Текст книги "2012"

Создавая образ, Тимофей глядел на собеседника в упор, стараясь не упустить ни малейшей вазомоторики – движения бровей, глаз, губ, – не терял из вида пальцев рук. Но без заметного результата: лицо оставалось неподвижным, словно маска, намёк на улыбочку, возникший ещё до того, как началось описание, оставался словно приклеенным; пальцы тоже не двигались – руки были крепко сцеплены. Не нервничает, не удивляется. Это скорее хорошо.

– Вот в основном всё. Я что-то упустил?

Человек «Т» медленно разомкнул губы, чуть откинул голову. Сказал:

– Так, мелочи. Происхождение, родители, братья, сёстры, где учатся девочки, квартира, любимые писатели, раз уж я филолог-русист, музыка, как одеваюсь, какие предпочитаю фильмы, как часто в театр хожу, футбол, за какую команду болею, – словом, детали. Как отношусь к инородцам – вот это, пожалуй, черта более существенная. Но в общем ответили, я бы сказал, на четвёрку.

– Да, конечно. Но я на полноту и не претендую. Откровенно говоря, просто не было времени для более развёрнутого поиска информации. Но восполнить эти пробелы сможете вы сами – тогда, когда это понадобится.

– Если понадобится, – согласился человек «Т». – К сожалению, не могу отплатить вам той же монетой, то есть дать вам столь же полную характеристику: мне о вас по-прежнему неизвестно ничего – кроме лишь того, что у вас почему-то возник живой интерес к моей заурядной персоне. Давайте раскроем карты – хоть я и не игрок, как вы верно отметили. Итак: чего вы от меня хотите? Кто вы, в конце концов, такой? Кого представляете? Я не киллер по найму, и не отмыватель денег…

Тимофей непроизвольно глотнул: дело дошло до главного.

– Мы хотим подрядить вас для выполнения несложной и совершенно законной работы, которой вам придётся заниматься самое большее месяца три, за что вы сможете получить очень значительное вознаграждение.

– Здесь я хотел бы услышать более точную формулировку. Сумму в рублях, от «уёв» я давно отказался.

– Боюсь, не зная сегодняшнего курса, назову неверную сумму. Так что вы уж простите – в евро это будет пятьсот тысяч.

Лицо собеседника и тут почти не дрогнуло – только кончик языка облизал губы.

– Боюсь, что работа с таким вознаграждением окажется мне не по силам. Однако скажу откровенно: вы меня заинтересовали. Если вы станете ещё мешкать…

– Ни в коем случае. Переходим к делу. Насколько мы можем судить, Ладков Игорь Федотович – это ваши, так сказать, природные фамилия, имя и отчество?

– Совершенно верно. Насколько мне известна наша родословная – ещё прадед был уже Ладковым. Хотя его родитель как будто носил двойную фамилию: Ладков-Ейский. Обстоятельства, при которых…

– С вашего позволения, Игорь Федотович, эти обстоятельства опустим. Известно ли вам что-либо вот о чём: состоите ли вы в каком-то родстве с нашим нынешним президентом? Не может быть, чтобы вы не интересовались этим.

– Да, отдал дань любопытству. Если и был какой-то общий предок, то разве что в дописьменные времена. Но и тогда вряд ли, потому что, как удалось установить, в нашей фамилии первоначально звучало «т», Латковы, а не Ладковы, и озвончение произошло лишь в девятнадцатом веке вследствие ошибки писаря. А у президента звонкость изначальная. Так что – увы. Не могу вас порадовать.

– Напротив, поверьте мне. Итак, чего мы от вас хотим? Всего лишь вашего согласия на выдвижение вашей кандидатуры на предстоящих президентских выборах. И, следовательно, вашего личного участия в избирательной кампании. Вот и всё.

– Бред.

Только одним этим словом Ладков и отреагировал на сделанное предложение.

– Помилуйте, Игорь Федотович! Это не бред. Реальная политика. А политика всегда – смесь бреда с точным расчётом. Мы отвечаем за точность.

– Вы предлагаете мне авантюру. Или афёру. Разве я похож на афериста?

– Ни в коем случае. И в этом – ваше преимущество.

– Люди, с которыми я общаюсь, станут думать, что я…

– Что вы – смелый, решительный, принципиальный человек. Скажите, вы считаете действия нынешнего президента всегда верными, идущими на благо России, её народа? У вас не возникает возражений против его политики?

– Возникают, конечно, как и у всякого мыслящего человека и патриота. Но не одобрять – одно, а выступать против – совершенно иное. Я не воин по натуре. Кстати, я не так уж неграмотен и прекрасно помню, что такие методы – выдвижение «двойников» – уже применялись, и даже не однажды. Ну, и чем это всё кончалось?

– Самым лучшим образом. Для двойников последствия были самыми благоприятными: ни малейших осложнений – зато заметное повышение жизненного уровня. И репутация любого из них изменилась к лучшему. В наше время быть известным очень полезно. Это прекрасная раскрутка – в том числе и для вашей деятельности. Запомните: вы нигде и ни в чём не нарушите ни единого закона.

– Но я, в конце концов, вовсе не желаю быть президентом России! Не дай Бог! Такую участь я могу пожелать разве что своему врагу – если бы у меня были враги.

– О, на этот счёт можете совершенно не беспокоиться: президентом вы ни в коем случае не станете. Даже если вдруг захотите. Вам не придётся даже участвовать в кампании до самого её завершения. Потому что в нужный миг вы снимете вашу кандидатуру и призовёте избирателей, готовых поддержать вас, отдать голоса другому человеку.

– Интересно: кому?

– Это вы узнаете, когда придёт время.

– Не могу согласиться. А вдруг вы предложите мне отказаться в пользу какого-нибудь прохвоста? Моё доброе имя погибнет, и я буду выглядеть, самое малое, дураком, а то и…

– Не волнуйтесь. Вы ведь сможете отказаться, не так ли? Но уверяю вас: вы передадите голоса очень достойному человеку, именно такому, какой сейчас и нужен России.

– Какому-нибудь кандидату в Наполеоны?

– Боже упаси. О военных не может быть и речи.

– Что же мне придётся делать конкретно? Если я соглашусь, разумеется.

– Дел будет много. Придётся поездить по стране. Выступать перед избирателями со своей программой…

– Нет у меня никакой программы!

– Вы её получите, разработанную в деталях. Хотя на самом деле программа есть у вас и сейчас: вы – за великую, сильную, справедливую и счастливую Россию. Не говорите мне, что это не так.

– Ну да, но это ведь – лишь общие слова…

– А людям ничего другого и не нужно. Далеко не все хотят углубляться в детали, как это делаете вы. Потому что у вас – серьёзный, аналитический склад ума. В ином случае мы к вам и не обратились бы.

– Знаете, вы меня буквально ошеломили. Откровенно говоря, я нахожусь сейчас в полной растерянности. Такого поворота событий я никак не ожидал…

– Ничего удивительного. Такой шанс выпадает немногим избранникам – и не более, чем раз в жизни. Но я вижу, что вы уже согласились принять наше предложение. Очень разумно.

– Отнюдь нет. Я не могу… сразу, вот так. И потом, мне просто необходимо посоветоваться с женой. Мы предпринимаем что-либо лишь с обоюдного согласия.

– Не стану вас отговаривать. Но в разговоре с супругой вы, надеюсь, не станете педалировать ваши сомнения, но упомянете и о выигрыше. Разве вам не хочется, допустим, чтобы дочки ваши получили образование хотя бы в Англии, чтобы улучшились ваши жилищные условия, разве не приятнее будет ездить, скажем, на БМВ? А жена ваша совершенно довольна своим гардеробом? Да и вы сами? Словом…

Ладков неожиданно усмехнулся:

– А вам не кажется, что овёс нынче дорог?

– То есть?

– Прибавить надо.

– Гм. Знаете, возможно, что торг уместен. При вашем согласии, конечно. И полной боевой готовности.

– Если достигнем соглашения – какие действия и когда предстоят мне?

– Самое позднее послезавтра, а может быть, даже завтра – выезд в один из регионов – не очень далекий. Выдвигать вас будут там. Возможно, навестим и соседние территории. Но вряд ли это займёт больше недели.

– Все эти поездки потребуют расходов, не так ли?

– Все расходы мы берём на себя, не беспокойтесь. И вы даже получите, так сказать, командировочные. Время стоит денег, верно?

– Совершенно точно.

– Игорь Федотович, а вы не хотите, чтобы я участвовал в вашем семейном совещании?

– Думаете, так будет лучше?

– У супруги наверняка возникнут вопросы, ответить на которые вам будет затруднительно. В то время как я – целиком в теме.

– Знаете, пожалуй, вы правы. И я буду чувствовать себя увереннее.

– Супруга сейчас дома? В таком случае, едем к вам. Машина ждёт.

– Такой сервис?

– Начинайте привыкать, господин претендент. Самое время.

– Начинается всегда приятно.

– Так будет до самого конца. Минутку, я возьму тут торт. Чаем напоите?..

Глава третья

1

Мысль, что надо собраться и сходить – или даже съездить – на поиски новой кружки, всё время зудела, не оставляла в покое. Хотя на самом деле посуды тут хватало, даже когда налетали гости, с газеты есть и из горсти пить никому не приходилось. Отчего же такая спешка?

Ре покосился на отворенную дверь в кабинет. Там в полумраке (гардина с вечера осталась опущенной) угадывался письменный стол, и на нём тускло светилась бумага, белая, не измаранная ещё. «Повесят они меня, за что придётся, – подумал старик спокойно. – И правильно сделают. Но не могу же я сесть и спокойно работать, пока и кружки нет, и вообще на кухне бардак». Он знал, что врёт, что может и сесть, и работать; может, да не хочет, в том-то и всё дело. Не хочет же потому, что для работы необходимо полное душевное равновесие, спокойствие, а его нет – и не из-за кружки даже, а потому, что происходящее вокруг окончательно перестаёт быть понятным, прозрачным. И потому сейчас вместо работы он станет заниматься чем угодно, только не делом. Займётся бытом. Он орудовал веником и совком, превращая занятие это в игру, одушевляя мусор и сражаясь с ним, как с некоей живой силой. Да может быть, и не совсем игрой это было, в глубине души он всегда ощущал природу живой, всю, сама планета – чудилось порой – не просто комбинацией элементов была, на таком уровне сложности всё не может обстоять так примитивно, как мы привыкли полагать, и если планета, не говоря уже о живой (по нашему же определению) природе, и не мыслит, то уж рефлексы-то у неё наверняка есть, без рефлексов ей просто не обойтись. И когда нам кажется, что какие-то события происходят лишь по нашему, людскому соизволению, то на самом деле происходящее – это всего лишь наша реакция, отклик на то, что происходит со всем нашим миром, и это улавливается подсознательно – а иногда, может быть, и сознательно, – оттого и беспокойство, и стремление заглушить это беспокойство нормальной повседневной суетой… Что же это? Ураган, землетрясение, всемирный потоп, или хотя бы всероссийский, нашествие летающих тарелочек? Или очередная катастрофа с энергоснабжением? Да-да, это, как говорится, горячо…

От стоявшего на плите большого таза уже шёл пар, назревало великое посудомытие, занятие грязное, но тем не менее приятное, потому что оно – из тех работ, чей результат видишь сразу и получаешь удовлетворение: покрытая засохшей коркой чёрт-те чего тарелка вдруг, подчиняясь твоей воле и движениям, начинает светиться, как голубая луна в полнолуние, и всё больше места высвобождается на столе, который затем тоже будет вытерт до блеска, и не стыдно будет не только самому войти в кухню, но и кого угодно туда впустить.

«Слушай, – спросил Ре сам себя, – а чем это ты, собственно, занимаешься? Кончай возиться на кухне, займись делом, кацо, займись делом! Не то и в самом деле кто-нибудь нагрянет, даже и кроме дочери, обязательно кого-нибудь да принесёт на субботу-воскресенье. Надо провести снятие остатков в холодильнике и, если понадобится, всё-таки совершить набег на магазины – хотя бы на тот, что в километре. Гости, чаще всего, что-то с собой привозят, но основное дома быть должно, чтобы покормить хотя бы первого приехавшего – а уж другие, если возникнут, сами пробегутся до магазинов, чтобы внести свою лепту…»

Сами, сами, конечно. Потому хотя бы, что собственные возможности его сейчас пришли к концу – в сейфе, как он усмешливо называл один из ящичков стола, оставалось уже всего ничего. Бедой это не грозило – в издательстве (ему позвонили вчера) был уже готов договор, а значит – и денежки, проклятая материя. Вот сейчас вместо посуды надо, наверное, собраться с духом, сесть в электричку, доехать до Москвы, до издательства. Можно успеть ещё в рабочее время. Вот прямо сейчас: раз, два – бросить всё, и вперёд! Что ж ты медлишь, дурак старый?

Медлил он потому, что предчувствие говорило: сиди тихо, не рыпайся, тебе здесь надо быть и сегодня, и завтра, ты тут понадобишься, обязательно понадобишься. Интуиция подводит редко. Но на чём-то она, собственно, основывается? Пока всё вокруг вроде бы выглядит нормально. Что гражданский патруль проходит теперь чаще обычного – ну, народ волнуется, ничего удивительного, но пугает его, скорее всего, его собственное волнение, противоречивость ощущений: с одной стороны, привычным было – любить государя, ему верить, в ущерб всем прочим. С другой же – всякая смена государя могла обернуться катастрофой, потому что на какое-то время становилось неясным, кому верить теперь, если один уже ушёл, а на другого надо ещё поглядеть, чтобы решить: а настоящий ли он, тот, которому верить и которого обожать положено? Каждая такая смена – смутное время в миниатюре. А смутное время – это туман, в котором можешь неожиданно врезаться во что-то неизвестное и непонятное, а ещё вероятнее – оно в тебя врежется. А хуже нет, чем когда выходишь из дома в одной стране, а возвращаешься уже совсем в другой: поменяли страну, а тебя даже и не спросили.

Ладно, хрен с ней, посудой – ещё потерпит. Надо всё-таки разобраться с мыслями. И в первую очередь – не о стране (о ней и без тебя есть кому подумать), но о дочери, о единственном родном человеке. Что-то у неё не так. Раньше было ясно: существовал этот, как его… Тимофей, не то чтобы такое уж золото, но мужик вроде бы определённый, деловой. Но что-то там сломалось, возник кто-то другой, подробности неизвестны, кроме того, что – постарше, военный, полковник, не московский к тому же. Дочь, кажется, им серьёзно заболела, но он как-то быстро исчез. А у неё не спросишь: сразу даёт понять, что это – закрытая тема. Ладно, уж она-то не сегодня-завтра приедет, попробуем деликатно спросить… То ли из-за кружки, то ли ещё из-за чего-то.

Сходить в магазин всё же? Чего-нибудь вкусненького для неё? А в движении, глядишь, и придёт что-нибудь в голову, будущее (как бывает порой) приоткроет глазок, подмигнёт… Да.

2

Лаптев Семён Никитич, мэр города Москвы, в это же время занимался делом, совершенно предсказуемым. А именно: отменив ранее назначенную встречу с коллегой из города Будапешта, высвободившийся час использовал для серьёзного разговора с политтехнологом Полканом, давним знакомым, с которым до сих пор деловых отношений не возникало – и вдруг он предложил свои услуги на вполне разумных условиях. Разговор оказался неожиданно полезным: Полкан предложил сыграть против Ладкова, сделать подставу. А кроме того, что было, пожалуй, ещё важнее, – предупредил, что Третий собирается провести в Москве демонстрацию (оставаясь, конечно, за ширмой) в пользу своего кандидата. Теперь надо было спокойно взвесить сложившуюся обстановку, продумать и то, что уже было сделано, и другое, что ещё только предстояло осуществить – или, наоборот, ни в коем случае предпринимать не следовало.

Собственно, главный шаг был им уже сделан: заявлено о выдвижении своей кандидатуры на президентские выборы и начат – демонстративно – сбор подписей в его поддержку. Однако шаг этот хотя и был принципиально самым значительным, но практически наиболее лёгким. Теперь следовало пройти по цепочке дилемм, и в каждой из них найти верный ответ. Выстроить последовательность необходимых решений. А для этого – объективно оценить ситуацию.

А она такова: за Третьим сейчас нет никаких серьёзных сил, чья поддержка могла бы обеспечить выигрыш ему – то есть, Ладкову.

Интересно: на что он может рассчитывать? Таких сил не так уж много. Внутренние? Круг. Внутренний бизнес. Армия? Призрак армии, скажем так. Пожалуй, и всё. Внешние? Зарубежный бизнес, то есть те магнаты – и чужие, и бывшие свои, чей бизнес всё ещё связан с Россией. Политики Запада, две группы: европейские и заокеанские. И политики Востока. Не менее трёх групп. Кто из них сделает ставку на Ладкова?

Если разобраться – никто. Почему? По старой хохме: можно поставить не на ту лошадь, но только идиоты ставят на осла. Ладков на нынешней, промежуточной должности успел показать свою слабость. И для серьёзных политических сил его просто не существует.

Тогда что же?

Можно опираться на большие деньги. У Третьего их сейчас, конечно, немало. Для жизни. Но не для большой политики. Тут можно рассчитывать только на людей большого бизнеса. На тех, которые его, Третьего, так любят, уж так любят – что не дождутся, когда он наконец свалится. Потому что, приводя их к покорности, он перегнул палку. Отказало чувство меры. Показал себя сатрапчиком. Таких очень любят – только задним числом, Поэтому, кстати, сейчас все они за пределами страны – всё в рамках приличий: пора отпусков. А это значит, что они ждут событий именно сейчас, а не в неопределённом будущем.

Третьему остаётся ставить лишь на одно. На то, что кажется ему силой: на народ. Тот самый, которого на деле и нет.

Что такое сегодня народ? – продолжал раздумывать Лаптев, машинально потирая ладонью уже уставший лоб. – Сто тридцать миллионов человек, официально составляющих сегодня население страны? Разбитых на большие и малые кланы по национальному признаку, на богатых и сверхбогатых – и бедных и просто нищих. Ворующих и за это наказуемых – и грабящих и за это превозносимых. Убиваемых пойлом и дурью. Сверху донизу снедаемых завистью и коррозией коррупции. Не верящих более ни власти, ни вообще политикам, ни газетам, радио и телевидению, ни выборам, ни суду и силам порядка, ни даже церкви. Всё глубже усваивающих старый принцип зоны: умри ты сегодня, а я завтра. И медленно, но верно продолжающим вымирать по совокупности причин. А поэтому столь же неуклонно вытесняемых притоком из-за границ – и потому ещё более озлобленным на всё и вся. Может ли кто угодно рассчитывать на них, как на силу?

«Может», – решил Лаптев. Если человек путает виртуальное с реальным. Может.

Вероятно, именно так дело и обстоит. Виртуальную силу, абстрактную цифру, сто тридцать миллионов Третий принял за реальность, на которую может опереться.

Это глупость. Но – опасная. Очень. Для всех.

Поэтому сейчас надо сделать вот что: разубедить его в этой мысли. Доказать, что это – не более чем иллюзия.

Но если он действительно в это верит, то словами его не вразумить. Это могут сделать только факты. Такие, перед которыми его следует поставить.

Значит, вот в чём смысл предстоящей борьбы с ним: показать факты, которые он не сможет опровергнуть.

«При условии, конечно, – тут же дополнил Лаптев сам себя, – что за тобой, в отличие от Третьего, будут стоять реальные силы».

Одна из них, во всяком случае, уже обозначена сейчас: это Москва.

Численно – это всего лишь десятая часть населения страны. Но контролирующая не менее восьмидесяти процентов экономической и девяносто девять – политической жизни страны.

Страна сейчас на краю обрыва. Углеводороды скользят вниз, и, чего доброго, нефть снова остановится где-то на десяти-двенадцати баксах за баррель. И менее, чем сотню, будет стоить тысяча кубометров газа. А ничего серьёзного, реальной альтернативы этим доходам в государстве так и не создано. Отдельные очажки есть, но на них можно будет опереться лишь через годы. И то без гарантии. Потому что эти годы и для ведущих экономик не пройдут зря, они уйдут в отрыв ещё дальше.

Достигать важнейших целей путём сверхконцентрации усилий, как в своё время было с атомной и ядерной техникой, с выходом в космос, страна разучилась, да и правовой основы для этого более не существует.

А получать такой же результат другими способами – не научилась. Потому что все другие способы основаны на умении работать с людьми, теми, кто обладает возможностями поставить нужное дело на ноги – и вперёд, вперёд. Мы, власть, всё ещё умеем работать с людьми только путём угроз и репрессий. Но если раньше в пресловутых «шарашках» посаженные в тюрьму люди занимались именно нужным делом, то у нас они в зонах шьют рукавицы, или в этом роде. Иных путей мы до сих пор не видим. И у нас может родиться десяток Биллов Гейтсов – но они смогут реализоваться, только слиняв за кордон.

Почему так? Потому, наверное, что качать из земли нефть или газ – дело в принципе простое и долго было сверхдоходным. Тут разобраться в основах можно и без нужного образования и опыта – на то есть специалисты, всё давно придумано и реализовано. А чтобы разобраться в технологиях и идеях, только ещё предлагаемых, нужно иметь в голове ещё что-то, кроме жадности, злопамятности и способности к интригам. Вот почему все, тяготеющие к нему, ничего подобного в стране не сделают.

Третий отлично знает, что открывать Америки в промышленности и экономике – отнюдь не его талант. По природе он – купец. Пока мир платил за энергию, можно было обходиться и без таких способностей. А нынче уже нельзя – если действительно хочешь поднять страну. Но оставить пост человеку, который на такие дела способен, – оно ему нужно?

Третьему сейчас нравится тот положительный образ, который лейб-историографы успели уже создать для будущего. Но если настоящие успехи начнутся при возможном Четвертом – имя Третьего станет связываться главным образом с трудностями и провалами. С порой откатов во внешней политике государства. То есть сделанные раньше глупости сейчас со всех сторон возвратятся – и нанесут удар за ударом. Поскольку в международные шахматы доверено было играть людям, неспособным увидеть на доске даже двухходовую комбинацию. С ним самим во главе.

Нет, он не будет драться до конца: настолько у него хватит даже не ума, но инстинкта самосохранения.

«Господи, – подумал Лаптев. – Какая куча дел впереди! Но сейчас не время для отдыха. Терпи! Главное – не теряй уверенности: любой ценой ты придёшь в Кремль хозяином, ты станешь делать всё для того, чтобы работать с людьми так, как нужно для поднятия страны. У тебя это получится. Обязательно!»

3

Закат задыхался, задушенный облаками – тяжкими, как перегруженные корабли, медленно тонущими, безнадёжными. Словно тяжёлая, мокрая тряпка, они стёрли свет с небосвода, и теперь лишь хилые струйки его ещё пробивались на горизонте.

Но их слишком мало оставалось, чтобы сделать ясно различимым и обширное кочковатое пространство впереди, покрытое жёсткой, как проволока, стернёй, и – восточнее – посёлок вдалеке, где в окошках приземистых домиков уже затеплились огоньки. А прямо впереди – круглые баки бензохранилищ, светло отблескивавшие и казавшиеся привнесенными сюда, в угрюмую природу, из другой цивилизации. Из мира других понятий и ценностей.

Темнота быстро съедала всё сущее. Однако прибор ночного видения позволил полковнику Курилову убедиться в том, что первый батальон тридцать четвёртого, которому добираться было дольше всех прочих, уже вышел на исходный рубеж.

Ракеты! – проговорил он негромко, даже не обернувшись: знал, что команда будет услышана и немедля выполнена.

Ракеты взвились. Войска пошли. Полковник представил себе, как хрустит сейчас стерня под тяжёлыми бутсами солдат, как вполголоса командуют офицеры, и сержанты дублируют услышанное: каждое подразделение должно получать команду от своего командира, а не через голову. Других звуков и не должно было быть.

Очень не хотелось довести дело до стрельбы, но предварительные переговоры ни к чему не привели: дивизии были нужны, необходимы бензин и солярка, без которых дивизия застряла бы здесь, на полпути к железной дороге, а значит – вовремя не погрузилась бы в вагоны, безнадёжно срывая все расчёты, весь план операции; если бы база согласилась поделиться запасом (для неё это была, в общем-то, мелочь), то дивизия задержалась бы ровно на столько времени, сколько его потребовалось бы для двух заправок – одна в баки, вторая, резервная, – в цистерны заправщиков.

Переговоры с базой произошли накануне вечером и были предельно короткими: полный отлуп. Видимо, гнев хозяев, нефтяных супербогачей, казался здешнему управляющему страшнее армейского воинства. Продать – да, на это он соглашался, пусть и со скрипом. Но такими средствами Курилов не располагал, и известный конфликт возник: золота и булата.

Полковник, кстати, понимал управляющего, зная, что будь сейчас управляющим он сам, а нынешний – командуй дивизией, оба они поступали бы сейчас точно так же. Жизнь не оставляла других выходов. А хорошо это было или плохо – будущее рассудит, если когда-нибудь кто-нибудь вспомнит об этом, мелком, в общем-то, эпизоде.

Однако дальше размышлять на эту тему Курилов себе не позволял: приказ был до него доведен должным порядком, и следовало его выполнять, никоим образом не обсуждая и не сомневаясь.

Сейчас важнейшим звеном было – заправить дивизию и взять запас. И двигаться дальше. Всё остальное было лишним.

Издалека долетел протяжный крик – расстояние делало его едва ли не музыкальным, хотя на самом деле то было всего лишь обычное «Ура!». Это потому, что противником были свои же люди; иначе подошли бы бесшумно и стали бы просто резать кинжалами. Не врага всё же атакуют, не родину защищают… А что же? А чёрт его знает, что. Сложный вопрос.

Дали бы сразу топливо – всё обошлось бы.

Он прислушался. И нахмурился: стреляли. Одиночный огонь, не автоматический. Да и звук не тот. Значит, база всерьёз решила отстоять свои ёмкости? Только бы не зажгли – сдуру или нечаянно. Тогда и вовсе всё окажется зряшным. Придётся бросать технику. А она ещё понадобится – на это Лосев перед убытием сделал особый упор. Но там, у бензохранилищ, сейчас должен находиться разведбат – ему было приказано обеспечить сохранность горючего, захватить баки, как только начнётся атака.

Курилов повернулся к радисту:

– Симакова мне.

И через секунды:

– Симаков? Не слышу доклада.

– Только закончили, товарищ командующий. Всё в порядке. Можно заправляться. Приём.

– Понял. Потери?

– На уровне синяков, товарищ командующий. Похоже, им надо было только обозначить сопротивление, для отчётности.

– Ну, вы там с ними аккуратно. Но чтобы не сбежали: заправлять-то им придётся, не охране, конечно, а персоналу.

– Так точно; да не сбегут они – свои ведь мужики.

– Ладно. Оставайся там. Скоро машины пойдут. У меня всё.

Курилов прислушался. Всё стало тихо. Завершилась героическая операция. Сейчас командир тридцать четвёртого доложит, что объектом овладели. Одержали героическую победу, – он бессознательно искривил губы в ухмылке. «Это я им запомню, – тяжело подумал он. – Этого – не забуду. Накликают, сами накликают на свою голову. А уж тогда»…

Кто – они? Да… Они – значит, они. Наверное, те, кто…

– Товарищ командующий, третий на связи.

– Третий? Слушаю тебя.

– Товарищ первый, докладывает третий. Приказ выполнен, объект занят. Сопротивление подавлено.

– А было сопротивление?

– Так… чтобы пар стравить. Они все тут злые. Но не на нас, у них свои какие-то разборки.

– Потери?

– Без потерь, товарищ первый.

– Кто вёл огонь?

– Они. Но в воздух.

– Понятно. Переночевать-то пустят?

– Да конечно. Не чужие ведь.

– Отбой операции. Давай, гони транспорт на заправку – толкай, чтобы быстрее, проследи, чтобы никаких перекуров в зоне – там наверняка всё обозначено, значит, соблюдать железно. Корми ужином. И чтобы насчёт женщин – никакой самодеятельности.

– Их тут и нет, товарищ первый, – тут вахтовики, как и на промыслах.

– Всё равно – будь настороже. Женщина, знаешь, как автомобиль: только что дорога пустая, никого нет, отвёл взгляд на секунду – и вот она, неизвестно откуда вдруг вывёртывается, подрезает тебе нос…

Командир полка позволил себе вежливо, на три такта, посмеяться. Когда начальство шутит, смеяться обязательно. Это не шутки, это служба.

«Женщины, – подумал Курилов, чувствуя, как разгоняется в жилах кровь и невольно учащается дыхание. – Настя ты, Настасья. Анестезия… Сколько уже тебя не видел? Ох, чувствую – грешишь ты там, да…» – и тут же грубо оборвал эту нить мыслей: ну, нашёл время и место, кобель…

– Надобин, еду к тебе. Занимайся, как положено. У меня всё.

– Виноват, Артём Петрович. Тут как раз парламентёр от здешнего управляющего. Приглашает поужинать вас, командиров полков – в общем, начальство.

– Вот как. По праву победителей, а?

Курилов постоял ещё немного, как бы прислушиваясь к безмолвию. Спустился с пригорка, осторожно нащупывая ногами путь. Уже совсем стемнело, задул холодный, неприятный ветер. Подъехал подполковник Свиридов, начальник ГСМ.

– Разрешите отправлять технику на заправку?

– Тридцать четвёртый – первым, их заслуга. О танках только не забудьте: хотя они и на трейлерах, но чтобы все баки – полные.

– Само собой, Артём Петрович. Здесь ночуем?

– На это не рассчитывайте. Отсыпаться будем в эшелонах. Покормим людей, и сразу же – только вперёд. На час двадцать минут уже отстаём от графика движения.

– Понял. Разрешите убыть к заправщикам?

– Распорядитесь – и тоже подъезжайте в дирекцию, на ужин. И чтобы в темпе, в темпе!..

4

Наверное, не помогай им уже обвыкшийся в этих местах журналист, у них ничего бы и не получилось. А с ним – удалось нанять маленький Як и сторговаться с пилотом – он же владелец – о доставке троих в соседнюю область, чтобы оттуда уже лететь нормально. Предлагали и журналисту присоединиться – тот, поколебавшись, всё таки отказался, пообещал потом, в Москве уже, увидеться. Объяснил, что сюда командирован для освещения предвыборной кампании. Чьей? Да Ладкова, чьей же ещё. Произнося эту фамилию, журналюга как-то странно усмехнулся, но углубляться в эти материи улетавшие не стали.

Пока всё это делалось, наступил вечер. Пассажиры засомневались было: не лучше ли обождать с вылетом до светлого времени. Лётчик, однако, возразил:

– Тогда ищите другого: у меня на утро заказ уже есть, хороший.

– В какую цену? – поинтересовался адвокат Каплин. Пилот усмехнулся:

– Тут деньги не суть. Так что летим сейчас – или я снимаю заявку.

Смирились. Полетели догонять солнце. Хотя ясно было: на такой стрекозе его не настигнешь. Было облачно, так что наверху светлее если и сделалось, то очень ненадолго. Внизу ни черта не было видно – только какие-то огоньки изредка. Лётчика темнота, похоже, не смущала: когда вошли в свой эшелон, включил автопилот и вроде бы расслабился, только глаза оставались внимательными, раз за разом обегая иконостас приборов. Так прошло около часа, неизбежное при полёте волнение улеглось, адвокат задремал, Татьяна тоже уснула, Котовский всё не мог до конца расслабиться – мысли о ближайшем будущем не оставляли в покое. Раньше казалось, что главное – выйти из зоны, а дальше всё будет складываться как-то само собой. Теперь же выяснилось, что чёткого, логичного плана действий у него нет, есть лишь какие-то возможные направления, но какое предпочесть и как по нему двигаться, оставалось неопределённым. Сейчас бы и задуматься всерьёз об этом – но не получалось, всё сильнее становились мысли о семье, до встречи с которой оставалось всё меньше времени, и предчувствие её оказывалось сильнее всего прочего, заставляло сердце биться учащённо, губы – бессознательно улыбаться, какой уж тут сон… Полёт проходил гладко, почти не попадалось воздушных ям. Потом далеко впереди внизу почудились огни, не один-два, а целая россыпь – но тут же лётчик взял управление на себя, и огни стремительно ухнули вниз и вправо: самолёт вошёл в крутой вираж. Котовский перегнулся вперёд, спросил: