Текст книги "Русские: кто мы?"

Коммунисты с дореволюционным стажем, видя, в какую бездну сваливается страна, стали выходить из партии, так что к 1928 году – периоду затухания нэпа (т. е. задолго до массовых репрессий сталинского режима) – численный состав «старых большевиков» в партии упал до 1 процента, зато на их место пришли сторонники нэпа и сами нэпманы, численность которых в партии выросла до 2/3 ее состава. Это о них председатель первого в России Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов А. Е. Ноздрин написал в дневнике: «Людишки, пришедшие к новому делу от биллиарда, а не от станка». И в том, что нэп в конце концов сошел на «нет», немалая заслуга именно этих «коммунистов-нэпманов»: зачем горбиться, как уверяют нас в этом современные нувориши, «по 25 часов в сутки», когда можно жить припеваючи, не ударяя при этом палец о палец? (С «подачи» нэпманов, накопивших к началу 30-х годов колоссальные состояния, в стране, полагаю, и был отменен «партмаксимум» – убийство Кирова послужило лишь формальным поводом для этой отмены: мы, мол, коммунисты, здоровье свое положили за правое дело революции, жизней своих не жалели, а живут припеваючи всякого рода «отщепенцы» и «попутчики».)

Между тем ситуация в стране с каждым годом становилась все сложней. И на то были свои объективные причины. «Почти поголовная безграмотность (около 75% населения), – пишет В. Киселев в работе «Сколько моделей социализма было в СССР?», – отсутствие демократической культуры и политического опыта в массах, страстная ненависть к прошлому и радикализм в переделке мира, революционное нетерпение, многовековая привычка к деспотизму и его мифологизация, изрядная доля утопических взглядов на социализм и самые абстрактные представления о путях его строительства, “метод проб и ошибок” – все это способствовало укреплению государства, а его аппарат превратило в самодовлеющий. Этот аппарат, созданный для защиты народа от внутренних и внешних врагов, создавал и опасность “узурпации классового господства”, о чем предупреждал еще Маркс».

Капитализм конца XIX – начала ХХ веков был уже не тем, каким был при жизни Маркса. Едва ли не первым, кто обратил на это внимание, стал один из лидеров 2-го Интернационала[76]76
  Так называлось международное объединение социалистических партий, основанное в 1889 г. в Париже при непосредственном участии Энгельса; в 1919 г. – уже на базе 3-го Интернационала – образовался Коммунистический интернационал, объединивший компартии различных стран, а на базе распавшегося после Первой мировой войны 2-го Интернационала возник т. н. Бернский интернационал – предшественник созданного в 1951 г. во Франкфурте-на-Майне Социалистического интернационала (Социнтерна), объединившего 77 партий и организаций Западной Европы, Азии, Африки и Латинской Америки и провозгласившего своей конечной целью достижение демократического социализма путем постепенной трансформации капитализма и отказа от марксизма как основы идеологии и политики. Крупнейшими деятелями Социнтерна стали канцлер ФРГ Вилли Брандт, президент Франции Франсуа Миттеран, премьер-министр Швеции Улоф Пальме и др.


[Закрыть] Рудольф Гильфердинг, издавший в 1910 году книгу «Финансовый капитал», признанную всеми социалистами как работа, оплодотворившая марксистскую теорию на новом историческом этапе. О работе этого ученого-социалиста, занимавшего в 1923-м и 1928—1929 годах должность министра финансов Германии, упоминавшийся выше Стивен Коэн написал: «Достижения Гильфердинга состояли в том, что он рассмотрел возникновение империализма сквозь призму далеко идущих структурных изменений в национальных капиталистических системах, а именно трансформацию капитализма свободного предпринимательства в монополистический капитализм. Развивая анализ Маркса, посвященный концентрации и централизации капитала, он описал чрезвычайно быстрое увеличение форм собственности и управления, особенно трестов и картелей, которые привели к беспрецедентному пожиранию и вытеснению небольших предприятий. Гильфердинг уделил особое внимание новой роли банков в процессе монополизации, указывая, что концентрация капитала сопровождалась и стимулировалась концентрацией и централизацией банковской системы. Современный банк, замечает он, становится владельцем крупной части капитала, вложенного в промышленность», и, таким образом, превращается в промышленный капитал (Гильфердинг называл этот капитал «финансовым капитализмом», который нуждается в организации и долгосрочном планировании). «Как только финансовый капитал, – итожит свой рассказ Коэн, – стал широко распространяться в национальной экономике, и в ней стали преобладать крупные объединения, плановое регулирование постепенно ликвидировало экономическую анархию, исходившую прежде от конкурировавших между собой мелких предприятий».

Плановое регулирование, как видим, не противоречит рынку, а, скорее, создает условия для повышения качества жизни населения (вспомним американскую теорию «Государства всеобщего благоденствия», где первым пунктом значится «усиление регулирования частного предпринимательства со стороны государства»).

Бухарин воспользовался теорией империализма Гильфердинга и создал собственную концепцию экономического развития России. В 1915 году он издает книгу «Мировое хозяйство и империализм», в которой доказывает, что «финансовый капитал не может вести иной политики, кроме империалистической». Империализму, говорится в этой книге, необходимы колонии как поставщики сырья и рынки сбыта излишков продукции, а главное, утверждает Бухарин, войны становятся неизбежными спутниками империализма. Бухарин доказывает, что Первая мировая война была отнюдь не «исторической случайностью» или «единичной вспышкой», – она стала первой в грядущей серии «эпохальных войн».

Согласно теории Бухарина, возникновение капитализма сопровождается «совсем небольшими конфликтами» из-за «захвата свободных земель». Так появляются первые колонии. С перерастанием капитализма в империализм и превращением денег в «промышленный капитал», процесс колонизации заканчивается и возникает необходимость «основательного передела мира». Конкуренция между империалистическими государствами, выражающаяся в погоне за дешевым сырьем и рынками сбыта, достигает своего пика и выливается в мировые войны, в результате которых проигравшие страны превращаются в колонии выигравших эти войны государств. И так будет продолжаться до бесконечности, утверждал Бухарин, пока одна из самых могущественных империалистических держав не окажется во главе мира (что мы и видим сегодня на примере США).

Со временем, однако, продолжает Бухарин, и эта держава одряхлеет, ослабнет, и тогда уже страны-колонии, находившиеся в зависимости от еще недавно самой могущественной державы, начнут против нее войну. Все вернется «на круги своя», и мир будут сотрясать новые войны. Положить конец этому безумию, согласно теории Бухарина, могут только пролетарские революции. И он выстраивает собственную формулу последовательного и неизбежного исторического развития: капитализм – монополистический капитализм – империализм – мировая война – пролетарская революция[77]77
  На основе концепции Бухарина Ленин написал книгу «Империализм, как высшая стадия капитализма». Это дало основание Бухарину заявить в 1929 г.: «Владимир Ильич связывал следующий революционный взрыв непосредственно с грядущей войной», – хотя Ленин в своей последней работе «Лучше меньше, да лучше», написанной 2 марта 1923 г., о сроках начала мировой революции писал не совсем так, как это можно заключить из слов Бухарина. Ленин говорил, что капиталистические страны придут к социализму через определенный переходный этап, «но они завершают его (переход. – В. М.) не так, как мы ожидали раньше. Они завершают его не равномерным “вызреванием” в них социализма, а путем эксплуатации одних государств другими, путем эксплуатации первого из побежденных во время империалистической войны государства (здесь имеется в виду Германия. – В. М.), соединенной с эксплуатацией всего Востока».


[Закрыть]. С такой точкой зрения, однако, не соглашался Троцкий, продолжавший настаивать на необходимости скорейшего свержения мирового капитала, а не заигрывания с ним путем введения в стране нэпа.[78]78
  У Троцкого было немало сторонников как в партии, так и в армии, считавших нэп «никчемной затеей», которая никаких экономических выгод России не дает, а лишь уводит пролетариат в сторону «от столбовой дороги мировой революции».


[Закрыть]

Наконец, существовала третья причина ухудшения общей ситуации в стране, оказавшейся между «Сциллой»-капитализмом, который к началу революции 1917 года находился в России в зачаточном состоянии, и «Харибдой»-империализмом (применительно к российским условиям – государственным капитализмом), который в ослабленной Первой мировой и Гражданской войнами стране необходимо было как можно быстрее «проскочить», чтобы не оказаться в полной зависимости от стран-победительниц, а нэп с его установкой на частную собственность оказался слишком худосочным способом превращения только что народившегося Советского Союза в сильную индустриальную державу.

Бесконечные споры в партии, каким путем развиваться стране дальше, какие экономические задачи требуют первостепенного решения, какие можно отложить до лучших времен, а от каких вовсе отказаться, распыление материальных и людских ресурсов если к чему и могли привести, так это к возникновению хаоса и анархии. Пока был жив Ленин с его фантастическим умением направлять все силы общества на быстрое решение самых разнообразных экономических и политических, часто диаметрально противоположных задач, управляемость в стране сохранялась. Но в январе 1924 года Ленина не стало, и в руководстве страны возникла новая полемика по поводу дальнейшего пути развития между «левыми» коммунистами, которых возглавил Троцкий, и «правыми» во главе с Бухариным. «Левые» продолжали настаивать на возвращении к методам «военного коммунизма» с его железной дисциплиной, трудовой и военной повинностями и форсированием мировой революции; «правые» утверждали, что в стране необходимо углублять нэп и уже через него идти к свершению мировой революции.

Теоретические споры все чаще выливались во взаимные обвинения в предательстве интересов революции и личные оскорбления. Сталин, ставший в 1922 году генеральным секретарем партии, до поры до времени не вмешивался в эти споры и на вопрос, кто хуже для дела партии, «левые уклонисты» или «правые оппортунисты», коротко отвечал: «Оба хуже». За это и сторонники Троцкого, и сторонники Бухарина обрушились на него с критикой, напомнив ему слова Ленина о нем в «Письме к съезду», больше известном как «завещание Ленина» (в этом письме Ленин предлагал делегатам XII съезда РКП (б) «обдумать способ перемещения Сталина» с поста генерального секретаря «и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»).

В декабре 1925 года состоялся XIV съезд партии, на котором споры между «левыми» и «правыми» достигли апогея. Взявший слово член ЦК Анастас Иванович Микоян обратился к делегатам со словами: «Здесь, товарищи, выступали с докладами тт. Зиновьев (сторонник Троцкого. – В. М.) и Бухарин. Во что вылилось их выступление? Это есть по сути дела взаимное раздевание вождей, взаимное оголение… Раздевать друг друга перед всей страной, перед всем миром, – зачем это, в чью это пользу? Вы думаете, мы не знаем, кто такой Сталин, Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие? Мы очень хорошо это знаем. Ильич дал каждому из членов нашего руководящего коллектива справедливую оценку. Но дискредитировать наших вождей перед мелкобуржуазной массой – зачем это?»

Ленин действительно дал всем членам ЦК «справедливую оценку». В то же время он, как никто другой, настаивал на единстве партии. Для достижения этого единства он предложил увеличить численность ЦК за счет включения в него рабочих, долг которых состоит в том, чтобы, по определению того же Микояна, «сидеть в ЦК в роли, выражаясь вульгарно, городовых и не допускать, чтобы вожди передрались»; эти «городовые» должны были стать своеобразным «обручем, сковывающим единство ленинских рядов партии и ее штаба – Центрального Комитета».

Сталин в полной мере воспользовался включением в новый состав ЦК «городовых», которые отвергли и Троцкого с Зиновьевым и Каменевым, и Бухарина. В. Сироткин пишет в этой связи: «Когда старая партийная гвардия, увлеченная затянувшейся дискуссией о путях развития мировой революции, спохватилась, было поздно: повсюду – в партаппарате, в ЦК, на местах – сидели уже “чингисханы с телефонами” (термин Бухарина применительно к Сталину) и именно они поднятием рук по указанию “отца народов” решали судьбы и сторонников немедленной пролетарской революции, и поборников нэпа. Сталин с помощью Ягоды и Ежова вместе с левыми и правыми “вождями” отправил в небытие и почти весь “обруч” – делегатов и членов ЦК…» Начался новый этап в истории нашей страны – этап укрепления госкапитализма, о котором говорил Ленин и который по странному недоразумению стал называться «началом строительства социализма в СССР».

О характере «социализма», который прошел в нашей стране через несколько стадий – просто «социализм», «развитой социализм», «полный и окончательный социализм» – можно судить по анализу «сталинского социализма», сделанному историком В. Киселевым:

«Сталин создал свою модель социализма, используя по форме ленинское наследие (товарность и государственность), но извратив его по сути. Поставленную Лениным проблему – найти способ согласования плана и рынка – он решил. Но решил, отбросив в конце 20-х годов нэп, а вместе с ним и элементы рождающегося рынка, перейдя к прямым, командным методам управления. Товарно-денежные отношения были низведены до учетно-регистрационных, а деньги, как и предсказывал Энгельс, к простым квитанциям. Но государство не только не стало немедленно отмирать, а безмерно усилилось».

Первым, кто предвидел такое развитие событий, стал Бухарин. В 1920 году, полемизируя с Троцким, который ставил вопрос о строительстве социализма в России «путем исправления и изменения методов нашего военного коммунизма» в зависимости от завоевания власти западноевропейским пролетариатом; а уж западноевропейский пролетариат, говорил он, «возьмет на буксир нашу отсталую страну, поможет нам технически и организационно». Бухарин возражал Троцкому: «Ближайшее развитие государственных организмов – поскольку не происходит социалистического переворота – возможно исключительно в виде милитаристского государственного капитализма. Централизация становится централизацией казармы; неизбежно усиление среди верхов самой гнусной военщины, скотской муштровки пролетариата, кровавых репрессий».

Бухарин и стал первым, кто задумался над вопросом о возможности возникновения хотя и несоциалистической, но в то же время рыночной экономики после завоевания пролетариатом политической власти без кардинальных перемен в социальной жизни народа. В 1915 году он писал: «Если бы был уничтожен товарный способ производства… то у нас была бы совершенно особая экономическая форма; это был бы уже не капитализм, так как исчезло бы производство товаров; но еще менее это был бы социализм, так как сохранилось бы (и даже углубилось) господство одного класса над другим. Подобная экономическая структура напоминала бы более замкнутое рабовладельческое хозяйство при отсутствии рынка рабов».

В 1928 году он вернется к этой мысли и, исходя из сложившейся в Советском Союзе реальности, напишет: «Здесь существует плановое хозяйство, организованное распределение не только в отношении связи и взаимоотношений между различными отраслями производства, но и в отношении потребителя. Раб в этом обществе получает свою часть продовольствия, предметов, составляющих продукт общего труда. Он может получить очень мало, но кризисов все-таки не будет». Внутриполитических кризисов, уточню я. Так оно и было в СССР вплоть до смерти Сталина.

О Сталине мы знаем сегодня много такого, чего не знал о себе он сам. Но как к нему ни относиться, это был прежде всего государственный деятель, а не политик[79]79
  Разницу между государственным деятелем и политиком тонко подметил Черчилль. «Отличие государственного деятеля от политика в том, – говорил он, – что политик ориентируется на следующие выборы, а государственный деятель – на следующее поколение». Как низко может пасть политик в нашей стране, можно судить по рассказу Валерия Ивановича Болдина о своем шефе Михаиле Сергеевиче Горбачеве, приведенном в книге последнего премьер-министра СССР Валентина Павлова «Упущен ли шанс? Финансовый ключ к рынку». На словах провозглашая прогрессивные идеи – будь то гласность, плюрализм мнений, борьба с привилегиями крупных чиновников, – на деле Горбачев был и оставался мелким скопидомом, озабоченным лишь собственным благоденствием. Рассказ этот, право, заслуживает того, чтобы привести его полностью. Читайте: «После многих лет застоя советские люди всей душой поверили в перестройку. Многие по своей инициативе начали присылать в ЦК КПСС скромные сбережения, чтобы пополнить фонд преобразований. Нашему народу вообще присуще это благородное бескорыстное движение души. Сколько примеров, особенно в годы войны, когда на общее дело отдавали последнее, жертвуя собственным благополучием. Так же было и в начале перестройки. Эти письма шли через Общий отдел ЦК, а его заведующий Болдин отбирал наиболее типичные и интересные для показа генеральному секретарю. И вот, вспоминал Валерий Иванович, в почте попалось одно необычайно трогательное послание. Писала одинокая пожилая женщина с очень трудной судьбой. У нее погиб муж, умерли дети. Она давно во всем разуверилась, но сейчас испытывает огромный душевный подъем, потому что ее вдохновила перспектива перестройки. Она видит в ней долгожданный поворот к светлому будущему. И желая хоть как-то принять посильное участие в этом великом деле, плодами которого ей самой воспользоваться уже не придется, она посылает в фонд перестройки единственную ценную вещицу, какая у нее есть, – золотую заколку для галстука, хранившуюся как память о погибшем муже… Это действительно было очень трогательное письмо, и Болдин, конечно же, принес его – вместе с содержимым – Горбачеву. Генеральный секретарь ЦК КПСС внимательно прочитал письмо. Вынул из него золотую заколку и положил ее себе в карман, а письмо вернул Валерию Ивановичу для передачи в архив. Болдин рассказывал мне, что он продолжал молча оставаться в кабинете генсека, ожидая каких-то указаний. Но Горбачев только и сказал: “Все, иди…” Куда делась та заколка для галстука, неизвестно».


[Закрыть]. И, как государственный деятель, обязанный вникать во все тонкости общественной жизни страны, в том числе в вопросы экономики, в 1936 году Сталин поставил перед учеными страны задачу создать учебник политической экономии. Понадобилось долгих 15 лет, прежде чем в 1951 году состоялась дискуссия, поводом для которой послужил макет написанного наконец коллективом авторов во главе с академиком Константином Васильевичем Островитяновым «Учебника политической экономии».

Споры велись долгие, упорные по таким основополагающим вопросам экономики, как товар и закон стоимости, советские деньги и их связь с золотом, товарные отношения при социализме и др. Вероятно, эти споры продолжались бы еще 15 лет, потребовавшиеся для написания учебника, если бы на основе материалов дискуссии Сталин не написал собственный учебник – «Экономические проблемы социализма в СССР». Тогда же Советский Союз стал членом Международного валютного фонда, деятельность которого началась 1 марта 1947 года. Но это уже тема для отдельного разговора.

Чтобы закончить эту главу и перейти к следующей, замечу, что в СССР не только не отрицалась роль товарно-денежных отношений при социализме, т. е., попросту говоря, не отрицалась роль рынка, – рынок в классическом значении этого слова действовал и в нашей стране. Правда, со своей особой, советской спецификой.

Основная – и главная – специфика советского рынка состояла в том, что населению страны не приходилось «из собственного кармана» платить за образование, здравоохранение, содержание школьных и дошкольных учреждений, лечение в санаториях, поддержание в надлежащем порядке жилья и коммунальных служб и т. д., – все это, как и стипендии, пенсии, разного рода пособия, оплата ежегодных отпусков, доступность общественного транспорта и проч, – оплачивалось из т. н. общественных фондов потребления. Основное предназначение этих фондов состояло в принятии на себя государством части личных расходов населения с целью выравнивания социального положения различных слоев граждан. Только за одно десятилетие – с 1970 по 1979 гг. – в СССР общественные фонды потребления в расчете на душу населения выросли с 263 до 418 руб. Таким образом, если средняя зарплата по стране советского инженера или учителя составляла 150 руб., то с учетом выплат из общественных фондов потребления она вырастала до 550 руб., что составляло размер оклада ректора высшего учебного заведения в ранге академика. С развалом СССР общественные фонды потребления были ликвидированы. И это, увы, не единственная ликвидация того, что было достоянием советской власти. Вместе с общественными фондами мы лишились всего, что ценой огромных усилий и неисчислимых жертв было создано несколькими поколениями советских людей и что составляло не только социалистическую опору, но и оборонную мощь Советского Союза.

Глава 8
Священная война

Вторая мировая война 1939—1945 годов, ставшая для нашего народа Великой Отечественной войной 1941—1945 годов, занимает в мировой истории, как и в истории Советского Союза, совершенно особое, чтобы не сказать – уникальное место. Об этой войне написаны горы книг, и поток их не иссякает. В общем-то, это понятно: чем дальше уходят в историю события минувшей войны, тем больше потребность узнать о ней всю правду, которая по разным причинам или утаивалась от нас, или искажалась и продолжает искажаться. Никому не хочется, чтобы горькие уроки прошлого когда-нибудь повторились.

Особый интерес к опыту Великой Отечественной войне и, главным образом, начальному ее этапу возник с интенсивным продвижением НАТО на Восток. Сколько бы наши «западники» ни внушали нам, что расширение НАТО, заключающее Россию во все более тесные «объятия» с севера, запада, юга, а теперь и востока, – никакой угрозы для нас не представляют, трудно избавиться от мысли, что эта организация была и остается прежде всего военной структурой[80]80
  В словаре-справочнике «Что есть что в мировой политике» об этой структуре читаем: «Основу военной доктрины НАТО составляет ядерная стратегия, которая ориентирована на развязывание ядерной войны… В 50-е гг. сущность военной доктрины НАТО выражала стратегия “массированного возмездия”, с 60-х гг. – “гибкого реагирования”, которая в 1984 г. была дополнена так называемым “планом Роджерса” (Б. Роджерс – министр обороны США в правительстве Р. Рейгана. – В. М.) Согласно “плану Роджерса” предусматривается наращивание обычных вооружений на качественно новом уровне и их использование для поражения второго эшелона войск противника. Речь идет о коренных изменениях в способах ведения неядерных войн с использованием вооружений таких обычных видов, которые по своей мощи и поражающим свойствам приближаются к ядерному оружию». Сегодня ударную мощь НАТО составляют ракеты «Томагавк» и бомбардировочная авиация. Использовались на Балканах, в Афганистане и Ираке, в марте-апреле 2011 г. в Ливии.


[Закрыть]. В этом отношении потребность узнать о минувшей войне всю правду представляется не только понятной, но и обоснованной.

Между тем об этой войне в последние годы выходят все новые и новые книги, авторы которых стремятся не столько раскрыть правду, которая от нас утаивалась, сколько удивить, произвести сенсацию, а то и попросту шокировать. Одна из таких книг, появившихся в последнее время, работа Александра Оскокина «Великая тайна о Великой Отечественной», по которой был снят телефильм. В чем новизна этой книги? Автор берется доказать, что между Сталиным и Гитлером был сговор, по которому две армии – советская и германская, – объединившись, должны были нанести совместный удар по Великобритании и захватить ее. С тем же успехом можно написать книгу о том, что, покончив с Великобританией, объединенная советско-германская армия собиралась пересечь Атлантический океан и захватить Америку. Чем не сенсация?

Если собрать воедино всю чепуху, которая в последние годы издана в виде научных монографий и учебников истории о войне, то получится удручающая картина, в которой можно выделить три основные составляющие:

1. Между фашизмом и коммунизмом нет никакой разницы, а Гитлер и Сталин – «близнецы-братья»;

2. Главной причиной начала Второй мировой войны стала безумная идея Гитлера истребить всех евреев как нацию, и идею эту проводил в жизнь Сталин, насаждавший антисемитизм на государственном уровне.

3. Войну с фашизмом выиграли Соединенные Штаты Америки (при этом многие искренне убеждены, что США воевали не с Германией, а с Советским Союзом).

Эти три составляющие общей картины Второй мировой войны дополняются «мазками», которые любой желающий вправе нанести на историческое полотно по собственному усмотрению либо в связи с «вновь открывшимися обстоятельствами», либо в связи с той или иной датой, которая лично ему представляется важной.

Так, одна молодежная газета решила по-своему отметить 80-летие немецкого летчика-истребителя Эриха Гартмана, на счету которого – цитирую – «352 сбитых самолета: “лавочники” и “аэрокобры”, “яки” и “петляковы”, “илы” и “мустанги”. В этой цифре не раз сомневались военные историки, особенно отечественные. Их понять можно: лучшие советские летчики Второй мировой, Иван Кожедуб и Александр Покрышкин, сбили соответственно 62 и 59 самолетов, а в Люфтваффе только в списке летчиков, сбивших более ста машин, числятся 103 человека».

Восхищение молодежной газеты боевым мастерством немецких асов за счет умаления подвига советских летчиков столь очевидно, что уже не обращаешь внимания на такую «мелочь», как то, что на вооружении Советского Союза ни в годы Великой Отечественной войны, ни до, ни после нее не было самолетов под названием «лавочники», а были «лавочкины», названные так по имени авиаконструктора Семена Алексеевича Лавочкина, создателя истребителей ЛАГГ-3, Ла-5, Ла-7 и одного из первых в мире боевого реактивного самолета.[81]81
  Описки и оговорки типа лавочники вместо лавочкины обыкновенно называют «фрейдистскими», имея в виду, что человек, допускающий подобного рода «ляпы», подспудно одержим не тем, о чем пишет или говорит, а совсем другим, – в случае с автором молодежной газеты неприязнью к истории своего отечества.


[Закрыть]

Примитивизм в обрисовке Второй мировой войны настолько очевиден, что мы не вправе обойти молчанием некоторые ее частности.

Первый вопрос, на котором следует остановиться, относится к причинам, вызвавшим Вторую мировую войну. Начну, как говорится, с начала.

Первая четверть ХХ века прошла под знаком всеобщего увлечения идеями социализма, охватившего практически всю Европу, часть Азии и в меньшей степени США. Собственно, это увлечение социалистическими идеями в мире, вступившем в пору империализма, и укрепило вождей Октября 1917 года в мысли о возможности близкой победы всемирной пролетарской революции и объединения наиболее развитых стран в Мировой Союз Советских Социалистических Республик.

Беда, однако, состояла в том, что с началом Первой мировой войны в среде европейских социалистов произошел раскол: часть из них поддержала свои правительства и призвала народы своих стран вести войну «до победного конца», другая часть, собравшаяся в 1915 году в Циммервальде, Швейцария, выступила за немедленное прекращение войны, третья часть, лидером которой стал Ленин, настаивала на «превращении войны империалистической в войну гражданскую».

Но и внутри каждой из этих частей социалистов не было единства в отношении к войне и способах передела мира на социалистических началах. Сталин, например, вернувшись 12 марта 1917 года из сибирской ссылки в Петроград, уже 14 марта опубликовал в «Правде» статью, в которой призвал сражающихся на Западе солдат царской армии «собираться вокруг русского народа, единственного верного союзника русской революционной армии». Статья эта вызвала недовольство Ленина. Вернувшись 3 апреля из долгой зарубежной эмиграции в Россию, он выговорил Сталину: «Что у вас пишется в “Правде”? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали…» Сталин, не желая оставаться в долгу перед Лениным, выступил с критикой его «Апрельских тезисов», обсуждение которых состоялось 6 апреля. В беглой протокольной записи этого обсуждения выступление Сталина изложено в следующих словах: «Картина моста между Западом и Востоком – уничтожение колоний. Схема, но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких».

Вскоре Сталин перейдет на интернационалистские позиции Ленина, причем в признании его правоты пойдет так далеко, что первым заговорит об угрозе «социал-национализма» в социалистическом движении, чем вызовет еще большее неудовольствие Ленина. На этот раз, однако, Сталин останется при своем мнении и найдет поддержку у части партийной верхушки. В 1921 году III конгресс Коминтерна принял резолюцию о создании «единого фронта рабочих», придерживающихся двух родственных социалистических течений – коммунистической и социал-демократической. Годом позже – в апреле 1922 года – в Гааге, Голландия, состоялись переговоры лидеров Коминтерна и II и II 1/2 Интернационалов, вошедших в историю под названием «конференция трех Интернационалов». Переговоры закончились ничем, и уже в ноябре того же 1922 года Зиновьев, будучи председателем Коминтерна, заявил с трибуны IV конгресса Коминтерна: «Капитализм теперь держится исключительно милостью социал-предателей из II Интернационала. Рабочий класс теперь уже настолько многочислен, что одним нажатием плеча мог бы стряхнуть международный капитал, если бы только социал-демократы постоянно не путались у него в ногах, не удерживали бы его за руки…»

Бывшие союзники по переделу мира на социалистических началах превратились в злейших врагов, которые от неприятия друг друга перешли к оскорблениям друг друга (Зиновьев называл партнеров по переговорам не иначе, как «социал-предателями», «гнусными лжецами» и «подонками», а после смерти Ленина, на V конгрессе Коминтерна, состоявшемся летом 1924 года, выступил против создания «единого фронта»).

Социал-демократы европейских стран, разорвав отношения с коммунистами, рассорились и между собой – вначале с социал-демократическими партиями в соседних странах, а потом внутри своих партий. Это привело к исключениям из своих рядов тех, кто не разделял позиций руководства социал-демократических партий. Так был исключен из Итальянской социалистической партии Муссолини, который в 1919 году основал собственную фашистскую партию и, после ряда вооруженных стычек с коммунистами, совершил 22 октября 1922 года «поход на Рим», закончившийся захватом власти в стране. По тому же сценарию развивались события и в Германии, хотя в этой стране, потерпевшей поражение в Первой мировой войне, приход фашистов к власти произошел демократическим путем. Впрочем, история завоевания власти Гитлером заслуживает отдельного разговора, поскольку именно с Гитлером чаще всего сравнивают Сталина, а между коммунизмом и фашизмом ставят знак равенства.

Привычка смешивать все и вся настолько укоренилась в нас, что мы уже не спрашиваем себя: почему в Советском Союзе при Сталине фашистов не было, а в современной России они «вдруг» появились? Смешение коммунизма с фашизмом, а Сталина с Гитлером не ново и восходит к Бердяеву, который в далеком 1937 году писал: «Всякой власти присущ инстинкт самосохранения, который может стать главной целью. Сталин – государственник восточного, азиатского типа. Сталинизм, т. е. коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, милитаризованная молодежь. Ленин не был еще диктатором в современном смысле слова. Сталин уже вождь-диктатор в современном, фашистском смысле».[82]82
  Заслуживает внимания то обстоятельство, что Н. Бердяев, столь нелицеприятно отозвавшийся о коммунизме и Сталине, с порога отметал какую бы то ни было критику коммунизма со стороны идеологов капитализма, а вот критику коммунистами капитализма считал обоснованной. «Коммунизм прав в критике капитализма, – писал он. – И не защитникам капитализма обличать неправду коммунизма, они лишь делают более рельефной правду коммунизма. Неправду коммунистического духа, неправду духовного рабства могут обличать лишь те христиане, которые не могут быть заподозрены в защите интересов буржуазно-капиталистического мира. Именно капиталистическая система прежде всего раздваивает личность и дегуманизирует человеческую жизнь, превращает человека в вещь и товар, и не подобает защитникам этой системы обличать коммунистов в отрицании личности и в дегуманизации человеческой жизни. Именно индустриально-капиталистическая эпоха подчинила человека власти экономики и денег, и не подобает ее адептам учить коммунистов евангельской истине, что “не хлебом единым жив будет человек”…» И далее: «В отношении к хозяйственной жизни можно установить два противоположных принципа. Один принцип гласит: в хозяйственной жизни преследуй свой личный интерес и это будет способствовать хозяйственному развитию целого, это будет выгодно для общества, нации, государства. Такова буржуазная идеология хозяйства. Другой принцип гласит: в хозяйственной жизни служи другим, обществу, целому и тогда получишь все, что тебе нужно для жизни. Второй принцип утверждает коммунизм, и в этом его правота. Совершенно ясно, что второй принцип отношения к хозяйственной жизни более соответствует христианству, чем первый. Первый принцип столь же антихристианский, как антихристианским является римское понятие о собственности. Буржуазная политическая экономия, выдумавшая экономического человека и вечные экономические законы, считает второй принцип утопическим. Но экономический человек преходящий. И вполне возможна новая мотивация труда, более соответствующая достоинству человека».


[Закрыть]

И известные ранее, и открывшиеся недавно документы доказывают, что во всей истории человечества не было систем, более несовместимых одна с другой, чем фашизм и коммунизм (даже в его «сталинской версии»). Точно так же во всей истории не было людей, столь противоположных по своим принципам, взглядам и мировоззрению, чем Сталин и Гитлер. Сам Сталин, незадолго до смерти осмысливая прожитую жизнь, в которой были и расправы с товарищами по партии, и раскулачивание с расказачиванием, и гонения на церковь, и массовые репрессии, и ГУЛАГ в целом, да и другие преступления, – сказал, что когда он умрет, «на его могилу нанесут кучу мусора». Гитлер перед тем, как покончить с собой, сожалел, что не может увести за собой в могилу всех немцев. Свою идеологию Гитлер строил на утверждении богоизбранности немцев, тогда как Сталин руководствовался принципом французского просветителя XVIII века Шарля Монтескье: вначале человек – потом француз. Впрочем, так думал не один только Сталин, но и его соратники по руководству страной. Анатолий Васильевич Луначарский, например, говорил: «Нужно воспитывать интернациональное, человеческое. Воспитывать нужно человека, которому ничто человеческое не было бы чуждо, для которого каждый человек, к какой бы он нации ни принадлежал, есть брат, который абсолютно одинаково любит каждую сажень нашего общего Земного шара… Вот почему мы, социалисты, прежде всего должны положить в основу преподавания интернациональный принцип, принцип всеобщности человечества».

Такой взгляд на человека вполне соответствовал русской ментальности, и тут Сталин проявил себя как знаток русского национального характера. Трагедия, однако, состояла в том, что самого-то человека Сталин не ставил ни в грош, считая его «винтиком» и «колесиком» в деле построения социализма. В этом отношении Сталин ничем не отличался от всех прежних русских царей, которые для достижения своих целей не останавливались ни перед какими жестокостями в отношении подвластного ему народа, прежде всего народа русского. Однако факт остается фактом: Сталину удалось создать («перековать») нового человека не только в лагерях ГУЛАГа, но и в обычной мирной жизни.

На внутреннее противоречие этого нового человека, соединившего в себе чисто русский взгляд на мир, как на всеобщее единение людей, а мир с космосом (Богом), с бездушием робота, действующего в пределах заложенной в нем программы, – обратил внимание тот же Н. Бердяев, который писал: «О новом человеке, о новой душевной структуре много говорят в советской России, об этом любят говорить и иностранцы, посещающие советскую Россию. Но новый человек может явиться лишь в том случае, если человека считают высшей ценностью. Если человека рассматривают исключительно как кирпич для строительства общества, если он лишь средство для экономического прогресса, то приходится говорить не столько о явлении нового человека, сколько об исчезновении человека, т. е. об углублении процесса дегуманизации».

Здесь новый человек, созданный режимом Сталина, представлен в его, так сказать, «винтико-колесном» («кирпичном») измерении. А вот как этот же человек выглядел в своей интернационалистской сути, ответственной за общечеловеческое счастье на Земном шаре. «Русские коммунисты искренне возмущаются, когда им говорят, что в советской России нет свободы, – продолжал Бердяев. – Рассказывают такой случай. Один советский молодой человек приехал на несколько месяцев во Францию, чтобы вернуться потом обратно в советскую Россию[83]83
  В 20 – 30-е гг. старая русская интеллигенция была практически полностью истреблена или выслана за пределы страны. При Сталине с целью создания новой, советской интеллигенции, стала широко применяться практика направления за рубеж талантливых молодых людей для получения там высшего образования и последующего применения полученных знаний у себя на родине. Был, впрочем, и обратный процесс: на работу в Советском Союзе в первые годы существования советской власти и преподавание в советских вузах приглашались Макс Планк, Карл Рунге, Пауль Вальден и другие крупные зарубежные ученые.


[Закрыть]. К концу его пребывания его спросили, какое у него осталось впечатление от Франции. Он ответил: “в этой стране нет свободы”. Его собеседник с удивлением ему возражает: “что вы говорите, Франция – страна свободы, каждый свободен думать, что хочет, и делать что хочет, это у вас нет никакой свободы”. Тогда молодой человек изложил свое понимание свободы: во Франции нет свободы и советский молодой человек в ней задыхался потому, что в ней невозможно изменить жизнь, строить новую жизнь; так называемая свобода в ней такова, что все остается неизменным, каждый день похож на предшествующий, можно свергать каждую неделю министерства, но ничего от этого не меняется. Поэтому человеку, приехавшему из России, скучно. В советской же, коммунистической России есть настоящая свобода, потому что каждый день можно изменять жизнь России и даже целого мира, можно все перестраивать, один день не походит на другой. Каждый молодой человек чувствует себя строителем нового мира».