Текст книги "Хороший братец – мертвый братец"

Не приехали, и он постепенно стал понимать, что абсурдные перипетии не наваждение, а происходят в текущей реальности. Так ли это, спросить не у кого, хотя вокруг толпится народ. Он подошел к Поддубному.

– Товарищ командир, кабан впрямь был или мне чудился?

Поддубный нахмурился:

– Я, по-твоему, за коим бесом сюда приехал?

– Не знаю, – сказал Матвей.

– Не знаешь, так не задавай глупых вопросов, – сурово молвил командир.

Он был прав. Глупо вопрошать о пустяках, когда не знаешь, не сознаешь, что с тобой происходит. Матвей представить не мог, что перемена в его жизни свершится так просто и быстро. Он не был к ней готов. Не знал, радоваться ли избавлению от бесов или печалиться, что вместе с ними исчезнут почет, богатство, исполнение любых желаний и прочие блага сказочной действительности, которая стала для него обыденностью. Позже к нему придет страх: а не ждет ли его наказание за союз с бесами? Будет ли его судить земное и горнее начальство? И что присудят?

Но самой большой неожиданностью, удивившей его, было сожаление о Борисе Николаевиче. Поистине, какие чувства может испытывать человек к опрокинутой на бок хрюкающей бочке литров эдак на двести пятьдесят, обросшей железной черной щетиной? Никаких, если он не свиновод. Однако Матвей испытывал. Покойный Борис Николаевич был добродушный парень, непритязательный, покладистый, довольный жизнью и питанием и не подозревавший, что его откармливают для забоя. Случай свел его с Матвеем, их сблизили общие испытания, и Матвей печалился о том, что пропал Борис, почитай, зазря. По уму, если б его забить, мяса и сала вышло бы центнера полтора чистым весом. Может, даже больше. Мысль была не слишком справедливой по отношению к товарищу по страданиям и борьбе, герою-камикадзе, но нельзя забывать: как ни печально, но свиньи именно затем созданы, чтобы мы их резали и ели.

Матвей зажил как прежде. Иногда он строит предположения о том, что сталось с бесами. Может, спокойно живут себе в воде, на воле, питаясь раками и рыбой. Ведь описано у Пушкина, что бесы обитают в море. Так почему бы им не обосноваться в реке? Питание, правда, скудновато: живности в Бологе осталось немного.

Или, скажем, вселились они в какого-нибудь окунька… Нет, вряд ли оба в одного. Наверное, каждый нашел для себя персонального, если рыбные ресурсы позволили. Что, интересно, произойдет с рыбаком, который выловит рыбешку, инфицированную бесом? Кто попадется на крючок первым: Елизарка или Магардон? Сам-то Матвей как прежде рыбу не ловил, так и на будущее зарекся. Или еще вариант: сидят, скажем, бесы в мертвом Борисе Николаевиче, как моряки в затонувшей подлодке, ждут, собрав волю в кулак, пока раздутая туша кабана всплывет на поверхность, и тогда… Что тогда? «Да какая, блин, разница», – думает Матвей. Теперь это не его забота.

Пережив взлет на вершины власти и падение в ничтожество, в парии, он стал философом и нередко размышляет о вещах, которые доселе никогда не приходили ему в голову. Порой после лишней кружки бражки в нем разгорается романтический настрой, он вспоминает слова ветеринара о безумии и разуме, и гордится тем, что был близко знаком с первым разумным кабаном не только на нашей планете, но, вероятно, во всей Вселенной, если, конечно, доктора не занесло на повороте, а Борис Николаевич не был самым обычным, ничем не примечательным существом, по случайности столкнувшимся с представителями чужой злобной цивилизации, которую люди называют нечистой силой. Однозначного ответа нет, потому что кости Бориса Николаевича лежат на дне Бологи, занесенные донным илом, и невозможно узнать, кем он был на самом деле.

«Был ли? – думает Матвей. – Или только чудился».

Разумеется, он перебрался из хором в старый родительский дом с грязевой лужей во дворе. Весной лужа наполняется водой, в середине лета пересыхает, а осенью вновь полна грязи. Давно пора бы засыпать, но он все не соберется.

Вопреки тревожным ожиданиям Матвея, мало кто в Березовке поминает его лихом. Кроме, конечно, вдовы Мишки Дьякова и ее сестер по несчастью, лишившихся мужей. Те не устают его проклинать. Матвей на них не в обиде: понимает, что несчастным женщинам проще винить в своей горькой доле деревенского алкаша, чем Бога или судьбу. Кстати, получил он новое прозвище – Бес.

Бывший владелец супермаркета Чурбанов тоже впал в полное ничтожество, едва сводит концы с концами и стал постоянным собутыльником Матвея. О чем бы они ни беседовали, разговор рано или поздно сводится к обвинениям:

– Никогда не прощу, Бес, что ты мне жизнь сломал. Ну вот зачем тебе был нужен магазин? Ты хату в хлев превратил, а на супермаркет замахнулся.

Матвей, как прежде, оправдывается, но и нападать научился:

– Я-то при чем? Ты сам виноват – вишь как размахнулся: су-пер-мар-кет. Не выговоришь. Вот городские и отобрали. Знай, мол, меру.

Несколько раз они подрались, но со временем взаимные упреки стали застольным ритуалом, отказываться от которого ни один из них не пожелал. Как-никак напоминание о былом величии.

Недавно Матвей получил посылку. Ему ни разу в жизни ничего не присылали – даже родители, когда он служил в армии. А эта с какой вдруг радости прилетела? И от кого?

– Читать умеешь? – спросил его почтальон. – Глянь на коробке обратный адрес.

Вот оно что! Подарочек из Района. Наверняка от той ведьмы, что пыталась кабана зажилить… Матвей отнес посылку в скворечник на краю огорода, поднял доску с очком – дыра была маловата – и швырнул ящик в выгребную яму.

Дураков нет открывать посылки из Района.

Хороший братец – мертвый братец

Подумаешь, пропал… И что?! Да пусть хоть сдохнет, плакать не стану. Гришка мне не брат. Меня всегда злило, когда мама повторяла: мы одна семья… мы семья… ты должен хорошо к нему относиться… Спасибо, не требовала, чтоб я любил его по-братски. Лучше бы Гришку учила вести себя по-людски. Она не знала, как он надо мной изгалялся, когда никто не видел…

О старшем брате я мечтал с детства. Однажды – это было давно – мы разглядывали старые фотографии, я на одном снимке узнал себя маленького, но мама сказала, что это не я, а мой брат Гришенька, который умер в три года, когда меня еще не было на свете. Я потом часто воображал, как мы с Гришенькой играем, как он меня всему учит и защищает, если кто-нибудь обидел. Поэтому я слегка растерялся, когда в прошлом году мама сказала, что выходит замуж и собирается познакомить меня со своим женихом (ха-ха-ха!) и его сыном.

– Вот и будет у тебя старший брат, как ты хотел.

Я не был уверен, что хочу получить брата уже готовым, упакованным в коробку, перевязанную ленточкой, как какой-нибудь торт или сервиз. Настоящий старший брат должен расти у младшего на глазах, постепенно становясь сильнее и умнее, чтобы младшему оставалось лишь тянуться за ним без шанса когда-либо догнать.

– Посмотрим, – сказал я небрежно, – что за брательник такой из секонд-хенда.

Мама печально улыбнулась и погладила меня по голове. Я, конечно, готовился к худшему, но была все-таки вероятность (ноль целых ноль десятых!), что братец окажется не шибко бракованным (а он оказался стопроцентным засранцем!).

Встретились мы в кафе «Тайфун», неподалеку от нашего дома.

– Нейтральная территория, – сказала мама. – Никто ни у кого не в гостях. Все на равных, все чувствуют себя свободно.

Когда мы пришли, они уже сидели за столиком у окна. Завидев маму, жених встал, а сынок остался сидеть. Про папашу я сразу подумал: пингвин (так оно потом и оказалось). Зато сынок на пингвиненка не походил. И вообще относился к другому, не к тому, что папаша, виду. Вот если взять крысенка, покрасить ему волосы на башке в черный цвет, разукрасить мордочку прыщами, вставить в задницу шланг и подкачать насосом, чтоб добавить пухлости, то получится как раз мой предполагаемый братец. По виду он был старше меня года на три. А позже я заметил еще одну его привлекательную фичу: смотрит прямо на тебя, а кажется, что выглядывает из-за угла. И жрать был здоров.

Несмотря на нейтральную территорию, мама и Пингвин держались скованно и оставили свои тарелки почти нетронутыми. Гришка, не спрашивая, потянул руку к папашиной порции.

– Я доем.

Доел и уставился на маму:

– Если вы не…

– Бери, бери, – захлопотала мама, – мне что-то не хочется.

Гришка схарчил и ее долю.

– У мальчика хороший аппетит, – сказала мама.

Причем сказала (вы не поверите!) без намека на иронию и даже как бы с одобрением. Я маму не узнавал. Пингвин только хмыкнул. Похоже, ему было неловко (раньше надо было воспитывать!).

На мамином месте я бы на Пингвина не позарился (особенно с таким сынишкой!), но она меня не спрашивала, а я из обиды и упрямства ничего ей не сказал, так что через месяц Пингвин с Гришкой переехали к нам на постоянное жительство. Папа перед смертью успел купить четырехкомнатную квартиру – они с мамой собирались завести как минимум троих детей (так мне мама рассказывала). Так что места для Пингвина и его потомства хватило. Тут-то и выяснилось, что Гришка никакой не крысенок, а настоящий крысиный король. Ну, вы знаете, конечно. Если в железную бочку напихать крыс, они начнут жрать друг друга, пока не останется один-единственный каннибал, которого и называют королем. Гришка за неимением крыс жрал меня. Не хочу про это вспоминать, а потому не стану описывать.

Однажды я не выдержал и пожаловался маме. Она выслушала длинный список Гришкиных преступлений, помолчала и сказала:

– Алеша, пожалуйста, не драматизируй. Подростки так устроены, что постоянно между собой конфликтуют. В том числе и братья. И не всегда виноват старший. Иногда младший ревнует старшего к родителям и сам задирает его… Понимаешь? Особенно, если старший брат… особенно, если младший узнал старшего брата сравнительно недавно…

Я только молча сопел.

– Всегда помни, что мы одна семья, – продолжала мама. – Постарайся подружиться с Гришей. А главное – сдерживай себя. Обещаешь?

Я повернулся и ушел, а потом долго плакал, закрывшись в своей комнате. Подружиться с Гришкой! (Ха-ха-ха!) Это все равно что попытаться завести дружбу с какой-нибудь злобной зубатой тварью. Я сдерживался, терпел (все равно ничего другого не оставалось!), а однажды не выдержал, схватил табуретку и шарахнул его по башке. Правда, Гришка отскочил, так что удар пришелся по плечу. Он завопил как резаный и хотел броситься на меня. Я опять размахнулся, но Гришка перебздел, отступил назад, а потом выскочил из комнаты. Вечером он настучал Пингвину, а тот передал маме. Она опять прочитала мне нотацию (лучше бы Гришке!), Пингвин долго еще злобно на меня зыркал. При них братец изображал из себя невинного младенца, ласкового и послушного. Я едва не блевал, когда он к маме ластился.

На мое счастье, Гришка учился не в нашей школе (папахен не стал переводить его в конце учебного года), так что днем я от него отдыхал. А потом случился ковид, всех нас перевели на удаленку, и мое счастье кончилось. Меня заперли в одной клетке с крокодилом. Я закрывался на ключ в своей комнате, выходил только вечером, когда мама и Пингвин возвращались с работы. Надо было делать уроки, но я почти все время зависал в Dead Rising 4. Тупая игра, почти никакого сюжета, зато до фига прикольного навороченного оружия, какого нет в жизни, – нажмешь спуск, и от зомби, которые бродят по улицам толпами, только кровавые ошметки летят. А можно просто давить их машинами (как тот террорист в Ницце). И я крошил, давил с остервенением. Но это только на мониторе. Будь у меня в жизни «ледяное улучшение», от которого зомбаки мгновенно замерзают и взлетают на воздух целыми стаями белых ледяных статуй, я бы заморозил Гришку, чтоб он вспорхнул, ударился о потолок и рассыпался на мелкие осколки…

А в жизни, хочешь не хочешь, приходилось время от времени выходить из убежища. Природу до сих пор еще не отменили. В первый же мой выход из убежища Гришка спер ключ, который я сдуру оставил в двери, и стал запирать меня снаружи. Я терпел, сколько было мочи, но в конце концов посылал ему эсэмэску: SOS (такой он, скотина, придумал ритуал!). На крики не реагировал. Получив послание, Гришка распахивал дверь и объявлял:

– Таможенный досмотр. – Потом спрашивал официальным тоном: Что провозите – кало или ссаки?

Дерьмо он почему-то именовал деликатно, а слово «моча» или не было ему известно, или он считал, что продукт не заслуживает эвфемизма. Всякий раз (с постоянством идиота!) сообщал прейскурант:

– Таможенная пошлина: ссаки – пять щелбанов, кало – десять. За попытку обмана – штраф десять щелбанов.

Однажды я захотел обмануть, сказал: «ссаки», и Гришка отвесил мне двадцатку – десять пошлины и десять штрафа. Он (дебил!) стоял у двери туалета, слушал: журчит или не журчит. Скучал. Развлекался как только мог. Видать, надоедают даже бесплатные порнушки, если смотреть их в режиме 24/7. Как-то он оставил дверь своей комнаты открытой, и я, проходя мимо, мельком увидел на мониторе такую мерзость, что зарекся вообще когда-либо совать нос в его логово. Я дошел до предела и был готов на все. Спасло меня только то, что Пингвина вытурили с работы под предлогом ковида, и он постоянно торчал дома. При нем Гришка немного присмирел.

А потом отменили локдаун, он вырвался на свободу и начал зависать неизвестно где. Уходил с утра будто в школу, а возвращался поздно вечером. Иногда и ночью его не было. Пингвин бушевал, мама его успокаивала:

– Чего ты хочешь, он сейчас как раз в том возрасте, когда подростки стремятся к самостоятельности…

И прочее бла-бла-бла с сайтов помощи родителям трудных подростков. Перебесится, мол, и все войдет в норму. Днем будет трудиться в поте лица в каком-нибудь банке или офисе, вечером тусоваться в приличном клубе, а еще лучше – глазеть вместе с папашей в ящик. Пингвина психологические советы не утешали.

– Боюсь, свяжется с дурной компанией, а там и до тюрьмы недалеко.

Он боялся! (Ха-ха-ха!) Да Гришка уже тысячу лет назад связался с плохими парнями. Непонятно, почему Пингвин и мама этого не заподозрили. Взрослые вообще узнают все последними. У Гришки наколки на обеих руках. Это, конечно, ничего не значит – тату есть у всех (у меня пока нет). Но по Гришкиным клеймам было видно сразу – это не тату, а именно наколки. Я однажды забыл про осторожность и спросил про татуировку на руке:

– Это у тебя что? Кальмар?

Он даже не особенно окрысился. Отвесил подзатыльник и буркнул:

– Не знаешь – не спрашивай.

Он вообще перестал меня тиранить. Нашел другие развлечения, а мелкие издевательства подкидывал время от времени просто по привычке. И даже рассказывал, чем занимался во время своих ночных отлучек. Хотелось похвастаться, а, кроме меня, никого под рукой не было. Однажды зазвал в свою комнату и показал пистолет. Я спросил:

– Зачем тебе? Ночью прохожих на улице грабить?

Он усмехнулся снисходительно, будто говорил с дошкольником:

– Я такой мелочовкой не занимаюсь. У нас дела покруче…

Прямо ни разу не признался, чем промышляет (ясный перец, остерегался!), балаболил только намеками. Он, ширли-мырли, в авторитете в одной банде, чуть ли не пахан, руководит операциями – дурь, оружие и все такое… Врал, конечно. Я уверен, он у них на побегушках, пришей-пристебай. Правда, деньги у Гришки появились. Он мне цепь золотую показывал, которую на шее носят (дома, само собой, снимал и прятал!), навороченный телефон, новый ноутбук, часы… «Эх, я бы тачку купил, мерс или бумер, – говорил, – но родаки вонять будут: где взял? откуда деньги? Дома запрут». Насчет «мерседеса» он, конечно, заливал – я все же не доверчивый идиот, сразу понял: понтярит. Но жигуль, думаю, вполне мог купить. Меня, в общем-то, не удивило, что Гришка стал хоть и мелким, но бандитом. Бандитенком… Он всегда был плохишом. Мне не нравилось, что он делится со мной своими секретами (знал, гад, что не заложу!), я долго потом после этих разговоров чувствовал себя замаранным.

В один прекрасный день (вот уж реально прекрасный!) он пропал. Не пришел ночевать. Не объявился на следующий день. И в следующую ночь. И день спустя. Мобильник сообщал, что абонент не отвечает или находится вне сети. А потом вовсе замолк. Пингвин забил хвостом: ах-ах-ах, с сыночком случилось что-то нехорошее!

– А ты не думаешь, что он попросту сбежал из дома? – спросила мама. – Мальчик решил начать самостоятельную жизнь. Ему надоели наша опека и наши нотации…

(Нотации?!! Никто из них ему даже слова не сказал в укор!)

– Нет, я уверен, что он в беде, – бубнил Пингвин.

Не стану рассказывать, как он искал Гришку. Полиция, больницы, морги, «Фейсбук»[2]2
  Деятельность Meta Platforms Inc. (в том числе по реализации соцсетей Facebook и Instagram) запрещена в Российской Федерации как экстремистская. – Прим. ред.


[Закрыть], «ВКонтакте», «Твиттер», портреты на столбах и заборах: «Пропал мальчик…» Я был уверен, что Гришка наконец доигрался, и его, вернее всего, нет в живых. С Пингвином своими догадками не делился. Он не поверил бы, а главное – уже не мог ничего изменить. Я кайфовал от забытого чувства безопасности и переключился с постылой игрушки Dead Rising на «Мир танков» (классная игра!).

Нашел Гришку не кто иной, как я. В таком месте, куда ни один взрослый никогда не заглянет. Я не искал его специально, а просто рылся в «ТикТоке» в поисках чего-нибудь интересного. А нашел то, чему сперва не поверил. После видоса с маленьким щенком, скачущим верхом на петухе, мелькнул ролик: мигранты стебаются над нимом (ненавижу, когда издеваются над слабыми!). А нимы меня просто не интересовали от слова совсем.

Когда несколько лет назад на улицах стали появляться фигуры с бледными, восковыми рожами, пустыми взглядами и неуклюжими движениями, то есть нимы, кто-то из пацанов сказал: это зомби. Я не поверил. А он мне: «Ты же знаешь, как их называют по ящику? Реанимированные. Короче, "оживленные". А на улице сократили до "реанимов" или просто "нимов"».

Ну и что? Логики нет. Мало ли кто неуклюжий. Старики, скажем, и старушки. Тоже не шибко румяные и медленно ковыляют по улице, едва передвигая ноги… Но их почему-то никто не называет зомбаками. Потом, правда, я убедился, что тот пацан был прав: нимы – это действительно зомби. Но какие-то недоделанные. Совсем не похожие на настоящих. Я-то знаю – зомбаков вижу чаще, чем соседей по лестничной площадке. Игр с ними, наверное, целая сотня – плюс столько же фильмов. Так вот, реальные живые мертвецы должны быть наполовину разложившимися и перемазанными в крови, скалить зубы, рычать и гоняться за людьми, чтобы сожрать. А нимы просто тупо и молча делают что-нибудь полезное. Вперемешку с мигрантами копошатся на улицах – кладут плитку, красят заборчики, копают… Короче, трудятся. Ничего интересного. Я их в упор не вижу.

Поэтому я вначале проскочил ролик с нимом и мигрантами и перешел к рыжей девчонке, которая кривляется и поет «Психушку» (такое мне тоже не особо нравится). От «Психушки» перешел к девчонке, которая кривляется и варит пельмени, но что-то заставило меня вернуться назад. Какой-то парнишка c идиотским ником Android#$%^#$ заснял, как азиаты в оранжевых робах и нимы в синих кладут асфальт. Двое мигрантов пихнули зомби, который ровнял шваброй рыхлый слой асфальта, и тот рухнул плашмя перед надвигающимся катком. Еще немного, и его раздавит в лепешку, но водитель катка успел остановиться. Зомби неуклюже поднялся. Android#$%^#$ в это время приблизил зумом его неподвижное лицо (умелец, ничего не скажешь, встречаются такие иногда на «ТикТоке»). Подпись над видео: Работнички бл#дь!!!!!!! Зомбак трудится, а главный герой был похож на Гришку как две капли воды! Я остановил изображение и долго вглядывался в мертвенно-серое лицо, пытаясь определить, он или не он. Вылитый Гришка, но не может быть, чтоб это был пропавший Пингвинов сынок. Нимов вроде откуда-то с Гаити привозят. В конце концов я закрыл «ТикТок» и стал делать уроки. Однако загадка вертелась у меня в голове на заднем плане.

Вечером я не выдержал, открыл «ТикТок» и увидел то, на что прежде не обратил внимания. На заднем плане ролика Зомбак трудится виднелась корявая статуя. Попала в кадр случайно и не полностью, снята нерезко, но я сразу ее узнал. Варвара-краса! Любой в нашем городе узнал бы. Над этой уродиной долго стебались блогеры, и ее даже показали по центральному ящику (сам я, конечно, к дебилизатору не подхожу, рассказывали). Так что зомбак попал на видео не где-то там, а в нашем городе, если только Варвару не отправили на Гаити, чтобы обменять на партию зомби. Может, у гаитян странные представления о красоте. Но проверить стоило. Я посмотрел на карте, где находится улица, которую украшает бронзовый идол, и на следующий день отправился туда.

Конечно, в окрестностях Варвары никого не застал. Пошел по следу – вдоль черного полотна свежего асфальта на дороге и догнал асфальтоукладчик, катки и кучку рабочих в яркой одежде. Нимов было четверо. Мигранты их сторонились и, мне показалось, слегка стремались. А может, очень сильно, а не слегка, но виду не подавали. При мне никого бросить под танк не пытались.

Загадка решилась сразу же, как только я засек на противоположной стороне нима, похожего на Гришку, и пересек улицу по гладко укатанному асфальту позади катка. Даже разглядывая нима вблизи, было невозможно точно сказать – он это или не он. Физия вроде та же, но выражение на ней совсем не Гришкино. Не имелось вообще никакого выражения. Гришкин фирменный сволочной взгляд отсутствовал. Мутные бельма смотрели тупо и бессмысленно. Если вообще смотрели (но зрение-то у него имелось!). Я хотел поспрашивать у киргизских (или таджикских) тружеников, не знают ли они, откуда он взялся, но тут рукав синей робы нима задрался, открыв его правую руку. Нужда спрашивать отпала. Я точно знал: это Гришка. Выдавала идиотская татуировка, похожая на грубый рисунок кальмара. Финал. Конец фильма. Зрители могут расходиться по домам. Я не захотел оставаться на второй сеанс и покинул зрительный зал. Здесь больше делать нечего. На Гришку я насмотрелся досыта, пока он был живым. И ясно понимал, как он превратился в зомбака. Поймал пулю во время, как он выражался, операции. Или провинился и его наказали, как там у них наказывают…

Я не радовался тому, что с ним случилось, но и волосы на голове от горя не рвал. Было просто до чертиков прикольно. Меня аж распирало – надо было с кем-нибудь поделиться. Конечно, с Митькой. С кем же еще! Митька отреагировал так, как надо. Восхитился:

– Круто! Отольются теперь кошке мышкины слезы. В фигуральном смысле, само собой.

А потом прочитал мне целую лекцию. Митька – настоящий, стопроцентный ботаник. Классический. Если он чего-нибудь не знает, того и знать не надо. А он все равно знает. За десять минут он загрузил меня кучей фактов про нимов, без которых я еще накануне прекрасно мог обойтись. Но теперь никакая информация не казалась лишней.

– Твой Гришка теперь ни фига не соображает и ничего не помнит. Большая часть мозга отключена, он способен воспринимать только простые команды (это мне и без него было известно!).

Знал я также, что взаправдашние, а не киношные зомби – это рабочие мертвецы, которых колдуны на Гаити оживляют для чисто практических целей, то есть для работы на плантациях. Но я был не в курсе, откуда они взялись у нас. Оказывается, пару лет назад гаитянских колдунов-бокоров пригласили в Институт прогрессивной реанимации в штате Массачусетс, где они наладили конвейерное производство зомби с использованием современных технологий. Патент купили многие страны, в том числе Россия.

По сути, зомби – это те же мигранты, но только несравненно более дешевые, чем таджики. Перевозить их можно набивая в контейнеры как селедку, их не надо кормить, они послушны, им не надо жилья, на ночь можно складывать, как доски, штабелями, они не испражняются, то есть для них не надо заводить туалеты, и прочая, и прочая. Главное – им не надо платить. Работают они на тех же работах, что и обычные мигранты, – там, где не требуется квалификация. Пандемия ковида оказалась очень кстати. Одновременно умирает множество людей, которых можно приспособить к делу. Правда, среди покойников много стариков, но возраст не имеет значения – все мертвые равны. Появились компании по поставке реанимированных (называть их зомби неприлично) – рынок вторичной рабочей силы…

Все же я должен был рассказать маме про Гришку. Умолчать нечестно. Я взял с нее слово, что она никому не расскажет, и сказал:

– Мама, я видел Гришку. Он стал нимом. То есть зомби.

Мама возмутилась:

– Ах, Алеша, пожалуйста, не говори глупостей. Должен понимать, нам сейчас не до шуток.

– Их там несколько человек… Ну не людей, конечно, – нимов, они асфальт кладут.

– Какой-то бред, – сказала мама. – Ты наверняка что-то напутал. Этих, как ты выражаешься, нимов привозят откуда-то из-за рубежа. Кажется, с Гаити или в этом роде. Гриша попасть туда никак не мог.

Я достал телефон, нашел Гришкину фотку и молча протянул маме. Она долго вглядывалась в фотографию, потом сказала:

– Очень похож. Но это не он.

– Конечно, не Гришка. Был им когда-то… У него на руке Гришкина татуировка, таких дурацких на Гаити не делают. Я его по этой татухе узнал.

Мама застыла, глядя на фото. Я забрал у нее телефон и попросил:

– Только ты, пожалуйста, Савелию Михайловичу не рассказывай. Он захочет Гришку домой забрать.

– Для начала пусть сам на этот экспонат посмотрит и решит, Гриша или не Гриша.

Я завопил:

– Мама, ты же обещала!

Она посмотрела на меня суровым взглядом, как учительница на любимого ученика, не выучившего урок.

– Алеша, во-первых, когда я обещала, то не знала, что речь пойдет о таких серьезных вещах. А во-вторых, не забывай – он отец, и ему решать, как поступить с собственным сыном… Если это, конечно, его сын.

– Ты обещала!

Это было предательство. Взрослым нельзя верить. Мама тут же передала новость Пингвину. Он помчался смотреть. Вечером они хотели выставить меня в мою комнату, чтобы обсудить, как быть с Гришкой.

– У нас серьезный разговор, надо решить судьбу Григория, – важно сказал Пингвин.

Теперь он называл Гришку только полным именем, никаких ласкательных Гришуней, как прежде.

– Вы не Гришкину судьбу собираетесь решать, а мою! – закричал я. – Никуда не пойду. Сами говорите, мы одна семья…

– Мальчишки в твоем возрасте еще не имеют права голоса… – начал было Пингвин, но мама осадила его строгим взглядом.

– Право слушать они, во всяком случае, имеют… Но пока мы не начали разговор, я тебя сразу предупреждаю: о том, чтобы привести Григория домой, не может быть и речи.

– Я думал, так только мужики поступают, – сказал Пингвин.

– Что ты хочешь этим сказать? – настороженно спросила мама.

– Ну, знаешь, как бывает… Женщина родила урода или дауна, и муж вскоре ее бросает. Непременно бросает. Ни один не остается. А она тащит ношу – ухаживает за уродом до самой смерти.

– У нас совсем, совсем другое, – сказала мама.

– Разве? Ты хочешь уйти от меня из-за того, что мой ребенок неизлечимо заболел.

Мама почти закричала:

– Он не больной, он чудовище. Труп.

– Он мой ребенок, – сказал Пингвин печально. – И ты знаешь, что я его не брошу.

Мама закрыла лицо руками и некоторое время так сидела. Потом сказала:

– Я не хочу от тебя уходить. Это ты из нас двоих выбираешь не меня, а монстра.

Они надолго замолчали. Я сидел, тихо злился и наконец спросил:

– А вас интересует, что я думаю? Я ведь тоже, как вы любите говорить, член семьи.

– Алеша, перестань, – сказала мама. – Не до тебя.

– Как это не до меня?! – завопил я. – Я тоже в этом доме живу!

Напрасно я сорвался. Пингвин сейчас же этим воспользовался.

– Представь, дорогая, что беда случилась не с моим, а с твоим ребенком…

Мама не ответила. Только покачивала головой из стороны в сторону: нет-нет-нет-нет-нет-нет, я даже думать о таком не хочу…

Пингвин встал.

– Надеюсь, ты разрешишь сегодня у тебя переночевать. Уже поздно… Завтра утром я уйду.

Он лег в Гришкиной комнате. Я, пока не уснул, слышал, как он ворочается, тихо что-то бормочет, кашляет, сморкается… Утром, когда мы проснулись, Пингвин еще дрых. Глаза у мамы были красные – тоже, наверное, полночи не спала. Мы завтракали, когда Пингвин заявился на кухню.

– Ну, я пошел, – сказал он. – Надеюсь, не возражаешь, если я заеду за вещами позже. Может, даже завтра или послезавтра.

– Не спеши, – сказала мама, – позавтракай с нами.

Пингвин пожал плечами и сел. Мама налила ему кофе.

– Ночью я долго думала, – сказала она. – Ты прав… Если с Гришей случилась беда, то это наша общая беда. Конечно, мы обязаны взять его…

– Почему?! – закричал я. – Вы же договорились, что его здесь не будет!

– Вырастешь – поймешь, – сказала мама.

Взрослые всегда держат в запасе готовые пошлости, чтобы затыкать рот молодым.

А Пингвин чуть ли не месяц бился как птичка о лед, прежде чем сумел забрать Гришку. Наконец привел. Мама элементарно не представляла, что такое зомби вблизи. Конечно, видела их на улицах, но, как и все, не всматривалась. Фильтровала картину. Поэтому, когда Пингвин приволок сынишку домой, она ужаснулась. Вообще-то он был не страшный. Морда будто из воска вылеплена. Но это ничего. Не всякий живой цветет, кровь с молоком. И в бельме на глазу нет ничего пугающего. Ну бельмо (или два). И что? Живые тоже бывают немыми и даже глухонемыми, но никто от них не шарахается. Я думал, думал и наконец понял: страшной была мысль, что Гришка мертвый, а не его внешность. Он будто бы постоянно напоминал: я покойник. Словно к нему прицеплен невидимый, но ясно различимый огромный лейбл.

Когда раздался дверной звонок, мы с мамой вышли в прихожую. Я открыл дверь. Пингвин объявил с радостной дебильной интонацией:

– А вот и мы!

Вытолкнул вперед Гришку, а сам протиснулся следом. Мама замерла, прижав руки к груди и не сводя с зомбака взгляда. Потом едва выговорила:

– Запри его, пожалуйста, где-нибудь. Подальше от глаз.

Где-нибудь – это в его собственной комнате. Я не понимал, зачем разыгрывать трагедию, чтоб потом запереть несчастного зомби в изоляторе. Ему не надо было есть, спать, выходить в туалет. Вряд ли он скучал, мозгов не хватало. Но он привык елозить шваброй по асфальту. Его для этой цели изготовили и, наверное, вставили в башку специальную программу. Так Митька объяснял. Это, мол, у него потребность. Я даже хотел сунуть ему в руки швабру, чтоб поразмялся, но передумал – точно, разнесет все в комнате вдребезги. Он и без того без устали мотался по комнате, что-то перетаскивал, передвигал, судя по звукам. Никто к нему не заходил. Пингвин вечером устраивался у телевизора и пялился в ящик, пока не начинал дремать. А там и в койку. На фига тащили зомби в дом? Пусть бы пасся себе на воле. Если непременно нужно было взять в дом чужого, то лучше бы Пингвин привел домой мигранта. Тот, по крайней мере, живой. С ним поговорить можно. Он привозил бы нам со своей родины виноград и хурму, а я бы учил узбекский язык, чтобы вставить клизму Митьке. Он-то по-узбекски ни в зуб ногой…