Текст книги "Эвтанатор"

Палата была одноместной, оборудована современно. Орлен глянул на монитор. Отметил, что сердце работает достаточно уверенно. Пульс восемьдесят, но наполнение вполне удовлетворительное. Дыхание достаточно глубокое, тридцать с небольшим в минуту. Да, естественного конца ей пришлось бы ждать достаточно долго. Понятно, почему она просит о последней помощи.

Он спросил у лечащего врача:

– Были хирургические вмешательства? Облучение? Химия? Медикаменты?

Тот покачал головой.

– Вы приняли это за онкологию? Но здесь совсем другой случай.

Орлен невольно поднял брови.

– Вот как? В таком случае, каков же ваш диагноз?

– Название мало что даст, если вы не знакомы со специфическими болезнями Эвана – теми, что существуют только здесь.

– Я просто ещё не успел сделать это. Думаю, уже вечером…

– Быть может, я попытаюсь ввести вас в курс прямо сейчас? Ради экономии времени? Больная выйдет из нынешнего состояния не раньше чем через полчаса.

– Хорошая идея. Слушаю.

– Благодарю вас. Итак, название её болезни – саркома духа. Хотя некоторые предпочитают говорить – души. Клиническая картина очень похожа на канцер, но причина кроется в состоянии души человека, а не в его физиологии. Те же боли и то же развитие: умирание организма в борьбе. Но при этом ни один орган не поражён, плоские клетки не наблюдаются, физически человек здоров. Сколько бы вы ее ни обследовали, не найдёте совершенно никакой патологии. По сути, мы имеем дело с душевным заболеванием, но убивающим организм даже более уверенно, чем любая форма рака. Приходилось вам когда-либо сталкиваться с подобными случаями?

Орлен тряхнул головой.

– Никогда даже не слышал. Я был на многих мирах, но такое заболевание не известно нигде, могу поручиться. То, что вы рассказываете, – страшно интересно!

Ординатор невесело усмехнулся.

– Поверьте, мы с удовольствием обошлись бы без таких интересов. Нет причин гордиться подобным своеобразием. Мы и без того достаточно исключительны.

Это Орлену приходилось слышать не раз: нет в Галактике такого мира, который не считал бы себя своеобразным, не похожим на другие. Да по сути дела так оно и было в действительности.

– Послушайте, доктор… но если так, отчего бы не попробовать лечить это как душевное заболевание? Например…

– Полноте, доктор, неужели вы думаете, что мы не пытались? Всякий раз! Но, к сожалению, без каких-либо успехов. Эта болезнь сильнее нас. Во всяком случае, пока.

– Да, вам трудно позавидовать. Но вы наверняка пытались исследовать причины, корни заболевания?

– Они все на поверхности. Мы прекрасно их знаем.

– Да?

– Это то, что повсеместно в Галактике называется словом «грехи». Конечно, вам знакомо это понятие.

– Естественно. В любом мире знают, что такое грех, и везде стараются обходиться без них – но это опять-таки лишь идеал, на деле все мы грешим – кто больше, кто меньше. И – не все, но многие – терзаемся затем угрызениями совести, пытаемся искупить вину – кому-то это удаётся лучше, другим хуже. Но чтобы от этого умирать в мучениях?.. Правда, в древности грех сластолюбия порой приводил к заражению люэсом, иногда с летальным исходом. Но это даже не седая старина, а просто лысая древность. Почему же у вас…

– Потому что это Эван, доктор. Когда-то, ещё в самом начале заселения этого мира, геном будущих колонистов подвергался инженерному воздействию, чтобы обеспечить качества, необходимые для укоренения здесь в начальных условиях. И в процессе этого воздействия мы ухитрились подхватить такой ген, который подобным образом реагирует на нарушение главных жизненных правил – хотя бы десяти заповедей. Переводит страдания духовные в физические.

– Да, – сказал Орлен озадаченно, – действительно, угораздило вас. Но раз механика процесса вам ясна, почему же не восстановить статус-кво и не расстаться с этим геном – пусть не вам, но хотя бы потомкам?

Ординатор посмотрел на Орлена так, словно тот позволил себе выразиться крайне непристойно.

– Разумеется, такие мнения возникали. И даже – уже давно – по этому поводу проводился референдум. Сторонники оказались в позорном меньшинстве и сняли свои предложения. Вы спросите: почему?

– Уже спросил.

– По серьёзным причинам, доктор. Прежде всего, потому, что вся история жизни людей на Эване – это история мирного развития, свободного от кровавых разборок между разномыслящими, без серьёзных преступлений, без духовного опущения в разврат, алкоголизм, наркоманию, азартные игры. А раз без преступлений – то, следовательно, и без чрезмерного разрыва между лучше и хуже обеспеченными. Мы живём без магнатов и без нищих. Приходилось ли вам посещать миры, развивавшиеся таким благоприятным образом?

– Увы, нет.

– Мы обитаем в очень спокойном и надёжном мире, доктор. Кстати, он, конечно, не сразу стал таким. Среди основателей были разные люди, и кто-то попробовал сразу же сделать применение силы и нечестности основным правилом жизни. Несколько убийств и кровопролитий всё-таки произошло – в самом начале. И сразу же людям пришлось столкнуться с той болезнью, одну из жертв которой вы сейчас наблюдаете. Что к чему – поняли, пусть и не сразу. Теперь такие случаи крайне редки. Раз в несколько лет, не более. Так что совершенно естественно: голосуя на референдуме, сто процентов эван, без каких-то десятых долей процента, высказались за сохранение нашей генетической картины. Но были и другие причины. Наше вероучение, в общем принадлежащее к группе христианских, вследствие обстоятельств, о которых я только что рассказал, сравнительно быстро претерпело изменения. Наши генетические преобразования были объявлены Господней благодатью, да, скорее всего, так оно и было. Так что всякая попытка отойти от них является посягательством на основы вероучения. А это недопустимо. Наша церковь прокламировала тезис об эванах, как избранной Богом нации…

– Не сказал бы, что идея совершенно оригинальна.

– На это мы не претендуем: иудеи, конечно, были первыми. Но, в отличие от них, мы никогда не отступали от веры. Правда, и пророков таких у нас не было, однако мы из-за этого не очень переживаем. Зато уверены, что нам не грозит рассеяние по всей Галактике. И это тоже очень весомая причина, чтобы сохранить всё как есть. Конечно, когда приходится сталкиваться с таким случаем, как наш, когда вы видите, как страдает живой человек – пусть он, надо полагать, и заслужил это, – закрадывается мысль: а не слишком ли жестоко условие нашего благополучия? Однако, подумав как следует, отвечаешь: нет, всё правильно. Преступление должно быть наказано. А у нас, как вы, наверное, уже поняли, смертной казни не существует, как и почти во всей Галактике. Пожизненное заключение есть. Но, видимо, Господь считает, что этого недостаточно.

– Для этой женщины? В чём же её грех?

– Увы, доктор, в убийстве. Ни более, ни менее.

– И как она…

– Она бывает в полном сознании, доктор. Разумеется, в тот промежуток времени, когда уже вышла из беспамятства, а боли ещё не возобновились. И в эти промежутки просветления она отлично понимает и тяжесть содеянного, и справедливость кары.

– Не получается ли так, что она хочет с моей помощью сократить срок наказания?

– Не исключено. Меня это не удивляет: боли, доктор, и в самом деле жестоки.

Орлен кивнул.

– Понимаю. Кстати, меня несколько удивило, что ради такого единичного случая вам пришлось приглашать специалиста со стороны. Неужели в вашем мире не нашлось эвтанатора?

– Ни единого, доктор. И никогда не было. Наша церковь вообще-то к самой идее эвтаназии относится без одобрения. Но тут ей приходится уступать мнению нашего гуманного общества. А эвтанатора у нас быть просто не может, потому что эвтаназия – тоже убийство, не правда ли? Пусть разрешённое, законное, в каком-то смысле даже благодетельное – но убийство. И совершить его означало бы перенять болезнь от того больного, которому была оказана последняя услуга.

– Гм, – сказал Орлен, невольно задумавшись. – Слушайте, а вы уверены, что такая участь не постигнет и меня?

Ординатор покачал головой.

– У вас же нет этого гена, верно? Если бы он был, то проявился бы уже при самой первой эвтаназии, проведенной вами. Но вы же родились не на Эване, так что опасаться совершенно нечего. Вы в полной безопасности.

– Нет, я родился не на Эване, – подтвердил Орлен. – И оказался здесь впервые в жизни.

– Ну вот видите! Ага, смотрите: наша больная приходит в себя. Прекрасно. Хотите ли вы, чтобы я присутствовал при вашей беседе?

– Не хочу, доктор, отнимать ещё больше вашего времени.

– Понимаю и удаляюсь. Впрочем, я вряд ли вам понадоблюсь. Больная ведёт себя крайне спокойно. Ухожу. Буду в триста шестом кабинете – если потом захотите увидеться.

– Спасибо, доктор. Очень возможно.

Он проводил ординатора взглядом. И повернулся к больной.

Её глаза были открыты, и она смотрела на Орлена совершенно разумным взглядом. Без растерянности, без страха. Серьёзно. С некоторым интересом. Равный смотрел на равного. Орлен поспешил изобразить улыбку – профессиональную, заменяющую непременное «всё будет в порядке, всё будет хорошо». Он произнёс бы это и вслух, но больная опередила.

– Я вас не знаю. Кто вы?

– Доктор Орен Кортон. То есть… я хотел сказать – Орлен Кордо.

«Чёрт, я, похоже, растерялся. Стыдно. Ну-ка, приди в себя!»

– Странно, – сказала она. – Я вижу только одного.

«Это следует воспринимать как шутку», – решил он.

– Второй просто невидим, всё остальное у него в порядке. А кто вы, смею ли спросить?

– Это есть там, на табличке. Инес Аниси.

– Очень приятно познакомиться, мадам Аниси.

– Просто Инес. Взаимно. Особенно, если вы тот, кого я жду. С великой надеждой. Вы ведь эвтанатор? Только не говорите «нет»!

– Это моя специальность, Инес. Я здесь по вашей просьбе. И думаю, что смогу помочь вам – конечно, в случае, если вы будете со мной совершенно откровенны.

– Не вижу, что мне скрывать. Я больна. Неизлечимо. Такой, какой вы видите меня сейчас, я бываю, если суммировать, менее трёх часов в день. Остальное время я или схожу с ума от боли и мечтаю о смерти, или валяюсь в отключке, накачавшись наркотой. Всё очень просто.

– Не так просто, Инес, как вам кажется. Для того чтобы удовлетворить ваше желание, я должен прежде констатировать, что другого выхода действительно нет. Этого требует наш кодекс. Скажите, сколько может продолжаться без перерыва ваше… ну, нормальное состояние, скажем так.

– Наверное, минут двадцать, двадцать пять… не более получаса.

«А вот проверим. Если удастся вовлечь её в интересный разговор, может быть, боль отступит – ну, хотя бы на несколько минут? Тогда, если прибегнуть к гипнотическому воздействию…»

– Очень хорошо. Тогда не будем терять времени.

– Будь по-вашему.

– Инес, причины вашей болезни мне известны. Но лишь в самых общих чертах. Пожалуйста, расскажите всё об этом, отступив как можно дальше. С чего всё начиналось…

– Вам что, нужна моя биография?

– Вы определили очень точно.

– Ну… Сейчас, немного соберусь с мыслями. Да. Вот. Мне тридцать семь лет, родилась и безвыездно прожила эти годы тут, на Эване. Семья среднего достатка, отец – государственный чиновник в департаменте экозащиты, мать вела дом. Образцовые прихожане. Я получила обычное образование, так называемый «непременный пакет», потом, по собственному выбору, высшее экологическое – пошла, так сказать, по стопам отца. Природа всегда была мне ближе всего прочего. Работала сперва экоинспектором в нашей округе, потом – экокомиссаром. Была на хорошем счету. Ожидала уже повышения – перевода в Верховную канцелярию Министерства природы на должность разъездного контролёра. Этим, собственно, моя карьера и завершилась – произошло это …

– Отсюда, пожалуйста, подробнее.

– Доктор, стоит ли вам рыться в моём белье…

– Не потому, что это мне нравится. Такова моя обязанность.

– Ну что же. Итак, я дослуживала последние дни в качестве комиссара, когда…

– Да? Что же вы замолчали? Когда?..

– Доктор, доктор! Я… Мне… О! Опять! До-октор! Я не могу, не могу!.. А-а!..

Она начала корчиться. «Как на сковороде» – само собой всплыло сравнение. Свивалась в клубок и разжималась, как пружина, разбрасывая руки и ноги, накрывавшая её простыня улетела куда-то в сторону. Пальцы судорожно вцепились в матрац, забулькала наполняющая его жидкость, тут же руки вновь взмахнули, словно крылья, задели тумбочку – что-то со звоном полетело на пол. Она уже не кричала, а выла – громко, хрипло, ужасно:

– Доктор, до-о-о… помо… Господи, помилуй, пощади!..

Да ещё вперемежку с площадной лексикой.

«Видимо, она упустила мгновение, когда следовало добавить обезболивающее. Увлеклась своим рассказом? Или это мне самому следовало почувствовать приближение нового приступа? Так или иначе, вольём ещё дозу… вот так. Это должно помочь достаточно быстро. Да, наблюдать подобные муки – к этому вряд ли можно привыкнуть. Надо требовать прибавки за вредность. Хотя платят нам, прямо сказать, вовсе не плохо…»

– О, доктор… спасибо… она уходит. Господи, как хорошо, как прекрасно!

– Инес, вы в состоянии говорить сейчас?

– Я в состоянии… всегда в состоянии… я всё могу… Хотите убить кого-то? Может быть, убить вас? Я могу, я…

«Это уже бред. Впрочем, голос становится всё тише, слова – неразборчивее. Вот уже пошёл речевой лом – комбинация звуков, лишённая смысла. Больная в очередной раз впадает в беспамятство. Сколько она в нём пробудет? Час, полтора, два? Дозу ты влил минимальную. Ну что же, надо сидеть и ждать, чтобы при малейшей возможности сразу же продолжить. Видимо, придётся обойтись без мелких деталей – иначе всё может растянуться на неделю с лишним, а тем временем на Середину может прийти с таким нетерпением ожидаемая информация…

Нет. Сейчас не думай об этом. У тебя – больная, и думай прежде всего о ней. О её судьбе. Только что ты наблюдал картину весьма выразительную. Может быть, принять решение сразу? Тогда останется только выяснить позицию родных и предоставить ей выбор способа избавления. Посмотрим, как пойдёт дальше. Сегодняшний день, во всяком случае, пусть уйдёт на общение с нею. Потом ведь ещё понадобится время на получение официального разрешения – вероятнее всего, у той троицы, с которой я уже общался, согласование наверху – это уже их работа.

Хорошо, буду ждать, пока она снова придёт в себя.

Интересно, а что она делает в минуты просветления? Просто лежит? Слушает музыку? Смотрит записи? Читает?

Ну-ка, ну-ка. Нет, граммы не видно. Зато кристаллов – хоть горстями черпай.

Целая коробка аудио. И столько же – видео. Интересно: это её собственные или Клиника заботится о досуге своих больных? Что, кстати, вообще потребляют на Эване – в смысле искусств? Есть ли всеобщая классика? Скорее всего, как везде: большая часть записей – продукты современной моды. Дешёвка или рядом с нею.

О досуге больных заботятся. А о приглашённых врачах? Между работой и сном – чем буду развлекаться лично я? В отеле, в номере, медиа-оборудование имеется, успел заметить. А что в него заряжать? Свои я, к сожалению, забыл взять. По-моему, тут в номере валялось пять или шесть кристаллов – не более. Скудно. Хотя, скорее всего, их можно заказать. За особую плату, естественно.

А почему бы ни прихватить из этого богатства? По сути, знакомство с такого рода вкусами и предпочтениями больной является частью моей работы. Так что это ни в коем случае не может быть сочтено воровством… – Орлен зачерпнул полную горсть из одной, затем из другой коробки. Уложил в сумку – в разные кармашки, чтобы не путать потом. Когда будет возвращать. – А может, начать прямо сейчас? Для начала – музыку. Очень негромко. Лишь чтобы получить представление. Беру наугад. Заряжаю. Включаю. – Минуту-другую он вслушивался. – А что, интересно. Можно сказать, достаточно своеобразно. Но ты ведь ожидал совершенно другого. Широкого потока, кантилены, скорее, в мажоре: музыка благополучного, одухотворённого мира. А звучит совсем другое: две темы, ни одна не доводится до конца, перебивается другой, прерывается, а через несколько тактов – первая возвращается, силой вытесняя вторую, и снова врывается вторая… Первая тема – мелодичная, спокойная, не помню уж, как это называется у музыкантов. Вторая – рваная, тревожная, пронзительная, синкопированная. Массовая музыка? Вряд ли. Элитарная? Что это: добро и зло? Правда и ложь? Борьба структуры и энтропии? В фонотеке эколога? Ну, а…

– Вам нравится, доктор?

Снова спокойный, ясный взгляд. Даже лёгкая улыбка на искусанных губах.

– Боюсь, я вас основательно напугала, да? Ничего не могу поделать: боль сильнее меня. Когда она врывается, оживает – это больше уже не я, это вопит мясо. Не представляете, как я мечтаю от него избавиться. Верите?

– Да, Инес. Скажите: а как относятся к вашему желанию родители? Дети? Их мнению мы придаём немалое значение.

– Никак. Родители отреклись от меня сразу после того, как я… как это произошло. А детей у меня никогда не было. Так что не беспокойтесь, вам не придётся общаться с ними. Родители выдали больнице полную доверенность.

– Понимаю. Так что же всё-таки тогда случилось?

– Мне пришлось совершить доброе дело – хотя вам такая характеристика может показаться странной.

– Откровенно говоря, я не понял.

– Вся беда в том, что я – лесной человек. Лес – моя любимая среда. Только там я по-настоящему отдыхала. Обретала спокойствие и уверенность в себе.

– И что же?

– Уверенности, наверное, оказалось слишком много. Там, в лесу, меня изнасиловали. Вернее, изнасиловал – он был один. Совершенно незнакомый. Сейчас, вспоминая, думаю, что я почему-то сопротивлялась ему не до конца. Знаете, у меня не было постоянного… друга, скажем так. Вообще, секс был для меня как бы на заднем плане, меня всегда считали фригидной. А тут… одним словом, так случилось. Но тем не менее это было насилие. И оргазма я не испытала. Он – да. Я убила его там же, он даже не успел привести себя в порядок.

– У вас было оружие?

– Откуда?! У нас не принято иметь оружие, и я никогда не держала ничего такого в руках. Нет, конечно. Но у нас экологи с давних времён обучаются искусству самозащиты. Человека ведь можно убить руками – очень просто. И зверя тоже; нас, собственно, обучали защите от зверей. Но разницы почти никакой. Вам ведь известны такие способы?

– Нет, – соврал Орлен. – Но вы говорили о добром деле.

– Конечно. Я ведь избавила его от того, что сейчас испытываю сама. Теперь-то я жалею о своём поступке: он слишком легко отделался. Но, как говорится, содеянного не вернуть.

– Инес, а вот эта мысль о сделанном вами добром деле – если углубляться в неё, расширять, укоренять – разве не сможет облегчить ваше состояние? Пусть сначала и ненамного, но чем дальше…

– Доктор, не надо уговаривать меня. Знаете, я пыталась. И, может быть, появлялись какие-то намёки на улучшение. Но почти сразу я поняла: этого не нужно.

– То есть как? Почему?

– Допустим, я выжила бы. И даже выздоровела. А потом?

– Не понимаю, что – потом?

– Жить в этом мире – убийцей? Вы не представляете, что это такое. Начиная с еженедельных проклятий в храмах, между службой и проповедью. Продолжая тем, что никто не посмеет предоставить убийце работу. Жильё. Не говоря уже об общении. По-вашему, это была бы жизнь?

– Инес, но ведь существует множество других миров, в которых живут миллионы, миллиарды людей…

– Конечно. И раньше были люди, по разным причинам покидавшие Эван и искавшие счастье в других мирах. Но не известно ни одного, кто выжил бы там больше одного года. Нет, их не убивали, не преследовали, не чурались, они были неплохо обеспечены. Но – не выживали. Может быть, сказываются наши генетические особенности, несовместимость с теми духовными полями, какие существуют в других мирах? Так или иначе, такие растения, как мы, могут произрастать только здесь. Пересаженные, мы вянем. Я не хочу вянуть. Так что, доктор, не тратьте время попусту.

Орлен помолчал недолго. Потом проговорил:

– Ну хорошо. Перейдём к технологии. Инес, как вы хотели бы уйти? Вы уже думали об этом? Сейчас я перечислю вам те методики, какими располагаю, и вы сможете подумать над ними и выбрать то, что больше понравится. Глупо, правда – какая смерть больше понравится? Но иначе не скажешь.

– А я говорю: освобождение! И думать мне совершенно не о чем – я уже всё решила. Ваше меню мне не нужно.

– В таком случае, чего вы хотите?

– Хочу уйти в тишине, слушая музыку, в одиночестве. При этом не сразу: после очередного болевого приступа я приму наркотик и отключусь. Да, в помещении непременно должно быть темно: почему-то я лучше чувствую себя в темноте. Вы из соседнего помещения окликнете меня; убедившись, что я забылась, – включите газ. Вы знаете, какой я имею в виду. Он ведь есть у вас? – В голосе Инес прозвучала тревога.

– Не беспокойтесь, есть, но для полной уверенности я попрошу ещё и тут, в Клинике. Думаю, мне не откажут.

– Я уверена, что нет. Как быстро он действует?

– Для человека достаточно четверти часа. Но для страховки мы берём полчаса. Хотя вообще для операции отводится не менее часа.

– Вот и прекрасно. Вы убедитесь в том, что я улетела, и сами сможете уйти.

– Смогу уйти, – механически повторил Орлен. – Итак, мы достигли согласия?

– Разве у вас возникли сомнения?

– Нет, ни в коем случае. Просто… полагается закрепить всё официально. Ваше согласие, ваша подпись…

– Конечно. Я просто забыла – знаете, в этом состоянии какие-то вещи просто выпадают из памяти. Когда ты в сознании, хочешь или нет, но постоянно ждешь нового приступа, ждешь в страхе, иногда до пота – хотя даме и не полагается потеть, да? – Она даже улыбнулась, но было ясно, что на самом деле ей не до этого. – Вот, доктор, пожалуйста, у меня всё готово. Я ведь была уверена, что вы мне не откажете.

Она сунула руку в тумбочку, вынула две карточки, протянула ему. Орлен взял их, при этом прикоснулся к её пальцам. С трудом сдержал возникшее лёгкое содрогание – от мысли, что ты прикоснулся к человеку, которого не позже чем завтра убьёшь. Всё-таки не каждому дано быть палачом.

– Это не всё, – сказал он, поскольку действительно было ещё не всё. Из неразлучной сумки он извлёк то, что по традиции называлось диктофоном. Включил. – Сейчас, пожалуйста, повторите вслух ваше согласие, назовите выбранный способ. Можете попрощаться с кем-либо, если есть желание. Записываю.

– Постойте, доктор. – Она подняла тонкие дуги бровей. – Разве это нужно? Я об этом ничего не слышала, мне не говорили…

– Таковы правила. Вас не предупредили – ничего удивительного: у вас же нет специалистов в этой области.

– Доктор, я чувствую – сейчас опять начнётся…

– Так быстро? Видимо, ваша боль приноровилась к этому наркотику. Ничего, у меня есть с собой новое средство – до ваших мест, наверное, ещё не дошло. Сейчас я заменю флакон…

– А вдруг будет ещё хуже? Пожалуйста, доктор, не нужно. Я стану сильнее бояться… А знаете – вы её напугали, боль чуть отступает. Ладно, давайте, пока я ещё не начала кричать.

Орлен поднёс коробочку почти к самым губам Инес. Она послушно повторила всё, что следовало. Орлен выключил запись.

– Спасибо, Инес. Хотите, чтобы я ещё побыл с вами?

– Вряд ли смотреть на меня приятно, когда я корчусь и ору. А у вас наверняка есть и другие дела.

– Ничего особенного. Просто хочу ещё зайти, убедиться в том, что там всё в порядке – ну там, где завтра…

– Я понимаю. А я вот не хочу этого видеть. Там вряд ли весело – а мне хочется уйти, сохраняя в памяти что-нибудь приятное. Хотя бы эти цветы – это от администрации, очень благородно, правда? Хотя меня считают преступницей, они всё же мне сочувствуют, жалеют…

– Вам трудно не посочувствовать. Я их понимаю.

– Прощайте, доктор, – произнесла Инес. – Значит, в восемь вечера. Господи, ещё так долго… Больше не увидимся. То есть вы меня наверняка увидите – вам ведь придётся вместе с другими констатировать факт. А вот я вас – нет. Знаете, а вы мне понравились. Так что даже немного жаль… Идите, доктор, уходите поскорее.

Он и в самом деле ушёл. Направился в административный корпус: полагалось отчитаться в результатах уходящего дня. Главный врач встретил его приветливо. Выслушал с интересом. Сказал:

– А вы действительно не теряете времена даром, доктор. Итак, можно надеяться, что печальное событие произойдёт завтра?

– Есть все основания надеяться, – кивнул Орлен. Лицо его выразило приличествующую случаю печаль. – Так я могу рассчитывать на лишний баллон?

– Его доставят уже сегодня. И подключат.

– Заранее благодарю. Сейчас, с вашего разрешения, хотелось бы осмотреть то помещение, где мне предстоит работать. Так сказать, освоиться там. Чтобы завтра не терять времени напрасно. Вы не возражаете?

– Что вы, напротив. Вы могли заметить маленький одноэтажный корпус – позади главного, в отдалении. Вообще-то это наш морг, но два помещения там предназначены именно для такой работы, как ваша. Их полагается иметь, хотя я уже и не помню, сколько лет они не используются по назначению. Боюсь, что наши хозяйственники превратили их в кладовку. Я, правда, приказал навести порядок, но если там и окажется что-то лишнее, простите великодушно.

– Что вы, я никому ничего не собираюсь докладывать.

– Ключ возьмите у секретарши. Да, если нужно ещё что-нибудь – не стесняйтесь, говорите. Любое содействие…

– Благодарю вас, доктор. Мне ничего более не… впрочем…

Эта мысль промелькнула в сознании в последнее мгновение. Почему бы и не воспользоваться любезностью? Своими средствами до Середины, до своей конторы, не достучаться – тут нужна вневременная связь, а на уровне мобильных устройств она ещё не осуществляется, только со стационарных установок. А связь нужна, хотя бы на минуту-другую: не исключено, что ожидаемая информация на его адрес пришла именно сейчас, когда сам он – далеко-далеко. Он ведь собирался, выйдя отсюда, навестить местный центр ВВ-связи и заказать разговор. Но и отсюда наверняка можно связаться?

– Впрочем, если вас не слишком затруднит…

– С радостью – если это в наших силах.

– Дозвониться по ВВ, хотя бы на несколько секунд, до Середины, до моего департамента. Просто узнать, как там дела. Не требуется ли моё присутствие. Ну и сориентировать их – когда смогу вернуться на работу.

– Нет ничего проще. С удовольствием окажу вам столь пустяковую услугу. Даже не выходя отсюда. Прошу вас. Вот этот аппарат – голубой. Позвольте, я наберу, мне это привычно. Итак?

– М-сер-18609-ТД-3234.

– Момент… Если только прохождение… Всё в порядке, ура. Говорите.

– Алло, Комитет добрых услуг, эвтанат?

– Слушаю вас. Доктор Кордо, это вы? Очень кстати.

– Хела, вы? Целую ручку. У меня всё в порядке, лучше не бывает, рассчитываю вылететь послезавтра утром. Доложите начальству. Хела, и посмотрите, пожалуйста, есть почта на моё имя? Посмотрите очень внимательно.

– Я всегда внимательна, доктор. На ваше имя – одно поступление. ВВ, конфиденциально.

– Сделайте одолжение: вскройте и огласите.

– Но, доктор, это конфи…

– Я настаиваю.

– Как вам будет угодно. Вскрываю…

Орлен покосился на главврача. «Нет, он и не собирается выходить. Дефицит деликатности. Ну и чёрт с ним. Улыбнись ему – в знак того, что от друзей не бывает секретов».

– Да? Что там?

– В общем, ничего, что я могла бы понять. На ваше имя. Текст: «Место ГД 97». На месте подписи – буква «О». Или ноль. Или просто кружок. И ещё – три плюса. Один за другим. Больше ничего. Вам это говорит что-нибудь?

«Хела. Болтушка. Женщина, что же удивляться».

– Благодарю, я записал. На досуге буду разбираться в этой загадке. Ещё раз целую. Не пытайтесь увернуться. До приятной встречи!

– Доктор, опять вы…

«Достаточно. Связь прервать. Всё».

– Весьма благодарен вам, доктор. Ну что же, до завтра?

– До завтра. Отдохните, развлекитесь как-нибудь. Нельзя допускать, чтобы мрачные мысли завладевали нами. Помните, что все наши дела направлены на благо. Если вам не по себе, советую зайти в храм, послушать закатную службу – знаете, великолепно успокаивает, вселяет оптимизм. Один из храмов вам как раз по дороге, если пойдёте пешком. А если машиной – то водитель с удовольствием отвезёт вас и в кафедральный, там великолепные орган и хор…

– Спасибо за совет. Обязательно воспользуюсь им.

«И в самом деле, похоже на кладовку. Сколько хлама ещё осталось», – думал Орлен, осматривая оба небольших помещения в самом конце коридора. Картонные и пластиковые коробки, старые хирургические инструменты, контейнеры с пустыми флаконами из-под медикаментов, садовый инвентарь, две кучи тряпья: отслужившие простыни, наволочки, халаты, бахилы, прочая дрянь, подлежащая сдаче или уничтожению – эти мероприятия тут наверняка проводились не чаще двух раз в год. «Инес права – тут лучше умирать в полной темноте. Ещё лучше бы, конечно, вообще здесь не умирать…» – Он отогнал нахлынувшую было жалость. Из процедурной, так именовалась, судя по табличке, эта комната, перешёл в другую – аппаратную. Здесь мусора было чуть меньше, зато хранился изрядный запас ваты, бинтов – всего такого, ещё в аптечной упаковке. Зато аппаратура, похоже, была в полном порядке, включая монитор, – камеру Орлен ещё раньше заметил в процедурной. Включил – работает.

«Хотя вообще-то они ни к чему, в темноте и камера мало что увидит. Переживём. Редуктор новенький, ожидает, когда к нему подключат баллон, кран на пульте готов повернуться на нужный угол. Ничего, работать можно. Стульчик перед пультом могли бы поставить и не такой древний, протёртый, как говорится, до костей. Не заменили – нас тут не любят, хотя и стараются не показать. А где нас любят? Кого – нас? Эвтанаторов, конечно. Место для второго баллона есть? Есть, предусмотрено. Проектировалось это, можно подумать, в расчёте на поточную деятельность. Проект стандартный, так что ничего удивительного.

Кстати, интересно: а какова тут смертность? По условиям жизни, должна быть небольшой. Не воюют, не убивают, не голодают, климат здоровый…»

Он подумал об этом потому только, что, уже уходя, поравнялся с дверью морга. Любопытство одолело. Он постучал, ответа не получил. Нажал на ручку. Дверь отворилась. Как и в тех комнатах – естественно, никаких окон, тьма кромешная. Нашарил выключатель. Здесь мусора не было. Два стола для секции, в стороне тумбочка со светильником, стул – белизна и хром. Две длинные стены, слева и справа, напоминали багажные автоматические камеры, только более просторные. Не слишком ли много? Хотя – много или мало, но температура поддерживается, как и полагается, морозная. Тут ещё не так, а в лотках, за этими дверцами – страна вечного холода.

Орлен не удержался, отворил ближайшую нижнюю дверцу. Наполовину выдвинул пустой лоток. Дохнуло морозом. Брр… Задвинул. Захлопнул. И заторопился к выходу – к свету, теплу, жизни.