Текст книги "Ленинградский меридиан"

– А что сейчас Василий Иванович делает, по-прежнему крыс ловит?

– Нет, летом он птиц ловит. Бабушка крошек насыплет хлебных на землю, а Василий Иванович рядом прячется. Как только голубь или воробей сядет, он на него бросается и давит, а мы из них потом шулюм делаем. Василий Иванович у нас настоящий добытчик, не то что лентяйка Муська у Митрофановых. Она им ни одной крысы не принесла, вот они её и съели.

От этих слов маленькой рассказчицы у Рокоссовского навернулись слезы, и, не желая показать их ребенку, он повернулся к своему ординарцу, за плечами которого висел вещевой мешок с продуктами.

– Божичко, дайте сюда все наши припасы, – приказал он, чем вызвал бурю эмоций на лице ординарца.

– Как это так все припасы, товарищ командир? Оставьте хоть трохи сэбе, – взмолился Божичко, но Рокоссовский был неумолим.

– Ничего, не последний кусок доедаем. Людям они нужнее.

Быстро убедившись, что в мешке нет ничего постороннего кроме еды, он затянул его горловину тесемкой и вернул ординарцу.

– Идите вместе с девочкой и отдайте мешок её бабушке в целости и сохранности. Вам все ясно?

– Так точно, товарищ командир, – унылым голосом подтвердил Божичко.

– Вот и хорошо. А немцев, Таня, мы обязательно разобьем и прогоним от города. Это я тебе твердо обещаю, – сказал Константин Константинович и нежно положил ладонь на хрупкое плечико девочки, ласково поцеловав её в темя.

Данное Рокоссовским обещание простой ленинградской девочке, с которой он больше никогда в жизни не встретился, было для него во сто крат важнее и значимее тех слов и заверений, которые он дал сначала Сталину, а затем и Жданову на приеме в Смольном. В самые трудные моменты операции по снятию блокады он жестко спрашивал с себя и своих подчиненных, все ли сделано для того, чтобы страдания простого ребенка были прекращены как можно раньше.

Глава III. Различие мнений

Узел прямой связи с Москвой, находившийся в обширном подвале Смольного, был оборудован по последним требованиям войны. Там уже не было специализированной телеграфной аппаратуры, связь по которой осуществлялась при помощи машинистки. С начала года в Смольный была протянута закрытая телефонная линия ВЧ, надежно оберегающая прямые разговоры Сталина с ленинградским руководством от посторонних ушей.

Рокоссовский отправился на пункт правительственной связи после разговора со Ждановым и Говоровым. В отличие от генерала Мерецкого, Рокоссовский был лично знаком с командующим войсками Ленинградского фронта, хотя их знакомство было омрачено некоторыми обстоятельствами, полностью не зависящими от обоих генералов.

Оно произошло поздней осенью сорок первого года, когда немцы неудержимо рвались к Москве на северном участке фронта, в том месте, где оборону держала 16-я армия под командованием генерала Рокоссовского. Тогда в «воспитательных целях», так сказать для поднятия боевого духа, командующий Западным фронтом генерал армии Жуков привез в штаб армии командарма-5, Леонида Говорова.

– Что, немцы опять вас в шею гонят?! – начал разговор в привычной для себя безапелляционной манере Жуков. – Войск хоть отбавляй, а толку никакого! И все почему? Командовать не умеете!.. Вот у Говорова противника больше, чем перед вами, а он держит его, не пропускает к Москве, в отличие от вас. Вот, привез его сюда, чтобы он вас научил уму-разуму, объяснил, как надо воевать.

Сказанные слова командующего фронтом были обидны и несправедливы по отношению к Рокоссовскому, так как против его армии действовали почти все танковые дивизии противника, а против 5-й армии Говорова воевали исключительно пехотные. Жукову это было хорошо известно, но он посчитал нужным «взбодрить» Рокоссовского, публично столкнув его лбом с Говоровым.

Любой другой генерал на месте Константина Константиновича стал бы оправдываться или вступил с Жуковым в яростную перепалку, однако командарм-16 был сделан из иного теста. Вместо ругани или оправданий он с самым серьезным видом поблагодарил командующего за возможность поучиться у других, добавив, что делать это никогда не поздно.

После чего сел за стол с Говоровым и принялся обмениваться с ним взглядами на действия противника и высказывать мнения, как лучше ему противостоять. Жукову ничего не оставалось, как оставить генералов наедине, но прошло не более десяти минут, как дверь распахнулась и в комнату стремительно ворвался комфронта. Он подскочил к Говорову и срывающимся голосом закричал:

– Ты кто?! Ты кого приехал учить, Рокоссовского?! Он отражает удары всех танковых дивизий врага и бьет их! А против тебя пошла какая-то паршивая моторизованная дивизия и отогнала твоих… на десятки километров. Вон отсюда! Марш исправлять положение, и если это не сделаешь, расстреляю!

Оказалось, что противник бросил против 5-й армии свежую моторизованную дивизию и продвинулся в глубину обороны армии до 15 километров. Случилось это в отсутствие командарма Говорова, которого комфронта повез на «учебу» к Рокоссовскому.

Попав под беспощадный огонь критики Жукова, бедный Говоров не мог вымолвить ни слова. Побледнев как полотно, он быстро ретировался для исправления положения на фронте.

Как всякий воспитанный человек, Рокоссовский ни малейшим намеком не показал, что придает какое-либо значение той злосчастной встрече. Радостно пожав комфронта руку, он выразил уверенность, что два фронта смогут прорвать смертельное кольцо немецкой блокады Ленинграда.

Говоров ответил, что очень рад тому, что ленинградцам в помощь прислали такого военачальника, как Рокоссовский, отстоявшего Москву и Севастополь. Его слова нашли горячий отклик со стороны Жданова, первого секретаря обкома партии Ленинграда.

– Поймите, минимальная потребность города в продовольствии составляет тысячу тонн, – с жаром говорил он Рокоссовскому. – На Ладоге нет транспортных судов, способных регулярно доставлять в город продукты. В основном в Ленинград доставляют людей, вооружение, а обратно везут в эвакуацию стариков, женщин и детей. Все, что доставляется в город по воде – это мизер из того, что нам так необходимо. И летом, как это ни парадоксально звучит, у нас проблем со снабжением больше, чем зимой, когда постоянно действовала ледяная «Дорога жизни».

– То количество транспортных самолетов, которыми располагают Ленинградский и Волховский фронты, позволяет доставлять в город не более десяти тонн продовольствия в сутки. И это с учетом того, что самолеты не будут сбиты истребителями противника. После закрытия ледовой переправы немцы и финны стремятся установить прочный воздушный контроль над Ладогой. Только скорейший прорыв блокады сможет решить вопрос непрерывного снабжения Ленинграда продовольствием, – вторил первому секретарю обкома Говоров.

– Говоря о возобновлении снабжения Ленинграда, вы наверняка имеете в виду взятие под полный контроль железной дороги на Мгу. Это самый верный способ решения вопроса снабжения, но боюсь, что на сегодняшний момент маловыполним. Для возобновления прямого железнодорожного сообщения мало взять под контроль станцию Мгу и идущую через неё железную дорогу. Нужно отодвинуть от неё противника так, чтобы он не мог угрожать движению поездов ни артобстрелами, ни возможностью перерезать дорогу внезапным танковым ударом. А для столь масштабного наступления у Волховского фронта на сегодняшний день нет ни сил и ни возможностей, – честно признался Рокоссовский.

– Что же вы предлагаете? Сидеть и ждать, когда у фронта появятся такие возможности? – недовольно спросил его Жданов. – Судя по тому, как идут у нас дела под Ржевом и у Дона, они появятся не скоро, а затем осенняя распутица сделает наступление невозможным.

Первый секретарь Ленинградского обкома и по совместительству член Политбюро требовательно посмотрел на Рокоссовского, но тот не испугался его взгляда.

– Я считаю, что нужно быть готовым к тому, что придется вести железнодорожную ветку вдоль южного берега Ладоги, через Шлиссельбург на Липки. Это, конечно, не прямое сообщение через Мгу, но вполне разумный и действенный вариант.

– Спасибо за честный ответ, товарищ Рокоссовский. Возможно, что вы и правы, – быстро согласился с военным секретарь и проводил генерала в пункт связи.

Связь со Сталиным дали быстро, так, как будто тот только и делал, что сидел и ждал звонка своего посланца. В двух словах обрисовав ситуацию, Рокоссовский доложил вождю обстановку и рассказал о готовности Ленфронта более широко принять участие в предстоящей операции, чем планировала Ставка. Все сказанное генералом было разумно и действенно, но Сталин не согласился с этим предложением Рокоссовского.

– Ленинградцы рвутся поучаствовать в прорыве блокады, но Ставка имеет на этот счет другое мнение. Пусть генерал Говоров поможет вам артиллерией и авиацией, а главный удар будет наносить Волховский фронт. Не будем повторять прежних ошибок, после которых у семи нянек дитя оказалось без глаза, – Сталин говорил о прежнем решении Ставки, когда ради прорыва блокады Волховский фронт был объединен с Ленинградским фронтом. – Мы считаем, что у Волховского фронта достаточно сил для прорыва обороны немцев и разгрома их шлиссельбургско-мгинской группировки. По словам товарища Мерецкова, численность немецких войск не превышает четырех дивизий.

Вождь говорил с полной верой в правоту собственных слов, и мало кто из генералов, помнивших ужасы арестов 1937 и 1941 годов, рискнул бы ему перечить в разговоре, но Рокоссовский рискнул.

– Нельзя забывать тот факт, товарищ Сталин, что немцы занимают свои позиции почти десять месяцев и сумели создать прочную эшелонированную оборону. Для её прорыва одних пехотных соединений, которые составляют костяк 8-й армии, совершенно недостаточно.

– Вы это говорите мне, желая получить для 8-й армии дополнительные танковые соединения? Если это так, то сразу вас предупреждаю, что из этой затеи ничего не выйдет. Все наши танковые резервы мы отправили на юг к Дону и под Ржев. Там положение очень серьезное.

– Нет, товарищ Сталин, дополнительные танки вряд ли помогут в этом деле, учитывая лесисто-болотистую местность этого участка фронта. А вот дополнительная артиллерия и в особенности минометы очень помогли бы войскам 8-й армии при прорыве вражеской обороны.

– О каких минометах идет речь? Уточните, пожалуйста. Вы говорите о простых или гвардейских минометах?

– В первую очередь о простых минометах. Насыщенность стрелковых подразделений тяжелым вооружением крайне мала. В основном у пехотинцев винтовки, автоматы и пулеметы, а с их помощью взять хорошо укрепленные позиции очень трудно. Что касается гвардейских минометов, то их помощь в подавлении вражеских укреплений будет просто неоценима.

В словах генерала была истинная правда, но говоря её, Рокоссовский хорошо помнил, что Сталин питает слабость к артиллерии, и потому бил наверняка.

– Хорошо. Ставка подумает, как помочь вам с артиллерией. Пришлите заявку, что вам необходимо в первую очередь… – после секундного размышления сказал Верховный. – Пусть этим займется генерал Казаков. Он вместе с указанными вами специалистами уже прибыл в штаб Волховского фронта.

– Большое спасибо, товарищ Сталин, – поблагодарил вождя генерал, привыкший работать с проверенными людьми. – Можете не сомневаться, что вся выделенная Ставкой артиллерия будет использована с максимальной эффективностью, но этого мало. У противника в районе Синявино и Мги имеется разветвленная сеть дорог. По ним он может в любой момент перебросить к месту прорыва дополнительные подкрепления, что неизбежно приведет к затяжным боям. Чтобы не допустить этого, сковать противника в возможности маневра, необходимо наступление войск 55-й армии в районе Арбузова.

– Там у немцев крепкая оборона, в которой ещё с прошлого года простреливается каждый метр. Наступление на этом направлении приведет к неоправданным и ненужным потерям. Тут вы противоречите сами себе, – упрекнул в непоследовательности собеседника Сталин.

– Но и наши артиллеристы пристреляли каждый метр обороны противника, а если, как предлагает генерал Говоров, перебросить пушки с других участков фронта, оборону противника можно будет взломать и высадить десант.

– По-моему, вы утратили объективность, так необходимую для представителя Ставки, и пошли на поводу у ленинградцев, – жестко одернул вождь Рокоссовского, но тот твердо стоял на своем.

– Я только хочу лучше выполнить порученное мне задание, товарищ Сталин. Вы просили осмотреться и дать свою оценку положению фронта. Мое мнение, как представителя Ставки, для прорыва блокады Ленинграда необходимо совместное наступление двух фронтов, – четко доложил Константин Константинович, и в трубке повисла зловещая тишина.

Из-за чуткой мембраны телефона Рокоссовский хорошо слышал, как Сталин раздраженно вздохнул и бросил куда-то в сторону короткое слово «не понимает». Кто находился в этот момент в его кабинете, а уж тем более что он глухо произнес вождю в ответ, Рокоссовский не слышал. Однако по тону ответа точно определил, что человек выражает свое полное согласие с недовольством товарища Сталина генералом.

– Ставка не будет менять принятого ею решения, товарищ Рокоссовский, – жестко отчеканил вождь, отсекая всякую возможность для дальнейшей дискуссии. – Что касается приведенных вами аргументов, то мы предлагаем вам над ними ещё раз хорошо подумать. Всего доброго… – холодно молвил Сталин и повесил трубку.

– Ну что? – спросил Рокоссовского Говоров, хотя по лицу генерала можно было догадаться, что ответил ему вождь.

– Товарищ Сталин предлагает ещё раз обдумать наше предложение, – только и мог сказать ему Рокоссовский.

– Значит, он сомневается, – оптимистически прокомментировал его слова Жданов. – Думайте, товарищ Рокоссовский. Ищите нужные аргументы и отстаивайте свою точку зрения, если вы в ней полностью уверены.

Разногласие во мнении относительно проведения предстоящей операции у Рокоссовского были не только с Верховным Главнокомандующим, но и с комфронта Мерецковым. При обсуждении плана операции в штабе фронта два генерала не сошлись по двум очень важным моментам.

Первый из них заключался в намерении генерала Мерецкова вводить силы 8-й армии в три этапа. Сначала согласно плану операции в действие вступал 6-й гвардейский корпус генерала Битюкова силами четырех дивизий, задача которых заключалась в прорыве обороны противника. Затем в бой вводился 4-й гвардейский корпус генерала Гагена, который усиливал наступательную мощь соединений 8-й армии, а подразделения вновь созданной 2-й ударной армии должны были довершить начатое дело и соединиться с войсками Ленинградского фронта в районе Дубровки и Красного Бора.

План был замечателен, в чем-то даже хрестоматиен, но Рокоссовский выступил категорически против поэтапного введения войск.

– Все, что предлагает штаб фронта, уже было опробовано и применено в финскую кампанию и не имело успеха. Тогда, имея численное превосходство над противником, соединения Красной Армии не могли прорвать его оборону как раз из-за того, что действовали разрозненно. Только одна треть всех ударных сил была брошена на прорыв, а две трети стояли за их спиной и ждали момента, чтобы войти в прорыв. Когда же подразделения первого эшелона исчерпали свои силы, в бой вводились силы второго эшелона, но оборона так и не прорвалась.

– Считаю приведенный вами пример неудачным и неуместным, – взвился комфронта, как раз командовавший во время Финской войны советскими войсками на начальном этапе. – Тогда нам противостояли бетонные доты и укрепления, а здесь у немцев в основном деревянно-земляные укрепления опорного типа. Наши танки КВ и Т-34 после мощной артподготовки разнесут их в клочья, не оставят от них мокрого места! Или вы думаете по-другому?

– В том, что прорвут, пусть даже с потерями, согласен, но вот, что смогут с наскока захватить Синявинские высоты, очень сомневаюсь. Согласно данным воздушной и наземной разведки там у противника очень крепкая оборона, ориентированная именно на юг и юго-восток. Немцы ждут нас именно там, и значит, имеются минные поля, противотанковая артиллерия и многочисленные огневые точки. По мнению генерал-майора Орла, немцы легко смогут сначала выбить у нас танки, затем положат пехоту, и наступление захлебнется.

– У наших танкистов иное мнение. У немцев нет пушек, способных пробить броню КВ, а приданные нам соединения огнеметных танков Т-34 подожгут земельные укрепления противника, и немцы будут вынуждены отступить.

– Я очень сомневаюсь, что танки КВ смогут удачно наступать в лесисто-болотистой местности, а действия огнеметных танков хороши, когда противотанковые батареи противника полностью подавлены.

– Мы усилим соединение ОТ-34 самоходными орудиями и дивизионом гвардейских минометов. Этого вполне хватит, чтобы привести к молчанию вражескую артиллерию и под прикрытием дымовой завесы прорвать оборону немцев, – гнул свое Мерецков.

– Насколько мне известно, самоходных орудий у фронта очень мало, а что касается гвардейских минометов, то согласно плану операции весь свой боезапас они израсходуют уже в первый день наступления. Дальнейшее применение артиллерии, насколько я понимаю, командование фронтом не предусматривает вообще. Или меня не совсем верно информировали? – Рокоссовский требовательно посмотрел в сторону начальника штаба фронта.

– Нет, товарищ Рокоссовский, все верно. Артиллерия фронта должна обеспечить прорыв вражеской обороны, а дальше предполагается действовать по обстоятельствам, – выдавил из себя покрасневший Стельмах, которому было очень неуютно отвечать на неудобные вопросы представителя Ставки.

– Мне кажется, что Синявинские высоты – это не тот случай, когда можно действовать по обстоятельствам, – жестко подчеркнул Рокоссовский. – А вот если объединить огневую мощь первого и второго эшелона, то решение этой проблемы, на мой взгляд, пойдет быстрее и успешнее.

– Для этого, товарищ генерал, необходимо иметь плотность артиллерийского огня не меньше ста двадцати стволов на один километр, – подал голос помощник Рокоссовского генерал Казаков, – тогда как сейчас мы можем рассчитывать только на семьдесят стволов на километр.

– Значит, по-вашему, надо сливать все три эшелона в один? Ну, это же курам на смех, товарищ Рокоссовский! – возмущенно проговорил Мерецков и, ища поддержки, посмотрел на армкомиссара Запорожца, но тот не спешил встать на сторону комфронта. Одно дело поучать нижестоящих командиров и совсем другое дело спорить с представителем Ставки, который не просто жонглирует словами и понятиями, а сыпет их точно и по существу дела. Да и похвальное в адрес Рокоссовского письмо Мехлиса также играло свою роль.

– Никто и не предлагает сливать все воедино, Кирилл Афанасьевич. Генерал Казаков сказал об имеющейся проблеме, и только, – осадил комфронта Рокоссовский. – По моему приказу Василий Иванович составил и уже отправил заявку в Ставку на увеличение количества артиллерии фронта.

Мерецков хотел что-то сказать относительно столь неожиданной новости, но не успел. Генерал Казаков опередил его.

– Исходя из местных особенностей путей доставки, в заявке я сделал главный акцент не на орудия, а на минометы. Их проще и легче транспортировать к нам, а на местных складах есть запас мин в нужном количестве, как для полковых минометов, так и для дивизионных.

Попав под столь стремительный напор представителя Ставки, Мерецков стушевался, и, спасая положение, Стельмах предложил вернуться к рассмотрению обсуждаемого вопроса через несколько дней.

Другим камнем преткновения стало направление наступления соединений 8-й армии. Мерецков предлагал нанести главный удар в районе Гонтовой Липки с дальнейшим выходом к Синявино, Мге и Дубровке, изолировав таким образом шлиссельбургскую группировку противника от его главных сил. Комфронта твердо стоял на своем, утверждая, что предложенный им план самый правильный и оптимальный вариант прорыва блокады, однако Рокоссовский сразу увидел в нем несколько подводных камней.

– Вы предлагаете наступать на участке шириной в двенадцать – пятнадцать километров, полностью повторяя план Любанской наступательной операции, а также операции по деблокированию 2-й ударной армии, которые трагично закончились для нас. В обоих случаях немцы смогли одержать победу благодаря тому, что наши войска сначала не смогли, а затем не стали расширять место прорыва, надеясь, что, продвинувшись далеко в тыл противника, они заставят его отступить. Немцы же, удержав свои «поворотные столбы», смогли организовать контрудары по узкой горловине прорыва, отрезали наши наступавшие части, разом обесценив все одержанные нами успехи и победы… – Рокоссовский ткнул пальцем в карту, и сидевшие рядом с ним генералы с опасением и осторожностью посмотрели туда, куда он указывал.

Посланник Ставки говорил это так уверенно и убедительно, что от его слов работники штаба фронта моментально ощутили ветерок грядущих неудач.

– Даже если все будет так, как вы, Кирилл Афанасьевич, планируете, и шлиссельбургская группировка противника будет полностью отрезана, при узком коридоре прорыва немцам ничего не будет стоить ударить под основание нашего наступательного клина и отсечь его от основных сил. Думаю, что уже давно пришла пора научиться не наступать на одни и те же грабли, товарищи генералы.

– И что же вы предлагаете, товарищ Рокоссовский? Отказаться от предложенного штабом фронта плана и начать наступать у черта на куличках? Напрямик, через бурелом и болота, где противнику будет крайне трудно нанести контрудар по нашим флангам? – ехидно уточнил комфронта. – Предложенный нами план предстоящей операции рассмотрен и одобрен Москвой. Направление Гайтолово признано Генеральным штабом как откровенно перспективное. Вы что, не согласны с мнением руководства?

Мерецков уперся в стол руками, грозно выпятив свои генеральские петлицы и золотую звезду Героя, полагая, что Рокоссовский не рискнет оспаривать выдвинутые им аргументы, но он напал не на того человека.

– Как говорил граф Толстой, гладко вышло на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, – блеснул знанием классики генерал. – Любой план может быть красив и привлекателен на штабных картах, но в первую очередь он должен быть жизнеспособным и исполнительным на деле. И именно для определения этих критериев Ставка меня к вам и прислала.

Генерал говорил без всякой патетики, спокойно, не повысив голос, и в этом все присутствующие ощутили его силу. Одернув и без того идеально сидевший на нем китель, слегка заведя левую руку за спину, он принялся водить указкой по карте.

– Лично я не считаю предложенный штабом фронта план сырым и недоработанным, – постарался смягчить свое заключение Константин Константинович. – В целом он правилен, но нуждается в некоторых изменениях и добавлениях. Мы с товарищем Малининым считаем, что коридор прорыва следует расширять, но не за счет растаскивания войск по участку наступления, а за счет нанесения второго удара в районе рабочего поселка номер восемь.

Рокоссовский вновь ткнул в карту, но теперь сидевшие за столом генералы не отстранились от неё, а потянулись к ней с интересом и даже азартом.

– Прорвав вражескую оборону на этом участке фронта и развивая наступление, войска 128-й дивизии встретятся с 6-м корпусом в районе рабочего поселка номер семь. Этим самым будет не только перерезан Путиловский тракт, но и взят в кольцо гарнизон поселка Гонтовая Липка, что приведет к почти двойному увеличению ширины полосы прорыва.

Оторвавшись от карты, Стельмах хотел задать вопрос о силах, но представитель Ставки упредил его.

– Для нанесения второго удара не придется привлекать дополнительные силы. Будет достаточно усилить 128-й дивизию за счет соединений 13-й гвардейской, отказавшись тем самым от лобового штурма Гонтовой Липки, – специально подчеркнул Константин Константинович. – После занятия рабочего поселка номер семь создается благоприятная ситуация для того, чтобы перерезать железнодорожное сообщение Синявино со Шлиссельбургом и нанести фланговый удар по позициям врага у Синявинских высот.

– Главная цель нашего наступления не Синявино, а Мга, – возразил Рокоссовскому комфронта. – Распыляя силы, мы рискуем погнаться за двумя зайцами и не поймать в итоге ни одного.

– Наступая на Синявино, мы не только расширяем фронт прорыва обороны врага, но и не позволяем противнику нанести контрудар по нашему правому флангу с целью окружения наших войск. Синявино – главный элемент немецкой обороны в этом месте, с падением которого она затрещит и развалится по швам.

– Мне кажется, что вы сознательно сужаете рамки операции, уделяя столько внимания Синявино, товарищ Рокоссовский, – наконец поддержал позицию комфронта Запорожец. – Ставка четко и ясно требует от нас взять Мгу и восстановить железнодорожное сообщение с Ленинградом. По данным разведки нам противостоят всего лишь четыре дивизии врага, чьи силы разбросаны от Мги до Шлиссельбурга, и для их разгрома достаточно будет нанесения одного удара.

Обозначение позиции армейского комиссара моментально разделило всех находившихся в комнате военных на своих и чужих. В роли своих выступали работники штаба фронта, к чужим относились сам Рокоссовский и прибывшие вместе с ним генералы.

Момент был очень скользким и опасным для общего дела, но представитель Ставки с достоинством вышел из этой ситуации.

– Насколько мне известно, Ставка требует в первую очередь прорвать кольцо блокады и восстановить сухопутное сообщение с Ленинградом, по возможности посредством железной дороги… – генерал посмотрел на Запорожца, ожидая возражений и поправок с его стороны, но тот промолчал. – Говоря, что мы уделяем слишком много внимания Синявино в ущерб Мге, вы, товарищ армейский комиссар первого ранга, не совсем правы. Немецкие пушки на Синявинских высотах держат под своим огнем железную дорогу на Мгу, и без их взятия регулярное движение по железной дороге невозможно.

– Синявино можно будет заниматься после взятия Мги и выхода к Неве в районе Ивановского, – выдвинул предложение начштаба, но его предложение не нашло понимания у Рокоссовского.

– Синявинский узел опасен в первую очередь возможностью нанесения удара противника по нашему правому флангу. Как немцы могут быстро перебросить резервы с одного места на другое и нанести внезапный удар, мы с вами прекрасно знаем. Этому нам у них учиться и учиться. Угроза удара немцами нам во фланг ослабнет только в том случае, если будет прервано железнодорожное сообщение Мга – Синявино.

– Правильно ли я вас понял, что вы предлагаете нам учиться у немецко-фашистской сволочи, – блеснув праведным гневом в очах, спросил Запорожец. – Нам, красным командирам, лучшим представителям рабоче-крестьянской армии, учиться у гитлеровцев?

Не имей генерал Рокоссовский опыта долгого общения с Мехлисом, возможно, он бы дрогнул и стал бы оправдываться перед Запорожцем, но он знал слабые точки членов Военного совета фронта.

– Учиться побеждать врага его же оружием призывал нас всех товарищ Сталин в своей речи от двадцать третьего февраля этого года. Только познав слабые и сильные стороны противника, мы сможем одержать полную и окончательную победу над немецко-фашистскими оккупантами… – процитировал Рокоссовский и с откровенным упреком посмотрел на комиссара.

– Вы неверно толкует слова товарища Сталина. Из их общей направленности вы делаете ошибочные выводы, – Запорожец важно поднял палец, но довести до конца свою речь он не успел.

– Хочу сказать, что в Главном танковом управлении принято решение об отказе от механизированных танковых корпусов и создании на их основе танковых армий по образцу противника, – подал голос генерал Орел, являвшийся танкистом.

– Мне об этом ничего не известно, – сварливо произнес комиссар, отчаянно пытавшийся сохранить лицо при плохой игре. Не нужно было иметь много ума, чтобы понять, что подобное решение ГТУ без одобрения вождя вряд ли бы приняло.

– Согласно плану выход наших войск к отрезку дороги Мга – Синявино должен произойти на третьи-четвертые сутки наступления, и, следовательно, вся надобность в нанесении второго удара отпадет, – как ни в чем не бывало вернулся к прежнему разговору Мерецков. Ему очень хотелось, чтобы Рокоссовский испугался Запорожца и стал бы сговорчивее, но сегодня был не его день.

– Кирилл Афанасьевич, вы готовы взять на себя ответственность на тот случай, если дорога на Синявино не будет перерезана и по прошествии времени совместным ударом немцы перережут двенадцатикилометровое основание нашего ударного клина? – поставил ребром вопрос Рокоссовский.

– К чему такие крайности, товарищ Рокоссовский! – возмутился комфронта. – На войне бывает всякое!

– Полностью с вами согласен, товарищ Мерецков! И вот чтобы не произошло этого всякого, мы и предлагаем нанести второй удар в районе рабочего поселка номер восемь, – разозлился Рокоссовский. На его лице появились красные пятна, но Константин Константинович не дал воли гневу. Осторожно поставив карандаш в стакан с другими карандашами, он повернулся к командующему войсками фронта. – Я вижу, что мы начали ходить кругами при обсуждении этой проблемы. Ни к чему хорошему это не приведет, поэтому я предлагаю поступить следующим образом. Ввиду полного разногласия каждый из нас представляет Ставке свой план операции, тщательно его обосновав. Есть другие предложения, товарищи? – властно спросил генерал, но ответом ему была только тишина.

– Раз других мнений нет, то не будем зря тратить время. Честь имею… – Рокоссовский плавно развернулся через левое плечо и покинул комнату совещания вместе с командой своих помощников.

Но не только среди советских военачальников не было единства, не было его и в штабе фельдмаршала Кюхлера, от которого фюрер требовал скорейшего взятия Ленинграда.

После возвращения из ставки фюрера из Вольфшанце и получения директивы о наступлении Георг Кюхлер вызвал к себе командующего 18-й армией генерал-полковника Линдемана.

Конечно, фельдмаршалу было приятнее обсуждать предстоящее наступление с начальником штаба группы «Север», податливым и уступчивым к воле командования Куртом Вегером. Генерал-майор ловил каждое слово командующего, в отличие от взявшего привычку после недавнего разгрома русской армии драть нос Линдемана, но что было делать. Тот находился во временном фаворе у Гитлера, и с его мнением приходилось считаться.

Кюхлер пригласил Линдемана к себе на беседу, чтобы в уютной обстановке обсудить, как и когда будет исполнена воля фюрера германского народа. В кабинете командующего гостя ждали непринужденная обстановка, аккуратно расстеленная на массивном столе карта, два мягких кресла и чашки с кофейником, из которого хозяин сам любезно налил ему кофе. При этом Кюхлер не пытался скрыть своей неприязненной настороженности к гостю, потенциальному претенденту на его место командующего группы армий «Север». Равно как и бывший до него на посту командующего фельдмаршал фон Лееб был сдержанно холоден к самому Кюхлеру до самой своей отставки.