Текст книги "Хороший братец – мертвый братец"

Самое смешное, мы постепенно привыкли. Сначала к шуму, который доносился из изолятора. Гришка колобродил ночь напролет. Мотался от стенки к стенке, каждый раз ударяясь обо что-то или задевая что-то. Сначала меня это раздражало, а потом привык как к уличному шуму за окном. Однажды Пингвин предложил маме:

– Раз уж он у нас, пусть помогает тебе по хозяйству. Скажем, вымоет для пробы пол в коридоре. Ты сама жаловалась, что тебя заела домашняя работа…

Мама задумалась.

– Ладно. Только в мое отсутствие.

Гришка справился с испытанием идеально. Еще бы! Он у нас виртуоз швабры. Ему доверили мыть полы во всех комнатах. Вылизав последнюю плитку кухонного пола, он вновь начинал с первой комнаты и трудился до тех пор, пока его не останавливали. Мама сменила гнев на милость и согласилась взглянуть, как он работает, одним глазком. В конце концов она смирилась с его присутствием. Однако серая неподвижная рожа по-прежнему вызывал у мамы страх и отвращение. Я купил маску робота, вошел к Гришке, надел на него маску и выпустил его из темницы. Со шваброй он поковылял на трудовые подвиги. Вылитый андроид из Boston Dynamics.

– Так не противно? – спросил я маму.

– Не противно, но с маской он даже кажется страшнее. Невольно воображаешь, что там за ней…

В это время из спальни выполз Пингвин в пижаме, зевая и потягиваясь, и замер. Увидел Гришку:

– Это что такое?!

– Маска, – сказал я.

– Сними с него сейчас же!

Мама в первый, наверное, раз встала на мою сторону.

– Нет уж, пусть носит. Я его мертвую рожу видеть не могу!

– Это же издевательство над моим сыном! Над человеком, в конце концов…

– Дорогой мой, – сказала мама учительским голосом, – покойники не люди. Они бывшие люди, среди нас им не место. Мы к ним в могилы не лезем, пусть и они к нам домой не лезут. А то живем как на кладбище.

Пингвин изобразил на морде иронию.

– По-ня-а-а-тно… Это ведь не твой сын. А представь, что…

Мама не дала ему договорить.

– Значит так… Или твой, – на слове «твой» она сделала нажим, – никогда не будет снимать маску, или забирай его и выметайся с ним вместе!

Пингвин залебезил:

– Солнышко, но ведь я не хотел сказать ничего такого…

– Маска или на выход! – отчеканила мама.

Пингвин сразу же капитулировал:

– Как скажешь, солнышко…

И поплелся в туалет. Мама крикнула ему вслед:

– На обратном пути захвати дезодорант. А то от твоего сына мертвечиной несет.

Пингвин покорно вынес баллончик освежителя воздуха и опрыскал Гришку.

– Ну вот, теперь будем жить как в туалете, – сказал я. – Уж лучше, чем в могиле.

На самом деле до этого случая от Гришки ничем таким не пахло. Вообще не было никакого запаха.

Не пойму, почему мама цепляется за Пингвина. Он и без довеска не подарок к именинам, а с нагрузкой – хоть живой, хоть мертвой – это вааще…

Я постоянно помнил, что Гришка – зомби, и не сомневался, что он затаил какую-то пакость. Мозгов у него нет, но для того, чтобы замутить подлянку, мозги не нужны. Пусть он прикидывается, что не питается, но я-то видел в сотне фильмов, как зомби жрут людей. И у Гришки в глубине мертвого мозга наверняка таится людоед.

Митя рассказывал, что даже северные олени, когда не хватает ягеля, едят мясо. Схарчить зайчика – им на раз. А ведь олени травоядные, те же коровы, только с ветвистыми рогами. Не знаю, едят ли мясо коровы. Может, и хотели бы, но им никто не предлагает. А зомби просто обязаны быть мясоедами. Я решил испытать Гришку.

Зайца в городе не найдешь. Можно, конечно, купить кролика в зоомагазине. Олень-то наверняка бы кролика зачавкал, если б поймал. А зомби? Однако кролик – слишком жирно для Гришки. Я купил в зоомагазине кормовую мышку. Принес домой, разморозил и положил ее на стол. Привел Гришку.

– Ну ты, олень, зайцев нет. Жри мышку.

Гришка тупо смотрел на угощение. Я понял, что отдал нечеткую команду, слишком сложную для безмозглого полутрупа. Вообще-то, если бы мне отдали такой приказ, я бы тоже ничего не понял. При чем здесь олень и заяц? Внес поправки:

– Мышка. Вкусная. Ешь мышку.

Гришка даже не взглянул на угощение. Может, затаился, не хочет при мне жрать. Я оставил мышь на столе, чтобы Гришка мог слопать ее тайком, пока я не вижу. Вечером пришла мама. Переоделась и пошла на кухню готовить ужин.

Я сижу, играю в танчики и вдруг слышу ужасный визг. Мама! У Гришки проснулся инстинкт, и он напал на маму! Я схватил топорик, рванул на кухню – спасать. Мама стояла в коридоре, рядом с кухонной дверью. Ни крови, ни ран или укусов… Не вижу с перепугу? Удалось вырваться невредимой?

– Мама, он на тебя напал?! Он еще там?! – закричал я.

Занес топорик над головой, ворвался на кухню. Пусто. Никого. Непонятно, как Гришка ухитрился сбежать за несколько секунд. Я выскочил назад, в коридор.

– Где он?!

– Брось топор, – приказала мама.

– Где Гришка? – закричал я. – Он успел тебя укусить?

– Не говори глупостей, – сказала мама. – И постарайся никого не поранить. Себя прежде всего…

Я опустил топорик. Прибежал Пингвин (надо же, оторвался от телевизора).

– Что случилось?

– Представляешь, вхожу на кухню, а там мышь, – пожаловалась мама. – Да еще на стол забралась.

– Дохлая, – сказал я.

– Откуда ты знаешь? – спросила мама, немного успокоившись. – И вообще, как у нас появилась эта гадость?

– Гришка поймал, – объяснил я. – Он теперь не только чистоту наводит, но еще клопов, тараканов и мышей выводит. Санитар леса.

Мама недоверчиво покачала головой. Мышку она заставила меня выбросить в помойный бак. Но я не успокоился. Гришка – тупой и просто не понял, что внутри мышки находится мясо. Объяснять бесполезно, как я ни старался втолковать ему попроще. Наверное, надо, чтобы он запах ощущал, а не просто видел продукт. Через день мама принесла из магазина какое-то мясо, но не стала готовить, а положила в холодильник на потом. Утром, когда она ушла на работу, а Пингвин еще дрых, я привел Гришку на кухню, достал мясо (он не среагировал!!!), отрезал от шмата кусочек (хотя уже понимал, что опыт не удался) и положил на стол перед Гришкой. Никакой реакции. Сидел будто статуй. И глаза белые, как гипсовые. Помня, что команда должна быть четкой и информативной, я сказал:

– Это мясо. Оно вкусное. Все зомби любят мясо. Гриша – зомби. Гриша любит мясо. Гриша, ешь мясо.

Это была даже не команда, а небольшая программа. Я надеялся с ее помощью пробудить в зомби глубоко запрятанные кровожадные инстинкты. Однако у Гришки этих инстинктов не имелось или они находились на недосягаемой глубине. Он смотрел на мясо таким же неподвижным тусклым взором, как на несчастную мороженую мышку.

Но я был убежден, что держать дома зомби – все равно что крокодила или тигра. Рано или поздно природа возьмет свое. Теперь-то я думаю, что надо было пойти в полицию и все рассказать. Про то, что Пингвин незаконно приобрел зомби, дал взятку, содержал его дома. Гришкиного папахена посадили бы в тюрьму, а его самого у нас забрали бы. Честно говоря, такая мысль приходила мне в голову. Но я понимал, как огорчится мама, если я упеку ее муженька за решетку. А кроме того, мне не хотелось становиться Павликом Морозовым…

Однажды я услышал, как мама сказала Пингвину:

– С деньгами у нас сам знаешь как… Ты не работаешь…

Тот сердито засопел:

– Сама знаешь: меня из-за ковида сократили. А во-вторых, из-за пандемии я не могу никуда устроиться…

– Я тут подумала… – нерешительно сказала мама. – Мы могли бы сдавать Григория в аренду… На дневное время, конечно… В какую-нибудь строительную фирму…

Пингвин рассвирепел:

– Моего сына в аренду?! Никогда!

Мама тоже разозлилась:

– Ты же не возражаешь, когда твоя жена сдает себя в аренду!

Пингвин оторопел, потом спросил подозрительно:

– В аренду? Ты же не…

– А как называется то, зачем я хожу в «Металобработ»?! – крикнула мама. – Провожу там целый день! И занимаюсь всякой хренью (ай да мама! никогда не слышал от нее таких слов)! Что это, по-твоему, если не аренда моего тела и моего времени?

– Это работа, – промямлил Пингвин.

– Так пусть и он работает!

– Ну он же помогает тебе по дому.

– От того, что он вымыл тарелки, у нас денег не прибавляется.

Пингвин замолк. Копался у себя в бестолковке, перебирал доводы. Нашел наконец.

– Ну приведу я Григория на стройку, а мне его назад не вернут… Об этом ты подумала?

– Как это не вернут?! – воскликнула мама. – Он твоя собственность, ты за него заплатил. У тебя ведь есть документы?

Пингвин резко сбавил децибелы.

– Понимаешь… Это было… не совсем законно. Реанимированных запрещено продавать и покупать. За это срок дают. И немалый. Дума на днях закон приняла.

– Чушь! Откуда же другие их берут? Они повсюду – на стройках, на дорожных работах…

– Принимают вроде на рекреацию. Восстановление здоровья, трудовая терапия на свежем воздухе и все такое под наблюдением врача. За это даже налог снижают как за благотворительность.

– Так и ты возьми.

– Частникам не дают. Кому нужны жалкие гроши! Большие-то компании такие бабки кому надо заносят, ты даже представить не можешь сколько…

– Меня это не интересует! Придумай что-нибудь…

В общем, они поссорились, поругались, но Гришку на работу не погнали. А потом вышел закон. Разрешалось держать дома нимов, но только восстановленных из родных покойников. Пингвин вначале ликовал:

– Другим-то придется большие денежки отдавать за легальную реанимацию. А у нас всего-навсего налог.

Позже узнал, какие суммы придется выкладывать, и возмутился:

– Никакой совести нет у государства, выжимает соки из народа до последней капли. До чего дошли – платить за покойников! Это ж надо додуматься! У людей горе, а им одно – плати, плати, плати… Честное слово, власти еще хуже, чем ритуальные службы. Гробовщики, те хоть дерут три шкуры, но всего один раз – на похоронах, а эти – постоянно, ежегодно…

– Скажи спасибо, что не ежемесячно, – попыталась утешить его мама.

– Это не налог, а грабеж! – разорялся Пингвин. – Мы столько не потянем. На еду не хватит. Это только богатые могут себе позволить такую роскошь – завести живые статуи родителей или еще кого. Они-то не будут заставлять своих зомби работать. А мы должны за них отдуваться… – Он сбавил тон и сказал нерешительно: – Может, вправду отдадим его в аренду? Как думаешь?

– Никогда! – злорадно отрезала мама. – Не хватит денег, пойдешь разгружать вагоны, раз не способен найти приличную работу…

– Ковид, – заныл Пингвин.

Теперь, когда отпала необходимость прятать Гришку, они решили отправить его на дачу, чтобы он приносил там пользу. Вспахивал землю, окучивал картошку, выпалывал сорняки, носил воду из колодца… Раньше все эти работы доставались… кому вы бы думали? Теперь меня повысили в звании до надсмотрщика.

– Алеша, ты присмотришь за ним? Ведь мы одна семья…

Пингвин отвез нас на своем «хундае». Гришку он посадил на заднее сиденье. Пингвин притворялся, что сынишка просто больной, и все пытался обращаться с зомби как с человеческим существом. Ну, вроде как с дебилом или кем-то в этом роде.

– Гришенька, а ты поедешь сзади. Садись на заднее сиденье.

Столько слащавости вложил, что противно было слушать. Но на зомби сахарозаменитель не действует. Гришка как стоял столбом, так и остался стоять. Я распахнул заднюю дверцу и приказал:

– Лезь в машину!

Пингвин возмутился:

– Алексей, зачем так грубо?!

Пингвин – он и есть пингвин. Пришлось объяснять, что реальность совсем не такова, как на Северном полюсе:

– Он элементарно не понимает, если вежливо.

А Гришка уже послушно пытался протиснуться в «хундай», тычась башкой в верхний край дверного проема. Пришлось пригнуть ему голову, как это делают полицейские в ящике. Он влез, уселся и застыл. Я, конечно, сел впереди.

Приехали в Кратово. Пингвин даже не стал заезжать на участок. Вытащил из багажника пакеты с продуктами и сложил на траву рядом с калиткой.

– В общем, ребята, вы тут сами устраивайтесь… Если что, Алексей, звони. А я к вам заеду через денек-другой… – хорошо, не добавил «живите дружно» – и укатил.

А мы с Гришкой стали жить дружно. Я приказал, чтобы он занес пакеты в дом, а сам пошел в подсобку за лопатой. Потом позвал его: «Идем». Мы вышли через заднюю калитку в заборе кооператива прямиком в лес. Зашли в чащу. Я выбрал подходящую полянку, вырезал лопатой длинную полосу дерна (под Гришкин рост) и скатал ее в рулон. Затем приказал: «Копай». Где именно копать, было понятно даже зомби: там, где нет травы. Он занялся привычным делом, а я пошел прогуляться, хотя ни грибов, ни ягод в лесу пока не было. Только в сосняке валялись на земле сухие взъерошенные шишки. Ну и цветочки росли. Когда я вернулся с букетом, зомби уже вырыл яму глубиной себе по плечи. Я сказал: «Хватит». Он продолжал копать. «Стоп машина». Это тоже была неверная команда. Зомби трудился как ни в чем не бывало. «Стоп!» – закричал я. Он замер. Я приказал: «Дай лопату». Он высунул из ямы древко, и я вытянул лопату наверх. «Ложись». Он лег на дно ямы, глядя в небо неподвижными бельмами. Я знал, что он не человек, но почему-то сначала бросил вниз горсть земли и только затем взялся за лопату. Засыпав яму, раскатал сверху дерн. Получилось не очень аккуратно. Границы прямоугольника так и били в глаза, но скрыть их было невозможно. Я надеялся, что через несколько дней разрезы зарастут травой. Букет валялся поодаль. Я хотел было возложить цветы на место захоронения, но передумал. Пусть лежат в стороне. Для зомби, не живого и не мертвого, – в самый раз.

В дачном домике было пустовато. Я привык, что где-то поблизости всегда тыняется Гришка. Выходит, к плохому привыкаешь так же, как к хорошему. А что я скажу маме и Пингвину? Совру. Гришка работал в огороде на виду у всех проходящих (забор у нас из штакетника), какие-то люди проезжали мимо на большом черном джипе, увидели зомби, остановились, вышли из машины. Наверняка это были бандиты. Они даже не угрожали мне, а просто увели Гришку. Сказали, если я пожалуюсь в полицию, они сожгут дачу и убьют всех, кто окажется на участке. Я ничего не смог сделать. Мама вздохнет с облегчением, Пингвин забьет крыльями, разорется, но бежать в полицию побоится. Рванет к сторожу на воротах кооператива качать права: почему пропустил на территорию чужих?! А тот или пьян, или копается на своем участке и ему по фигу, кто въехал, кто выехал. Отбрешется: не было чужих. Пингвин не поверит, но доказать не сможет…

Если взрослые не могут принять решение, приходится решать за них.

Странно, Гришки не было, но я почему-то ощущал, будто он маячит рядом. Мама бы, наверное, сказала: это просто состояние психики. Необходимо время, чтобы оно отключилось. Она иногда произносит загадочные фразы, вроде этой.

Ночью не мог заснуть. Лежал и думал, правильно ли я поступил. Это ведь не было убийство, правда? Он же не был живым. И ничего не чувствовал и не понимал. Все равно как закопать в саду под деревом мертвую птичку. А если б она чирикала? Я впервые подумал о том, как трудно провести границу между живым и мертвым. Но Гришка был мертвым! Он умер или убит. Иначе его невозможно было превратить в зомби. Конечно, Гришка – гад и урод, но он не виноват, что его сделали таким. Потом я вспомнил: в кино живые люди всегда убивают зомби, и это хорошо и правильно. Но ведь те киношные зомби – страшные и опасные. А наш был безобидным. И трудолюбивым.

Наконец я решил, что ничего непоправимого не произошло. Гришка не дышит, не ест, ему без разницы, где находиться – под землей, под водой или в нашей квартире. Его всегда можно выкопать из земли, а он будет новее новенького. С этой мыслью я уснул.

Метемпсихоз

– Марина! Представь, кого я только что встретила!

Я от неожиданности чуть клиентке ухо не отхватила ножницами.

– Ну не Путина же, – говорю. – С чего такие страсти?

– Фиму, – орет, – Фиму увидела!

Я только плечами пожала: ну и что? По моей охотничьей территории бродят как минимум трое Ефимов: сантехник (этот даже ко мне сватался, но как-то неопределенно, да и не по Сеньке шапка), осветитель из театра «Подвал» и журналист из газеты «На Пресне». Некоторым везет на ухажеров с этим именем.

– Мужа моего, – кричит Полина, – мужа встретила!

Этот Ефим мне даже в голову не пришел. Умер он. Я помогала Полине забрать его из больничного морга, а потом видела своими глазами, как в крематории гроб с покойным опускался в подполье, где его наверняка сожгли. То есть покойного, конечно. Как поступают с гробами, я не знаю – не исключено, вновь пускают в оборот без наклейки «б/у» или «refurbished». Усоп муж Полины с год назад, так что стандартный период, в течение которого близким чудится, будто они встретили усопшего на улице, давно уже истек.

– Обозналась, подруга, – говорю. – Бывает.

Полина спорить не стала.

– Не веришь, не надо. Я к тебе по делу. Денег не хватает, а с депозита снимать не хочу, чтоб процент не терять.

– Не проблема, – говорю. – А покойного мужа почему приплела?

– Как думаешь, зачем мне деньги?

В это время клиентка недовольно заерзала в кресле:

– Стричь будем или лясы точить?

Но у меня тоже свой гонор.

– Минуту потерпеть можете? – И спрашиваю Полину: – Сколько тебе?

Она назвала, я достала телефон, перевела ей на карту, не обращая внимания на клиентку, которая за эту минуту вся извелась от негодования.

– Позвоню! – крикнула Полина и умчалась.

Через день позвонила.

– Маринка, ты не представляешь! Я сама своей удаче не верю… Так только в сказках бывает, а в жизни – один шанс из ста миллиардов или уж не знаю сколько. И главное, где? Рядом с домом. Позавчера забежала на секунду в зоомагазинчик напротив, в «Лапусик», купить корма для Ракса, а он там…

– Кто? Корм или Ракс?

– Фима.

– Продавец?

– Ты что, дразнишь?! Фима, Ефим, мой муж.

Молчу. На солнце, что ли, она перегрелась?

– Я его с первого взгляда узнала, но на всякий случай решила провериться. Спросила у продавца: «Какого он возраста?» – «Сейчас проверим». – Достал бумажку, сертификат, прочитал вслух. Я посчитала: родился он как раз через сорок один день после смерти Фимы. Сорок дней душа пробыла в бардо. Он это, он! И тут меня осенило: не зря он именно в этом магазине рядом с моим домом оказался! Не случайность это. Нам суждено было вновь встретиться… Связь между нами очень сильная. Еще бы… Ты ведь помнишь, как мы расстались, – столько осталось недоговоренного, столько взаимных обид и претензий, что не могли мы просто так расстаться… И знаешь, Марина, почему я окончательно убедилась? Там, в «Лапусике», он меня игнорировал. Была у него такая мерзкая повадка – делать вид, будто меня не замечает. Ничуть не изменился. Знаю эту его подлую манеру…

Она начала заводиться, но вовремя остановилась.

– Алле, Марина, ты слушаешь? Ну, в общем, купила я его. Теперь он опять дома.

Я не выдержала.

– Ну и дура!

Это не потому, что верит в переселение душ. Здесь я ей не судья – каждый сходит с ума по-своему. Полина, та слегка свихнулась на восточных учениях. Ну, сами знаете – йога, Саи Баба, мандалы всякие, благовония, пранаяма, харикришна, хотя в общем я особо не вникала. А после смерти мужа она стала носиться с идеей о том, что ее Фимка в скором времени вновь возродится в новом теле и они обязательно встретятся. Причем очень скоро. Ладно, я не возражаю, пусть возрождается, если подруге так хочется. Но ей-то с этого какая радость? Я втолковываю: «Ты о его возрасте подумала? Вначале твой Фимка без малого год в мамкином пузе проведет сперматозоидом и на свет появится не молодым мужиком, а младенчиком. И у него, между прочим, своя мать будет, попробуй-ка отними. Даже если отнимешь, зачем тебе ребенок? Титькой кормить? А когда он возмужает, ты уже станешь пожилой теткой. Хочешь быть его бабушкой? Нет уж, подруга, лучше ищи нового, живого». Но Полине хоть кол на голове теши. «Ты не понимаешь. У кого какая карма. Перерождения разные бывают – кто вновь человеком рождается, а кто животным или даже насекомым. А они взрослеют гораздо быстрее, чем мы. Пара-другая лет, и пожалуйста – пора жениться». Я вообще офигела. Неужто подруга с горя ориентацию сменила? «Конечно, как знаешь, – говорю, – но учти, я скотоложество не одобряю». Она обиделась. «Почему сразу скотоложество?! Я с ним поговорить хочу». – «Не наговорились еще?» Они постоянно выясняли отношения. Что ни день, то ссора или скандал. Собачились как кошка с собакой даже на людях. Потому-то я ее дурой обозвала. Добро бы жили душа в душу, тогда было бы понятно, зачем она ищет своего Фимку в животном царстве. Она почему-то была убеждена, что он именно там возродится.

Полина на «дуру» не среагировала. Обычно заводится с полуоборота, но сейчас, вероятно, не до того было.

– Приходи, поздороваешься с Фимой. Интересно, вспомнит он тебя или нет?

Я откладывать не стала. Не терпелось поглядеть, кого Полина себе откопала. Что за переселенец такой? Живет она на Первомайской, в двухкомнатной квартире. Одна комната жилая, а во второй устроен как бы храм. В углу – алтарь с разными индийскими божествами, чашами с подношениями, курительными свечками, цветами, лампадами и бог знает с чем еще. На полу – молитвенные коврики, на стенах – страшные тибетские маски, мандалы, свитки с какими-то синими и красными демонами. Все это было обустроено после Фимкиной смерти, при его жизни в малой комнате располагалась супружеская спальня.

Набираю номер квартиры на домофоне. Полина откликнулась мгновенно, словно не отходила от трубки в ожидании вызова. «Поднимайся!» Она топталась на пороге у распахнутой двери и, не успела я выйти из лифта, схватила меня за руку и потащила в квартиру, в храмовую комнату.

Я глазам не поверила. Алтарь сдвинут в сторону, а вместо него чуть ли не половину стены занимает большой аквариум, поставленный на табуретки, как прозрачный гроб. А в воде сидит… вы не поверите, большой осьминог. У меня челюсть отпала.

– Это что?!

– Фима. Разве сама не видишь?

Конечно, не вижу, но из вежливости вгляделась. Смех смехом, а какое-то сходство вправду имелось. В Фимке и в прошлой жизни было что-то осьминожье. Глаза навыкате. Клюв. Ну и общий склизкий облик, хотя ни на какую черту конкретно не укажешь. Но он все-таки человеком был, а то, что сходство с моллюском имел, – это ничего не доказывает. Ну и что с того, что был похож? Все люди напоминают какое-нибудь животное, если присмотреться. Некоторые, например, говорят, я похожа на лань. Точнее, это Ванька так говорил, когда мы только поженились. Потом-то он мнение переменил…

Фима меня никогда особо не жаловал, а я его – тем более… Так что не заметила, чтобы он обрадовался, увидев меня возле аквариума. Виду, во всяком случае, не подал. Сидел на дне и пучился, будто рядом никого.

– Характер у него не улучшился, коли это он, – говорю. В шутку, само собой.

Полина шутливый тон не поддержала. И на полном серьезе и даже с вызовом:

– А если не он, кто же тогда?!

– Ну не знаю. Может, просто осьминог.

Она вспыхнула и выскочила из комнаты. Я за ней. Полина сидела на диване, демонстративно не глядя в мою сторону. Я решила больше не касаться больной темы: он или не он, присела рядом.

– Слушай, ты не обижайся, но не понимаю, зачем ты его притащила. Опять домашних драм и трагедий захотелось?

– Думаешь, я из-за любви его купила? Нет, Мариночка, ошибаешься. Из ненависти! После его смерти места себе найти не могла – ушел, сволочь, и теперь его не достать. Вроде дверью хлопнул, последнее слово за собой оставил. А у меня все наши ссоры в голове вертятся. Я ему – слово, он мне – два, а ему – два, он мне – четыре… И так бесконечно. До космических масштабов. Знаешь, это как в сказке про шахматы. Началось с одного зернышка, а в итоге накрутилось столько зерна, сколько на всей земле не наберется. И я этот космос в башке таскала: он – мне, я – ему, он – мне, я – ему… А он даже у меня в голове ни разу не промолчал. И ведь надежды не было, что в лицо ему все когда-нибудь выскажу. Год так промучилась и вдруг засекла его в каком-то убогом «Лапусике»… Вот он где! Попался! Я только боялась, что, пока за деньгами бегаю, кто-нибудь его купит. От волнения не догадалась, что можно просто позвонить тебе…

– И весь год даже не намекнула. Ни единым словечком.

– Боялась, начну рассказывать вслух, меня на куски разорвет.

– Ну а теперь как собираешься с ним рассчитаться?

– Ты меня знаешь – я злая. Выскажу все, что накипело, натешусь, а потом в унитаз его солью.

– Ты что?! Канализацию забьешь! Соседей пожалей.

– Ничего, проскочит. Он же без костей, в любую щель просочится. Пусть плывет по трубам куда угодно. Лишь бы от меня подальше.

– А он тебя слышит вообще-то?

– Еще бы! Я как начну ему высказывать, его аж корежит. В цвете меняется. Пятнами идет. Хочешь посмотреть?

Мне не хотелось. Не люблю домашних скандалов, тем более чужих. Интересно только было, надолго ли у нее запала хватит.

Звоню через пару дней, спрашиваю:

– Ну что, все выложила?

– Нет еще.

– А он что?

– Молчит.

Естественно, молчит. Что ему еще остается, если языка нет?

Звоню через день.

– Отвела душу?

– Пока нет.

Просто зла на нее не хватает.

– Полинка, хватит дурью маяться. Найди наконец себе настоящего мужика. Вон у нас на работе есть один как раз подходящий: непьющий, работящий и тебе под пару – тоже вдовец. С дочкой маленькой. Так что тебе даже рожать не придется.

Как горохом об стену.

– Спасибо, Мариночка, за заботу, но ничего не выйдет. Как это я при живом муже замуж за другого пойду?

– Брось! Какой он тебе муж? Вы с ним даже не расписаны. Про венчание и не говорю. Прикинь, какой поп с осьминогом обвенчает?

– А нам не надо ни загса, ни венчания – у нас карма общая. Одна на двоих.

– Понимаю, в горе и радости и в любом обличье. Тебе лягушкой бы стать. Представляешь парочку: царевна-лягушка и принц-осьминог. И кстати, о детках… Я тут почитала кое-что про родню твоего так называемого муженька. Про то, как у них супружеская жизнь устроена. У мужиков осьминожьих мужского достоинства нет, а когда приходит пора, они для этого дела отращивают специальное щупальце, которое запускают своим женам в самое нутро. Представляешь?

– Перестань, пожалуйста, гадости рассказывать!

Но я не унималась:

– А бабенки ихние откладывают до восьмидесяти тысяч яиц. Хотя не понимаю, почему написано «яйца». На самом деле икра, наверное… Полин, ты как, готова икру метать? Это ведь можно осьминожью ферму основать…

Она обиделась, неделю со мной не разговаривала. Наконец сменила гнев на милость и, что странно, зачастила ко мне домой. Приходила после работы и засиживалась допоздна. Однажды проговорилась:

– Не хочется к себе возвращаться. Тоска. Вроде муж в доме, а словом перемолвиться не с кем. Ему что ни говори – молчит. У меня его молчание в печенках сидит…

– Сама же хотела выговориться, чтоб не отвечал.

– Ну хотела… А какой интерес ругаться, если не отвечает. Делает вид, что ему все равно. Хоть бы за прошлое извинился, что ли… Я даже не знаю, слышит он меня или просто о чем-то своем булькает. «Нет, дружок, – думаю, – будешь слушать как миленький. И очень внимательно. Есть меры». Первое время только пугала. Говорю: «Фимка, я тебя в рыбный ресторан "Октопус" сдам. Там таких, как ты, очень уважают».

– А он чего?

– Притворился, что не слышит. Но я-то видела – отлично все разобрал. Сначала испугался – побелел, потом разозлился – красным цветом пошел. Но ни звука. «Ладно, – думаю, – молчи, тебе же хуже». Для начала стала морить голодом. День не жрет, второй, третий… Потом поняла: этим не проймешь. Отключила кислород.

Я ахнула:

– Полина, да ты что! Разве можно так!

– Пусть на себе почувствует, как я страдала…

И впрямь, похудела, побледнела, круги под глазами… Вижу, губит себя баба противоестественной семейной жизнью, а ничем помочь не могу. И ведь не садистка она – я точно знаю. Однажды, когда Фимка еще в человеческом обличье обретался, она после ссоры с ним не заметила в расстройстве, как клиентку поранила. Как это было, не знаю. Полина при расспросах начинала рыдать и на членораздельную речь становилась неспособна. Приходилось отпаивать валерьянкой. И ведь не из-за страха терзалась – боялась, дескать, клиентка в суд потащит. Нет, страдала от того, что кому-то боль причинила. А тут как заклинило.

Однажды звонит. Голосок звучный, звонкий:

– Приходи!

Неужто, думаю, супруг околел. Прихожу. Ведет она меня в бывший свой храм, а я с порога вижу, что Фимка как ни в чем не бывало в воде глаза пучит. Так с чего радость-то? Она мне на угол указывает, где прежде алтарь находился. Сам-то алтарный комод Полина на место вернула, но теперь на нем вместо богов и прочей святости стоит клетка, а в клетке сидит какая-то большая носатая птица.

– Ну как? – спрашивает Полина.

– Попугай вроде.

– А ты присмотрись.

– Нет, – говорю, – нет, нет и нет!

– А все-таки?

Ох, до смерти не хотелось, но пришлось признать – да, имелось сходство. Выпученные глаза. Клюв. И что-то этакое во внешности. Надменность, что ли. Важность глупая. Так что, выходит, еще один? Ну, Полина, думаю, это ж надо было угораздить – найти мужа, который на всех зверей похож. А она щебечет радостно:

– У нас как раз крабы закончились, иду в «Лапусик», захожу и вдруг слышу Фимкин голос: «Здорово, корова». Я думала, ослышалась. Испугалась даже: неужто дошла до того, что галлюцинации начинаются. А Фимкин голос опять: «Здорово, корова». Подняла глаза, а там, на верхней полке, он сам сидит на жердочке. Фимка. И главное, слова-то его, Фимкины. Он меня не раз коровой обзывал. Про внешность я даже не говорю. Он это, точно он.

– Выходит, один из них лишний? – спрашиваю. – Или у вас на Востоке, я читала, одна женщина может иметь много мужей зараз. Уж не решила ли ты целый зоопарк мужей завести? Там, глядишь, третий появится, четвертый… Как будешь разбираться, кто из них настоящий, а кто фиктивный?

– Легко, – говорит. – Я даже разбираться не стану. Зачем? Пусть оба живут. Если этот Фима, – кивает на осьминога, – то, значит, тот, – кивает на попугая, – не Фима, а просто обыкновенный попугай. А если тот – настоящий Фима, то, значит, этот – не Фима, а простой осьминог… Вот так у нас на Востоке решают. Про царя Соломона слыхала?

Я пальцем у виска покрутила, а она меня за руку тянет. В соседнюю комнату увела и шепотом:

– Попугай – никакой не Фимка под вопросом. Я это нарочно придумала. А сам Фимка пусть думает, что взаправду хочу попугая мужем объявить. Пускай помучается.

– Думаешь, будет ревновать?

– Не ручаюсь. А вот то, что его от супружества могут отстранить, а другого назначить, это для него – нож острый. Я его хорошо изучила, когда он еще в человеческом теле пребывал. Был случай, в фирме его из завотделов в простые сотрудники перевели, а злейшего Фимкина недруга над ним начальником поставили. Фимка от злости и обиды чуть с ума не сошел…