Текст книги "2012"

– Что вы имеете в виду?

– Да всё тот же народ. Считается, что он терпелив, и действительно порог его терпения высок, но уж если его перейти… Но ведь к этому идёт: пенсионная система рушится, всё чаще происходят сбои и катастрофы в электроэнергетике, в коммунальном хозяйстве городов, и если в один страшный день такие события совпадут с принятием еще одного нелепого закона или слишком уж немыслимого судебного приговора – не очередному магнату, это люди перенесут без труда, но хотя бы снова о выселении каких-то рядовых жителей или… да мало ли что такое может случиться, – и плотина долготерпения обрушится вдруг. Да если это ещё совпадёт и с какой-то властной демонстрацией – а они будут происходить всё чаще, поскольку власть считает, что таким образом демонстрирует свою несокрушимость, – тогда… не дай Бог.

Мрачные вещи говорил Котовский. Так что Курилов не удержался – задал всё-таки вопрос:

– Что же – по-вашему, всё уже проиграно?

Котовский ответил не сразу.

– Для уверенного ответа у меня просто недостаточно информации. Далеко не всё до меня доходило – там, где я был. Но хочется надеяться – ещё можно что-то исправить. Но для этого ведь нужны люди, желающие и способные к стремительным переменам – и нужны они на таких местах, с каких возможно такие перемены производить. А на это, как понимаете, надежды мало.

– Но если бы вы, гм…

– Хотите сказать, если бы я, уехав за границу, пытался что-то сделать оттуда? Нет, совершенно исключено.

– Даже теперь?

– Теперь тем более.

Курилов хотел, кажется, ещё что-то сказать. Но мысли прервал вошедший – нет, просто ворвавшийся адъютант.

– Товарищ командующий, к спутниковому, срочно. Генштаб.

– Полковник Курилов слушает.

Голос из Москвы, невзирая на неизбежную кодировку и раскодировку, был вполне узнаваем: полковник Лосев.

– Артём Петрович…

И сразу же ударила в виски и куда-то в область сердца мысль: с Настей что-то.

– Я вас слушаю, товарищ полковник.

– Москва. Любой ценой. Ты меня понял? Любой ценой! Времени – не более одних суток.

– Тяжёлая техника может не успеть.

– Главное – чтобы пехота подошла. Готовая к действию.

Не удержался – задал вопрос, вообще-то неположенный:

– Да что там у вас?

И в ответ услышал тоже неположенное:

– Тут полная каша. Подробности позже. Главное – быстрее. Не теряя ни минуты. Тебе ясно?

Ни черта не было ясно. Но не станешь же так отвечать.

– Задачу понял: форсированным маршем.

– Сделай вот как. Выгрузи один полк. Стрелковый, без артиллерии, но включая миномётчиков. У тебя же дивизия воздушно-посадочная? И разведбат возьми. С полным боезапасом. От тебя до аэродрома пешим порядком – меньше часа форсированно. Там стоят транспортники. Они берутся поднять полк и доставить предположительно в Жуковский. Там тебя встретим. Остальным частям, и тем, что на станции, и тем, что продолжают подтягиваться, ждать. Препятствовать выводу со станции, локомотивы не подпускать.

– Нас тут будет – как сельдей в бочке…

– Именно. Транспортники вскоре будут рады любой возможности вытолкнуть вас куда угодно, иначе возникнет такая пробка, что…

– Понял. А что делать со штатскими? Ты ведь помнишь – я докладывал.

– Возьми с собой. И береги очень серьёзно. Это – устное приказание начгенштаба. Письменного, сам понимаешь, не последует. Но так надо сделать.

– Слушай, а чего ради вообще…

– Ради нас. Армии. Значит – всей России. У меня всё. Выполняй. Успеха!

И – гудочки отбоя.

Лосев ни слова не сказал о Насте. Не встретил? Или не до того?

Значит, и в самом деле надо торопиться.

3

Уже к концу первого из трёх назначенных визитов Тим до того вырос (в собственных глазах, главным образом), что даже садясь в безотказно поданную машину, чтобы ехать на вокзал, двигался весьма осторожно, ощущая, что дверца сделалась слишком уж тесной для него, для его подлинной величины. И все, кто его встречал и провожал, вели себя так, словно только такое поведение и было для московского гостя естественным. Сперва Тим ещё косился исподтишка: а не возникнет ли на чьей-нибудь роже ухмылка, которую не смогли – или не сочли нужным – скрыть; но ничего подобного не было, и он понял, что и в самом деле является такой величиной.

Так что в последнюю по маршруту, третью региональную столицу прибыл совсем уже не тот человек, что совсем ещё недавно выезжал из Москвы. Встречен был соответственно и без малейшей задержки препровождён в губернаторский кабинет, хозяин которого, как и полагалось, находился на месте и с нетерпением и даже некоторой робостью ожидал. Насчёт робости, правда, Тимофею только подумалось, просто потому, что предполагать такое было приятно и помогало держаться так, как и следовало: первым протянуть руку, при этом, естественно, улыбнуться, но так, чтобы ясно было, что улыбается по протоколу, на самом же деле такие встречи для него – дело будничное, мало ли перевидал он губернаторов, да и людей повыше; разговаривать уверенно, низким голосом, не переходя на верхний регистр, показывать уверенность в том, что, если он даже и шёпотом говорить станет, всё равно, каждое слово будет услышано и запомнено. И даже позволить себе, обращаясь к хозяину области, самую малость протянуть: «Леонид… Петрович, простите, Павлович», чтобы стало понятно: столько такого народу перемелькало перед его глазами, что всех просто невозможно упомнить. Это было невыразимо приятно.

Губернатор, человек, видимо, понимающий, на обмолвку не обиделся, только кивнул, указал на мягкое кресло подле кофейного столика, сам – вторым – опустился в другое такое же, поинтересовался, как столичный гость доехал, доволен ли апартаментами, как там Москва живёт – в общем, всё совершил, что полагалось по протоколу. И закончил приглашением:

– Итак, я вас слушаю.

Всё, что надо было сказать, у Тима уже от зубов отскакивало, текст везде был одним и тем же, надо было только не перепутать числа и даты; но этого он себе не позволял, и память его ни разу не подвела. Нужные интонации были им уже усвоены, и небольшие паузы – там, где следовало, чтобы слушавший понял: сейчас прозвучит нечто особенно важное – он держал не хуже профессионального актёра, внутренне сам удивляясь, откуда что взялось! Губернатор слушал внимательно, время от времени кивал, показывая, что всё уяснил и принимает к действию. Лишь когда Тим назвал количество людей, которых следовало уже завтра отправить в Москву, для поддержки Ладкова – по сути же, самого Третьего, – губернатор вместо кивка проговорил:

– Тимофей Сергеевич, – он-то не мог себе позволить забыть отчество визитёра, – тут, боюсь, некоторый перебор. Двадцать тысяч на демонстрацию?..

– Ну, и что же? У вас в области четыре миллиона населения…

– По последней переписи. Только с тех пор мы ещё обезлюдели. Как и вся Россия. Вы ведь, не сомневаюсь, в курсе динамики населённости? Мы в минусе, вся страна.

Тим, откровенно говоря, насчёт динамики ничего не знал, не был в курсе, так, слышал что-то краем уха – никто его не предупреждал, что это понадобится. Однако легко кивнул, как будто речь шла о делах разумеющихся, и выдвинул свой аргумент:

– Но за последний год вы иммигрантов приняли чуть ли не полмиллиона.

– Друг мой, а что в губернии за последние годы двадцать процентов трудоспособного народу просто вымерло, грубо говоря, от пьянства, от тормозухи, вообще от технического спирта – этого вы не хотите учитывать?

– Но если на их место понаехало…

– Двести тысяч с небольшим только. Бывших дальневосточников и заполярников. Но вы ведь не хотите, чтобы мы их посылали выступать в столице? За них трудно поручиться: злы весьма.

– А почему бы и нет? Злы – это неплохо, если точно направить.

– Вы этот народ знаете?

Тим знал, что народ везде одинаков, просто условия у разных народов не совпадают. И воспользовался самой скептической из всех интонаций, какими только владел:

– Конечно. Думаете, в столице их меньше? Да у нас в городе ежедневно пришлых больше двух миллионов. И ничего не происходит.

– Верно. Но ведь в данном случае нужно именно, чтобы что-то произошло?

– А… Ну, собственно, конечно. Но… В конце концов, Леонид Павлович, ваше дело – их собрать и доставить. За остальное отвечают уже другие. И, заверяю вас, они своё дело знают.

Недулов вздохнул.

– Ну что же: мы, конечно, задачу выполним. – Губернатор поднялся, тем заканчивая аудиенцию. – Время обеда, не так ли?

– В самом деле? Действительно, время незаметно пролетело, – откликнулся Гущев.

Сейчас поесть очень не мешало бы, намечалось нечто вроде банкета, как это вообще принято местными властями (нормальный способ обеспечить благоприятный доклад приезжего ревизора). Но Андрей требовал немедленного возвращения. Нет, придётся личное благо принести в жертву. И он, подавляя вздох сожаления, проговорил:

– Я уже собрался в дорогу, благодарю вас за любезность!

– Итак – счастливого пути, привет Москве.

Губернатор проводил гостя до двери. Вернулся к столу. Усмехнулся: московский посланец сильно смахивал на чиновника из Петербурга – по Гоголю Николаю Васильевичу. Малец из проголодавшихся. Ладно, займёмся делом. Хотя и не совсем, может быть, таким, какое представляется господину Хлестакову.

Люди на такое дело пойдут, хотя и поворчав, с охотой. А вот с какой целью? Об этом московский хлыщ вряд ли задумывается.

Обиды на Москву есть, безусловно. Но само слово «Москва» ассоциируется прежде всего не с городом, а с пребывающей там властью. Это на верхах, говоря о власти, называют Кремль. А внизу власть всегда была и остаётся московской.

Так что зачем и с чем пойдут люди в столицу? Для защиты верховной власти – или своих, близких, повседневных интересов? За пенсии, зарплаты, за жильё, за право поставить своим руководителем кого-то своего, а не присланного сверху; за суд, в котором можно рассчитывать на справедливость; за безопасность от самой власти, которая если кого и раздавит насмерть, то даже не почешется, заранее зная, что ничего ей от этого не будет. Очень ли хочется людям защищать власть, ухитрившуюся за не столь уж долгие годы своего существования вобрать в себя всё худшее, что было во всех российских властях на протяжении веков – и почему-то оставить без внимания то лучшее, что в них было?

А ты ведь и сам – кусочек этой власти, разве нет?

«Был, – уверенно подтвердил он сам себе. – Но тут, с небольшой вроде бы высоты, лучше различаются детали. И они заставляют думать иначе. И какие-то выводы делать.

Смотри, Недулов: уж не становишься ли ты заговорщиком?

Нет. Я и сейчас, в общем, за эту самую власть. Но и за свою губернию тоже. И когда вижу между ними противоречия… Глубокие противоречия – то, во всяком случае, бросаться грудью на амбразуру не стану».

Отправить людей? Отправим, отчего же нет.

Только не городских. Не тех, кто занят делом – гонит вал, создает ценности. А других – из, как это называется, аграрного сектора. Пусть прогуляются. Меньше выпьют. А поорать и они могут. Даже очень громко.

4

Из своего похода по торговым точкам Ре возвратился в дурном настроении. Дело в том, что время словно бы сделало заметный откат; как будто прошлое вернулось, причём вовсе не лучшая его часть (такая бывает у любого прошлого), но наоборот. Как встарь, в ближайшем магазине он вдруг увидел очередь; стояли люди в основном его возраста, и не дачники, а те, кто постоянно жил в таких посёлках и недалёких деревнях, подальше от больших дорог.

Покупали помногу – соль, спички, консервы, запасались крупами, мукой, спрашивали и свечи. По каким-то, не очень ясным для Ре причинам, за последние годы такое случалось уже не впервые, а если припомнить, то уже едва ли не в четвёртый раз: жителей вдруг охватывало волнение, и они кидались опустошать магазины. Наверное, какие-то слухи возникали, что ли? Интересно, кому и зачем требовалось такое? Чтобы отвлечь внимание населения от каких-то других проблем? В России пустые полки – извечная болевая точка, и вот на неё время от времени нажимают.

Пока Ре раздумывал – стоит ли вставать в хвост, или дойти до другого магазина, что побольше, предполагая, что там такой суеты не будет, – изнутри магазина прокричали, чтобы больше не становились: полки пустели с рекордной скоростью, и на складе, как сказали, тоже всё кончается. «А подвоз когда будет?» – крикнул кто-то из конца очереди. На что последовал ответ: «Звонили, сказали, что сегодня ничего не привезут – что-то там на дороге». Очередь, однако, осталась стоять до последнего, Ре же решил не терять времени и двинулся дальше.

Мог бы и не ходить: в тех ещё двух магазинах, что находились на приемлемом для него расстоянии, картина была в одном примерно той же, что и в первом, другой же магазинчик, близ станции, и вовсе успел закрыться. Ре почувствовал, что начинает злиться, но небольшим усилием заставил себя успокоиться и решил, что раз уж он оказался тут, то самое разумное, что можно сейчас предпринять, – это сесть в электричку, доехать до Москвы, добраться всё-таки до издательства и заодно, как говорилось в его поколении, отовариться. На перроне он глянул на расписание; ждать приходилось где-то десять минут. Народу прибавлялось с каждой минутой: видно, не одному ему пришло в голову совершить закупки в столице. Десять минут прошло, потом и пятнадцать; поезда не было, ни на Москву, ни оттуда, который тоже должен был уже пройти. Наконец через громкоговоритель объявили, что поезда задерживаются потому, что нет тока, почему его нет и когда будет – пока неизвестно. Народ на перроне – главным образом, москвичи, кому надо было попасть в город, – зашумел очень неодобрительно, но понемногу люди стали расходиться: большая часть, видимо, по домам, отложив отъезд до утра, когда всё должно было уже прийти в порядок, это как бы само собой разумелось; меньшая же часть двинулась в сторону шоссе – ловить попутный транспорт. Ре только покачал головой и, как и большинство, направился домой, хотя интуиция нашептывала ему, что и к утру всё останется в том же состоянии, если только не станет хуже.

Нет, здесь и сейчас этот мир оказался непривлекательным для пребывания в нём; поэтому его следовало снова на некоторое время покинуть. То, что поезда не ходили, никакой роли не играло: нужный транспорт находился в нём самом. Или же, быть может, прибывал откуда-то – неизвестно, откуда, – и увозил туда, куда было нужно.

В кабинете всегда было темновато, и писал он при свете даже в разгар дня. Вот и сейчас – уселся за стол, немного посидел неподвижно, вводя себя в рабочее состояние. Потом включил лампу.

Вернее, хотел включить, но кнопка щёлкнула вхолостую. Недовольно хмыкнув, Ре встал, чтобы у двери включить верхний свет. Но и это не помогло. Выходит, не только на железной дороге не было тока.

– Чубарики-чубчики, – проворчал он. Опять какие-нибудь трансформаторы?

Он попробовал исправить настроение мыслью, что здесь это, во всяком случае, не более чем временное неудобство, а вот случись такое в Москве, останься она без энергии хотя бы на сутки-другие – вот это уже походило бы на катастрофу. Но Москва, разумеется, надолго остаться без энергии не могла: кто бы позволил такое? Однако в стык с предыдущей прошла сразу и другая мысль: «А кто, собственно, сможет не позволить? Эти? Да полно!..» Чтобы расшифровать содержание данного местоимения, понадобилась бы, пожалуй, целая тетрадь, но поскольку сейчас Ре безмолвно разговаривал лишь с самим собой, никакой расшифровки не понадобилось.

Но не менять же своих намерений из-за сопротивления окружающей среды! Всё же ещё миллиард лет остаётся до конца света, как сказано.

Ре усмехнулся тому, что его приверженность старине на этот раз позволила ему оказаться в более выгодном положении, чем случилось бы с любым из коллег, окажись коллега на его месте. Ре не признавал компьютеров, какими пользовались все, кажется, известные ему литераторы, то есть, «железо» у него имелось, но он им пользовался главным образом для пасьянсов, работал же по-старинке, на портативной «Эрике», но больше всего любил писать от руки, на бумаге, вот так – чёрным по белому.

Выручила его предусмотрительность (возрастная, скорее всего): в заначке оказались три свечи, и что бы там ни происходило с энергетическими сетями…

Но тут в дверь постучали – совершенно неожиданно. Что, пошёл уже уикэндовский гость? Не ко времени. Черти бы их взяли… Хотя – может быть, помогут поправить настроение?

Пришлось идти отворять.

5

Москва была уже – рукой подать, поезд отщёлкивал подмосковные платформы, и кое-кто в плацкартных вагонах, да и в купе тоже, наверняка начал уже поднимать сумки и чемоданы на полки, готовясь к выходу.

Но здесь, в двухместном купе СВ (второе место свободно), ничего подобного не происходило. У Гущева всего багажа было – кейс с бритвой, пижамой и, конечно, ноутбуком и плёночным файлом с немногими, зато весьма важными бумагами. Самое главное было уже продумано: доклад о результатах поездки. За несколько дней Гущев успел посетить три области, обстоятельно поговорить с губернаторами и теми людьми, что непосредственно занимались подготовкой предстоящего похода на Москву, – и убедился, что всё было в порядке, команду на выступление можно дать в любой миг, как только власть сочтёт, что настал самый выгодный момент. Собственно, трудно было и ожидать другого: губернаторы являлись людьми не случайными, но назначенными сверху в соответствии с законом. Результаты осенних выборов их не очень смутили: местные законодатели сохраняли верность вертикали власти (либералы острили – «виртуали власти», но об этом им ещё придётся пожалеть), и воля центра будет выполнена – заверили Гущева – как военный приказ: беспрекословно, точно и в срок.

Конечно, Гущев не мог отнести всё это за счёт только лишь его личных усилий. Губернаторы привычны были есть из рук и служить на задних лапках. Но, как известно, печальный гонец – виновник неудачи, а приносящий добрую весть становится как бы её соавтором и потому обязательно поощряется. Нет, не зря он, Гущев, приложил усилия, чтобы оказаться замеченным сверху. Сейчас он размышлял именно об этом. И уже внутренне разогревал себя, приводя в эмоциональное состояние, нужное для хорошего доклада.

Но тут, когда Москва совсем уже рядом была, поезд вдруг остановился – не у платформы даже и не под семафором, а просто в чистом, как говорится, поле, густо поросшем дачными домиками, домами, особняками и даже дворцами – хотя, конечно, не самыми главными: всё же элита селится не на Казанке.

Гущев ожидал, что через минуту тронутся. Через пять он начал злиться. Пошёл к проводнику. Рабочего времени оставалось час с небольшим, а он рассчитывал ещё сегодня войти в обстановку, чтобы с утра быть в полной боевой. Но у проводника спросил, оставаясь с виду спокойным:

– Что – у машиниста перерыв на ужин? Чего стоим-то?

И в ответ услышал:

– Тяги нет. Тока.

Опять вечный Чубайс с его хозяйством…

– И надолго это?

– Нам не докладывают, – сказал проводник. – Ужин не желаете заказать? Вагон уже закрыли, а сюда принесут.

Но об этом сейчас и думать не хотелось. Кусок бы в горло не пошёл: хотелось двигаться, действовать, как-то разрешить ситуацию.

– Платформа тут далеко?

– Отсюда? Минут пять, не более… если дадут ток.

– Пешком! Пешком, я имею в виду!

– Наверное, за полчаса дойдёте – человек вы молодой, кладь лёгкая…

Гущев поколебался ещё с минуту. Попросил:

– Откройте, пожалуйста, выход – хочу сориентироваться.

– Отчего же, пожалуйста.

Он выглянул из открытой двери. Темнело быстро. Несколько дач угадывалось не очень далеко. И все – тёмные. Ни одно окно не светится. Хотя нет… Вот в одном… в двух домах появился свет. Слабый, едва угадываемый. Никак не электрический. Свечи жгут – кто догадался запастись. Гущев стал вглядываться влево, по ходу поезда. Туда, где, в общем, следовало быть Москве. Погода была облачной, и сейчас уже, пожалуй, в той стороне можно было бы, всмотревшись, уловить всегдашнее зарево большого города, отражение от облаков великого множества светильников. Зарево и в самом деле было. Сразу отлегло от сердца.

Однако просто невозможно сидеть в вагоне и ждать, когда наконец дадут ток, когда Москва – вот она, и там надо оказаться как можно скорее, раз уж Андрей так заторопил.

Тут сразу за полосой отчуждения – дачные домики, они сейчас ни к чему. А слева, подальше – яркие огни. Движущиеся. Фары. Судя по интенсивности движения, шоссе.

Гущев вернулся в купе. Взял кейс. Внезапно свет зажёгся, и он вздохнул было с облегчением. Но тут же понял: не то, не то. Бригадир поезда включил освещение от аккумуляторов. Чтобы хоть немного приободрить пассажиров. Но этого надолго не хватит. Вышел, попрощался с проводником, спустился на землю, сошёл с полотна и двинулся по прямой – туда, где огоньки уносились в сторону Москвы, а вот оттуда (пришло ему в голову) ни одного вроде бы не было. Хотя нет – один или два проехали, но не сказано, что это московские: тут и местного движения хватает.

Но ему от Москвы и не нужно. Только туда.

Ну, наконец-то шоссе. А то стал уже уставать с отвычки.

Гущев встал на обочине, для устойчивости расставив ноги пошире. Вытянул руку с оттопыренным пальцем. Не первый, так второй возьмёт.

6

В первую очередь выступили и оказались в нужных местах, естественно, люди Подмосковья, не ближнего, давно уже оккупированного московскими разнокалиберными элитами и элитками, но дальнего, чей уровень жизни и обид был уже ближе к российскому, чем к столичному.

Ехали электричками и автотранспортом, кто на велосипедах, кто и вовсе на своих двоих. Но до города не доезжали. Скорее всего потому, что никто ещё не понимал – а что, собственно, нужно там делать? Не Кремль же штурмовать! Ни драки, ни тем более крови никто не хотел; и было это похоже, скорее всего, на демонстрацию 9-го января 1905 года в Петербурге, когда народ шёл к царю с наилучшими чувствами и намерениями.

Но кому-то наверху пришло в голову – вряд ли случайно, – что ещё до того, как подойдёт разгневанная Россия, предполагаемых защитников Москвы стоило подёргать за нервы, расшатывая их моральное состояние.

И для этого была использована самая радикальная возможность показать, у кого настоящая сила: поиграть с энергией. Как говорится, вырубить свет. Пока – лишь кое-где, в качестве предупреждения. Москва почти вся ещё светилась.

Вот почему Гущев сегодня не смог добраться до Москвы на поезде.

Однако, как он надеялся, ещё совершенно не находясь в курсе событий, ему удастся сделать это на первой же машине, чей водитель остановится перед его протянутой, как семафор, рукой.