Текст книги "Русские: откуда мы?"

Вот, собственно говоря, и все. Вселенная будет продолжать расширяться и охлаждаться, но в течение 700.000 лет не произойдет ничего особенно интересного. К этому времени температура упадет до точки, когда электроны и ядра могут образовывать стабильные атомы; исчезновение свободных электронов сделает содержимое Вселенной прозрачным для излучения, разъединение вещества и излучения позволит веществу начать формироваться в галактики и звезды. Пройдет еще примерно 10 миллиардов лет, и живые существа начнут реконструировать эту историю…

Так выглядит начало творения в изложении лауреата Нобелевской премии физика Стивена Уэйнберга, фрагмент из книги которого «Первые три минуты» я привел. И это было именно начало, была та самая сила жара (сто миллиардов градусов – уж куда жарче!), о которой говорится в древнеиндийских ведах. Дальнейшие открытия показали, что внутри Вселенной продолжаются процессы рождения и исчезновения звезд, звездных скоплений и целых галактик.

Первые мазки Большого взрыва[12]12
  Под Большим взрывом в современной физике понимается состояние Вселенной в период от 0 до нескольких сотых долей секунды.


[Закрыть] были нанесены на древнюю картину сотворения мира в 1973 году, когда американский астроном Эдвард Трайон высказал предположение о возникновении Вселенной из ничего. За прошедшие почти сорок лет экстравагантное предположение Трайона превратилось в детально разработанную и математически точно просчитанную теорию Большого взрыва, в развитие которой внесли вклад ученые разных стран. Так, нидерландский астроном Ян Хендрик Оорт, еще в 1927 году доказавший вращение галактик, к середине 80-х собрал и обобщил данные об интенсивных истечениях вещества и энергии из ядра нашей галактики, расположенного в созвездии Стрельца. Тогда же армянский астрофизик Виктор Амбарцумян доказал, что все известные науке радиогалактики – это следствие взрывов в ядрах обыкновенных галактик, произошедших миллионы лет назад, то есть, по вселенским масштабам, совсем недавно. Американский астроном Эдвин Хаббл еще до разработки теории Большого взрыва обнаружил, что Вселенная расширяется, и рассчитал коэффициент разбегания («разлета») галактик. «Постоянная Хаббла» натолкнула директора Института теоретической астрофизики при Кембриджском университете Мартина Риса на мысль о допустимости как бесконечного расширения Вселенной и превращения ее через десятки миллиардов лет в «ничто», так и Большого коллапса, или катастрофически быстрого сжатия до состояния, за которым последует новый Большой взрыв. Советский физик-теоретик, академик Яков Борисович Зельдович доказал, что следом за расширением Вселенной последует ее сжатие под воздействием нейтрино – элементарных частиц, не имеющих массы. Наконец, в ноябре 1998 года американским астрономам удалось заглянуть за «край» Вселенной, где не оказалось никаких признаков существования материи, а стало быть, и пространства-времени.

Так совместными усилиями ученых разных стран была воссоздана картина рождения, развития и смерти Вселенной, за которой тут же следует новое ее рождение. Итогом этих усилий стало возникновение теории «пульсирующей Вселенной». Ее расширение, началом которого служит Большой взрыв, подобно вдоху, сжатие – выдоху, затем следует новый вдох и новый выдох, и так до бесконечности. Другими словами, Вселенная дышит, а стало быть – живет. Но, как мы не единожды убеждались в этом, все живое имеет генную природу, и природа эта опирается на матричную основу, одинаково присущую как Вселенной, так и простейшим организмам, не говоря уже о такой сложной биосоциальной системе, как человек. Эта матрица в момент полного выдоха (гибели) одной Вселенной передается в виде вдоха (рождения) другой и, как сказано в Екклесиасте, «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться…» (Еккл. 1: 9).

Дыхание Вселенной повторяется в составляющих ее галактиках, а дыхание галактик точь-в-точь такое же, как и дыхание человека. Легкие ребенка, находящегося в утробе матери, сжаты. Но вот маленький человечек появился на свет. Атмосферное давление вгоняет воздух в легкие и в буквальном смысле слова «взрывает» их. Происходит первый вдох. Боль, которую причиняет «взрыв» ребенку, заставляет его закричать, и вместе с криком легкие освобождаются от распирающего их воздуха. Происходит выдох. С этого мгновения «часы жизни» запущены, и процесс вдоха-выдоха будет сопровождать человека всю его жизнь вплоть до наступления смерти. Но и здесь, как в случае со Вселенной, говорить о смерти можно лишь очень и очень условно. В сущности, мы не знаем, где пролегает граница между живым и неживым и существует ли такая граница на самом деле. По крайней мере опыты, которые проводят современные ученые, позволяют говорить о совместимости живого и неживого, а стало быть – о неких общих свойствах, присущих живой и неживой материи. Научный сотрудник Чувашского университета Юрий Кузнецов, разработавший микросхемы, способные заменить пораженные органы человека, говорит: «Вживление в человеческое тело электроники, помимо таких фантастических целей, как создание киборга, имеет и узко прикладное значение. Наше сердце – это мотор. Когда наступает серьезная болезнь, этот мотор ломается. А хотелось бы “сменить батарейки”. Например, поставить в сердце генератор электрических импульсов, который заставлял бы ткань принудительно сокращаться, толкая кровь. Что получается? Сердце мертво, но – работает! Как это назвать, если не возвращением из мертвых?»

Но вернемся на 40 тысяч лет назад, чтобы убедиться в одном неприятном для нас факте: вопросы, на которые мы пытаемся найти сегодня убедительные ответы, волновали уже наших далеких предков, а вот в понимании сути этих вопросов и их роли в очеловечивании нашей природы предки далеко опередили нас. Во всяком случае, пошлости, которой мы перенасытили всю совокупность вопросов, связанных с проявлением основного инстинкта, у наших предков не было и в помине. Они просто верили, как верил христианский богослов и писатель конца II – начала III века Тертуллиан, что все сущее есть «тело», и потому Бог существует не иначе, как в виде «тела, которое, впрочем, есть дух». Эта вера ничего общего с абстрактно-разумным освоением действительности не имела, а была тем, чем и была на самом деле: естественным стремлением первых людей обнаружить свою связь со Вселенной и, обнаружив такую связь, придать ей соответствующую осязаемую форму, в которой все элементы находились бы в гармоничном взаимодействии и вытекали один из другого.

Глава 3
Сотворение кумиров

Итак, Слово отделилось от обозначаемых им предметов и превратилось в самостоятельно существующий Логос, или понятие, суть – тело, которое, по Тертуллиану, есть дух. Вера в объективное существование этого материализовавшегося духа, – или духа, неотторжимого от тела, – и стало началом очеловечивания человека. Вот как объяснил этот парадокс сам Тертуллиан на примере Христа: «Сын Божий распят; нам не стыдно, ибо полагалось бы стыдиться. И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно. И после погребения Он воскрес; это достоверно, ибо невозможно».

Со времен римского поэта I века н. э. Стация повелось считать, что «на свет богов впервые страх родил». В справедливость такого утверждения трудно поверить. Будь человек так уж боязлив, он вымер бы прежде, чем научился членораздельной речи. Тем более, что причин для страха у человека было предостаточно. Он не обладал ни физической силой многих зверей, на которых охотился (и которые охотились на него), ни их острыми клыками и когтями, ни их скоростью в преследовании добычи, ни крыльями, которые позволили бы перелететь в безопасное место, ни толстой шкурой или шерстью животных, которые могли бы защитить его от холода и т. д. Вдобавок ко всему, человеческий детеныш слишком долго остается беспомощным и достигает относительной самостоятельности в возрасте, когда большинство других животных исчерпывает отпущенный им природой срок жизни.

Тем не менее человек не только выжил, но и пережил многих животных, во всех отношениях лучше приспособленных к окружающей среде, чем он. В чем тут дело? Лишь в одном: в пробудившейся в человеке вере. «Вера, – писал апостол Павел, – есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. В ней свидетельствованы древние» (Евр. 11:1-2).

Сознание первобытного человека к моменту возникновения религии не могло быть никаким иным, как только мифическим. Миф же, по определению русского философа и филолога Алексея Лосева, «есть само бытие, сама реальность, сама конкретность бытия». В работе «Диалектика мифа» Лосев обнаруживает сходство между мифом и религией в том, что «обе эти сферы суть сферы бытия личностного» (курсив мой. – В. М.). Но если в религии «личность ищет утешения, оправдания, очищения и даже спасения», то миф (хотя и в нем, по Лосеву, «личность также старается проявиться, высказать себя, иметь какую-то свою историю») «всегда синтетически-жизненен и состоит из живых личностей, судьба которых освещена эмоционально и интимно ощутительно». При этом под «живыми личностями» надо понимать не только людей, но и всю живую и неживую природу, которую наш далекий предок наделил личностными свойствами. В зависимости от этих свойств первобытный человек воспринимал предметы и явления окружающего мира либо как своих друзей, либо как недругов (скатерть-самобранка, шапка-невидимка, ковер-самолет, сапоги-скороходы, Кощей Бессмертный, Баба Яга и т. д.).

40 тысяч лет назад человек ощутил себя существом, принадлежащим двум мирам – миру природной необходимости (биологическая форма существования) и миру свободы (социальная сущность, наделяющая человека способностью действовать сообразно своим интересам и целям, действовать, как стали говорить об этом позже, сообразно своей свободой воле). В соответствии с этой двойственностью ему пришлось, по словам Иммануила Канта, решать двуединую задачу: с одной стороны, определить, «что делает из человека п р и р о д а», а с другой – «что о н, как свободно действующее существо, делает или может и должен делать из себя сам». И надо сказать, что первобытный человек успешно справился с этой непростой для очень многих современных людей задачей.

Как существо, принадлежащее природе, наш далекий предок обнаружил, что между ним и окружающим его миром есть масса общего. Грозы с их молниями и громом заканчивались тем, что все вокруг словно бы заново рождалось. Смена времен года напоминала ему его собственную жизнь, в которой находилось место рождению, зрелости, наступлению старости и смерти. Оброненное в землю и вроде бы навсегда в ней «захороненное» зерно прорастало побегом, на котором спустя некоторое время появлялись точно такие же зерна в куда как большем количестве. Птицы вили гнезда и откладывали в них яйца, из которых вылуплялись горластые птенцы, превосходившие по численности своих родителей. Звери рожали забавных детенышей, за которыми ухаживали, пока те не вырастали и не начинали самостоятельную жизнь… Обретя способность абстрагироваться, человек не мог не обратить внимания на то, что за всеми этими разрозненными явлениями скрывается некая общая связующая сила, которая невидима, не поддается словесному описанию, но которая тем не менее существует и, более того, наделяет природу свойством самообновления.

Вероятно, человеку не пришлось долго ломать голову над вопросом, каким образом эта неведомая сила, таящаяся и в грозовых облаках, и в нем самом, единожды пролившись, обнаруживает себя в появлении новых существ. Сегодня мы знаем, что эта неведомая сила и есть основной инстинкт, присущий всему живому. Фрейд назвал эту силу либидо и отнес ее к области бессознательного, подспудно сказывающемся на поведении каждого человека. Швейцарский психолог Карл Юнг – последователь, а затем оппонент Фрейда – пошел дальше своего учителя и установил, что, наряду с субъективным бессознательным, в глубинных слоях нашей психики существует еще и коллективное бессознательное, которое вмещает в себя опыт всех предшествующих поколений людей. Этот опыт хранится в подкорковой части нашего мозга в виде архетипов[13]13
  От греч. arche – «начало» и typos – «образы». Этим термином Филон Александрийский и поздние античные философы обозначили прообраз идеи. В аналитической психологии Юнга архетипы – это изначальные врожденные психические структуры, лежащие в основе общечеловеческой символики. По Юнгу, архетипы формируют активность воображения и выявляются в верованиях, мифах, сновидениях и художественном творчестве.


[Закрыть], или, как мы вправе сказать сегодня, матриц. В отличие от «Эго» («Я»), которое находится в центре сознания и наделяет человека индивидуальными особенностями, архетипы ответственны за формирования центра «Самости», объединяющего людей в сообщества, и остаются недоступными непосредственному восприятию, пока не спроецируются на внешние объекты (тела) в виде символов (мать-земля, демон, герой, мудрый старец и др.). Первым символом и, одновременно, «живой личностью», соединившей нашего пращура и вечно самообновляющуюся Природу в нерасторжимое целое, стал для человека огонь.

В огне, как ни в чем другом, пересекаются рождение и смерть, свет и тень, созидание и разрушение, общезначимое и глубоко личное, добро и зло. В широком значении слова символ – это не столько воспринимаемое нашими органами чувств некое физическое тело, сколько знак, наделенный чувственной конкретностью образа и неисчерпаемой многозначностью обозначаемого им явления. Содержание символа – это то, что существует здесь и нигде, в образе, который он олицетворяет, и повсюду, это энергия, которая дана миру от его начала и потому неисчерпаема. Одна из причин, приведшая к разрыву между Фрейдом и Юнгом, состояла в том, что Фрейд отождествлял символ с психопатологическими симптомами, тогда как Юнг выводил все богатство человеческой символики из неразложимой на элементы устойчивости архетипов, то есть, другими словами, считал символы «породообразующими» составляющими самых глубоких слоев человеческой психики.

Юнг был не одинок в таком понимании символов и их месте в жизни человека. Австрийские психоаналитики Ганс Сакс и Отто Ранк называли символ «последним средством выражения бессознательного», способом существования «многомысленности» и «зерном», из которого произрастают мифы и верования людей. В книге «Значение психоанализа в науке о духах», изданной в русском переводе в 1913 году, они писали: «…Мифы не создаются, как это можно было бы ожидать ввиду их многообразия, произвольно и индивидуально различно; творчество символов подчинено определенным законам, ведущим к типичному, общечеловеческому, стоящему вне времени и пространства, вне половых и расовых отличий, даже вне крупных лингвистических групп». Говоря современным языком, символ – это информационная матрица космоса, «речь Творца», как назвал эту матрицу Гаряев, или Иоаннов Логос, который был в начале начал и который предшествовал появлению Самого Творца.

«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27). Это библейское утверждение верно постольку, поскольку верно и то, что человек сотворил Бога по образу своему. Как говорил древнегреческий философ Ксенофан: «Все создают себе богов по своему подобию: если бы быки и лошади умели ваять, они изобразили бы своих богов быками и лошадьми». Но то, что не под силу животным, оказалось доступно человеку, который хотя и видел разницу между собой и другими животными, между собой и разнообразными явлениями природы, тем не менее рассматривал себя как часть общего мира, в котором все взаимосвязано и неотторжимо одно от другого. Этим общим целостным миром в представлении первобытного человека управлял огонь. В огне, как мы видели, пересекаются противоположности. В том числе мужское и женское начала, изначально заложенные в природе, которым китайцы дали названия «инь» и «ян». И здесь начинается как бы обратный процесс: из понятия возникла религия, а религия, чтобы стать доступной восприятию человека, облеклась в конкретные чувственные образы.

Раскроем древнейший памятник индийской литературы, созданный в Х веке до н. э., сборник религиозных гимнов «Ригведа». Читаем: «Вот огниво; рождающее приготовлено! Принеси сюда госпожу племени. В общих кремнях покоится плод любви, который уже помещен в беременную женщину… В нее, которая уже раздвинула ноги, он входит как опытный и знающий». Так древнему человеку представлялось рождение огня. Для первобытного человека лежащий на земле кусок дерева с выдолбленной посредине лункой олицетворял женщину, а вертикально стоящий, который вставлялся в лунку, мужчину. Огонь, добытый трением двух таких кусков дерева, и стал для первобытного человека символом Прабога, олицетворявшим собой Эрос как божество, не имеющее родителей, или чувственную любовь[14]14
  Не отсюда ли берут начало такие устойчивые идиоматические обороты, существующие практически во всех языках, как «огонь любви», «пожар сердца», «сгореть от любви» и проч.?


[Закрыть]. Интересные наблюдения на этот счет можно найти и в работах немецкого этнографа и путешественника, автора теории культуры как социального организма Лео Фробениуса: «Добывание огня, совершающееся так же, как и у большинства народов (т. е. трением двух дощечек. – В. М.), символизирует у древних индусов половой акт. Я позволю себе указать на то, что древние индусы с этим своим представлением далеко не одиноки. То же воззрение мы встречаем у южных африканцев. Лежащее дерево называется у них “женскими половыми органами”, стоящее – “мужскими”…» Древние индусы и южные африканцы удалены друг от друга на огромное расстояние и вряд ли могли в те давние времена пересечься, чтобы поделиться друг с другом своим опытом добывания огня, равно как своими представлениями о половой противоположности предметов, с помощью которых зарождается этот огонь. У нас нет оснований не верить, что и все остальные древние люди, расселившиеся к тому времени достаточно широко по планете, воспринимали половой акт как условие возникновения огня.

Огонь, таким образом, стал символом Прабога, причем Прабога доброго, любящего, пекущегося о продолжении человеческого рода, Прабога, творящего Жизнь. Этот животворящий Прабог настолько укоренился в подсознании первобытных людей, включая наших предков, что практически в неизменном виде был унаследован всеми последующими религиями, в том числе христианством («Бог не есть Бог мертвых, но живых», Мф. 22:33[15]15
  Та же мысль высказана и в Евангелиях от Марка (12: 27) и Луки (20: 38).


[Закрыть]). Неудивительно поэтому, что место, где поддерживался огонь, стало называться очагом, пенатами[16]16
  Пенатами древние римляне называли богов-хранителей и покровителей домашнего очага, семьи, а затем всего народа.


[Закрыть], а затем и алтарем[17]17
  В букв. переводе с лат. – «возвышенное место»; в Ветхом Завете эти места, на которых язычники приносили своим богам жертвы, называются «высотами».


[Закрыть], то есть местом, на котором приносились жертвы.

В книге собирателя русских народных сказок, одного из самых ярких представителей отечественной мифологической школы Александра Николаевича Афанасьева «Древо жизни» читаем: «В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастье всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, обожение должно было перейти и на этот последний: оба эти понятия действительно слились в одно представление родового пената. Каждый род имел своего пената, которым был единый для всех очаг – знамение духовного и материального единства живущих при нем родичей. Если же род делался слишком велик и распадался на части, то такое раздробление видимым образом выражалось в устройстве нового, особого очага; одно или несколько семейств, отрешаясь от главного рода, выселялись на другое место и основывали свое собственное жилье, свой отдельный очаг… У славян при самом сватовстве невесты считают необходимым обращаться к ее очагу и, так сказать – от него получать разрешение на вывод девицы».

Огонь в очаге, как Прабог, созидавший семью и охранявший мир и счастье всех членов рода, был для наших пращуров попросту богом[18]18
  Понятие Бог исконно славянское, возникшее в незапамятные времена, когда религия еще только складывалась. Это понятие олицетворяло здоровье, силу, достаток, и потому тот, кто пользовался заступничеством Бога, вправе был назвать себя бог-атым, тогда как тот, кто был лишен покровительства Бога, назывался у-богим. Отсюда же происходит и слово бог-атырь, как обозначение человека, наделенного огромной физической силой и столь же развитым чувством заступничества за слабых и немощных.


[Закрыть]. Он символизировал созидательную силу основного инстинкта и сам был этим инстинктом, или, правильнее сказать, универсальной мировой потенцией. Возникая из мрака (бессознательного) соединения мужского и женского начал, он на пике этого соединения превращался в свет (разум, сознание), который требовал к себе внимания и заботы, подобно тому, как требует внимания и заботы только что родившийся ребенок. Так возник обряд жертвоприношения, ставший непременным спутником всех последующих религий. «Огонь на домашнем очаге, – продолжает Афанасьев, – можно поддерживать только приношением ему разных сгораемых материалов; пожирая их, он живет, но тотчас же погасает (умирает), как скоро они превратятся в пепел. Так сама собою, простым и естественным путем, возникла жертва огню»…

Вера в Прабога-огонь, как мировую потенцию, помогла человеку решить двуединую задачу, сформулированную Кантом. В этом отношении огонь оказал человеку неоценимую услугу в осознании себя как части природы, сотворившей его, и в то же время существа, способного вырваться из ее плена и преобразовать себя, не нарушая при этом законов природы. Доверительные отношения, сложившиеся между Прабогом-огнем и человеком, как бы негласное соглашение, заключенное между ними – огонь будет оберегать человека, служить ему, а человек, дабы не дать огню погаснуть (умереть), будет приносить ему жертвы, – и стали условием союза между природой и человеком, стали тем, что мы понимаем сегодня под словом религия. (В Библии, которая, естественно, возникла не на пустом месте, а вобрала в себя все ценное, что возникло и закрепилось в виде обрядов, этот давний обычай приносить огню жертвы, чтобы он не погас, нашел новое толкование: через Моисея Бог повелел Своему народу: «Пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками» (Исх. 23:15). Будь это не переосмысление древнего обычая поддержания в очаге огня, Бога следовало бы назвать первым коррупционером, который во исполнение своих прямых обязанностей потребовал от людей, приходящих к Нему за содействием по любому поводу и даже без повода, а только затем, чтобы засвидетельствовать Ему свое почитание, – взятки.)

Союз этот, однако, нуждался в новых символах, развивающих и еще более конкретизирующих представления о Прабоге как символе огня. И такие символы появились. С началом использования огня жизнь человека коренным образом изменилась: отпала необходимость в изнурительном оббивании камней, чтобы превратить их в острые орудия, – спекшийся в огне песок представлял собой готовое орудие, которому можно было без особых усилий придать любую желаемую форму; не нужно было долго обтачивать палку, чтобы превратить ее в копье, – достаточно было подержать ее конец над огнем, чтобы конец этот заострить; обожженная глиняная посуда оказалась прочней посуды, изготовленной из сырой глины, да и пища, приготовленная на огне, оказалась вкуснее и легче усваиваемой, чем сырая.

Усложнение хозяйственной деятельности избавило мужчину от необходимости проводить все дни напролет на охоте, а женщину тратить долгое время на поиски съедобных плодов, ягод и корений, – человек перешел к разведению скота и земледелию. Огонь и здесь продолжал оказывать человеку услугу: мужчине с его помощью стало легче расчищать от деревьев место для пахоты и изготавливать из их комлей плуги и другие сельскохозяйственные орудия, а женщина стала больше времени проводить дома, растить детей, доить коз и коров и поддерживать в очаге огонь.

Но вот все работы по подготовке земли к севу закончены и пора задобрить природу, чтобы она вознаградила человека за его труды будущим щедрым урожаем. Далее я снова обращаюсь к книге Сакса и Ранка «Значение психоанализа в науках о духе»: «Слишком общеизвестны… названия человеческих процессов зарождения из области земледелия (семя, оплодотворение и т. д.). Отождествление оплодотворения у человека и в природе, лежащее в основе этого лингвистического тождества, ясно сказывается в удержавшемся до последнего времени обычае при засеивании земли, заключающееся в том, что голая пара совершает на пахотной земле половой акт, чтобы побудить почву к подражанию. Интересно, что как в греческом и латинском, так и в восточном языке[19]19
  Здесь имеется в виду древнееврейский язык.


[Закрыть] слово “пахать” употребляется обычно в смысле “совершать coitus[20]20
  Совокупление, соитие.


[Закрыть]” и что выражениями “сад”, “луг”, “поле” по-гречески шутя называют женский половой орган, который в “Песне песней” Соломона назван “виноградной горой”[21]21
  В русском синодальном переводе – «ворох пшеницы»; в наших широтах виноград не растет и потому образ «виноградная гора» непонятен, чего не скажешь об образе «ворох пшеницы».


[Закрыть]. Символическое очеловечивание земли мы встречаем у индейцев Северной Америки, противодействие которых земледельческой культуре объясняется тем, что они не хотят наносить раны матери-земле…»

Нетрудно догадаться, что в случаях, подобных описанному, совокупление мужчины и женщины на вспаханной земле было не столько половым актом в буквальном значении этих слов, сколько символом, основанным на вере, что у природы и человека общие начала. А чтобы эти начала не нарушились, человек стал создавать идолов, которые в конкретно-чувственной форме, в виде материализованных тел символизировали единство признаков, одинаково присущих как человеку, так и всей природе.

Известно: не жрец, а поклонение создает идолов. В Эрмитаже представлена богатая коллекция женских фигурок, созданных первобытными людьми. Среди них привлекает внимание статуэтка, выточенная из бивня мамонта, как полагают специалисты, 40 – 30 тысяч лет назад, то есть на заре возникновения религии и выделения человека из окружающего мира. По месту находки статуэтки (село Костёнки, расположенное в 40 километрах от Воронежа) она получила название Костёнковской (или Воронежской) Венеры и рассматривается как прообраз всех последующих Венер и Афродит. Первоначально же женские фигурки олицетворяли верховную богиню практически всех древних народов – Великую Мать.

Однако куда как большее распространение на заре возникновения религии получило изображение мужского начала, которому первобытные люди придали форму фаллоса. Культ фаллоса оказался настолько живучим, что вытеснил культ огня, и если огонь мы назвали Прабогом, то фаллос стал поистине Первобогом, влияние которого сказалось на всех последующих религиях и культуре в целом.

(Этот же культ фаллоса, замечу в скобках, на заре своего возникновения потребовал, как любой другой культ, себе жертв, пободных жертвам огню в домашнем очаге, о которых писал Афанасьев. Полней всего эти жертвы выразились в обряде обрезания. Первыми из священнослужителей стали обрезать крайнюю плоть египетские жрецы, у которых этот обряд заимствовали евреи, а за ними арабы. В обмен на обещание 99-летнему Аврааму сделать его отцом множества народов и дать ему в удел всю землю Ханаанскую, Бог поставил условие: «Ты же соблюдай завет Мой, ты и потомки твои после тебя и в роды их. Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол. Обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением завета между Мною и вами» (Быт. 17:9-11). Авраам поступил в полном соответствии с указанием Бога: «И взял Авраам Измаила[22]22
  Первенец Авраама от египтянки Агари, служанки Сарры; от Измаила произошли, согласно библейскому преданию, измаильтяне, или арабы, родственный евреям семитский народ.


[Закрыть], сына своего, и всех рожденных в доме своем, и всех купленных за серебро свое, весь мужеский пол людей дома Авраама; и обрезал крайнюю плоть в тот самый день, как сказал ему Бог» (Быт. 17:23).

По поводу причин возникновения обряда обрезания высказывались разные точки зрения, в том числе приводились аргументы гигиенического и медицинского свойства. Однако единственно разумным объяснением смысла и назначения обрезания было и остается религиозное: признание человеком первичности созидательной силы вселенской прапотенции-огня, воплотившейся позже в образе Первобога-фаллоса, и своей от него зависимости. Любое другое объяснение оставляет открытым вопрос: почему обрезание, независимо от египетских жрецов, евреев и арабов и гораздо раньше них, нашло распространение у таких далеких друг от друга и не связанных между собой народов, как аборигены Австралии и Океании, мексиканские индейцы, а у ряда африканских племен обрезанию подвергались не только мальчики, но и девочки, у которых удалялись малые половые губы, а порой и клитор[23]23
  Известно, например, что Франция предоставила политическое убежище молодой чете из Мали, которая отказалась подвергнуть обряду обрезания свою дочь, за что, в свою очередь, подверглась преследованиям у себя на родине.


[Закрыть]?)

Впоследствии к Первобогу-фаллосу присоединились бог садов, полей и домашнего очага Приап, слившийся позже с образом Пана (римским Фавном), бог скотоводства и покровитель странников Гермес (ему посвящались вертикально поставленные вдоль дорог камни, или гермы, которые позже стали использоваться как дорожные вехи и верстовые столбы), бог виноградарства и виноделия Дионис, или Вакх (римский Бахус), культ которого распространился вплоть до Индии, бог солнечного света Аполлон и многие другие, включая сюда Зевса. Заметную роль играл фаллос и в культах богинь, прежде всего богини земледелия и плодородия Деметры (римская Церера), богини-матери Кибелы (ее культовым символом был черный камень в виде фаллоса, который римляне доставили в 204 году до н. э. в Рим, чтобы отвратить поражение во Второй Пунической войне против Карфагена[24]24
  Согласно преданию, корабль с огромный каменным фаллосом сел на мель в русле Тибра, и лишь вмешательство девственницы помогло снять судно с мели и доставить камень в город.


[Закрыть]), множества малоазийских божеств, поклонение которым сопровождалось оргиастическими танцами и экстатичеческой музыкой. Напрямую с фаллосом был связан культ Гения (от ген – «род»), который олицетворял у римлян мужскую силу и был вначале духом-покровителем каждого отдельного мужчины (женщинам покровительствовала Юнона, отождествлявшаяся с греческой Герой), а затем защитником семьи, дома, общины, города и, наконец, государства.

Вера в магическую животворящую силу фаллоса была столь велика, а его изваяния, устремленные ввысь, столь многочисленны, что натолкнули древних зодчих на мысль, что эти изваяния должны стать опорой жилых домов и общественных зданий как символ надежности, долговечности и благополучия обитающих в них людей. Так возникла идея украшать дома колоннадами, к которым позже примешался мотив женского начала в виде богато украшенных капителей. Особенно преуспели в этом искусстве греки. У них мотив сочетания мужской силы (вертикально поставленный мощный каменный ствол) с вечной женственностью (украшенная орнаментом капитель) заимствовали римляне, а позже такая архитектура, названная «музыкой, застывшей в камне», распространилось по всему миру и получила название классической.

Эту «многомысленную» особенность античной символики проницательно разглядел отечественный искусствовед Лев Любимов в книге «Искусство древнего мира». Анализируя особенности перехода от дорической колонны с ее мощным стволом и вертикальными ложбинками-каннелюрами к колонне ионической, возникшей в Малой Азии и на островах Эгейского моря, где явственно ощущались веяния, идущие с Востока с присущим ему чувственным восприятием мира, он пишет: «Этой строгой геометричности, этой массивной простоте, исполненной внутренней силы, властному утверждению мужественного начала в искусстве дорического ордера ионический ордер противопоставляет стремление к декоративности, к легкости форм, плавность линий, свое более женственное вдохновение».

Наглядней всего фаллос как животворящая сила олицетворялся в камне из-за его твердости. Следы давнего почитания камня мы находим в Библии. Так, при заключении союза между отцом Лии и Рахили Лаваном и его будущим зятем Иаковом последний поставил камень и назвал его Галаад, или холм свидетельства (другое название этого памятника – Мицпа, или стража, при этом Лаван сказал Иакову: «Да надзирает Господь надо мною и над тобою, когда мы скроемся друг от друга», см. Быт. 31:45, 49). Тот же Иаков, которому привиделся во сне Бог, наутро полил камень, служивший ему изголовьем, елеем, а место ночлега назвал Вефилем, что значит Дом Божий (см. Быт. 28:11—19). Христос обещает дать побеждающему белый камень, на котором будет написано «новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Отк. 2:17), да и Сам Христос называется краеугольным камнем, «на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святой храм в Господе» (см. Ефес. 2:21).