Текст книги "Шестой прокуратор Иудеи"

– Так она только ждёт сына, или сын уже родился? Что скажешь? – вновь строго спросил Каиафа, и снова вытянулось лицо его слуги, ибо ясного ответа на вопрос хозяина у него, конечно же, не было. Рувим только пожал плечами и молча отошёл чуть назад. Зная вспыльчивый характер своего господина, и потому опасаясь его гнева, который вполне мог закончиться жестоким избиением, слуга решил держаться от первосвященника подальше.

– Ладно, Рувим, иди с Богом! – в совершенно расстроенных чувствах Каиафа махнул рукой, и когда слуга покидал комнату, крикнул ему вслед, – Малха позови ко мне! Срочно!

Начальнику храмовой стражи Каиафа доверял более всех, ведь именно ему он поручил схватить плотника из Назарета в Гефсиманском саду и тот выполнил сие трудное задание прекрасно. Пока слуги искали Малха, первосвященник, молча сидя в своём кресле, мучительно размышлял, что же ему предпринять. Не знал в тот момент главный жрец, что пройдут всего лишь сутки и ещё одна жуткая весть, словно каменная глыба с горной кручи, обрушится на него. И будет то известие о необычной происшествии, то есть о пропаже тела проповедника. Но завтрашнее время пока не наступило, а потому и ломал пока Каиафа голову над имевшейся сейчас сложной проблемой, не ведая ещё о будущих трудностях. Первосвященник никогда не впадал в отчаяние, но после известия, что у казнённого самозванного пророка, возможно, есть сын, он был весьма близок к панике.

– Мало, оказалось, схватить и казнить самозванного пророка, так теперь ещё придётся и семя его вытравливать. Кто бы мог подумать, что у какой-то девки, которая и родом-то неизвестно откуда, ещё будет ребёнок! И от кого? От этого нищего негодяя, смутьяна и болтуна! Хотя, впрочем, почему этого не могло случиться? Ведь если он был нормальный мужик, то произошедшее вполне естественно! Да-а-а-а, не возможно всего предусмотреть! – еле слышно проговорил сам себе первосвященник, с трудом сдерживая свои эмоции.

– Не хватало нам ещё одного борца за справедливость, братство и равенство. Если она родит мальчика, то вся Галилея, а может и Палестина? О, Бог мой, Бог Авраама, Бог Моисея и Бог Исаака, мне даже не хочется думать, какая карусель завертится с рождением сына казнённого проповедника, когда об этом событии узнают его ученики и сторонники! Да и прокуратор постарается как-нибудь использовать сие обстоятельство в свою пользу! Что же делать? Что? А ведь есть только единственный выход. Правильно говорили в старину наши предки, чтобы сын не мстил за отца, убей сына и мать его!

Начальник храмовой стражи прибыл сразу же, как только услышал, что его требует к себе первосвященник. Малх уважал главного жреца иерусалимского Храма, уважал его за жёсткость и жесткость по отношению к отступникам от истинной веры, ибо в этом считал себя очень похожим на своего господина. Когда храмовник вошёл в зал, то застал хозяина в весьма расстроенных чувствах.

– Что случилось, хозяин?

– Малх, ты слышал новость, что принёс Рувим? – спросил его Каиафа, как только начальник стражи появился на пороге.

– Нет, хозяин! Он мне ничего не сказал. Пробежал мимо меня, словно ошпаренный, потом вдруг остановился, прокричал, что ты меня желаешь видеть, и убежал. Не в себе он был! – ответил главный стражник, подходя к жрецу.

– Так вот, оказывается, самозванец, которого мы отправили на крест, имеет сына! Как тебе это известие? – у первосвященника даже чуть отлегло от сердца, когда он увидел, как вытянулось от удивления лицо верного Малха. Не одному ему неожиданная новость испортила настроение, и это, безусловно, радовало.

– Ты ведь знаешь Рувима, этого растяпу? Вместо того, чтобы проследить за девкой, что носит в своём чреве семя преступника, наш ротозей бросил всё и прибежал сообщить мне об этом.

Затем первосвященник подробно пересказал Малху всё, о чём поведал ему слуга. Начальник храмовой стражи с большим вниманием выслушал своего господина, ни разу не посмев перебить.

– Рувим всегда был дураком, хозяин! Хорошо, хоть догадался рассказать сразу, а не через месяц или год. Теперь надо постараться найти эту неизвестную девку, – как бы размышляя вслух, сказал начальник храмовой стражи после того, как Каиафа закончил свой рассказ.

– Где и как? – чуть обречёно спросил главный жрец.

– Ты не расстраивайся, хозяин, я отыщу её! – успокоил его Малх.

– Ну, и как? Как ты это сделаешь? Где ты её найдёшь? Кто она, откуда, как её имя? Мало ли женщин ходило следом за самозванцем? Попробуй теперь отыскать её в Иерусалиме среди сотен и тысяч женщин! – озадаченно говорил первосвященник. Он мало верил в успех, но Малх попытался переубедить своего господина. Аргументы главного стражника были так логичны, а доводы столь убедительны, да и говорил он до того уверенно и осмысленно, что своими речами обнадёжил первосвященника и вселил в него уверенность в успехе предстоящих поисков.

– Думаю, хозяин, нам следует вновь обратиться за помощью к трёхпалому, что указал мне в саду на Иисуса. Имя я его знаю. Иуда! Он был любимым учеником самозванца. Откуда мне это известно? Так ведь кому ни попадя, не доверил бы Галилеянин общие деньги. Казначеем он был у них. К тому же Иуда знает всех, кто ходил с самозванцем. Девушка, безусловно, ему знакома. Он жаден и корыстен, за деньги сдаст и её, – убеждённо сказал начальник стражи, ибо был абсолютно уверен, что найдёт девушку, но начать нужно было с бывшего ученика.

– Умный ты человек, Малх, и мудрый! Но только как же мы найдём Иуду? Я расплатился с ним и после этого он словно в воду канул, – осторожно и чуть неуверенно спросил своего слугу первосвященник, надеясь про себя, что тот обязательно подскажет выход из затруднительного положения, и не ошибся в своих надеждах.

– Я его найду! – решительно заявил Малх, – мне как-то говорили, что он собирался купить землю где-то в окрестностях Иерусалима, вроде, на юге от Сионской горы, кажется, в местечке Акелдама. Не беспокойся, хозяин, солнце не успеет скрыться за горизонтом, как я приведу к тебе Иуду. Сколько монет я могу обещать ему за очередную услугу?

– У нас с ним цена стабильная! Тридцать монет серебром! – усмехнувшись, ответил Каиафа. Первосвященник был очень доволен, ведь Малх, его лучший слуга, надёжный и верный, никогда ещё не подводил своего господина.

***

Иуда договаривался с одним местным жителем об условиях продажи большого участка земли, который сам купил за тридцать монет серебром, полученными в уплату за оказанную услугу первосвященнику, когда во двор его тайно приобретаемого дома неожиданно вошёл Малх. Бывший ученик Иисуса сразу узнал начальника храмовой стражи.

– Что-то не очень ты рад встречи со старым другом? – вместо приветствия прокричал с порога слуга главного жреца.

Иуда внутренне напрягся, но ничего не ответил, ибо не ожидал, что когда-нибудь ему придётся встретиться с Малхом. Сказать, что приход начальника храмовой стражи очень сильно напугал Искариота, было нельзя, но и утверждать, что его обрадовало это неожиданное посещение, он так же не стал бы. Откровенно говоря, Иуде всегда хотелось побыстрее забыть то общее их дело, которое свело вместе этих двух человек: ученика и слугу столь разных людей, как Иисус и Каиафа. Наверное, поэтому после успешного завершения общей работы Иуда никогда больше не искал с ним встречи.

Вот и теперь Искариот, как только увидел храмовника, сразу же понял, что тот пришёл к нему за помощью. Об этом было нетрудно догадаться, так как у Иуды с первосвященником был полный расчёт.

«Они мне ничего не должны, я им тем более, значит, Малх специально искал меня, потому как я нужен первосвященнику. Это очень интересно! Но теперь, главное, не продешевить, как в прошлый раз!» – думал Искариот, тем не менее, опасливо и насторожено поглядывая на Малха. Но сейчас Иуду более всего волновало то, что пришедший слуга первосвященника вполне мог помешать его удачной сделке. Договор, который собирался мой бывший тайный соглядатай заключить, обещал быть весьма выгодным. Уроженец Кериота выгодно отдавал свой участок и намеревался получить от продажи земли неплохие деньги. Он уже всё обговорил, уточнил всякие мелочи, и оставалось только ударить по рукам, заключив сделку, но посланец жреца неожиданно, как того и боялся Искариот, вмешался в разговор:

– Заканчивай Иуда торговлю! Завтра продолжите торги! У меня очень важное дело и выгодное для тебя. Серебром получишь не меньше, чем за свою прошлую услугу!

Эти слова Малх подкрепил весьма многозначительным взглядом и демонстрацией увесистого кошелька, который заманчиво звякнул приятным звуком лежавших в нём монет. Уроженец Кериота не заставил себя долго упрашивать. Он без лишних слов проводил со двора покупателя и, жадно посмотрев на кожаный мешочек с деньгами, твёрдо сказал:

– Передай, что сегодня вечером приду!

Иуда своё обещание сдержал. Правда, пришёл он не вечером, а намного позже, под покровом ночи. Время тогда только успело перевалить за полночь, когда в ворота дома, где жил первосвященник тихо, но настойчиво постучали. Каиафа ждал этого визита, хотя и не знал точного времени прихода своего давнишнего знакомого, но был уверен, что тот придёт именно ночью.

Первосвященник не спал. Он ждал обещанного визита. Услышав стук, жрец взял со стола светильник и сам спустился вниз, чтобы открыть калитку в воротах и впустить давно ожидаемого посетителя. На этот раз Иуда не кутался в накидку и не прятал своего лица, ибо ночь была тёмной и безлунной.

– Доброй ночи тебе, первосвященник Каиафа! Ты хотел видеть меня? Я пришёл. Говори, для чего я тебе понадобился? – немного высокомерно, как равному, сказал эти слова Иосифу его ночной гость.

– Ты, однако, Иуда стал очень смелым и дерзким. Времени прошло так мало, а ты так изменился. Разбогател, сказывают, на моих деньгах? Землю хорошую прикупил? Ну, чего встал? Проходи в дом! Разговор серьёзный, а на пороге такие дела не решаются, – довольно холодно ответил Каиафа, даже не ответив на приветствие приглашённого им же самим посетителя.

Ночной гость, немного помедлил, как бы в чём-то сомневаясь или опасаясь чего-то, но потом, пристально посмотрев в глаза первосвященника, решительно шагнул за ворота его дома. Каиафа шёл впереди, подсвечивая дорогу, как когда-то в храме, масляной лампой. Слугам он приказал сегодня ночью не выходить во двор без особой надобности, поэтому в саду и в самом доме никого не было. Первосвященник провёл своего гостя в зал, где обычно собирался на заседания Синедрион, творя скорый суд и быструю расправу.

– Что за дело у тебя, Каиафа, коли, Малх авансом выплатил мне от твоего имени тридцать монет серебром? Живу я тихо, работаю ещё тише, никому не мешаю, да и меня никто не беспокоит! – начал первым Иуда.

– Ты ведь всех знаешь из окружения бывшего своего учителя, что был казнён не без твоего, кстати, участия? Деньги ты получил хорошие, богатым сразу стал, – решил первосвященник ещё раз напомнить Искариоту о полученных за Иисуса деньгах, да заодно расставить всё по своим местам, дабы гость не забывался и понимал бы кто здесь хозяин положения.

– Торопишься очень, жрец! Я разве давал тебе расписку, или пришёл свидетельствовать в суд? – быстро парировал Иуда выпад Каиафы, нагло и самоуверенно при этом улыбаясь ему в лицо. – Не пугай меня, первосвященник, не боюсь! Никто на свете не сможет обвинить меня в предательстве, ибо все ученики Иисуса разбежались от страха, я же остался с ним, пытался защищать его, был сильно избит храмовой стражей. Пострадал я сильно за учителя своего, Каиафа! Это им всем надо бояться, но не мне. Никто не знает…

– Кроме прокуратора Пилата, – усмехнулся первосвященник, к своей радости увидев, как побледнел, испугался ночной посетитель, когда услышал его слова. Каиафа сказал эту фразу наугад, просто так, но, оказалось, что попал он в самую точку.

«Эге!? Да, он, поди, и от прокуратора деньги получал? Уж не состоял ли он случаем на службе у Пилата в качестве доносчика? – догадался жрец, но говорить об этом вслух не стал, мысленно подумав обо мне, – а не так уж он и глуп, этот римлянин!!»

Иуде не понравился намёк первосвященника на то, что ему известно кое-что о связях Искариота с прокуратором. Шевельнулось внутри тайного моего соглядатая подозрение, что догадывается о чём-то Каиафа, а это было весьма опасно. Ведь любое случайно слетевшее с языка первосвященника слово, могло стать известно его слугам, а те, быстро додумав и домыслив, разнесли бы слухи по базару, а, стало быть, и по всему городу. А за ними следом пошли бы гулять среди людей нехорошая молва и недобрые сплетни о нём, об Иуде. Такого исхода уроженец Кериота допустить не хотел, а потому он решительно поднялся со своего места, сделав вид, что намеревается покинуть дом первосвященника. Хотя, конечно, он этого не сделал бы никогда, так как сгорал от любопытства и нетерпения, да и от жадности, которая тут же рядом подвязалась, чтобы узнать для чего всё-таки пригласил его к себе главный жрец Иерусалима.

«Я ему понадобился, а не он мне!» – самодовольно размышлял Иуда. Искариот рассчитал всё верно, когда понял заинтересованность первосвященника в себе. Уроженец Кериота был хорошим лицедеем, и искусством обмана за время своей работы на меня овладел в совершенстве. Его серьёзный и немного обиженный вид, твёрдое решение уйти произвели впечатление и даже немного испугали первосвященника.

– Ну, ладно, хватит пререкаться. Помощь твоя прошлая была весьма полезной, оплачена она сполна и щедро. Я ведь не оспариваю твои заслуги. Одно дело у нас с тобой, только я за чистоту веры борюсь, а ты деньги за свою работу из священной казны получаешь… – примирительным тоном начал успокаивать своего гостя главный жрец, но Иуда, не дослушав до конца, грубо перебил его.

– Не смеши меня Каиафа насчёт веры. Беспокоишься, борешься ревностно! Прибереги эти сказки для своих поклонников. Твоя вера – богатство и деньги, и бог твой – золотой истукан. Правильно когда-то Иисус говорил, что кошелёк вас, священников, более всего беспокоит, а не чистая совесть. Плевать вы хотели на Бога! Вот если, к примеру, отменить Закон, чем ты жить тогда будешь? Ремесла-то ведь у тебя никакого нет, Каиафа! Кроме того, чтобы брать десятую часть со всех доходов, левиты ничего другого не умеют, – насмешливо, сказал Иуда. Его задели слова, что услышал он от первосвященника, вот и отплатил за обиду, обвинив того в стяжательстве и корыстолюбии.

Каиафа от этих слов своего ночного гостя побагровел, и глаза его налились кровью. Если бы он так сильно не нуждался в помощи Иуды, то, наверное, тут же приказал бы его схватить и отдать на растерзание своим свирепым сторожевым собакам, но не мог первосвященник позволить себе такой слабости, очень уж полезным человеком был сейчас для него уроженец Кериота.

– Ладно, давай о деле! – с большим трудом сдерживая ярость и негодование от наглого поведения Искариота, тихо сквозь зубы процедил Каиафа.

– Ну, ежели, ты сам предложил не спорить, то тогда говори, чего надо? Не тяни время! – спокойно проговорил Иуда, без приглашения усевшись на скамью. Сейчас он первосвященника не боялся, и вообще ему сейчас было некого опасаться. Его никто не считал предателем, ни один из бывших товарищей не поверил бы, скажи им кто, что это Иуда выдал Иисуса. К тому же, его друзья, если так можно было их назвать, разбежались и встречи с ним они не искали, да и сам Иуда особо не горел желанием видеть сотоварищей. Отношения у Искариота с другими учениками Иисуса как-то сразу не сложились, ещё с самого первого дня их знакомства. Уроженец Кериота искренне полагал, что они все тайно завидовали ему. А как было не завидовать, коли он, Иуда, был единственным земляком учителя и первым среди всех, ведь только ему доверил Иисус все денежные дела, да и артельную казну хранил Искариот, а не Кифа или брат его, или кто другой из общинников.

– Ты слушаешь меня, Иуда? – спросил Каиафа, ибо первосвященнику в какой-то миг показалось, что собеседник его совершенно не слышит, а думает о чём-то своём.

– Говори, говори, Каиафа! Я внимательно тебя слушаю! – бодро ответил ночной гость. Искариот обладал одной удивительной способностью, он умел и думать, и слушать, и разговаривать, и деньги считать, делая все указанные дела одновременно, недаром ведь поэтому и ценился всегда и везде именно за эти свои качества.

– Говори, жрец, говори! Я слушаю тебя! – вновь проговорил Иуда.

– В вашей общине ведь были женщины? – начал первосвященник.

Но Иуда, даже не дослушав его, перебил:

– Тебе, значит, нужна Мария из Меджделя?

– Да, наверное она, – последовал не вполне уверенный ответ Каиафы, ведь он действительно не знал, какая конкретно из женщин беременна, или хуже того, могла уже родить от Иисуса ребёнка.

– Учитель её любил, очень любил! Порой мне, казалось, что больше жизни и даже больше дела своего. Ради неё он готов был пожертвовать всем. В такую девушку нельзя было не влюбиться. Она красивая, умная, смелая, а глаза у неё…?! Ты бы видел, жрец, какие у неё глаза, – говорил Иуда, и от внимательного взора первосвященника не укрылся внезапно появившийся в глазах его ночного посетителя какой-то блеск радости и восхищения, как только тот заговорил о Марии.

«Ах, вот в чём дело!? Да он и сам влюблён в эту девицу из Меджделя, – понял сразу же Каиафа причину внезапно изменившегося настроения своего гостя. Почувствовав внутреннее удовлетворение, что нащупал слабую струнку в душе Иуды, на которой можно было бы неплохо сыграть, Каиафа даже похвалил сам себя за свою проницательность. – Для Иуды известие о том, что Мария беременна от Назорея и ждёт ребёнка, будет настоящим потрясением. Ведь очевидно, он ничего не знает об этом!» – радостно подумал первосвященник. Как оказалось потом, хитрый жрец не ошибся в своих домыслах. Каиафа правильно всё рассчитал, когда без всяких и долгих вступлений сразу сказал своему ночному гостю о цели их встречи.

– Так вот, Иуда, нужна мне эта девица, очень нужна! Помоги найти её! Оплата ведь хорошая! – довольно бесцеремонно, тоном, не терпящим возражений, заявил первосвященник.

– Она-то тебе зачем? – удивлённо вскинув вверх брови, спросил Искариот. Первосвященник не торопился с ответом. Он молчал и продолжал ждать, что же дальше скажет Иуда. – Ладно, я понимаю, если бы Синедриону понадобился кто-нибудь из его бывших учеников, – самодовольно принялся разглагольствовать уроженец Кериота, – взять хотя бы того же Кифу, или Андрея, ну Фому или кого ещё другого? Вреда, правда, от них сейчас никакого, ведь все разбежались, да и без Иисуса они навряд ли способны сделать что-то серьёзное. Без учителя эти невежды, как стадо баранов без пастуха. Одним словом рыбари! А женщины вообще ничего не делали. Смотрели ему в рот, слушали его, затаив дыхание, и ловили каждое его слово, еду готовили, стирали, так по хозяйству больше. Нет! От них никакой опасности. Вообще-то, повезло тебе, Каиафа, что наши с Иисусом дороги разошлись. Если бы… То мы бы с ним такого наворотили, таких дел, что тебе бы и всем вашим святошам не поздоровилось. Да и… – продолжал бывший ученик кичливо хвастаться своими так и неосуществлёнными замыслами. Первосвященник не перебивал его. Он прекрасно понимал, что все эти разглагольствования Иуды о своих самых сокровенных планах, якобы придуманных вместе с проповедником, в реальности – ответная реакция болезненного и уязвлённого самолюбия ученика Иисуса на собственную слабость перед способностями своего учителя. Очень уж хотелось моему доносчику выглядеть перед самим собой смелым, отважным, умным, а не просто подлецом.

Каиафа молча слушал Иуду. Спрятав под покровом темноты свой презрительный взгляд, первосвященник просто дал бывшему ученику проповедника возможность и время выговориться за молчание и страх, которые был вынужден претерпеть в течение многих дней, что ходил вместе с Назореем. Искариот тем временем всё говорил и говорил, доболтавшись до того, что вдруг заявил, будто бы вовсе не Иисус был головой их общины, а он, Иуда из Кериота. Каиафа ни разу не перебил своего гостя, и спорить с ним не стал. Он почувствовал, что внутренний конфликт, возникший у Иуды на постоянном чувстве ущемления собственного самолюбия и осознания превосходства над ним его учителя, даже казнённого, готов был выплеснуться на кого угодно в виде ненависти и мести. Первосвященник терпеливо слушал эти лживые слова и ждал, когда появится возможность вовремя подсунуть Иуде объект, на который бы тот смог направить всю свою накипевшую злобу. Каиафа не хотел никаких неожиданностей или «вдруг», он ждал момента, того самого, когда можно будет не просто сообщить Иуде неожиданную новость о Марии и удивить его, но огорчить, озадачить, добить окончательно, дабы тот без колебаний и сомнений выдал бы женщину, готовящейся стать матерью сына Иисуса. Первосвященник знал, как сделать так, чтобы любовь бывшего ученика переросла бы в ненависть и в запоздавшую зависть к уже умершему своему сопернику. И лукавый жрец почувствовал чисто интуитивно этот миг, когда уже можно было выложить всю правду о Марии своему ночному гостю, дабы разбудить в нём дикую ревность. Каиафа всё тонко рассчитал.

«Чем не повод для нового предательства? Он и своего учителя отдал из-за ревности и зависти, дабы самому обладать девушкой, а мне плетёт какие-то небылицы об идее! Одна у него идея – деньги!» – думал первосвященник. А ночной гость, тем временем, продолжал болтать всякую ерунду о том, как все уважали его, внимали его словам, как встречали, как слушали, любили, как Иисус советовался с ним, как…

– Она ждёт ребёнка! – решился, наконец, Каиафа огорошить своего собеседника убийственной для того новостью.

Иуда от столь неожиданного поворота в разговоре даже поперхнулся. Он замолчал, даже не закончив свою мысль, удивлённо устремив на первосвященника свои и без того выпуклые глаза.

– Кто ждёт ребёнка? – судорожно проглотив вдруг подступивший к горлу комок и вперив свой немигающий взгляд в первосвященника, переспросил Иуда после недолгого молчания.

– Как кто? Мария из Междделя! Твоя Мария! – Каиафа специально сделал ударение на слове «твоя», ибо ещё в начале разговора понял, что девушка была Иуде далеко не безразлична. Он не ошибся, ибо его ночной гость буквально рассвирепел, поняв смысл сказанной первосвященником фразы.

– У тварь! Строила из себя недотрогу, а сама, – брызгал слюной Иуда, раздражаясь от собственной ярости ещё больше и оттого не находя подходящих слов, которыми хотел бы наградить Марию за её, как он считал, подлый и мерзкий поступок.

– Погоди, погоди, Иуда! – не сделав даже попытки успокоить своего гостя, Каиафа. – Зачем же так сразу, тварь!? Её сейчас пожалеть надо! Она ведь беременна от твоего учителя и друга, Иисуса! Тяжело ей сейчас приходится. Успокоить бы надо, помочь! – продолжал он подливать масло в огонь.

– Всё равно тварь! Он что был мужем её? Да… – от негодования у Иуды просто не находилось слов, с чем бы сравнить поступок Марии. – Да как она посмела, когда я разбогател и собирался стать ещё богаче. Почему? Чем Иисус был лучше меня? А я только хотел уже к ней посвататься. Не так, как когда-то на озере. Такого предательства не прощают. Она даже смерти достойна, эта гнусная блудница! – почти теряя рассудок, бесился Иуда.

– Так ты покажешь, где живёт Мария? Насколько мне известно, она ведь всё ещё в Иерусалиме? Тем более тело её мужа, или кто он там был ей, ещё не захоронено! – продолжал разжигать возникшую у своего гостя злобу первосвященник, а Иуда молчал и только свирепо скрипел зубами.

– У неё не должен родиться ребёнок, а тем паче сын! – вдруг категорично бросил Каиафа.

– Хорошо! Я укажу дом, где она остановилась, – тихо, сквозь зубы, сказал, не задумываясь ни на секунду, почти прошептал, Иуда. Ненависть, дикая и беспощадная, душила его. Жуткая ненависть. Ненависть, которая была способна свести любого человека с ума. Бывший ученик Иисуса буквально тонул, захлёбывался в собственной злобе и зависти к тому, кого полюбила красавица из Меджделя. Решение его было окончательным и бесповоротным: «Месть должна быть жестокой! Но не этой продажной девке, которая так подло обманула меня, а тому, кто вошёл в неё и оставил в ней семя своё. Но он уже умер, значит, пострадать должен…»

– Но это будет дорого стоить для тебя, первосвященник! – с превеликим трудом, подавив в себе своё негодование, только и смог выговорить Иуда.

– Как обычно? Тридцать серебряных монет? И ты их уже, кстати, получил? – весело отозвался Каиафа, так как ему было, отчего веселиться, – дело-то, считай, уже решённое и обошлось весьма дёшево.

– Триста монет! – зло сквозь зубы процедил Иуда и, недолго подумав, решительно добавил, – золотом!

Теперь подошла очередь первосвященника поперхнуться от услышанной фразы, ибо запрошенная сумма была неимоверно велика.

– Ск-колько, ск-колько, ск-колько? – чуть даже заикаясь от волнения, переспросил Каиафа.

– Ты что, жрец, оглох? – грубо прикрикнул на него, будто на своего раба, разозлённый Искариот. – Я сказал триста! Триста монет золотом! И ни монетой меньше! – твёрдо, не поднимая глаз на собеседника, сказал Иуда. Услышав тон своего гостя, первосвященник внезапно совершенно чётко осознал, что спорить с Иудой бесполезно. Каиафа поднялся из кресла и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он бросил на стол увесистый кошель. Ночной посетитель взял в руку тяжёлый кожаный мешочек с золотом, молча взвесил его на ладони и так же молча, не прощаясь, направился к выходу, но на полпути он неожиданно остановился и тихо, едва слышно, добавил:

– Совсем это не дорого! Любовь ведь продаю!

***

Прошло всего два дня после пятничной казни, и девушка всё это время продолжала ходить в Новый город, район Иерусалима, где в небольшом саду, недалеко от Лысой горы, был похоронен самый дорогой ей человек.

Мария с детства познала все трудности жизни. Родители умерли рано, и она сиротствовала в бедности и нужде. Правда, ее приютила родня сестра матери, но тётка и сама, имея троих детей, еле-еле сводила концы с концами. Никто не взялся бы предугадать, как сложилась бы в будущем судьба Марии, если бы не её встреча с Иисусом…

Он появился именно в тот момент, когда юная красавица уже не ждала спасения. Девушка в тот памятный для себя день возвращалась в свой родной Медждель. Она уже почти дошла до города, когда на неё напали три разбойника. Они догнали девушку и сразу накинулись на неё с криками и руганью, что она, дескать, обокрала их старого отца. Мария не стала спорить, а сразу же отдала нападавшим несколько мелких медных монет, что имела. Однако разбойникам этого показалось мало, и они захотели ещё поглумиться над несчастной сиротой, надругаться над её телом. Никого вокруг не было, кто бы смог ей помочь, ни единой души. Мария кричала, дралась, царапалась, но что могла сделать хрупкая шестнадцатилетняя девушка против трёх крепких мужчин?

Иисус пришёл неожиданно. Он ловко отделал разбойников суковатой палкой, обратив их в бегство. Мария полюбила его сразу, как только увидела. Иисус покорил девушку своим добрым отношением к ней, бескорыстием и щедростью, никогда она ещё не испытывала такого искреннего внимания к себе. Боже, как же сильно билось девичье, нежное сердце, готовое вырваться из груди, когда нежданный её спаситель подхватил лёгкое тело Марии, словно пушинку, на руки и понёс девушку к городу по пыльной вечерней дороге, ласково улыбаясь ей, шепча что-то доброе на ухо и успокаивая её.

Как быстро пролетело то время, счастливое и беззаботное, как не хватало Марии сейчас Иисуса, его весёлых глаз, его сильных рук, его ласковых слов, его сладких губ. Юная галилеянка не могла примириться с дикой для неё мыслью, что он умер. Она сердцем своим не приняла смерть любимого, хотя сама готовила Иисуса к погребению, обмывала водой и умащивала маслами его израненное покалеченное сильное тело, и похоронила своего любимого тоже она. Слишком большие переживания для хрупкого создания, а потому девушка, ходила, словно помешанная, и везде искала Иисуса, который обещал ей после смерти обязательно вернуться.

Пустая могила его, когда Мария пришла на следующий после субботы день в сад, вселила в девушку надежду и уверенность в том, что он всё-таки жив.

– Значит, он не умер. Воскрес!!! Кому могло понадобиться его тело? Он ведь давал честное слово, что придёт ко мне и к своему сыну. Иисус должен увидеть ребёнка, он так хотел и мечтал о нём! Просто он должен прятаться от злых жрецов, но он придёт ко мне, обязательно придёт! – бормотала вполголоса девушка, утром направляясь в сад, а вечером идя обратно. Своим странным поведением она обращала на себя внимание случайных прохожих, которые удивлённо и опасливо провожали её взглядом. Те же, кто знал о несчастье, постигшим Марию, жалели девушку, тихо переговариваясь между собой: «Совсем умом помрачилась, бедняжка! Каждый день и вечер ходит, двое суток уже прошло, как умер проповедник, а она всё на что-то надеется».

Действительно, Мария всё ещё надеялась. На что? А вот об этом знала пока только она. Мария не успела никому рассказать о том, что вечером того же дня, когда пропало тело Иисуса, к девушке явился её любимый. Произошла та чудесная встреча ранним утром. Ещё солнце не взошло, когда Мария вновь пришла в сад, к могиле своего возлюбленного. Погода стояла очень тихая. Весенний утренний туман рваными клочьями, словно упавшими с неба облаками, лежал между зацветшими деревьями. Вокруг никого не было. Полная тишина, да лишь слабое дуновение ветра, шелест молодой листвы и шорох сухой травы под ногами нарушали спокойствие печального для Марии места. Она осторожно шла к пещере, где два дня назад было оставлено тело Иисуса из Назарета. Неожиданно среди оливковых деревьев Мария увидела фигуру какого-то человека. Вначале она даже не поняла, что это был человек, ибо в тумане незнакомца, одетого во всё белое, Мария просто не сразу заметила. Когда же незнакомец, увидев девушку, направился к ней, она вначале испугалась и попыталась, было, скрыться, ибо посчитала, что это садовник или хозяин сада, который вновь примется ругаться и требовать с неё деньги за похороны. Мария хотела спрятаться за стволом дерева, но незнакомец вдруг окликнул её по имени, и хотя он находился от девушки довольно далеко, она услышала совершенно отчётливо знакомый голос: «Мария, что же ты убегаешь? Разве не узнала меня?» Девушка немного растерялась, так как подошедший к ней незнакомец в белых одеждах совсем не был похож на того Иисуса, которого она знала и любила.

«Но голос! Это ведь его голос! Мне ли не знать? – чуть испугано думала Мария, ибо перед ней стоял совсем другой человек. Волосы незнакомца волнистыми прядями ниспадали на самые плечи, борода была коротко и аккуратно пострижена. – Но ведь он не может быть таким! – протестовало внутри девушки её сознание, – мы, когда снимали его с креста, видели, как истерзано и покалечено было тело Иисуса: выбитые зубы, сломанный нос, изуродованные руки, перебитые ноги. Нет, нет, нет! Не может быть. Но голос! Я не могу ошибиться…»