Текст книги "Московские легенды. По заветной дороге российской истории"

Главное место в шествии занимал фрегат под названием «Миротворец» – везомый 16-ю лошадьми «большой корабль императора». Берхгольц находился на этом корабле и поэтому рассказал о нем особенно подробно:

«Большой корабль императора, длиной в 30 футов, сделанный совершенно наподобие линейного корабля «Фредемакер» – теми же мастерами, которые строили последний. Сам император командовал им в качестве корабельщика и командора, имея при себе 8 или 9 маленьких мальчиков в одинаковых боцманских костюмах и одного роста, несколько генералов, одетых барабанщиками, и некоторых из своих денщиков и фаворитов.

Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь, в Москве, возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал, однако ж, с своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что, конечно, немало помогало 16 лошадям, тянувшим корабль. Если дул боковой ветер, то паруса тотчас направлялись, как следовало. При поворотах также поступаемо было точь-в-точь, как на море».

Шествие началось из села Всехсвятского (куда корабли были доставлены из Петербурга), оттуда по Петербургскому тракту и Тверской улице проследовало до Красной площади, вошло в Кремль (кроме императорского фрегата, который был слишком велик и не мог пройти в ворота) и далее двигалось по московским улицам. Продолжался маскарад до 5 часов вечера, «после чего, – заканчивает рассказ Берхгольц, – все получили позволение разъехаться по домам».

Маскарад ездил по Москве в течение четырех дней. Праздник завершился фейерверком, угощением для народа на улицах и пирами в домах вельмож. По окончании празднеств «Миротворец» был установлен в пристроенном с западной стороны Сухаревой башни амбаре. В большие праздники его возили по Москве, днем – с распущенными флагами и парусами, с наступлением темноты зажигали слюдяные фонарики. Петровский корабль сгорел в пожар 1812 года, его пушки хранились в Сухаревой башне до ее сноса.

Невеста Ивана Великого

А.М. Васнецов. У водоразборного фонтана на Сухаревой площади. Акварель 1925 г.

С переводом Навигацкой школы в Петербург название Сретенских ворот Навигацкой школой потеряло смысл, и его вскоре вытеснило образованное по правилам московской топонимики новое название – Сухарева башня. Оно заключало в себе, как было принято, для удобства москвичей и приезжих указание на то, где именно в городе она находится, сообщая общеизвестное название ближайшей местности. К 1730-м годам это название окончательно закрепилось за башней, с тех пор и во всех официальных документах Сретенские ворота Земляного города именуются только Сухаревой башней.

Сухарева башня оставалась приписанной к Адмиралтейству, на ее фасаде, обращенном в сторону Сретенки, был укреплен флотский государственный российский герб – двуглавый увенчанный коронами орел со скипетром и державой в лапах, с размещенном на груди на фоне мальтийского креста щитом с изображением святого Георгия, и с двумя перекрещенными за орлом стилизованными якорями. Но она утратила четкое специальное назначение и превратилась в помещения для разных служб.

Башню занимали контора Адмиралтейской коллегии, склад мундирных материалов, помещение для караульных солдат, судебная камера мировых судей Басманного и Сокольнического участков, комнаты для проживания городовых и сторожей, архив, кельи для монахов Перервинского монастыря, обслуживающих часовню, и другие.

Но теперь Сухарева башня, лишившись положения государственного учреждения, заняла иное место в народном сознании: она стала заветным символом и талисманом Москвы. В этом качестве она приобрела всенародную известность и любовь.

Любовь москвичей к Сухаревой башне выразилась в прозвище, данном ей – «Сухарева барышня». Ей отыскали московскую родню: мол, она – «сестра Меншиковой башни», и нашли жениха, величая «невестой Ивана Великого». Когда колоколами Ивана Великого начинался всемосковский праздничный колокольный звон, в Москве говорили: «Женится Иван Великий на Сухаревой башне».

Причем Сухарева башня была достопримечательностью самого высокого ранга, в общем-то равного с Иваном Великим. А Иван Великий по народному убеждению, был главным талисманом Москвы, говорили: «Пока стоит Иван Великий, будет стоять и Москва». В 1812 году после бегства французов из Москвы специально приходили убедиться, что не удалось свалить врагу Ивана Великого, и радовались, глядя на него.

Знаток Москвы, народной жизни и народных преданий И.К. Кондратьев не смог объяснить и сформулировать, какова причина и в чем конкретно заключается столь сильное воздействие Сухаревой башни на народное сознание, он написал, что она «пользуется какою-то особенною славой».

Приходится согласиться, действительно, Сухарева башня обладает мистической силой, и влияние ее на Москву ощущается до сих пор. Мистическая сила Сухаревой башни проявилась в войну 1812 года.

В середине августа закончилось формирование Московского ополчения, которое так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать наполеоновской армии сражение под Москвой. Ополчение формировалось в Спасских казармах, 15 августа был назначен смотр и проводы в действующую армию.

Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин, святитель, любимый в Москве. На площади и улице стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных.

Но перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, «построить», знамена для ополчения. Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.

Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и в 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В «Описной книге» собора 1840-х годов имеется запись о них: «Две хоругви, из шелковой материи, которая довольно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божией Матери; на второй – с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена».

Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль – по Ярославскому шоссе.

Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в «Войне и мире» Л.Н. Толстой:

«В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.

Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:

– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!

– Кто? Кто?

– Смотрите, ей-богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни».

Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:

– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.

– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.

– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно смотрел на Наташу и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:

– Вы были на сражении, мы слышали?

– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение…»

В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: «За день до вступления Наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: «Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!»

Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался в даль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны.) Наполеон метался между московскими дорогами, как бы ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной – по разоренной, – по которой и пришел в Москву.

В 1856 году бельгийский журналист Л. Гейсманс, после путешествия по России, опубликовал в журнале «Le Nord» очерк, в котором утверждает, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Этот эпизод предания продолжает ряд аналогичных видений татарским завоевателям.

В самый разгар московского пожара 1812 года 5 сентября гонимая ветром огненная стихия, разрушая все на своем пути, помчалась по Сретенке, запылали Мещанские улицы и Труба. Сухарева башня выгорела внутри, погиб хранившийся в ней архив, сгорели пристройки – часовня, амбары и находившийся в одном из них маскарадный фрегат «Миротворец». Соседнюю Шереметевскую больницу и богадельню французы сначала разграбили, выкинув оттуда русских раненых, потом заняли своими ранеными, а уходя из Москвы, подожгли. Сгорели флигеля, но сохранилось главное здание.

Деревянные обывательские дома в окрестных улицах и переулках выгорели до фундаментов, от каменных остались лишь стены. Поскольку само здание Сухаревой башни после пожара возвышалось над пожарищем и издали имело тот же вид, что и прежде, многие москвичи полагали, что она не горела вовсе. Поэт 1840-х годов Е.Л. Милькеев в подтверждение особой судьбы Сухаревой башни писал:

 
…не дерзнул коснуться ей
Пожар двенадцатого года!
 

После ухода из Москвы французов, оставивших после себя пожарища и развалины, в городе начала налаживаться мирная жизнь, и одним из первых ее признаков было возобновление торговли. Открывались рынки и рыночки на прежних местах, на площадях у прежних крепостных ворот. Началась торговля и на Сухаревской площади. Но Сухаревский рынок – особенный, и поэтому речь о нем пойдет отдельно.

В 1813 году приступили к ремонту Сухаревой башни. Он был закончен в 1820 году, когда были произведены так называемые отделочные работы: вычищен белокаменный цоколь, заменены выкрошившиеся блоки, стены выкрашены «на уваренном масле красками таких точно колеров, какими были окрашены прежде, как то: светло-дикою (дикая-серая, голубовато-серая. – В.М.), дико-зеленою и прочего по приличию, какие находятся по старой окраске, а по местам белого, где потребно будет».

Именно в таком виде предстает Сухарева башня на цветной гравюре «Вид Сухаревой башни в Москве» по рисунку художника-графика, преподавателя Московского архитектурного училища И.Е. Вивьена, изданной в начале 1840-х годов И. Дациаро – гравером и владельцем лучшего в Москве магазина эстампов.

В 1829 году в восточном зале второго этажа, а в 1854-м и в западном были устроены в связи с реконструкцией и усовершенствованием Мытищинского водопровода резервуары для воды, накачиваемой туда паровой водокачкой. Таким образом Сухарева башня стала водонапорной. Из нее вода самотеком шла в центр города. Возле башни поставили водоразборный фонтан. Этот фонтан изображен на одной из самых красивых акварелей A.M. Васнецова «У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX в.».

Москвичи гордились реконструированным водопроводом и с одобрительным любопытством отнеслись к новой службе Сухаревой башни. Наряду со статьями и очерками о водопроводе, печатавшимися тогда в журналах, на эту тему откликнулись и поэты. Поэт пушкинской поры М.А. Дмитриев в стихотворении «Сухарева башня» посвятил несколько строк водопроводному резервуару:

 
Ныне, когда о народной нужде промышляет наука,
В этой башне у нас водоем…
 

Е.Л. Милькеев в стихотворении с таким же названием, написанном в конце 1830-х – начале 1840-х годов, рисует целую картину:

 
И вот волшебница поит
Москву чудесными водами,
И влагу точит, и слезит,
И бьет жемчужными струями…
 
 
…Башня вековая
Влечет к себе избыток вод
И их столице раздает,
В бассейны весело вливая.
 
 
Стремятся к башне воды те
Через канал подземный, темный
И наделяют вполноте
Резервуар ее огромный.
 
 
Бессонно плеск там говорит,
И струй вместилище дрожит.
Но в час вечерний на мгновенье
Утихнет звонкое паденье,
И воды говор прекратят,
Как будто отдыха хотят;
 
 
И на немые башни своды
Повиснет будто тяжесть дум…
Но миг прошел – и хлынут воды,
И снова грохот, плеск и шум!
 

В 1890-е годы вступили в строй мощные Крестовские водонапорные башни, и резервуары Сухаревой были демонтированы. Занимаемые ими помещения оставались пустыми, в других находились цейхгауз Управления водопроводами, несколько квартир рабочих-водопроводчиков, электрический трансформатор для освещения башенных часов, канцелярия Мещанского попечительства о бедных, кельи монахов Перервинского монастыря, контора смотрителя Сухаревой башни с каморкой для сторожа, склад Городского архива, подлестничные помещения сдавались торговцам под лавки.

Ряд помещений Сухаревой башни использовался следственными и судебными органами. В 1785 году у Екатерины II зародилось подозрение, что московскими масонами готовится заговор с целью отрешить ее от трона и возвести на него ее сына цесаревича Павла.

Она полагала, что во главе заговора стоит Н.И. Новиков, и приказала московскому генерал-губернатору графу Я.А. Брюсу, внучатому племяннику Я.В. Брюса, произвести следствие.

Профессор-историк Московского университета, друг Н.И. Новикова и масон Харитон Андреевич Чеботарев рассказывал (об этом пишет Снегирев, прекрасно знавший университетские предания), что все бумаги Новикова были взяты на Сухареву башню и там допрашивали членов новиковского кружка, в том числе и самого Чеботарева. Екатерина II, не имея доказательств о заговоре, распорядилась «освидетельствовать» издания Новикова на их несоответствие православной вере. Следователи не нашли никаких следов заговора и вообще противоправительственной деятельности Новикова, а архиепископ Платон, которому поручено было его «испытывать в вере», дал ему самую лучшую характеристику. На этот раз Новиков и его друзья избежали наказания, а арестованные бумаги были возвращены из Сухаревой башни их владельцу.

Другое памятное судебное разбирательство в Сухаревой башне происходило сто лет спустя. В 1878 году через Москву проезжала в ссылку группа студентов, осужденных за причастность к народовольческому движению. На их проводах на вокзале между провожавшими московскими студентами и крестьянами-артельщиками произошла драка. Участников драки с той и другой стороны арестовали, и суд должен был происходить в судебной камере Сухаревой башни.

Все московские революционные кружки и сочувствующая им молодежь готовились к этому суду, считая его новым демаршем правительства. Н.А. Морозов, будущий шлиссельбуржец, в своих мемуарах приводит тогдашний разговор по этому поводу:

«– Мы думаем, что тут хотят устроить новое побоище. Заметь: суд назначен в зале нижнего этажа Сухаревой башни, а башня, ты знаешь, стоит на большой площади, где можно собрать тысячи народа, да и края площади сплошь заняты мелкими торговцами, очень темным народом. А со стороны полиции идет внушение и теперь, как тогда мясникам (так почему-то Морозов называет крестьян, участвовавших в драке. – В.М.), что студенты – это дети помещиков, и бунтуют, чтобы восстановить крепостное право.

– Неужели не выдохлась еще эта старая песня?

– Еще нет. Полуграмотные и безграмотные мясники ей искренне верили, да и лабазники у Сухаревой башни поверят тоже».

Студенты, уверенные в жестоком приговоре товарищам, решили протестовать в зале суда и на площади. Они полагали, что будет новая схватка. Как средством защиты запаслись нюхательным табаком, чтобы бросать его в глаза противников, Морозов взял свой револьвер «Смит и Вессон», вооружились револьверами и некоторые из его друзей.

Суд происходил в большой низкой мрачной зале, куда набилось около восьмидесяти зрителей-студентов, остальные стояли на площади.

Морозов описывает суд:

«Мировой судья, надев свою цепь, начал вызывать одного за другим подсудимых, и они выходили и становились перед ним по очереди.

Обвиняемые студенты стали по одну сторону его стола, а несколько молодых мясников – по другую.

Судья стал задавать вопросы.

Никто из студентов не отрицал своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников, к нашему удивлению, даже заявил, что сожалеет о своем вмешательстве в драку, так как не знал, в чем заключается дело».

После трех часов допросов, речей обвинителя и адвоката (выступал известный Ф.Н. Плевако) судья объявил, что зачитывает приговор. Зрители-студенты перешепнулись, условившись свистеть после последнего слова приговора – и бежать на площадь.

«Судья начал важно читать бумагу, – рассказывает Морозов, – и вдруг мы все с изумлением переглянулись. Вместо многих месяцев заключения, которых мы ожидали для своих товарищей, послышались одно за другим слова оправдан, и только в редких случаях: виновен в нарушении тишины и спокойствия на улице и подвергается за это двум-трем дням ареста».

Освобожденные и назначенные явиться под арест студенты вышли на улицу, их приветствовала толпа товарищей громкими и радостными криками и поздравлениями.

Однако Морозовым владели другие чувства, о чем он честно признается в воспоминаниях: «Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой понеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу! Как будто бы общество уже пробудилось!»

Слухи о привидениях, обитающих в Сухаревой башне, практически никогда не прекращались. Но однажды летом, в конце 1880-х годов, сразу несколько десятков людей в разные дни, вернее ночи, оказались свидетелями появления на крыше третьего яруса палат Сухаревой башни привидения.

Это был высоченный человек в военном мундире петровского времени, в треуголке, из-под которой спускались длинные волосы, с портупеей через плечо и шпагой на боку. Настоящий император Петр Великий! После того как призрак Петра Великого в течение нескольких недель появлялся на Сухаревой башне, а московское сыскное отделение, обыскавшее башню, не смогло дать градоначальнику удовлетворительного объяснения происходящего, на помощь пригласили в Москву Ивана Дмитриевича Путилина – начальника петербургской сыскной полиции. Прибыв в Москву, Путилин в одну из лунных ночей самолично увидел на крыше третьего этажа Сухаревой башни возле одной из украшающих крышу башенок действительно Петра Великого, фигура которого в лунном свете вследствие какого-то оптического закона вдруг приняла грандиозные размеры, а через минуту исчезла.

Путилин выразил желание осмотреть башню, возле которой появилось привидение.

– Уже осматривали и ничего не обнаружили, – сказал ему коллега – полковник из московского сыскного отделения. Но Путилин настоял на своем.

Он тщательно осмотрел всю Сухареву башню и обратил особенное внимание на верхнюю совершенно пустую башенку, на ее пол и стены. В башенке было окно, находившееся высоко под потолком, до которого можно было добраться только с помощью лестницы, которой в помещении не было. Путилин ощупал стену под окном, с удовлетворением улыбнулся.

Затем он выразил желание съездить в сыскное отделение и ознакомиться с документами. В отделении он попросил дать ему заявления о пропаже людей за последние две недели. Просмотрев заявления, он сделал несколько заметок в своей записной книжке и стал прощаться.

Московский сыскной полковник предложил ему помощь своих агентов. Путилин отказался, объяснив, что привык работать один.

Несколько дней спустя он пришел в сыскное отделение и объявил: «Сегодня будем брать вашего Петра Великого». Он попросил вызвать пожарную команду с лестницами и установить их у Сухаревой башни, а полковника с его людьми попросил подняться с ним в башенку, возле которой появлялось привидение, расставил их в нишах, наказав молчать, что бы они ни увидели и ни услышали. Все заняли свои места.

И вот послышались шаги поднимавшегося снизу человека. Человек вошел в башню, зажег тусклый фонарь, и все увидели на нем петровский мундир. Человек, встав на колени, принялся выковыривать кирпичи из пола, при этом он бормотал: «Я разгадаю твою тайну… Я знаю, здесь ты запрятала клад…» Но тут он, видимо, почувствовал присутствие посторонних, испугался, как паук, вскарабкался по отвесной стенке до окна и выскочил на крышу.

– Велите людям подниматься по лестнице на крышу! – приказал Путилин, а сам так же, как «привидение», взобрался по стене, поскольку при осмотре он обнаружил в стене углубления и вбитые в нее костыли.

Те, кто наблюдал за происходящим снизу, увидели уже два привидения: Петра Великого и человека в черной одежде. «Это ты, злодей, отнявший у меня жену и обокравший меня!» – закричал «Петр Великий» и бросился на Путилина. Завязалась борьба, но тут подоспела помощь снизу. «Петра» схватили, связали ему руки. О том, как Путилииу удалось разгадать тайну привидения, он рассказал по благополучном завершении операции:

«Я знал легенду, что в Сухаревой башне спрятан клад, и подумал: возможно, привидение – кладоискатель. В первый визит в башенку я обнаружил, что действительно там кто-то вынимал кирпичи из пола, это меня еще более убедило в моей догадке. Маскарад с петровским мундиром говорит за то, что это человек не вполне нормальный. Среди заявлений о пропаже людей меня привлекло заявление врача психиатрической больницы о побеге пациента. У врача я узнал, что беглец, бывший офицер, заболевший помешательством после того, как от него убежала жена, и что он много говорил о спрятанных кладах. После этого в одной костюмерной мастерской, дающей костюмы напрокат, мне сообщили, что у них какой-то мужчина регулярно берет на ночь петровский мундир, а утром возвращает. На мое счастье, когда я все это разузнавал, явился и любитель петровского мундира, – не трудно было заметить, что у него накладные волосы и брови, и я предположил, что, видимо, сегодня у него как раз намечен визит на Сухареву башню», – закончил свой рассказ Путилин.

Эта история впоследствии была описана и издана брошюрой под названием «Гений русского сыска И.Д. Путилин. Тайна Сухаревой башни».

За годы существования Сухаревой башни ее неоднократно ремонтировали, делали пристройки, внутренние перепланировки.

В 1750-е годы ремонт Сухаревой башни производился под руководством архитектора Д.В. Ухтомского, окончившего Навигацкую школу в 1733 году и затем работавшего в команде И.Ф. Мичурина. Ухтомский был знатоком московской старой архитектуры, в те же 1750-е годы он воссоздал в камне Красные ворота.

Капитальному ремонту Сухарева башня подвергалась после пожара 1812 года.

Следующий ремонт с элементами реставрации, с заменой «обопрелого» кирпича, фрагментов белокаменного декора, оконных рам производился в 1866 году.

В 1897–1899 годах под руководством действительного члена Московского архитектурного общества архитектора Л.Л. Обера были осуществлены самые большие в истории Сухаревой башни реставрационные работы. Перед архитектором была поставлена задача восстановить ее «по возможности в первоначальном ее виде».

Работы велись под контролем Московского археологического общества, предложившего кроме намеченных архитектором еще ряд работ. В результате были реставрированы все внешние украшения башни, установлены новые часы, причем циферблаты были раскрашены согласно старинным образцам, что очень мешало разглядеть на них позолоченные часовые стрелки, из-за чего два года спустя циферблаты выкрасили в белый цвет, а стрелки – в черный.

XX век Сухарева башня встречала в своей прежней красе.

В начале XX века Сухарева башня получила полное и бесспорное признание архитекторов, искусствоведов, историков и самой широкой культурной общественности как выдающийся памятник архитектуры и истории. За ней было установлено постоянное профессиональное наблюдение и предусмотрено проведение реставрационных работ по мере необходимости.

В 1913 году в издании Московской Городской думы был опубликован исторический очерк И.И. Фомина «Сухарева башня в Москве», как сказано в предисловии, «в связи с вопросом о реставрации и о целесообразном использовании ее помещений».

Такова уж судьба Сухаревой башни, что ни одно из крупных исторических событий, происходивших в Москве, не обошло ее стороной. Не стали исключением и революции 1905 и 1917 годов.

В декабрьские дни 1905 года баррикады рабочих дружин находились на Садовой-Сухаревской улице и на Мещанских. Правительственные войска занимали Спасские казармы, откуда драгуны совершали вылазки и атаковали рабочих. Правительственная артиллерия простреливала Садовые улицы. Два орудия были подняты на Сухареву башню и били по баррикадам прямой наводкой.

В 1917 году трактир Романова в угловом доме на Сухаревской площади с 1-й Мещанской занял Комитет Городского района РСДРП(б) и Районный Совет рабочих депутатов. В Городской район тогда входила центральная часть Москвы – с Городской думой, градоначальством, почтамтом, телеграфной станцией и другими стратегическими пунктами. Поэтому во время подготовки Октябрьского восстания и во время боев здесь собирались рабочие отряды с окраин для наступления на центр.

И вот дан сигнал к восстанию. Линия между восставшими и правительственными войсками проходит по Садовому кольцу: Сретенка в руках правительственных войск. С верхних этажей угловых домов Сретенки и Сухаревской площади юнкера вели пулеметный огонь, не давая возможности красногвардейцам преодолеть площадь. Тогда красногвардейский пулеметчик, солдат, забрался с пулеметом на Сухареву башню и, оказавшись выше огневых точек противника, подавил их.

После революций из Сухаревой башни выселили прежних постояльцев – монахов Никольской часовни, канцелярию Попечительства о бедных, рабочих водопровода, лавки торговцев. Осталась лишь обслуга трансформаторов МОГЭС и распорядительных щитов.

Башня требовала большого ремонта. Созданная в 1918 году Комиссия Моссовета по охране памятников искусства и старины включила ее в список наиболее ценных московских архитектурных памятников.

18 октября 1918 года РОСТА опубликовало сообщение о работе Комиссии по охране памятников: «Комиссия уже приступила к работе; начата реставрация кремлевских церквей и башен. Однако Комиссия совершенно выпустила из виду еще одно, безусловно, ценное в художественном отношении здание – Сухареву башню. Покрытая лесами почти уже три года, она стоит как живой укор безобразию и без того гнусной площади». Лишь в 1923 году Моссовет смог выделить на ремонт и реставрацию Сухаревой башни нужные средства.

При ремонте 1923–1925 годов работы велись как на наружных частях башни, так и во внутренних помещениях. Были отремонтированы крыша, белокаменные украшения, ограды на площадках второго и третьего этажей, на наружной лестнице, исправлен цоколь вокруг башни, заменены ступени па лестницах и проведены другие работы. Башня была заново покрашена суриком в красный цвет, который она, по изысканиям архитектора-реставратора Д.П. Сухова, имела в своем первоначальном виде.

Одновременно встал вопрос об использовании помещений Сухаревой башни. В 1924–1925 годах директор Московского коммунального музея – предтечи современного Музея истории Москвы – Петр Васильевич Сытин хлопотал перед руководством Моссовета о расширении музея, помещавшегося в нескольких комнатах служебного здания одного из отделов Моссовета, и предоставлении ему более подходящего помещения.

Отремонтированная Сухарева башня могла стать идеальным помещением для музея города: памятник московской старины, находится в центре города, имеет достаточно помещений для организации экспозиции и проведения различных культурных мероприятий. К тому же целиком решилась бы проблема использования и дальнейшей поддержки памятника.

«Опыт многолетней жизни Сухаревой башни показал, – писал П.В. Сытин в докладной записке в Музейный отдел Наркомпроса, который ведал охраной памятников, – что для поддержания в исправности даже одного ее внешнего вида за нею необходимо постоянное наблюдение, что отсутствие такового в прошлом вело к преждевременному обветшанию башни и дорогостоящим ремонтам, что исправное состояние внешних частей немыслимо без надлежащего состояния внутренних частей, что, наконец, для того и другого необходимо, чтобы в Сухаревой башне помещалось хозяйственное учреждение, носящее живой общественный характер, понимающее и ценящее старину и красоту башни, и что таковым в полной мере явится только Музей города Москвы».

Доводы П.В. Сытина возымели положительное действие, и в середине 1924 года было получено согласие Моссовета на размещение в Сухаревой башне Московского коммунального музея. Заключительный этап ремонтных работ уже шел с учетом приспособления здания под музей, создания экспозиционных залов, помещений для библиотеки, научных работников, раздевалки, туалетов и прочих необходимых служб.

3 января 1926 года музей был открыт и принял первых посетителей. В.А. Гиляровский по этому поводу сочинил экспромт: