Текст книги "Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата"

От власти «в эпоху транзита» ждут чего-то необычного, контрастирующего с сегодняшним днем. Скорее всего, эти ожидания напрасны, и внешне власть «после» будет мало чем отличаться от власти «до». За исключением одного, но крайне существенного изменения: произойдет интериоризация внешнего конфликта. Внешняя до сей поры дискуссия обернется внутренней аппаратной борьбой, а то и войной, первой жертвой которой станет «охранительный консенсус»: единая позиция номенклатуры в вопросе о нежелательности глубоких реформ.

В финальной фазе своего правления Путин окажется в незавидной ситуации корабля, затертого среди враждующих друг с другом аппаратных льдин. Вокруг него образуются несколько мощных номенклатурных партий, подталкивающих его к радикальным преобразованиям, главными из которых будут условная «партия Сечина» и условная «пар-тия Собчак». С одной стороны, будет нарастать внутриаппаратное требование радикальных институциональных реформ – судебной, социальной, пенсионной, военной и так далее. С другой – во весь голос заявит о себе номенклатурная реакция, требующая немедленного принятия чрезвычайных мер, не только фактической, но и формальной отмены Конституции и полного перехода к административно-командной экономике.

Не будучи в силах и не видя смысла для себя лично встать на сторону одной из этих партий, Путин продолжит делать то, что практиковал до сих пор, – двигаться по обеим колеям одновременно. Грядет расцвет путинского постмодерна, эпохи политической и экономической эклектики, где либеральные ужимки будут чередоваться с мелочными репрессиями, жесткая цензура сосуществовать с эпатажными разоблачениями, зарегулированность – со вседозволенностью, раболепство перед Западом – с агрессивной антизападной пропагандой.

Находясь более полутора десятков лет на посту президента, Путин успешно управлял конфликтами в своем окружении. Это было фирменным стилем его правления. Теперь конфликты будут управлять им. Он потеряет оперативный простор для политического маневра и вынужден будет двигаться в том направлении, которое определяется стихией аппаратной борьбы. В этом смысле его судьба будет мало чем отличаться от судьбы любого русского самодержца в своей завершающей фазе.

Неизбежным следствием колебаний Путина станет накопление политической энтропии. Россия плавно, но неуклонно будет погружаться в хаос. Бесконечная борьба партий у трона будет препятствовать проведению какого-либо осмысленного политического курса, вертикаль власти будет прочно затромбирована изнутри бюрократическими перекосами, из-за которых управленческий сигнал из Кремля не будет проходить дальше Бульварного кольца. В таких условиях нарастание институционального и политического хаоса неизбежно. Хаос – это обратная сторона бездействия власти.

Существует ошибочное мнение, что хаос бессубъектен. Это не совсем так: одна из самых древних и устойчивых форм социальной организации – самоорганизация насилия. Общество, предоставленное самому себе, вырабатывает свой «организационный ответ» на вызов стихии, и этот ответ – революция. Революция – это не облако в штанах, а хорошо структурированное явление со сложной иерархией и организационными связями, своего рода антивласть. Это антипроект, противопоставляющий новое насилие старому, самоорганизацию масс – существующей политической организации. Революция зреет годами, а то и десятилетиями, яркая вспышка, которую мы видим в финале, – это только последний аккорд симфонии.

Сегодня русская революция явила себя в облике Алексея Навального. Впрочем, фамилия здесь не главное. Со временем она может поменяться, но суть вещей от этого не изменится. Каковы бы ни были личные мотивы и устремления Алексея Навального, что бы ни скрывалось за фасадом его антипроекта, по сути своей он является революционным, то есть питается энергией зарождающейся революции и придает этой революции организованную форму. Голос Навального – это голос пробуждающейся стихии. В Кремле хорошо понимают, что это – угроза, но плохо понимают, что с ней делать. Антидота против Навального не существует, потому что он является проекцией деструктивной деятельности власти на общество. Навальный – это тень, отбрасываемая Путиным на русскую историю.

В двадцатом веке Россия пережила четыре революции, на очереди – пятая. Пятая революция – это хуже, чем пятая колонна, потому что колонной хотя бы кто-то управляет, пусть даже враги, тогда как революцией не управляет никто. Десятилетиями она молча присутствует в жизни общества, никак не проявляя себя, чтобы в какой-то момент в один прыжок подмять это общество вместе с развалившимся государством под себя. Никто не делает сегодня для наступления этого момента больше, чем Владимир Путин, отказывающийся сам сделать свой политический и исторический выбор и не дающий возможности сделать его другим. Россия входит в переходную эпоху под знаком контрреволюции и архаики, а выйдет из нее под знаком революции и модернизации.

Точка невозврата будет достигнута тогда, когда борющиеся между собой аппаратные партии «силовых» и «институциональных» реформаторов перестанут ориентироваться на Путина как на эксклюзивного арбитра и начнут действовать с оглядкой на третью силу – набирающую обороты русскую революцию и тех людей, которые ее будут представлять в этот момент. Собственно, это можно будет считать концом транзитной фазы. Если в начале нее внешний конфликт переместится внутрь властных структур и станет элементом аппаратной борьбы, то в конце аппаратный конфликт вырвется наружу, выйдет за стены Кремля в ту «внешнюю жизнь», откуда пришел. Обе борющиеся партии перейдут от попыток убедить Путина к прямым контактам с революционными силами, пытаясь заручиться их поддержкой как главным аргументом в аппаратной войне.

Именно с этого момента не Путин, а революция станет главным действующим лицом на политической сцене России. Внешне все еще будет выглядеть по-прежнему: Путин – в Кремле, его друзья – вокруг него на министерских постах и в госкорпорациях, ФСБ, полиция и суды работают с полной нагрузкой, все под контролем, все схвачено. Но изменится главное – атмосфера в обществе. От нынешних умонастроений через несколько лет мало что останется. Энтузиазм по поводу присоединения Крыма сотрется как старый башмак, а антизападная истерия будет смотреться как китч на фоне стагнирующих образования, здравоохранения и пенсионной системы. Мысль о неизбежности революции, ощущение конца режима станут доминирующими в общественном сознании. Революция станет самосбывающимся прогнозом. Она произойдет хотя бы потому, что ее все будут ждать.

У русской революции традиционно есть две позиции, которые она попеременно предъявляет обществу: сверху и снизу. На пятый революционный флешмоб Россия отправится тремя колоннами, при этом только одна из них – собственно революционная – будет идти в сторону Кремля, а две другие – выросшие из проекта «Сечин» и проекта «Собчак», люто ненавидящие друг друга номенклатурные партии – будут двигаться ей навстречу, из Кремля. Формат русской революции во многом зависит от того, как именно произойдет эта встреча и кто в конце концов возглавит объединенную колонну. Как всегда бывает в таких случаях, возможны варианты.

Революция сверху. Существует вероятность того, что внутри власти появится сильный лидер, своего рода русский Пиночет, который сумеет объединить сторонников силовой модернизации и адептов институциональной модернизации и предложит программу умеренно-демократической институциональной реформы, опирающейся на переформатированную старую бюрократию. Если этому лидеру удастся подмять под себя революционную стихию, Россия пойдет по пути, о котором мечтал Горбачев. В этом случае преобразования будут более медленными и противоречивыми, но зато и менее болезненными.

Революция снизу. Но вероятен и другой сценарий, при котором революционная стихия сметет и растворит в себе «внутрисистемных модернизаторов» обоих толков. В этом случае структурные реформы будут более быстрыми и глубокими, но и жертв будет гораздо больше. Это дорога Ельцина.

Так или иначе, судьбу России предрешит участие новых поколений, которые выйдут на политическую авансцену к исходу пятого (четвертого – формально) срока Путина. Сорок лет спустя после того, как Михаил Горбачев вывел народы России из советского царства, Путин потеряет надежду стать пожизненным правителем России, а Россия получит новый шанс изменить свою судьбу.

Глава 7
Поколенческий шаг русской революции

О чрезмерной зависимости русской истории от поколенческого шага одним их первых написал Теодор Шанин, который достаточно подробно исследовал этот феномен, сформулировав некоторые базовые идеи. Трудно кого-то удивить мыслью о том, что смена поколений играет в истории значительную роль. Проблема, однако, в том, что в России более, чем где бы то ни было, крутые перемены происходили на поколенческом разломе. В полной мере это относится к русской революции, в развертывании которой отчетливо прослеживается «поколенческий шаг».

Естественно, что поколение – явление социальное, а не биологическое: люди рождаются непрерывно, хоть и неравномерно, и при рождении никто ни к какому поколению не принадлежит. Поколения появляются позже под влиянием исторических обстоятельств, которые «сбивают» совершенно вроде бы разных людей, имевших счастье или несчастье родиться приблизительно в одно (в историческом масштабе) время, в поколения. Конечно, огромную роль играют сходные исторические условия, существующие на протяжении более или менее длительного времени. Но главную роль играет некоторое выдающееся историческое событие, которое окрашивает собой эпоху и мистическим образом превращает статистическую выборку в поколение. Поэтому в реальной жизни в поколение объединяются вовсе не по дате рождения, которая, в общем-то, большого значения не имеет, а по времени, когда происходит наиболее активная социализация, то есть в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Поколение – это те, кто вступал в самостоятельную жизнь при сходных условиях и пережил совместно уникальный социальный опыт. При этом разные поколения неравноценны по своему вкладу в исторический процесс. Есть конструктивные поколения, формирующие цивилизацию. Есть деструктивные поколения, которые ее разрушают. По мнению Теодора Шанина, поколенческий шаг составляет около пятнадцати лет. Конечно, это условность, и никакой мистической отсечки, нарезающей каждые полтора десятка лет по новому поколению, не существует. Но как ориентир для исследования истории советской и постсоветской культур эта гипотеза неплохо работает.

Поколение, родившееся «до и после революции», скосила война. Война, собственно, и создала из этих людей поколение. Их мировоззрение определили «большой террор» и Великая Победа. Победа превратила поколение фронтовиков во второе издание декабристов. Офицеры и солдаты, вернувшиеся с фронта, перенесшие все тяготы ратного труда и, главное, одолевшие невиданного до тех пор врага, преисполнились достоинства, которое было несовместимо с «большим террором», маховик которого стал раскручиваться повторно после Победы как ни в чем не бывало. Можно сказать, что фронтовики создали «советскую цивилизацию», поставив весной и холодным летом 1953 года точку в развертывании все пожирающей русской революции. Арест Берии, отказ от массового террора и развенчание культа личности были, выражаясь современным политическим языком, настоящей революцией достоинства. Фронтовики выпестовали «оттепель», ее принес не Хрущев, она зарождалась в окопах Сталинграда и на подступах к Берлину. «Оттепель» – это завещание фронтовиков следующим поколениям.

Шестидесятники – первые и потому самые «аутентичные» наследники большевиков, «рафаэлиты» «оттепели». «Оттепель» стала главным событием всей их жизни, предопределив судьбу многих. Они успели по касательной прочувствовать огненное дыхание «большого террора» (если не прямо, то через родителей), но их собственное вхождение в большую жизнь проходило во времена, которые Ахматова называла вегетарианскими. Сочетание гордости и стыда за отцов, шок от открывшейся правды жизни и при этом достаточно щадящий общественный режим, допускавший некоторое проявление свободы, сделали из шестидесятников поколение романтиков и мечтателей, поверивших в то, что в России все может быть иначе. Эта вера выстрелила через поколение, отчасти реализовавшись в идеалах перестройки. Сами шестидесятники не смогли воплотить свои идеалы в жизнь и остались в исторической памяти поколением, пропевшим гимн свободе и вслед за этим сошедшим со сцены.

Семидесятники – это поколение застоя. Главным событием жизни этого первого послевоенного поколения стала брежневская реакция. Это поколение, которому пережившие войну фронтовики и их подруги постарались создать максимально комфортные по тем временам условия жизни. «Большой террор» был для них легендой, толком они его не помнили. Войну, впрочем, тоже. Отрочество прошло при относительной свободе, осознать значения которой по-настоящему в силу своего малолетства они не успели. А вот активный период жизни начался одновременно с политическим переворотом, устроенным советскими ортодоксами. Это было поколение, на мировоззрении которого сказалась больше не столько сама Пражская весна, сколько ее подавление советскими танками. Оно учло урок и выбрало путь прагматизма и конформизма, предпочитая бороться за совершенствование личного и семейного быта, а не за совершенствование общественного строя. Семидесятые годы стали временем расцвета советского мещанства, что в целом подтверждало мировой тренд по созданию глобального потребительского общества. Семидесятники превратились в массе своей в безыдейный псевдокоммунистический консьюмеристский планктон. В их жизни все должно было быть красиво, и особенно быт. Но тут была одна загвоздка – по части быта Запад одерживал над СССР одну историческую победу за другой. И тут стратегический паритет установить никак не удавалось: то в прорыв уходили стиральные машины и холодильники, то телевизоры с видеомагнитофоном. Завозившиеся в страну самыми замысловатыми путями каталоги Otto и журналы Burda пользовались гораздо большей популярностью, чем продукция самиздата. Холодная война была еще в самом разгаре, а прагматичная обывательская масса давно уже признала в ней свое поражение. СССР боялся ядерных боеголовок и крылатых ракет, а капитулировал перед ширпотребом. В конце концов парадоксальным образом это самое исторически бесполезное советское поколение выносило в своей утробе перестройку как ответную реакцию на потребительский дефолт советской экономики. Движение алчных потребителей, присвоившее себе романтические идеалы шестидесятников, но на самом деле просто стремившееся к жизни по западным стандартам, стало главной движущей силой перестройки. Это предопределило ее противоречивый, половинчатый характер – для основной массы «революционеров» из всех видов провозглашенных свобод наиважнейшей оказалась свобода импорта.

Из какого бы социального сора не возникла перестройка, она стала величайшей революцией, перевернувшей жизнь страны. Судьба следующего поколения была уже целиком и полностью предопределена ею. Предполагалось, что это поколение должно было вдохновиться романтическими внешними идеалами шестидесятников, выкрасивших перестройку в цвета свободы. Но оно (и это по-своему логично) вдохновилось ее внутренней меркантильной сущностью. Это поколение выросло в гнилостной атмосфере разлагающейся советской империи. В жизнь оно вошло непуганым, потому что империя была слишком слабой, чтобы пугать и давить по-настоящему. Когда настала пора испугаться, как раз и случилась перестройка. Свободу это поколение ценило только на словах, потому что досталась она ему без борьбы, как манна небесная. Люди не привыкли ценить то, что получают даром. Зато распад СССР остался для большинства плохо заживающей раной. Поэтому перестройка в их памяти так навсегда и осталась праздником со слезами на глазах, вызывающим не столько восторг, сколько недоумение. Вторых шестидесятников из внуков «оттепели» не вышло, на место идеалистического романтизма пришел унылый практицизм. Это во многом обусловило деструктивный характер перестройки и всех последующих событий.

На смену поколению перестройки пришло поколение отвязных циников. Если задуматься, то никакое другое поколение в атмосфере «лихих девяностых» сформироваться не могло. Это было первое уже совершенно безыдейное, но еще советское по сути поколение. Оно социализировалось в атмосфере бандитского беспредела и всепоглощающего стяжательства. Оно еще помнило о советских жизненных стандартах и видело, как на глазах буквально из ничего вырастают гигантские пузыри немыслимых состояний. Главным событием их жизни была приватизация. Вместо возмущения им завладела зависть – они жили у источника, но не смогли напиться, так как были слишком молоды. Главной целью их жизни стало наверстать упущенное. Их не интересовали средства, их интересовала сумма. Они ментально созрели для Путина раньше, чем история явила его на свет. Они стали его главной социальной опорой, из них он набрал свое новое посткоммунистическое дворянство. Он дал им все, они почти два десятилетия обеспечивают стабильность его режима. Единственное, что они не учли, – что им на смену придут те, кто будет еще круче и циничнее них.

На первое по-настоящему постсоветское поколение неоправданно возлагались большие надежды как на поколение «свободы». Считалось и отчасти продолжает считаться, что поколение, не отравленное советскими парами, станет строителем новой России. Все, мечтающие о какой-то другой России, заигрывают сегодня с этим поколением, полагая, что это и есть та самая революционная или контрреволюционная молодежь, которая должна определить будущее страны. Между тем молодая была не молода. В жизнь вступает безвременно состарившееся поколение, у которого нет даже своего собственного будущего. Это поколение мегапотребителей, первым впечатлением жизни которых был ранний Путин. Оно смутно помнит беспредел 90-х, а СССР ему кажется вообще доброй старой сказкой. Авторитаризм, особенно в формате «суверенной демократии», является для него привычной и естественной средой обитания. Девиз этого поколения – урви от жизни все. Это убежденные консьюмеристы. Главным событием их жизни стал нефтяной бум, обеспечивший этому поколению небывалый и ничем не оправданный уровень жизни. Они инфантильны и агрессивны. Их амбиции сопоставимы только с их аппетитом. Из всех видов свобод наиважнейшей для себя они считают свободу потребления. Это поколение лишних людей, которому кажется, что оно востребовано. Оно является социальной базой всех провластных радикальных движений, но не потому, что любит власть, а потому, что любит красивую и комфортную жизнь. Оно не только поддерживает перерождение авторитаризма в неототалитаризм, но и всячески провоцирует его. Поколение надежды оказалось поколением исторического тупика. Удел лучших его представителей – эмиграция, либо внешняя, либо внутренняя.

Люди, родившиеся в России на восходе XXI века, могут оказаться поколением будущего не только по той естественной причине, что им еще только предстоит влиться в общественную жизнь, но и потому, что, возможно, именно этому поколению предстоит предопределить в долгосрочной перспективе судьбу русского народа. По авторитетному мнению Дмитрия Быкова, те, кому сейчас от пятнадцати до двадцати лет, очень существенно отличаются от старшего поколения, причем в положительную сторону. Быков же высказал и весьма глубокую догадку о том, почему в условиях более жесткой диктатуры вырастают более цельные, более дееспособные поколения. Он заметил, что воспитывает не вектор, а величина. Поэтому в тяжкие, но эпические времена вырастают гиганты, а в хлебные и вялые – пигмеи. Времена становятся все более эпические. Не исключено, что главным событием в жизни нового поколения будет еще одна война, и дай Бог, чтобы местная, а не мировая. Расти им придется в удушающей атмосфере нарастающего мракобесия, которое все меньше будет похоже на вегетарианскую диктатуру нулевых. Будет где разгуляться сильному характеру. Похоже, Россия снова учится закалять сталь. Этому поколению каждый день придется делать серьезный нравственный выбор. Многие сделают его не в пользу добра, но те, кто отвергнет зло, будет стоять на своем твердо. Они будут воспитаны на неоимперских идеалах в осознании не слабости, а силы. Тем жестче будет столкновение с реальностью, когда выяснится, что посткоммунистическая империя была блефом и выдумкой. Слабый характер при столкновении с реальностью подстраивается под реальность, сильный – меняет реальность. Растет поколение, способное менять реальность на ту, которая его больше устраивает.

Они войдут в политическую жизнь между 2020 и 2025 годами, как раз тогда, когда режим перевалит через свой «апофегей» (спасибо Юрию Полякову за метафору) и начнет покрываться плесенью. Им, по всей видимости, придется серьезно размежеваться в вопросе о выборе путей развития страны. Поэтому вариант перерастания империалистической войны в гражданскую снова не исключается. Чисто теоретически действительно есть основания полагать, что поколение «2017+» окажется более ярко окрашенным, чем три предыдущих.