецзадание доверили только лучшим. Так что привлеченные два десятка конструкторов и дизайнер трудились в две смены, без выходных, в урочное и сверхурочное время. Одним словом, не считались ни с чем. Но постоянно одолевала мысль – в такой суете не дай Бог что-то упустить, проглядеть. Понимали, чем может обернуться…

В.Швец, бывший ведущий конструктор по общей компоновке трапа-эскалатора:

– Спецзаказ заставил бросить плановую разработку аэродромного автопоезда на сто семьдесят пассажиров. Начались разъезды по городам и весям! В частности, в Донбасс – по вопросам подгонки длины ленты эскалатора; в Харьков, чтобы покрасить его дюралевые ступени. Всего не перечислить…

П.Минуковский, бывший ведущий конструктор по электрической части:

– Электропитание трапа должно было быть автономным, от генератора, приводимого в движение мотором тягача «ЗИЛ-130». Кстати, на этом автомобиле и покоился весь трап. Когда стали опробовать его в работе, выяснилось, что нормальный ход ленты молено обеспечить только на высоких оборотах двигателя. Зрелище в этот момент наблюдалось фантастическое: рев двигателя, клубы дыма, изделие дрожит и раскачивается всей изогнутой конфигурацией!.. Тогда, собственно, и нарекли его заводчане «динозавром». Пришлось электропитание переделывать…

Минуло не две недели, а более четырех месяцев. Наступил уже 1980 год. В.Ечкалов:

– Ну и задала же нам хлопот перегонка первого готового изделия на товарную станцию, чтобы переправить его в Москву по железной дороге! Тронулись в путь без сопровождения ГАИ, а высота трапа-эскалатора была негабаритной для автомагистралей… Поэтому пришлось вскоре сворачивать с шоссе и пробираться к станции через лес. По проселочной дороге! Конец января, холод собачий… Но мне, как ответственному за доставку, признаться, было жарко, в прямом и переносном смысле. На ухабах шестнадцатитонный «динозавр» раскачивался так, что того гляди опрокинется. Застревали в снегу. Приходилось выталкивать руками. С грехом пополам добрались до места.

Только въехали на платформу, железнодорожники – стоп, не пойдет! Превышение габарита по высоте. Пришлось объяснять, ДЛЯ КОГО предназначен спецгруз. Подействовало. Дали зеленый свет…

Прибыли во Внуково, а никто не хочет принимать трап. Нашлось ему место в аэропорту только тогда, когда обратились к замминистра. Правда, стоянку дали под открытым небом…

Многострадальный трап, как и положено, принимала комиссия. Члены комиссии качали головами: не пойдет дело, не пойдет… Первые пять ступенек трапа были неподвижными. Не пойдет, надо, чтобы трап-эскалатор поднимал с земли, пять первых ступенек Леониду Ильичу не преодолеть. И высота ступеней высока… Перечень замечаний комиссии состоял из 24 пунктов:

– не решен вопрос перемещения пассажиров при помощи движущейся лестницы с уровня земли;

– рассмотреть возможность уменьшения высоты ступеней до 100 миллиметров;

– не обеспечена электробезопасность;

– при температуре наружного воздуха 5 градусов и ниже по Цельсию не обеспечивается перемещение поручней эскалатора (при этом передвигаются только ступени);

– использованная для трапа модель автомобиля «ЗИЛ-130» является устаревшей.

Одно из замечаний заслуживает особого внимания, учитывая возраст и состояние главного авиапассажира страны:

– наблюдается неустойчивость трапа при прохождении пассажиров на верхней площадке, возможна раскачка из-за отсутствия дополнительных опор…

Шло лето 1980 года, с начала работы минул почти год! Было затрачено четверть миллиона рублей! Это еще старые рубли, которые имели цену, в переводе на наши деньги – многие и многие десятки миллионов.

В итоге комиссия заключила: трапы-эскалаторы не выдержали испытаний и подлежат списанию.

Эпопея на этом не закончилась. Руководству Министерства гражданской авиации не давали покоя пять первых неподвижных ступенек, оно решило довести дело до конца и закупило эскалатор-трап, который поднимал с земли, за границей, теперь уже расходы пошли в валюте. Но воспользоваться чудо-техникой никто не успел, старики руководители один за другим быстро ушли, подошел 1985 год.

«Динозавров» отправили в металлолом, а иностранное дорогое приобретение – в спецхранилище.

В этой истории нравы рубежа восьмидесятых годов проявились словно через увеличительное стекло. Кто решал этот вопрос на уровне Политбюро конкретно – не знаю, но главным исполнителем-послушником явился министр гражданской авиации Б.П.Бугаев, бывший когда-то личным шеф-пилотом Брежнева. За многолетнее свое усердие он был многократно вознагражден: лауреат Ленинской и Государственной премий, дважды Герой Социалистического Труда, три ордена Ленина, два – Красного Знамени, Главный маршал авиации.

Сколько подобных усовершенствований придумывалось услужливыми, усердными изобретателями?..

В первом корпусе Кремля в зале пленумов установили перила, чтобы партийные руководители могли опираться на них, выходя на трибуну.

Во Дворце съездов смонтировали дополнительный лифт с первого этажа – вниз, в комнату президиума, прямо перед выходом на сцену.

Со стороны Кремлевской стены сделали эскалатор для подъема на мавзолей, как-никак от кремлевской земли до правительственной трибуны – высота четырехэтажного дома. Брежнев эскалатор уже не застал (в свой последний Ноябрьский праздник, за три дня до смерти, он поднимался на трибуну пешком), им пользовались очередные тяжело больные генеральные секретари – Андропов и Черненко.

При Андропове по предложению медиков для главы партии изменили систему официальных встреч и проводов: с Внуковского аэродрома перенесли в Кремль. Что-то на манер американцев. За отсутствием знаменитой лужайки, которая живописно раскинулась у Белого дома, наши лидеры стали принимать высоких гостей прямо во дворе Большого Кремля. Но однажды, при Горбачеве, когда торжественно встречали Раджива Ганди, хлынул дождь, и все кинулись под пешеходный переход. С тех пор торжественные встречи и проводы перенесли в Георгиевский зал Кремля.

Андропов сам попросил установить в новом здании ЦК трибуну не ниже стола президиума, как планировалось строителями, а рядом со столом, чтобы не спускаться. Но Андропов умер, просьбу выполнить не успели.

Атеросклероз мозговых сосудов сделал Брежнева человеком неполноценным не только физически, но и нравственно, он терял способность оценивать критически свои поступки, стал податлив на всякого рода побрякушки. Последние лет пять-шесть управделами ЦК КПСС перед каким-либо визитом звонил в республиканский ЦК своему коллеге и заранее договаривался, что лучше подарить высокому гостю – кольцо, ружье?

Склонность к стяжательству, наградам – результат старческого, склеротического состояния. Этот тяжелый, дурной перелом произошел буквально за пару лет. Вначале Леонид Ильич как-то слабо сопротивлялся услужливым соратникам. В 1978 году он отказывался ют ордена «Победа», понимая, что им награждают только за военные заслуги. Но дружный хор партийных сподвижников во главе с министром обороны, маршалом Устиновым легко убедил его:

– Ведь вы – главнокомандующий могучей державы! Боретесь за мир во всем мире!

Он согласился.

И от «Воспоминаний» своих он вначале не был в восторге:

– Ну что, подумаешь. Ничего особенного, так жизнь сложилась.

Но партийные идеологи заговорили в один голос:

– Что вы, Леонид Ильич, это же целая историческая эпоха! Такой пласт времени! Надо, чтобы все изучили эти книги.

– Ну, раз вы так считаете…

Профессиональные литераторы наперебой убеждали: замечательно, гениально! Больному старику легко внушили, что его гениальная жизнь – пример для всего поколения.

Когда Вячеслав Тихонов читал по телевидению «Малую землю», Леонид Ильич совершенно искренне проникался:

– А что – хорошо. Действительно интересно получается.

Еще бы не интересно: любимый актер с экрана рассказывает о его жизни.

Очень любил песню «Малая земля» в исполнении мужских голосов, особенно Муслима Магомаева. Впервые он услышал ее на Дальнем Востоке. Какой-то мичман Дальневосточного военного округа – высокий, крупный, мосластый парень – пел ее в местном Дворце культуры. Бас – мощный, пел – стены тряслись. Леонид Ильич растрогался, после концерта поблагодарил мичмана, пожал руку. Парень оказался пробивной, через пару лет объявился в Москве и через Рябенко добился встречи с Леонидом Ильичом. Брежнев снова поблагодарил его и вручил именные часы.

…Я снова и снова (с сожалением и горечью) размышляю о том, почему он не ушел на покой в середине семидесятых. Думал ли он об уходе? Да. Иногда, когда очень уставал или закашливался, Виктория Петровна заводила разговор:

– Леня, может, ты уйдешь на пенсию? Тяжело тебе уже. Пусть молодые…

– Я говорил, не отпускают.

Когда по телевидению показывали его, беспомощного, она также начинала этот разговор.

Действительно – не отпускали. При мне еще в середине семидесятых, после какого-то очередного награждения, он, еще будучи более-менее в норме, сказал членам Политбюро:

– Устаю. Может быть, действительно уйти на пенсию?

Все дружно заговорили: да что вы! Не может быть и речи.

А Андропов посоветовал:

– Вы поменьше себя утруждайте. Мы будем на себя больше брать.

В интервью, которое Александров-Агентов дал незадолго до своей смерти, на вопрос журналиста: «Каково вам, человеку образованному, было работать с весьма недалекой личностью, каким остался у многих в памяти Леонид Ильич?», бывший помощник ответил:

– Я никогда не соглашусь с таким грубым упрощением личности Брежнева. Он в последние годы жизни дважды ставил вопрос о своей отставке, но «старики» – Тихонов, Соломенцев, Громыко, Черненко – не допустили этого: больной Брежнев был им удобен.

Брежнев уже ничего не мог. А те, кто мог, – им ничего было не надо, кроме кресел. Они очень боялись, чтобы кто-то из молодых не вырвался вперед, и тогда всем им придет конец.

Авария в Ташкенте

Весной 1982 года произошли события, которые оказались для Леонида Ильича роковыми.

Он отправился в Ташкент на празднества, посвященные вручению Узбекской ССР ордена Ленина.

23 марта по программе визита мы должны были посетить несколько объектов, в том числе авиационный завод. С утра, после завтрака, состоялся обмен мнениями с местным руководством, все вместе решили, что программа достаточно насыщенна, посещение завода будет утомительным для Леонида Ильича. Договорились туда не ехать, охрану сняли и перебросили на другой объект.

С утра поехали на фабрику по изготовлению тканей, на тракторный завод имени 50-летия СССР, где Леонид Ильич сделал запись в книге посетителей. Управились довольно быстро, и у нас оставалось свободное время. Возвращаясь в резиденцию, Леонид Ильич, посмотрев на часы, обратился к Рашидову:

– Время до обеда еще есть. Мы обещали посетить завод. Люди готовились к встрече, собрались, ждут нас. Нехорошо… Возникнут вопросы… Пойдут разговоры… Давай съездим.

Гостеприимный Рашидов, естественно, согласился:

– Давайте, Леонид Ильич, давайте съездим.

Разговор зашел уже при подъезде к резиденции.

Вмешался Рябенко:

– Леонид Ильич, ехать на завод нельзя. Охрана снята. Чтобы вернуть ее, нужно время.

Брежнев жестко ответил:

– Вот тебе пятнадцать минут – возвращай охрану.

День стоял чудесный, ясный, мы вынесли из резиденции кресла, и Леонид Ильич с Шарафом Рашидовичем уселись на ярком солнце. Они беседовали о чем-то, Брежнев смотрел на часы, нервничал. Рябенко связался с местными руководителями госбезопасности, те стали звонить на завод. Прошло всего минут десять, не больше, Леонид Ильич не выдержал:

– Все, выезжаем. Времени на подготовку у вас было достаточно.

Колонна машин двинулась в сторону авиационного завода.

Мы знали, что принять все меры безопасности за такой короткий срок невозможно. Что делают в таких случаях умные руководители? Просят всех оставаться на рабочих местах. Пусть бы работали в обычном режиме, и можно было никого не предупреждать, что мы снова передумали и высокий гость все-таки прибудет. Здесь же по внутренней заводской трансляции объявили: едут, встреча – в цехе сборки. Все бросили работу, кинулись встречать.

Мы все-таки надеялись на местные органы безопасности: хоть какие-то меры принять успеют. Но оказалось, что наша, московская охрана успела вернуться на завод, а местная – нет. Когда стали подъезжать к заводу, увидели море людей. Возникло неприятное чувство опасности. Рябенко попросил:

– Давайте вернемся?

– Да ты что!

Основная машина с Генеральным с трудом подошла к подъезду, следующая за ней – оперативная – пробиться не сумела и остановилась чуть в стороне. Мы не открывали дверцы машины, пока не подбежала личная охрана.

Выйдя из машины, двинулись к цеху сборки. Ворота ангара были распахнуты, и вся масса людей также хлынула в цех. Кто-то из сотрудников охраны с опозданием закрыл ворота. Тысячи рабочих карабкались на леса, которыми были окружены строящиеся самолеты, и расползались наверху повсюду, как муравьи. Охрана с трудом сдерживала огромную толпу. Чувство тревоги не покидало. И Рябенко, и мы, его заместители, настаивали немедленно вернуться, но Леонид Ильич даже слушать об этом не хотел.

Мы проходили под крылом самолета, народ, заполнивший леса, также стал перемещаться. Кольцо рабочих вокруг нас сжималось, и охрана взялась за руки, чтобы сдержать натиск толпы. Леонид Ильич уже почти вышел из-под самолета, когда раздался вдруг скрежет. Стропила не выдержали, и большая деревянная площадка – во всю длину самолета и шириной метра четыре – под неравномерной тяжестью перемещавшихся людей рухнула!.. Люди по наклонной покатились на нас. Леса придавили многих. Я оглянулся и не увидел ни Брежнева, ни Рашидова, вместе с сопровождавшими они были накрыты рухнувшей площадкой. Мы, человека четыре из охраны, с трудом подняли ее, подскочили еще местные охранники, и, испытывая огромное напряжение, мы минуты две держали на весу площадку с людьми.

Люди сыпались на нас сверху, как горох.

…Леонид Ильич лежал на спине, рядом с ним – Володя Собаченков. С разбитой головой. Тяжелая площадка, слава Богу, не успела никого раздавить. Поднимались на ноги Рашидов, наш генерал Рябенко, местные комитетчики. Мы с доктором Косаревым подняли Леонида Ильича. Углом металлического конуса ему здорово ободрало ухо, текла кровь. Помогли подняться Володе Собаченкову, сознания он не потерял, но голова была вся в крови, кто-то прикладывал к голове платок. Серьезную травму, как потом оказалось, получил начальник местной «девятки», зацепило и Рашидова. Доктор Косарев спросил Леонида Ильича:

– Как вы себя чувствуете? Вы можете идти?

– Да-да, могу, – ответил он и пожаловался на боль в ключице.

Народ снова стал давить на нас, все хотели узнать, что случилось. Мы вызвали машины прямо в цех, но пробиться к ним не было никакой возможности. Рябенко выхватил пистолет и, размахивая им, пробивал дорогу к машинам. Картина была – будь здоров, за все годы я не видел ничего подобного: с одной стороны к нам пробиваются машины с оглушительно ревущей сиреной, с другой – генерал Рябенко с пистолетом.

Ехать в больницу Леонид Ильич отказался, и мы рванули в резиденцию. В машине Рябенко доложил Брежневу, что случилось, кто пострадал. Леонид Ильич, сам чувствовавший себя неважно, распорядился, чтобы Володю Собаченкова отправили в больницу. У Володи оказалась содрана с головы кожа, еще бы какие-то миллиметры, и просто вытекли бы мозги.

Конечно, если бы мы не удержали эту тяжеленную площадку с людьми на ней – всех бы раздавило, всех, в том числе и Брежнева.

В резиденцию вызвали врачей из 4-го управления Минздрава, которые прибыли с многочисленной аппаратурой. Остальных пострадавших на машине «скорой помощи» отправили в больницу. Володя Собаченков очень скоро, буквально через час, вернулся из больницы с забинтованной головой. Врачи осмотрели Леонида Ильича, сделали рентген и, уложив его в постель, уехали проявлять снимки.

Результаты предстали неутешительные: правая ключица оказалась сломана. К счастью, кости не разошлись.

Леонид Ильич отдохнул, пришел в себя, началось всеобщее обсуждение, сможет ли он завтра выступить с речью на торжественном заседали ЦК Компартии республики и Верховного Совета Узбекистана. Косарев и местные врачи настаивали прекратить визит и возвращаться в Москву. Но Брежнев ответил, что чувствует себя вполне прилично, а возвращение домой вызовет в народе массу ненужных кривотолков.

Утром следующего дня, 24 марта, состояние Брежнева ухудшилось. Врачи вновь просили его вернуться в Москву, и вновь он отказался, просил сделать все возможное, чтобы он смог выступить на праздничном торжественном заседании. Руку его укрепили на повязке.

На торжества он поехал. Перед выступлением повязку снял. Встретили его овацией. Выступал больше часа! Надо отдать должное его выдержке, если хотите – мужеству. Он осторожно перелистывал страницы доклада, и из всего огромного зала только мы знали, что каждое мало-мальское движение руки вызывает у него нестерпимую боль.

Движения были скованные, речь заторможенная. Он был похож на человека, который накануне сильно выпил. Так думали не только многие телезрители или слушатели в зале, но и люди из ближайшего окружения Генерального. Нам не стеснялись задавать вопросы на эту неприятную тему. Каждому не объяснишь. Обидно.

На другой день, 25 марта, у Брежнева хватило сил выступить на встрече с руководителями республики, а чуть позже произнести поздравительную речь при вручении ордена Октябрьской Революции первому секретарю ЦК Компартии Узбекистана Шарафу Рашидовичу Рашидову.

Возвратившись в Москву, мы сразу отправились в больницу на улицу Грановского. Повторный снимок поверг в уныние даже видавших виды врачей. Трещина в ключице разошлась, кость сместилась.

Хотели делать операцию, но не решились из-за слабого сердца.

Помните, как он отдавал честь на последнем параде 7 ноября 1982 года? Он едва-едва приподнимал руку. Ключица так и не срослась.

Если раньше здоровье Генерального постепенно, но неуклонно угасало, то после Ташкента оно просто рухнуло.

Дни Леонида Ильича были сочтены, это знали не только мы, опекавшие его. Престарелое окружение сделало достаточно для того, чтобы выставить немощь своего лидера на всеобщее обозрение.

Прошло чуть более месяца после аварии в Ташкенте. Он лежал в больнице на улице Грановского. Состояние было ужасное, говорил с трудом, не срослась еще ключица после тяжелой травмы. Члены Политбюро собрались у него в больнице, чтобы обсудить предстоящий майский Пленум ЦК КПСС: о Продовольственной программе и об очередных задачах. Леонид Ильич, как почти всегда в последнее время, попросил меня остаться:

– Покури, Володя…

Я сел рядом, обкуривал его, он с упоением вдыхал запретный дым. По существу, это было «выездное Политбюро». Брежнев обратился к Тихонову, Председателю Совета Министров:

– Может, ты, Николай, выступишь с докладом?

Как и во время злополучной поездки в Ташкент, Генеральный секретарь действительно не хотел выступать, да просто физически не мог.

– Нет, Леонид Ильич, выступать должны только вы, – ответил Тихонов. – Продовольственная программа – это ваша идея, ваша задумка. И весь мир должен так ее воспринять.

Брежнев обратился к остальным:

– Вы же видите мое состояние. Тяжело – два часа на трибуне.

Все в один голос заговорили:

– Найдите в себе силы. Это нужно для мировой общественности. Надо, чтобы именно вы поднялись на трибуну.

Брежнев заворчал, но понял это как поручение Политбюро.

Пленум состоялся буквально через несколько дней – 12 мая. Генеральный секретарь, стараясь держаться потверже, тяжело прошел к трибуне. Доклад был чудовищно длинный, докладчик не выговаривал больше половины слов, просто шамкал что-то.

Он был выставлен на публичное осмеяние, весь мир потешался потом. А мне было жалко его.

Это называлось «партийная дисциплина»: раз партия поручила…

Сразу после доклада Брежнева отвезли обратно в больницу.

Очень скоро точно так поднимали с кровати и переодевали очередного Генерального – умирающего Черненко. Тому вообще оставалось жить несколько часов, когда к его кровати подвезли урну для голосования и на несколько секунд поставили на ноги перед телекамерой. Стране демонстрировали, что Генеральный жив, все в порядке. Тот не мог даже говорить, только прошептал чуть слышно, на выдохе, свое знаменитое: «Все хорошо…» Это была затея Гришина – вытащить умирающего лидера из постели.

А врачи нашего знаменитого 4-го управления молчали, словно набрав в рот воды. Варварство.

Цепляясь друг за друга, за свои кресла, никто никому ни в чем не отказывал. Больной бронхитом Черненко и другие принуждали себя к охоте в Завидове, и Генеральный, не ведая того, сокращал им жизнь своими забавами. А они – сокращали жизнь ему, без ведома врачей едва ли не горстями всучивая таблетки.

Так доживали они, кучкуясь, губя себя и друг друга.