Текст книги "Обманутые счастьем"

4

Культя у Николая заживала плохо, гноилась. Парень нервничал, боясь потерять ногу целиком. И тут впервые к нему пришла мысль о нежелании жить, если ампутация станет неизбежной. После очередной перевязки лечащий хирург решил вновь оперировать ногу.

– Не дамся, лучше смерть, чем терпеть такую боль, и остаться совсем без ноги, – отказался Николай от предложения.

Средних лет хирург присел на кровать. Его широкие глаза светились заботой, голос был тих и вежлив, словно перед ним лежал закадычный друг.

– Боли во время операции под наркозом не будет. В полевом лазарете не всегда удаётся применить все средства. Мы же имеем такую возможность. Однако ничего ампутировать не собираюсь. Только почистим рану под наркозом.

– Вы не обманете? На эту культю я смогу деревяшку пристроить? – с горячностью нетрезвого человека засыпал вопросами хирурга Николай. – И даже пахать землю смогу? Видел здесь такую у одного бедолаги.

– Не обману, даю вам честное слово. Выбросьте из головы все дурные мысли. Вы сможете трудиться в своём хозяйстве. Например, шить обувь, одежду и передвигаться с помощью деревянной колодки. Если научитесь ею владеть, то она сослужит вам хорошую службу. Я даю вам надежду на плодотворный труд. Не вы первый, не вы последний. Всё зависит от вашей силы воли. У вас же есть любимая девушка, обнадежьте её замужеством!

Коля смутился при упоминании о девушке, а ведь лишь однажды рассказал о Зое соседу по койке, и вот дошло даже до хирурга.

– Доктор, вы уверены в моём излечении?

– Не сомневайтесь, у вас впереди много радостей и невест.

Коля сомневался, слишком уж дергало болью ногу, потому дал согласие на повторную операцию и написал об этом письмо домой, не скрывая, что ему жить стало невмоготу, чем, разумеется, до смерти перепугал маму.

– Граня, надо ехать к сыну, – взмолилась она, плача навзрыд, – он нуждается в материнской помощи! Пусти меня к сыну!

– Куда ж ты поедешь, заблудишься в городских домах и улицах. Их там тысячи!

– Не заблужусь. Посади меня на поезд, а там найму извозчика, довезёт к воротам. А коль нет – поедем вместе.

– Мамочка, выбрось дурные разговоры! Куда ж мы от хозяйства! Оно теперь не только наше с тобой, но и детей наших. Колино. Без него и мы загибнем! Коле-инвалиду чем кормиться? В доходном доме сын будет при деле, сыт, обут и одет. На пособие, что дают инвалидам, он быстро ноги протянет. Напишу Ване, попрошу взять каникулы и съездить к брату.

– Напиши, Граня, прямо сейчас пиши! – встрепенулась Одарка, потревоженной птицей, опираясь на реальную возможность в отношении поездки Ивана. Она достала из шкафа тетрадь в линейку, химический карандаш и подала мужу, присела рядом, сокрушаясь горю. – Почему же я так и не научилась писать, сама бы посылала весточки своим птенчикам.

– Буде, буде, мамочка, успокойся, – Евграф взял карандаш, раскрыл тетрадь и его ровные строки поползли по листу.

Иван Нестарко хорошо вписался в студенческую и профессорскую среду. Одаренный от природы, он с жадностью стал изучать труды современных светил медицины, много читал художественной и политической литературы. Слыл неплохим оратором с формирующимися взглядами начинающего общественного деятеля. Познав труд хлебороба на отцовском наделе, видел, как крепнет хозяйство благодаря данной свободе и первоначальной материальной имперской помощи, глубоко понимая эту обоюдность, причем в равной степени. Были случаи, когда данную государеву денежную поддержку спускали на пустяки или пропивали. Потому он с уважением относился к людям труда, кто бы они ни были, чем бы ни занимались. Тот факт материальной поддержки семьи, много раз упомянутый отцом и дядей Степаном очень прочно въехал в его молодое формирующееся сознание, жил в нём как бы самостоятельно, что никакие иные толкования и возражения злопыхателей в никчемности этой помощи, не могли выветрить устоявшееся мнение. Однако кругозор парня расширялся, и взгляды постепенно стали отходить от сложившегося безоговорочного почитания монархизма, вынося парня на распутье политических течений. Студенческие сходки, на которых молодые люди открыто высказывали свои взгляды о войне, о терроризме народников, о политических партиях и их программах, о будущем устройстве России, не привели его в какой-либо политический стан. Иного, пожалуй, быть не могло, ибо он боготворил своего отца, как представителя зажиточного крестьянства, создавшего своими руками крепкое развивающееся хозяйство, ярого сторонника мирного и созидательного труда. Именно оно дало ему возможность получить первоначальное образование и теперь учиться в университете с приличной материальной помощью от семьи. Он понимал свою одаренность и тягу к знаниям, благодарил Создателя, но никогда не бил себя в грудь перед сверстниками, которые, как и он, ходили в начальную школу и имели равные возможности учиться на отлично. Но только он схватывал на лету знания от учителей и из учебников. Его быстро заметил на кафедре профессор, доктор медицины Алексей Александрович Кулябко и вовлек в свой круг землячества, стал давать различные поручения по сбору информации о земляках-студентах, об образе жизни их семей. Это давало широкое общение со студентами разных курсов, познание о их политических взглядах, наклонностях. Кулябко, кроме своих званий и знаний был знаменит тем, что являлся первым выпускником университета. Поглощённый наукой он быстро добился известности, был членом Казанского, Московского университетов, но конечно, большую часть жизни и преподавательской деятельности отдал родной альма-матер. Открытое всегда одухотворенное лицо профессора с высоким лбом, теплыми глазами и бородкой клинышком располагали к себе слушателей.

Однажды на заседание кружка незадолго до каникул, на котором с докладом об увлечениях студентов выступал Иван, присутствовал видный в Томске левый эсер Арсений Лисиенко. Ему понравилось не только содержание доклада, но и то, с каким жаром и увлеченностью рассказывал Иван, о тех хобби студентов, какими они занимаются в свободное от занятий время. В конце заседания Лисиенко дружески поздравил докладчика с блестящей речью и, увлекая его в сторонку, спросил:

– Единственное, что я не уловил в вашей искромётной речи – какой политической партии вы отдаёте свои симпатии.

– Мне по душе землячество и его благотворительная направленность, господин Лисиенко. В этом стержень нашего кружка созданного профессором.

– То есть вы придерживаетесь нейтральной полосы между партиями. Но быть вне политической борьбы – это тоже своего рода борьба. О том, как вы красочно рассказывали о становлении хозяйства своего отца, можно сделать вывод, что вы склоняетесь к монархизму.

– Я склоняюсь, как мой отец, его сосед Степан Белянин и многие господа крестьяне к постоянному миру, ибо даже лежачий камень обрастает мхом. Помните пророческие слова Петра Аркадьевича Столыпина о мирном труде десятилетиями, в которых Россию не узнать. Он громогласно говорил либералам, думцам и всякого рода революционерам: «Вам нужны великие потрясения, мне нужна великая Россия!» За полтора десятка лет мой отец из неимущего крестьянина превратился в зажиточного хозяина. Что же ещё надо человеку?! Этой передовой поступи боялись правые фанатичные эсеры, за что и убили премьера.

– Странное суждение, молодой человек, не лишённое логики. Вы можете развить свою мысль?

– Если вам угодно.

– С интересом выслушаю. Кстати, вы очень чисто говорите по-русски.

– Извольте. Я окончил русскую школу. Мой отец тоже, у него лишь кое-где проскальзывает украинский говор. Так вот, политическим партиям, особенно социалистам революционерам и большевикам выгодно посеять в стране хаос, опустить население до нищеты, тогда массы охотно пойдут свергать монархию. Но зачем же людям лезть на рожон и проливать кровь, если подавляющее большинство – крестьяне – зажиточные. Будет богатым крестьянство – будет богатая страна и её рабочий класс с развитой промышленностью. Это же аксиома: будет хлеб – будет мясо и все остальные блага. Реформой Столыпин выбивал у любителей хаоса из рук козыри. Уверен, будь он жив, не дал бы ввязаться в кровопролитную мировую войну, которая с каждым днём становится всё более непопулярной, а вместе с нею и личность императора, но не монархия, тем более конституционная.

– Да у вас, молодой человек, целая концепция!

– Приятно слышать такую оценку. Она родилась на заседаниях нашего землячества, не вовлеченного в политическую борьбу.

– Ну, что ж, рад был познакомиться. В вашем лице увидел незаурядные силы студенчества. До встречи! – Лисиенко крепко пожал руку Ивану и покинул университет с мыслями о силе человека, который мог бы стать ведущим членом партии.

«Будем работать с данной персоной», – озадачился Лисиенко.

– О чём шла беседа, если не секрет? – спросил профессор Кулябко, рассматривающий рефераты студентов, когда Иван вернулся на кафедру.

– Интересовался моими политическими взглядами. Думаю, в нашем землячестве он ищет кандидатов в свою партию.

– Полагаю, да. В целом у них программа заслуживает внимание. Но нам не до политической борьбы, вам пора втягиваться в науку, она потребует колоссальных знаний, а политическая борьба не позволит их получить. Ей нет места в науке, тем более в медицинской. Вам уже сейчас надо выбрать перспективную тему, накапливать информацию для штурма первой высоты – аспирантуры.

Иван поблагодарил профессора за чуткость и расположение к нему, и на летние каникулы ехал с пачкой книг, надеясь их проштудировать вечерами, когда схлынет ежедневная горячая работа в хозяйстве. Он был жаден ко всему: к покосу, к вспашке паров, к дежурству в ночном с табуном коров и лошадей, к чтению книг, к ветру и солнцу, к маминой стряпне, к семейной сердечности. Он был доволен всем, не подозревая, как и каждый в его семье, что беда, которой боялись, свершилась на далёком фронте, и живёт параллельно с тем высоким счастьем, какое добыто их руками на собственной земле, выкупленной у государя пролитым потом. И он окунулся с головой в крестьянское лето, в свое неуёмное чтение книг и покидал родительский очаг загорелым, обветренным и другим человеком с новыми знаниями, мыслями о будущем.

Письмо от отца Иван получил в октябре, в то время, когда профессор Кулябко выхлопотал командировку в сражающуюся армию и собирался в поездку, подбирая себе ассистентов из одаренных студентов. Выбор пал на Ивана Нестарко третьекурсника и студента четвертого курса Михаила Поповича тяготеющего к хирургии. В письме отец сообщал прискорбную весть, что Коля тяжело ранен под Луцком, ему отрезали ногу по колено. Находится сын и брат в Москве. И просьба: может ли он взять каникулы и поехать навестить брата, посмотреть на родного – родными же глазами и убедить его, что его ждут домой, и пусть он выбросит из головы все дурные мысли, какие он прописал в своём следующем письме, перед новой операцией на ноге. Сам я не могу бросить на мать хозяйство. Но если ты не сможешь, то придётся бросить, ото мама не спит ночами. Это письмо Иван перечитывал с жадностью со слезами на глазах, дрожью в руках и торопился к действию, чтобы выполнить просьбу родителей. И не только – свой долг перед братом. Отец также сообщал: Пёрт Белянин погиб смертью храбрых в последних числах августа под городом Ковель. Это случилось на втором этапе Луцкого прорыва[10]10
  Первоначально Брусиловский прорыв назывался Луцким прорывом.


[Закрыть], который успешно вёл генерал Брусилов.

Слова «успешно вёл» отец написал крупными печатными буквами. Иван понимал состояние отца, его горечь за этот военный успех, ставший для него поражением. Студенты университета внимательно следили за ходом войны по газетным статьям, были в курсе успехов на фронте и неудачах. Особенно много писали в последний месяц о данном сражении, поскольку Ставкой Главнокомандующего Восточным фронтом и в целом Антантой задумывалась широчайшая операция на всех фронтах. На итальянском фронте германские войска нанесли армии макаронников тяжелое поражение. Первоначально, после недельного обстрела вражеских позиций, французы с англичанами на Сомме несколько потеснили немцев. Германия увеличила здесь число дивизий в полтора раза, и наступление захлебнулось в крови французских солдат. Западный фронт русских под командованием генерала Эверта провалило наступление, хотя ему отводилась роль главного удара Антанты. Вследствие этого остановился блестящий натиск войск Юго-Западного фронта под командованием Брусилова.

Иван стал высчитывать, сколько же прошло времени с момента ранения брата. Выходило довольно много. С середины июня, а брат до сих пор прикован к постели. Этак разучится ходить, и ему придётся вновь учиться по выздоровлении с костылями под мышками. Опечаленный такими известиями, Иван направился к профессору, рассказал о постигшем несчастье его семью и семью друзей. Сочувствие он получил полное. И тут же упреждая просьбу студента, Алексей Александрович сказал:

– Выезжаем в командировку на Западный фронт через три дня. В Москве вместе посетим твоего брата. Взглянуть хочу. Так и напишите отцу, успокойте.

Иван, воспрянувший духом от поездки в ближайшие дни, с глубокой благодарностью к профессору немедленно отправил домой письмо, в котором сообщил о поездке, просил передать Беляниным его глубокое соболезнование по погибшему Петру, другу детства.

5

Москва поразила Ивана великой красотой церковных соборов, людским наводнением, среди которого то и дело мелькали солдаты в шинелях группами и в одиночку с тощими вещмешками. В ушах стоял беспрерывный грохот по мостовым конных экипажей, пронзительные гудки автомобилей. Величавый ансамбль Московского университета имени Ломоносова, видимый почти отовсюду, где они проезжали, магнитом притягивал взгляд. Деревья отряхивали на тротуары последнюю листву, прибитую ночными приморозками, и улицы выглядели неприбранными, словно двор у неряшливой хозяйки. На одном бульваре удивили своей картинной пышностью тянь-шаньские ели с голубой хвоей. Разбуженные людской сутолокой, они стояли, словно невесты на выданье.

Профессор приказал кучеру заехать в ближайший рынок, чтобы купить раненому фруктов, краковской колбасы и каравай хлеба. Рынок резко отличался от сибирских ярмарок. Лавки были завалены свежими яблоками, черносливом, грушами, виноградом, грецким орехом, арахисом, початками кукурузы, луком и чесноком. Прямо на земле лежали полосатые астраханские арбузы. Золотистого цвета остроносые дыни издавали медовый аромат, кучами лежал картофель. Темнели горки сухофруктов, изюма, орехов и многое другое неизвестное Ивану. За прилавками стояли черноусые кавказцы в бараньих папахах и огромных кепках. Тянулись ряды с колбасами, окороками, бужениной, свиным салом, от которого несло ядрёной чесночной приправой и хреном. Лежали гуси, куры, говядина и баранина. Отдельно лавки с караваями, булками, свежими, недавно испеченными ватрушками, пирогами с маком, с капустой и с мясом. Дымились мангалы с шашлыком, аромат которого бил в нос. Увидев такое разнообразное изобилие, у парня разбежались глаза.

– Подкрепим силы горячим завтраком, – сказал профессор, подойдя к одному мангалу, где от углей пузырился бараний жир на шашлыке. – Думаю, по две палочки на брата нас вполне насытят. Превосходная пища путешественника. Знаменитый романист Дюма-отец, побывав на Кавказе, с достоинством оценил эту кухню.

Под одобрительные возгласы моложавого усача в кепке, они тут же перекусили, обильно заедая приготовленным на уксусе луком и лепешками в придачу.

– Ну, как, понравился шашлык? – спросил профессор Ивана, когда с трапезой было покончено.

– Действительно превосходная, сытная пища, – отозвался Иван, вытирая носовым платком губы.

– Замечу, что Михаил Юрьевич Лермонтов очень любил шашлык. Он прекрасно хранится двое суток и удобен. Теперь выпьем квасу и возьмёмся за покупки. От нашего кваса в восторге многие иностранцы: дешев и вкусен!

Товару набрали много, больше всего фруктов, едва поместили в объёмистую авоську, обернулись быстро, экономя время.

– Николаю требуются витамины, – пояснил Алексей Александрович. – В госпитальной пище их мало. Вас удивляет объём покупок? Чай, в палате он не один, гостинец всем.

Не мешкая, вернулись к извозчику и покатили дальше. Остановились у медицинского института имени Пирогова, при котором находился госпиталь, где лежал Николай Нестарко. Кулябко здесь был своим человеком, потому без проволочек они оказались сначала в ординаторской хирургии, затем прошли в палату к Николаю. Профессору было важно присутствовать на перевязке, потому торопился.

– Мы не зря спешили, молодой человек, – сообщил профессор Ивану, стоящему чуть в стороне от заведующего хирургией, с которым Кулябко непринужденно беседовал как старый знакомый и коллега. – Ваш брат ждёт перевязки, и мы сможем наблюдать состояние пациента. Идемте в перевязочную палату, и постарайтесь пока не попадать на глаза брату, чтобы избежать волнения.

– Я решительно не знаю, как поступлю, увидев Колю.

– Вы правы, отправляйтесь в гардеробную за оставленными покупками. Несите их прямо в палату. И ждите там брата и меня.

Перевязочная находилась в противоположном крыле больничного покоя, Иван торопливо шёл по коридору, боясь не успеть управиться с поручением до прихода Коли и профессора в палату. Если бы он оглянулся при выходе, то увидел бы, как Николай, в сопровождении сестры милосердия костылял в перевязочную. Коля, стремясь смотреть вперед, увидел уходящего высокого человека в больничном халате, напоминая походкой старшего брата, унаследовав её от отца. Вспыхнувшая мимолетная мысль обожгла, но быстро пропала.

– Кто это там, у двери? – пробурчал раненый.

– Кто-то из новеньких практикантов, – ответила сестра.

– Слетаются сюда, как вороны на падаль, – зло выкрикнул раненый вслед исчезнувшему за дверью Ивану.

– Коля, держи себя в руках. Ты идёшь после повторной операции на поправку и у тебя не должно быть к нам претензий.

И действительно, осматривая ногу вместе с лечащим хирургом, Алексей Александрович отметил положительное состояние раны.

– У нас очень серьёзные люди, дорогой профессор, – с улыбкой на похвалу ответил заведующий.

Завершив перевязку, профессор вместе с пациентом направился в палату, где их ожидал волнующийся Иван, стоя у окна. Он дал возможность усадить больного на кровать, и только тогда повернулся и стремительно бросился к брату.

– Коля, братка, я приехал проведать тебя! Прими глубокий поклон от тяти, мамы, Даши, Гоши! – Иван обхватил за голову, сидящего на кровати Колю.

– Братка! Я чуял, я чуял родню! Это ты выходил из коридора, я видел, я видел! – едва сдерживая слезы, кричал Коля, словно это было главным событием в его страданиях. – Как ты попал сюда?

– Я с профессором еду в командировку на Западный фронт, и за несколько дней до отъезда получил из дому письмо. Тятя писал о твоём ранении и просил навестить тебя, – радостно сообщал Иван, – понимаешь, какая оказия вышла!

– Как там наши поживают, как справляются с хозяйством без меня и тебя?

– Стараются. Ждут с нетерпением твоего возвращения. Ты идешь на поправку, как выпишут, я за тобой обязательно приеду.

Бурное излитие чувств от встречи длилось несколько минут. Кулябко терпеливо ждал, чтобы осмотреть остальных пациентов палаты и раздать им съестные подарки. От осмотра никто не отказался, а вот подарок не принял угрюмый, лет тридцати, белобрысый пациент без правой руки.

– В чём причина? – ровным голосом спросил Алексей Александрович.

– Не хочу брать ничего от буржуев, за интересы которых я потерял руку, – зло ответил раненый. Его бледное лицо налилось кровью, задергалась в нервном тике щека. – Теперь мне будут совать подачки Алексеевский комитет или Белый крест, назначат успокоительное пособие.

– Я не буржуй, я – хирург, – все также ровным голосом ответил профессор. – Моей вины, как и вашей в этой кровопролитной войне нет.

– Откуда же взяты деньги на эти подарки?

– Мои личные сбережения от жалования, как ученого.

– Я рабочий Обуховского завода, остальные мужики хлеборобы. Мы создаём продукты потребления, а получаем гроши, да обязанность умирать на полях войны. Что создаёт наука?

– Медицинские работники лечат людей. Наш продукт и есть здоровье пациентов. Более того, передовая наука позволяет проводить операции под наркозом, без боли, чем не могли воспользоваться хирурги в недалеком прошлом. Полагаю, наука будет развиваться и дальше, независимо от социального и политического устройства общества.

– Как бы ты меня не убеждал – ты богатый человек. А богач – мой противник.

– Вы полагаете, что в ином устройстве общества, о котором теперь свободно говорят некоторые партии, наука заглохнет, или ученый будет приравнен в жаловании к рабочему?

– Именно к рабочему! Тогда бы вас не тянуло создавать новые и страшные орудия убийства.

– Возможно, вы правы, но не отказывайтесь от фруктов. Они необходимы для вашего выздоровления. Однако замечу, ученый, по определению философа Фихте, предназначен для общества, независимо от сословия, к которому принадлежит, – сказал профессор, и, взглянув на братьев, теперь прислушивающихся к разговору с рабочим, сказал: – Иван, у вас час времени, чтобы пообщаться с братом. Найдёте меня в ординаторской.

Он повернулся на выход и легким шагом вышел из палаты.

– Ваня, как я рад встречи! – вновь стал изливать свои эмоции Коля, как только за профессором закрылась дверь. – Почти год, как я покинул дом. Как здоровье у мамы и у тяти?

– Слава Богу, не болеют. Некогда болеть, всё в трудах.

– Так и пластаются без найму?

– Прибилась к ним семья беженцев. Мужик пьёт. Ты знаешь тятю, его сердобольность. Не гонит, жалеет.

– Ваня, тише про батраков. Самсон, – Коля указал на рабочего, – дюже злой. Я с ним – в штыки.

– Причина?

– Моя культя – моя боль. О продолжении жизни часто думаю, – Иван порывался что-то сказать, но Коля обрывал его взмахом руки. – Этот Самсон подбросил мне газетку, я прочитал, там много непонятного, но интересного: равенство, братство, коллективный труд и на этой основе всеобщее счастье людей. Как так? Ещё больше вычитал беспокойного, например, программа о социализации земли? Отбирать будут землю у крестьян снова, делать его зависимым, как при крепостном праве?

– Я понимаю твоё беспокойство. Читал программы некоторых партий. Да, они предлагают революцию, равное распределение земли между крестьянами. Но другие партии идут дальше, предлагая отдать народу не только землю, а заводы и фабрики. Национализировать, то есть всё станет принадлежать народу через государство, а труд на земле будет коллективный.

– Словом, отберут наделы. А если я этого не хочу? – Коля всем своим видом показывал протест.

– Тебя спрашивать не будут. Революция сломает хребет каждому, кто с ней не согласен, – раздался нервный возглас Самсонова.

– Царизм – мой враг. Он втянул страну в войну и угробил меня, этих вот мужиков и тысячи других, – сказал Николай.

– Ты забываешь, что царизм, как ты говоришь, всё же дал нам свободу, землю, деньги для обустройства, и мы добились достатка. Слом строя принесёт половодье несчастий для людей.

– Коллективный труд не даст достатка?

– Не знаю, никто не пробовал. Думаю, это утопия горлопанов.

– Почему, объясни толком?

– Коля, это очень сложный вопрос. Теоретически – да, на практике – вряд ли. Я пока не авторитет, могу ошибаться и высказывать только свои соображения.

– Поделись, ты для меня авторитет.

– Коллективно хорошо убивать, ты в этом убедился на своей шкуре. Армия – это коллектив убийц. Возможно – трудиться коллективом тоже хорошо. Пример тому есть: наш отец и дядя Степан. Артель из двух семей. Но распределение результатов этого труда под сомнением, так как над коллективом будет надсмотрщиком государство с огромным аппаратом чиновников.

– Не согласен. Тятя и дядя Степан живут по строгому правилу: точней расчёт – крепче дружба.

– Когда компаньонов двое. Каждый знает, что он ничего лишнего не присвоил. Если трое – возникнут вопросы. Солдаты, коллективно убивая, ничего не имеют в итоге от убийства. Награбленное достаётся власти и её подручным. Даже в науке открытие принадлежит одному человеку, хотя над идеей автора, чтобы доказать ценность изобретения, работает коллектив лаборантов. Почему такое происходит? Я думаю от того, что Создатель наш не указал формы устройства общества. Он дал людям разум, землю, скот и сказал: трудитесь в поте лица и наслаждайтесь его плодами, но исполняйте мои заповеди. Ты их знаешь, однако он не указал, что у кого в собственности.

– Головоломка.

– Пожалуй, хватит об этом, расскажи, как тебя ранило и где?

Братья выслушали друг друга, вспомнили о гибели Петра Белянина, заговорились, не слыша и не видя ничего, кроме друг друга. Только изредка до них долетали короткие возгласы соседа справа. И всё же разговор снова скатился в страшное лоно войны.

– Ваня, я хочу от тебя услышать, кто же виноват в моём ранении, император?

– Не совсем. Больше буржуазное сообщество, капиталисты, наживающиеся на войне от продажи государству своей продукции. Например, вооружения. Императоры соглашаются на войну и в том их вина. Столыпин мудрый и великий человек не хотел войны, он бы всё сделал, чтобы Россия не завязла в кровавой бойне.

– Вот-вот, виновница буржуазия, её большевики собираются свергнуть. Правильно поступят?

– Мне трудно тебе объяснить. Войны всегда были и пока будут. Японскую войну начали японцы, стремясь отобрать у России некоторые острова. Для них территория имеет громадную ценность. У нас земли очень много. Отсюда зависть недругов. Небольшие по площади Англия и Франция владеют громадными колониями, из которых они качают богатства, обирая местных жителей. Но им этого мало, вот и затеяли с Германией передел земель. Втянули легкомысленного императора в свои планы. Народу нашему этого не надо, народ думает, как бы лучше обустроиться.

– Большевики, по словам Самсонова, как раз этого хотят.

– Ошибаешься ты и Самсонов. Они хотят мировой революции с российского плацдарма. А это войны и войны. Ни одна страна добровольно не отдаст свои земли, своё богатство. Это кровь и смерть!

– Большевики кричат: «Долой войну!»

– Кричат, чтобы привлечь на свою сторону народ, – с горечью на губах, усмехнулся Иван. – Кричат, а хотят, повторюсь, котла мировой революции, в топке которого сгорят миллионы богатых и бедных людей. Запомни это крепко!

– У меня в голове каша. Я так и не понял, кто виноват в моём несчастье?

– Коля, ты родился вторым в нашей семье. То есть тебе не повезло. Ты знаешь, в России щадящий закон: первых сыновей в хозяйстве не брать на службу. Кто виноват: закон или тятя с мамой, родив тебя вторым? Подумай, такова жизнь! У англичан, да и у некоторых других народов до недавнего времени действовал жестокий закон к детям. Наследником считался первый сын. Второй и следующие почти ничего не получали после смерти отца. Тем более дочери. Справедливо ли такое положение?

– Нет, почему они такие дураки?

– Так исторически сложилось. Потому в Европе было всегда много странствующих рыцарей. Они продавали себя государям, шли охотно на захватнические войны, чтобы сколотить состояние. У нас такого никогда не было.

– Ваня, как ты много всего знаешь!

– Эти знания я почерпнул из книг. Читай и ты, они научат многому, главное – размышлять. Тогда тебя не обманет малограмотный Самсонов.

В палату заглянула сестра милосердия, напомнив о времени. Иван подхватился, взял кисть винограда, несколько яблок.

– Мне пора, Коля, сейчас я тебе намою фруктов, ешь и выздоравливай. Вот тебе деньги, заказывай нянечкам фрукты и дальше.

Иван удалился в моечную, быстро вернулся с вымытыми, в каплях воды фруктами.

– Ешь, братка, ешь и пиши домой и мне чаще. Я сообщу свой адрес с фронта. Каждое письмо, как глоток бальзама. До встречи, брат!

Парни обнялись, выжимая слезу, бормоча обереги от всякой напасти, которым их научила мама. Они вселяли уверенность в благополучном исходе для обоих. Коля проводил Ивана до двери, громыхая костылями, словно бомбил палату гранатами. Вернувшись, он шумно уселся на кровать и с улыбкой от состоявшейся неожиданной встречи, принялся за виноград.

– Я слышал ваш разговор. Умник твой брат, – Самсонов, сидя на кровати, подался всем туловищем вперёд, тыча кулаком в пространство, призывая Колю его выслушать.

– Ладно, Самсон, не лезь ко мне в душу, ты её и так занозил своей газеткой, дай спокойно пожрать фрукты. Вон мой сосед справа, уплетает за обе щеки колбасу профессора и в ус не дует.

– У него ум короткий, потому безразличен к положению в стране.

– Ты перепутал, Самсон, это у тебя злой и короткий ум. А у Фили нормальный, добрый. Ты считаешь себя знающим человеком. Но злой и короткий ум, вряд ли можно улучшить знаниями, так же, как рост коротышки не увеличишь ходулями.

Коля отвернулся от Самсонова и больше не бросал в его сторону реплики, продолжая жить встречей с братом, надеждой на скорое выздоровление и возвращение домой.